Сюрпрайз (Петербургские мосты)

Сюрпрайз (Петербургские мосты)

Рассказ

Какого хрена она повелась на это! Стоит теперь на раскаленной платформе в Чириково. И не знает, что делать. Игорь опаздывает. Минут двадцать, говорит, максимум. Где двадцать, там и полчаса. Мутит он что-то. Машинка в ремонте, подкрутить, туда-сюда. Бабу, наверно, какую-то… Носом учую, суку. Нюх у меня как у лабрадора, натасканного на марихуану. Ладно, хватит накручивать сопли на бигуди.

Оля огляделась. Народ схлынул с платформы, и теперь она была одна. Хвост ушедшей электрички. Подымающееся от платформы марево. Выдернула сигарету из пачки. Последняя. Затянулась. Ну ситуевина! Стоит такая в юбочке на каблуках, а вокруг мужики с тележками и бабы все в лукошках и рассаде. Народу в электричке было хоть и не битком, но все равно лучше постоять. И чтобы не глазели эти черви земляные, вышла в тамбур. А там такая же стоит, краля, ресницы что вантовые мосты – хлобысь-хлобысь, штукатурку словно щеткой снимают. Шпиц под ногами вертится, пусечка такой. Присел и нассал, гад. Ну, дела: там рассада, а тут нассано…

Оля снова набрала номер.

Еду, солнце мое!

Едет… Пока едешь, солнце закатится куда-нибудь. Оля огляделась. Поискать, что ли, какое-нибудь кафе.

Кафе не было. Была забегаловка, в которой какие-то жлобы пожирали шашлык, запивая его пивом. Зашла в магазин по соседству. Хоть сигарет купить.

Пачка «мальборо» с налепленной социальной рекламой: курение, видите ли, убивает, импотенция-шимпотенция. Если бы хотели, чтобы бросили курить, писали бы не про импотенцию и выкидыши. Писали бы, скажем, что покурил – и врать перестал. Да, вот именно так: курение уничтожает в тебе ложь. Враз бы все побросали курить. Куда без вранья-то в нашей жизни. Вранье как социальная смазка, ложь как двигатель человеческих отношений.

Так размышляла Оля, стоя возле магазина и втягивая в себя дым свеженькой «мальборо». Еще раз набрала Игоря.

Я перезвоню…

Что за фигня! Снова набрала.

Я же сказал, перезвоню…

Слушай… – только и успела сказать Оля.

Козел, подумала она. Через две минуты эсэмэс: гайцы тормознули, перезвоню.

И чего ей теперь делать? Вот это сюрпрайз!

Настоящий сюрпрайз, – сказал Игорь про Чириково. – Для тебя, солнце!

И что хотел он ей здесь показать? Берег грязного залива? Вот эту шашлычную? Что? Или какой-нибудь очередной фокус выкинуть.

На фокусы он мастак. Вот недавно… Оля, все проклиная, целых полчаса лицом светилась около подъезда. Вдруг выруливает, красавец. На своем белом «бумере», с намалеванным барсом на капоте. Открывает багажник. А там под завязку розы. Тебе, говорит. Потому и опоздал. Поначалу аж захлебнулась от восторга. Вся злость прошла. Лифт забили розами, пока поднимались в квартиру. Шикардос! Только потом, правда, носом тыкалась чуть ли не в каждый бутон, вынюхивая запах бабских духов.

Бывают у Игоря заскоки. И не поймешь, то ли вправду любит, то ли грехи замаливает. Вот и пойми теперь, зачем он ее электричкой отправил. Однако гайцы, если это на самом деле гайцы, весь сюрприз могут испортить.

Оля бросила окурок в урну. Мимо нее в магазин прошли двое парней. Те, что жрали шашлыки в забегаловке. Один неприятно рыгнул, второй окинул ее взглядом, будто наждачкой по ляжкам проехался. Пожалуй, нужно идти отсюда.

Она свернула на тихую улочку, ведущую от станции вглубь дачного массива. Дачки нехилые: из-за высокого забора торчали верхние этажи основательных новоделов. У всех теперь такие. Оля тоже бы не отказалась. Однако собственная зарплата позволяла разве что съем однокомнатной квартиры на окраине. А рассчитывать на Игоря… Парень хоть и при тачке, а живет с родителями. Бабло то есть, то нет. Крутит-вертит там что-то, бизнес-шмизнес…

Она свернула на другую улочку, на всякий случай оглянулась, чтобы запомнить дорогу. В общем-то недалеко от станции, но все-таки. Здесь было не так жарко, деревья давали обильную тень. Да еще ветерок приятно обдувал. Улочка была пустынна, за заборами – отсутствие всякой жизни: понятно, будний день, все носом землю роют, чтобы заработать копеечку на жизнь. И даже странно, что вот она такая здесь идет, каблучками выстукивая по асфальту.

Опять поворот. Другие дачи, поскромнее, а вот и совсем из советской, кажется, эпохи. Деревянные, обитые не модным ныне сайдингом, а обычными крашеными досками. Низенькие деревянные заборчики, трава, торчащая сквозь штакетник. Ага, еще немного – и вывалятся сейчас из таких клоповников небритые аборигены в рваных трениках. Пора обратно, поближе к цивилизации.

Где-то за поворотом послышался пьяный хохот. Ну вот, накаркала, подумала Оля. Вспомнила случай, как в дачном поселке на Люську, одну из ее подруг, напала стая гопников. Тут беги – не беги, результат один. Люське тогда повезло. Какой-то крендель на машине ехал, остановился, увидев, что рвут на девке джинсы. Они бы и ему бошку проломили, если бы тот «осу» не вытащил. А крендель тот к себе Люську посадил. До сих пор за ней катается. Принц. Впрочем, если Люське повезло, то это не значит, что повезет и ей, Оле.

Она подошла к забору ближайшей дачи. Калитка была закрыта, но закрыта лишь на проволочное кольцо. Оля вошла, притворила за собой калитку. И тут увидела, что из-за поворота вышли те самые парни, которых она встретила у станции. Встреча в самом деле могла быть неприятной. И за дырявым забором не скроешься. Оля отступила вглубь палисадника.

Дача была необитаема. Здесь никто не жил – пустые, хоть и застекленные, окна. Дача отличалась от стоявших рядом – трехэтажная, с небольшой и также трехэтажной круглой верандой. Верхний этаж веранды вообще выглядел отдельной башенкой, за которой виднелась покатая шиферная крышка. Фонарь какой-то, подумала Оля, задрав голову. Она обошла дом. Все двери были закрыты.

Одно окно поддалось, рама открывалась наружу. Если встать на приступку, то втянуть свое закаленное фитнесом тело в проем было несложно. Впрочем, идея ей показалась дурацкой. Вот она такая вся на каблуках лезет в открытое окно, рискуя поцарапать себе коленки и ободрать локти.

Аллё! – с той стороны дома послышался пьяный голос. – Слушай, Харян, ты слез с электрички?.. Ладушки. Давай мы не пойдем тебя встречать. Мы уже так прилично пивком накидались. Мы тебя здесь подождем…

И Оля поняла, что парни сейчас могут зайти и сюда. И пока они объясняли тупому собеседнику, куда ему идти, она, стараясь не шуметь, влезла в окно и закрыла за собой створки. И только сейчас поняла, какую невероятную глупость сделала. Ведь она сама себя загнала в ловушку. А если эта гопота сюда полезет? Здесь ни до кого не докричишься. Дура, тебя здесь высушат и похоронят. И найдут только через десять лет, когда это чудо сносить будут.

Оля поискала, где можно спрятаться, если вдруг пацанье полезет сюда. Только где тут спрячешься? Все как на ладони. Ни мебели, ни углов. Одни книжки на подоконнике.

Оля осторожно выглянула в окно: парни все еще маячили за забором, то и дело прикладываясь к пивному баллону. Один из них посмотрел на окна веранды, и Оле показалось, что он ее заметил. Она отошла в тень и оттуда снова посмотрела через окно на улицу. Нет, показалось. Может, обойдется, и они, дождавшись своего дружка, уйдут?

Оля подошла к лестнице. Коснулась перил, прочных, резных. И у нее закружилась голова.

Когда ей было семь, такая лестница рухнула вместе с ней. Они с Сашкой, одноклассником и однопартником, летом после окончания первого класса убежали на соседнюю улицу и залезли в старый деревянный наполовину сгоревший дом. Его должны были снести. Уже и забором начали обносить. И вот они – Олька и Сашка – залезли в этот дом. Это было их приключением: обгоревшие стены, поломанная мебель, скрипучие доски, торчащие гвозди – этого всего не было в привычной жизни, а потому манило. Разбитый местами пол, за половицами – чернота подвала. Скрученная проводка, свисающая вдоль стены. Крутая лестница на второй этаж… Олька первой вступила на нижнюю ступеньку. И ей показалось, что ступенька будто подалась навстречу, словно, намагниченная, прилипла к ступне. А следом двинулась другая…

Давай не пойдем туда, – сказал Сашка.

Нет, пойдем, – заупрямилась Олька. И чего бы ей туда не идти? Если уж приключение, то приключение.

Но Сашка отказывался. И тогда Олька сказала, чтобы он оставался здесь, а она пойдет на второй этаж одна. Сашка пожал плечами, изображая равнодушие – кому хотелось признаваться в трусости. И Олька пошла. И на середине ей вдруг показалось, что лестница качнулась. Олька остановилась на мгновение, но было поздно: что-то затрещало, и все с грохотом полетело куда-то вниз и вбок.

Олька отделалась ушибом руки. А Сашки не стало. Лестница упала прямо на него, длинный гвоздь вошел в шею… Мать тогда, отойдя от первого шока, наорала на Ольку: приключение, какое к чертям приключение! Приключение должно заканчиваться вовремя! И Оля до сих пор помнила ее крик…

Если что, она полезет на второй этаж. Справится, сможет. Она подняла со второй ступеньки книжку. Бордовая обложка, белые буквы: «Венгерские повести». Пыльная, открывать не хотелось, и Оля положила ее на пол рядом с лестницей.

Послышался смех, и Олька глянула на окно. И вовремя. Один из парней открыл калитку. Оля сама не заметила, как оказалась на втором этаже веранды. Здесь тоже было пусто. Но, в отличие от первого, в глубине Оля разглядела книжный стеллаж под потолок. Казалось, он был вделан в стену. А если так, понятно, почему его оставили. Однако непонятно было другое: почему оставили книги. Книги занимали все полки стеллажа, книги лежали и на подоконниках, и на полу, и на ступеньках узкой лестницы, ведущей на третий этаж.

Оля осторожно подошла к окну: парня нигде не было видно. Прислушалась. Внизу тихо. Значит, никто в дом не лез. Вышел парень, на ходу застегивающий джинсы. А на улице появился еще один. Со второго этажа хорошо было видно, как троица двинулась в сторону от дома. Ну, слава богу.

Оля обошла второй этаж, вернулась на веранду. Перебороть себя и забраться на третий? Узенькая лестница, зажатая между двух стен, выглядела крепкой.

Верхний этаж веранды был совсем маленьким. Круглый, метра два с половиной в диаметре. На две трети фасада застеклен. Мелкая сетка рамы. Запыленные стекла. Под окнами – выкрашенная, как и пол, в коричневый цвет лавка. Жить здесь невозможно, только посидеть, покурить да поглазеть в окно. Оля сделала шаг, по полу покатилась пустая бутылка из-под коньяка. Все-таки здесь кто-то бывает. Вон и на лавках нет слоя пыли. Она толкнула окно. То не было закрыто на шпингалет. Села, закурила. А что, романтичненько так. Отодвинула ногой пустую бутылку. Выпустила дым в окно. Набрала Игоря. Тот сбросил вызов. Отделался опять эсэмэс: «Заканчиваю с гайцами, целую».

Да и хрен с тобой, подумала Оля. Положила телефон на окно. Снова затянулась. Выпустив дым, изобразила на лице улыбку. Картина маслом: принцесса в тереме, сидит у окошка, сигаретку тянет, принца ждет. Оля заметила в одной из ячеек окна фотографию. Загнутая по краям черно-белая карточка. Красивая женщина, взгляд чуть в сторону и куда-то вдаль. Показная портретная отрешенность. Актриска какая-нибудь из прошлого века. Оля потянулась к карточке. И услышала внизу шум. Кто? Неужели вернулись эти?.. Вот дура, покурить захотелось!

Оля прислушалась: внизу кто-то ходил. Скрипнули ступеньки первой лестницы. Снова шаги, уже по второму этажу…

Оля подобрала бутылку. Ну вот, сидит такая принцесса в тереме с пустой бутылкой в руке, принца ждет. Обоссаться как смешно, если бы не было так страшно. В окно не выпрыгнешь – высоко. Да и захотела бы – в маленькое окошко не вылезешь.

Ступили на первую ступеньку лестницы, ведущей на третий этаж веранды. Ну все, приплыли. Сейчас будет смертоубийство, подумала Оля. Бросила окурок в окно. И задела телефон, тот полетел вниз, стукнулся об отлив второго этажа и шмякнулся в траву.

Кто здесь? – услышала Оля мужской голос.

А вы кто?

Над полом третьего этажа медленно показалась голова.

Здравствуйте.

Здрасте…

Оля крепче сжала бутылку. И тот, кто стоял на лестнице, это заметил.

Что вам надо? – спросила Оля, понимая, что положение дурацкое.

Я иногда сюда прихожу…

И мужчина медленно поднялся на пару ступенек. Теперь Оля видела его по плечи. Нет, не похож вроде на гопника. Небритый, правда. Впрочем, кто сейчас бритый? Сейчас чаще череп бреют, чем подбородок.

Эту бутылку я в прошлый раз забыл унести. Извините.

Еще пара ступенек. Мужчина положил на пол небольшой рюкзачок. Сверху толстую книжку. Оля поставила бутылку рядом с собой на лавку. А он уже оказался на веранде. Сел с краю, словно дрессировщик, постепенно приучающий к себе животное.

Оля молчала, готовая в любую минуту снова схватить бутылку. Однако мужчина вел себя мирно. Достал из кармана рубашки пачку сигарет, щелкнул зажигалкой. Лет ему было за сорок. Короткий волос, намечающаяся на темени лысина, глаза большие, спокойные, плоский нос и пухлые, вывернутые словно у негра губы. Что-то в этом сочетании было неприятное. Указательный палец, желтый, как у курильщика с большим стажем, стукнул по сигарете, хотя пепла на ней еще не образовалось.

Я вам не помешаю? – спросил он.

Оля пожала плечами. Глупость какая. Уже помешал. Хотя чему? Что она здесь делала? Или что собиралась делать? И что, если я скажу, что помешал, вот так встанет и уйдет?

С улицы снова раздался хохот. Оля скосила взгляд на окно. Опять эти…

И что вы здесь делаете? – спросил мужчина, пялясь на ее голые бедра.

Курю.

Она закинула ногу на ногу, поправила платье. Разговор не складывался. Да и с чего бы ему складываться? Вряд ли когда-либо в своей жизни Оля заговорила бы с таким человеком. Разве что если бы они вдруг оказались вдвоем где-нибудь на северном полюсе. Впрочем, веранда этой дачи и была сейчас таким полюсом.

А я иногда захожу сюда. Тоже, как вы, выкурить сигаретку. И коньячку выпить. – Он кивнул на стоящую на лавке пустую бутылку. – Может, хотите?

И не дожидаясь ответа, он вытащил из рюкзака бутылочку коньяка и пластиковые стаканчики. Выдернул один из стопки.

Нет, спасибо.

Вот еще не хватало. Надо рвать отсюда когти. Но на улице как раз напротив дачи пьяная троица устроила между собой ругань. Если уж выбирать из двух зол… И Оля снова закурила. Мужчина тем временем скрутил пробку, налил. Одним махом выпил.

Неприятные типы, – сказал он. – Как-то раз иду по дороге, а они навстречу…

Он посмотрел на Олю, та выпустила струю дыма. Он снова налил себе. Сделал маленький глоток.

Вы не бойтесь, я скоро уйду.

Будет лучше, если она уйдет.

А хотите, я расскажу вам историю этой дачи? Ведь красивая, правда?

Вот еще мне краеведа не хватало, подумала Оля, неопределенно дернув плечом.

Дачу эту построили в конце шестидесятых. Кругом такие неказистые все, а эта вот красавица прямо. Это сейчас вокруг понастроили дворцов, а раньше… – он пригубил коньяк. – Так еще бы. Ее строили по образцу одной дачи начала двадцатого века. Была такая дача Сапунова, не здесь, это южнее Петербурга. Сохранились фотографии дореволюционные. Потом в ней библиотека была. Там же были кем-то вычерченные планы и чертежи этой дачи. То ли ее переносить собирались, то ли ремонтировать. Кто теперь скажет! Потом немцы сожгли ее, когда отступали из-под Луги. И библиотеку сожгли. Но кое-что осталось. В том числе и чертежи. Чудом сохранились. Передали их в районную библиотеку. Какому-то архитектору они попались на глаза. Словом, прекрасный образец деревянной дачной архитектуры получил новую жизнь. Вот так-то.

Оля слушала вполуха, поглядывая через окно на троицу. Парни перестали гомонить, снова пустили по кругу пивной баллон. И, допив его, пошли, видимо, на станцию за новым.

Самое интересное другое. Эту вот дачу строили моей маме.

Маме? – Оля посмотрела на краеведа.

Да. Вот ее фото на стекле.

Оля бросила взгляд на фотокарточку.

Похожи? – он поднес фотку к лицу.

Нет, – ответила Оля.

Вот именно. Удивительное дело. В молодости был похож, а потом, видимо, отцовские гены взяли свое. Она актрисой была. «Она вас любит» – такое кино видели?

Значит, это ваша дача? Извините, тогда я пойду.

Оля поискала, обо что затушить сигарету.

Дача уже не моя. Продали, в прошлом году. Так что мы в каком-то смысле в равном положении… Новый хозяин не спешит, правда, ее обустраивать…

Снова помолчали, Оля выпустила дым в окно. Пора бы, наверно, в самом деле… Приключение должно заканчиваться вовремя. Иначе рухнет какая-нибудь лестница…

Оля держалась за его руку…

Она вздрогнула, услышав свое имя. Ее собеседник, раскрыв где-то на середине, читал вслух книгу.

–…Они шли по набережной. Ей было приятно, что в этой петербургской ночи, еще не белой, кто-то был рядом с ней, кто-то вдруг решил вести ее петляющим маршрутом, заходя в ночные кафе, чтобы хлопнуть вместе по рюмке водки. И этот кто-то был совершенно ей не знаком. Домой не хотелось, потому что дома был муж, взрослая дочь и собака, но не было любви. И потому ей хотелось ночного простора, раз уж вышло так, что мосты разведены, тепло и кто-то ведет ее под руку. Она вытащила телефон, сфотографировала задранный в светлеющее небо пролет Троицкого моста. И потом вдруг развернулась, раскинула руки в стороны и прошептала: «Обними меня». И закрыла глаза, словно боясь, что ее желание не сбудется…

Он прервал чтение, втянул дым.

Почему вы дачу продали? – спросила Оля.

За долги.

Оля взяла фотокарточку, перевернула. На обратной стороне надпись: «Инна Кмит, советская актриса…» Нет, она не знала такой.

А чего книги не забрали?

Без меня продавали. Я в больнице лежал. Все срочно произошло.

Не жаль было? Память о маме…

А вам было бы жаль?

Мне?..

Оля задумалась. Нет, наверно. Потому что она не хотела никакой памяти о матери. Потому что чувствовала свою мать в себе. Ее характер, ее повадки, ее жесты, ее манера смеяться – все это она ловила в себе, как будто была не самостоятельной единицей, а каким-то придатком, случайной копией, слегка расходившейся с оригиналом – в цвете волос, росте и возрасте. И это ее бесило. Она и из родительского дома, когда уходила десять лет назад, ничего не взяла. Сказала, что все купит сама. Заработает – и купит.

А почему сейчас не заберете? Новому-то хозяину они вряд ли нужны.

Книги – это часть дома. Они здесь с самого начала. Если полазить по полкам, то найдете книги и шестидесятых годов, и семидесятых, и другие. Всех годов. Они стали частью дома. Как пыль.

Книги – как пыль?

Да. Как пыль.

Забавно.

А что как не пыль? Книги пылят буквами. А буквы – это фантастические существа. Они соединяются друг с другом. И все полагают, что это соединение что-то значит.

Как-то сложно вы говорите.

А как вы относитесь к тем, кто вас обманывает? – он наполнил стаканчик почти до краев. Оля видела, как подрагивает его рука, отчего коньячная струйка то прерывалась, то возобновлялась. Ей вдруг тоже захотелось выпить. На веранде, в густой тени деревьев было прохладно, вся жара осталась там: на улице, на платформе, на дороге, где сейчас Игорь объясняется с гайцами, сует им, наверняка, деньги…

Если по мелочам, то фиг с ними…

А если по-крупному?

По-крупному?

Кто ж любит, если по-крупному. Да разве можно сделать так, чтобы тебя не обманывали? Оле казалось, что она всегда вовремя чувствует обман, особенно тот, на который ей не хочется вестись. Бывают обманы, когда закрываешь глаза, пропускаешь вранье через себя, будто спускаешь застоялую воду в кране. Чтобы так, без нервов…

Не люблю, – ответила она, вспомнив про Игоря, про телефон, который валялся в траве и не звонил. И его вранье она тоже пропускала через себя. Нет, ловить его на обмане ей не хотелось, она верила, что справится без крайних мер. Без таких, которые использовала ее мать, устроив невероятную комбинацию, чтобы застукать своего мужа, ее, Олиного, отца, с любовницей. И причем в такой унизительный для обоих момент. Да еще хотела, чтобы и Оля тоже это видела. Гнусность, за которую Оля ненавидела ее.

А налейте мне тоже, – вдруг попросила она.

Он налил… Но ведь это просто приключение. Просто приключение.

Так вот, книги обманывали меня всю жизнь. Может, я сам виноват и слишком много значения придавал им по незрелым годам. Читаешь про сказочные страны, а истории эти оказываются лишь странными сказками. И живешь ты далеко не в сказочной и не волшебной стране. Да и другие страны, если разобраться, не лучше. Читаешь про великую любовь, а года идут, а любовь какая-то мелкая, незначительная, как вода без газа. Да и то все норовит кончиться. Читаешь про подвиги тела и величие души, а оглядываешь себя – тело есть, а подвигов нет, и не душа, а душонка, так, на рупь двадцать. Читаешь про свершения и открытия, а вокруг – суета да рыжая масть. Вот и получается, что читаешь их, книги-то, только чтобы забыться, отвлечься от настоящего. И с каждой прочитанной книгой в тебе все больше тяга к фальши. Ты привыкаешь к ней, как к удобной одежде. Но потом вдруг случается что-то. И когда ты вдруг понимаешь, что твоя жизнь изменилась, нужно менять все. Нужно менять одежду, дом, воздух, запахи, вкусы… Поэтому я их отсюда и не забираю.

Не знаю, у меня такого нет. Я мало читаю. В смысле – книги мало. Больше интернет.

Да-да, это тоже… Книги нас научили хорошему, доброму, вечному – чтению интернета. А впрочем, не берите в голову. Наговорил тут вам… Издержки профессии.

А кем вы работаете?

Я не работаю. Я на пенсии.

Сколько ж вам лет?

Пенсия по инвалидности.

Оля замолчала. Дальнейшие вопросы показались ей неуместными.

Приезжаю иногда сюда, как на собственную могилу. Ой, простите, все это мрачно. Жизнь на самом деле прекрасна, и она полнится красивыми историями. Написанными вами или за вас кем-то другим. Знаете, моя мать любила здесь вот так же сидеть, – он снова наполнил стаканчик. – С сигаретой. Я как вас увидел, так вдруг подумал… Словом, глупость все это. Не берите в голову.

Он выпил, залпом. Оля тоже сделала глоток.

Почитайте еще… – вдруг попросила она. – Что там было с этой Олей…

Ну если вам хочется книжного вранья, то ради бога. – Он поставил стаканчик на лавку, снова открыл книгу, облизал губы. – И потом они сидели у спуска к Неве. Перед ними сводили Дворцовый, за ними – Троицкий. Легкая дрожь, от холода ли, от волнения ли. Ты меня будто ешь глазами. Будто ем. А ты? А ты?.. И я. И я… И слова уже были не нужны, потому что были руки, губы, мосты, синеющее небо. Слова были раньше, когда они лежали на тротуаре Невского, смотрели на самих себе в экране телефона – хотелось, чтобы снимок вышел резкий. Но не получалось, руки дрожали. Они торопили друг друга: скорей, а то нарисуется какой-нибудь страж порядка. И он в самом деле явился. А они, как будто это было в порядке вещей, попросили его сфотографировать их, лежащих на плитах тротуара. И он это сделал, а потом сказал, чтобы шли отсюда. И они ушли на набережную. Время петербургских ночей ведет себя странно, оно не течет прямолинейно и равномерно, подчиняясь графику разводки мостов. И вдруг оказывается, что давно рассвело, и такси уже вызвано, и нужно ехать домой, и таксист стоит у угла, отчего-то не решаясь прервать объятия.

Оля смотрела как шлепают полные губы этого странного человека, переводя написанное в слышимое. Вот так в детстве она следила за губами мамы, когда та читала ей книжки. В том самом детстве, когда Оля еще не думала, что сама она бледная тень, недокопия своей матери. Когда верила, что мама – это целый мир, большой, добрый и теплый. А мама читала ей на ночь, а она слушала про приключения других существ, закрывала глаза и притворялась, что засыпает. И мама осторожно закрывала книгу, поправляла одеяло, вставала и выходила из детской. И даже через закрытую дверь Оля слышала, что происходило в другой комнате. И ей казалось, что все это обман, все эти книжные существа. Не сами они по себе, а их явление в детской, с единственной целью, чтобы усыпить ее, Олю. И чтобы не слышать, она накрывала голову подушкой. А потом, когда чуть подросла, подушку сменили наушники. Быть может, с того самого вранья и не случилась в ней любовь к книгам, к этой пыли, как говорит этот…

Голос его сейчас стал ниже, еще тише и спокойней под действием новой порции коньяка:

Он позвонил ей через несколько дней, совершенно не понимая зачем. Потому что если звонишь, то нужно что-то говорить. А слова – это всего лишь буквозвуки, преамбула, а через это они уже прошли, это уже исчерпало себя. И теперь время видеть легкую грусть в глазах, чувствовать теплоту рук. И Оля слышала невнятицу речи (привет, ты помнишь меня, да, помню, у меня хорошая память), понимая, что все, что было – это очередной обман, кто-то пошутил над ней и над ним, сведя их вместе, как сводятся под утро петербургские мосты…

Внизу в траве зазвонил телефон, бодро и упорно.

Ваш? – спросил он, положив раскрытую книгу на лавку.

Мой, – равнодушно сказала Оля.

Я принесу.

Он допил коньяк и словно провалился в лестничный проем. Оттуда подмигнул Оле.

Спасибо, – зачем-то сказала она.

Она слышала его шаги. Потом увидела, как он образовался внизу, под ней, как трясет найденным телефоном. Как скрылся за углом дома. Унося с собой звонок. Она снова взяла фотографию, посмотрела на оборотную сторону. Инна Кмит…

Вставила фотографию в ячейку окна, дотянулась до книги. Старая, пыльная. Прочитала название: «Строительство деревянных мостов». Ерунда какая-то! Причем здесь деревянные мосты? Открыла – на титульной странице совсем другое: Голсуорси. Сага о Форсайтах. Она снова посмотрела на обложку – деревянные мосты. Что за бред! И что же тогда он читал про петербургские мосты?.. У Голсуорси или посреди строительства деревянных мостов. Что-то путалось в ее голове.

Вдруг Оля услышала хлопок автомобильной двери. Увидела, что возле дачи стоит знакомый белый «бмв». С этим хохолком на крыше. И аэрографической мордой барса на капоте. А рядом с трубкой у уха – Игорь. Откуда он здесь? Как он меня нашел?

Игорь кому-то звонил, ему не отвечали. Быть может, это она ему не отвечала? И в руках ее недавнего собеседника сейчас заходится бодрой мелодией трубка. Но ничего не было слышно. Где он там заблудился? Или дал деру с ее телефоном? Черт с ним, хотя телефон жаль.

Оля вступила на лестницу. Ее немного покачивало. Зачем она пила коньяк? Как теперь при ее боязни лестниц спуститься на два этажа. Что это был за морок? Уболтал ее этот крендель. Почему-то вспомнился Люськин принц. Она тряхнула головой, словно хотела вытрясти из себя этот дом, веранду, открытое окно, пыльную книгу Голсуорси про строительство петербургских мостов.

Каблук соскочил со ступеньки. И она чуть не навернулась вниз. Вцепилась руками в узенькое перильце. Кое-как скинула туфли и стала спускаться босиком. Приключение должно заканчиваться… вовремя. Веранда, второй этаж, за поворотом лестница. И тут она увидела своего собеседника. Он стоял у книжного стеллажа, раскинув руки в стороны, подогнув ногу и уперев ею во вторую снизу полку. Казалось, что он распят на книжном стеллаже. Или что он удерживает его своим телом от падения. На лице – странная гримаса. Оля не сразу поняла почему. И тут она разглядела у него во рту телефон.

Оля осторожно, будто перед нею сейчас был мертвец, из рук которого нужно было выдернуть уже ненужную тому вещь, двумя пальцами взяла телефон. Челюсти разжались… Оля еще на секунду задержалась: серые глаза, небритость щеки, полные, в общем-то неприятные губы… Вот так опускаются мосты, сводя на мгновение вместе двух совершенно разных людей, чтобы потом навсегда их развести по разным берегам. К черту, к черту…

Она не помнила, как выскочила в окно. Наспех натянула туфли и выглянула из-за угла дома. Игорь стоял у калитки и громко, как всегда это делал, разговаривал по телефону:

Значит, решили. Денег это много не заберет. Пока первый этап. Дальше посмотрим. Все давай. До созвона.

Он удивился, увидев, как она идет, проскальзывая под провисшей яблоневой веткой.

Опа-на! А ты здесь откуда?

А ты?

Нет-нет, погоди. Тебе про дачу Санек слил? Он, да?

Так это и был твой сюрпрайз?

Оля украдкой бросила взгляд на пустые окна веранды.

Какой же это теперь сюрпрайз? Вот гад.

Игорь открыл дверцу. Садясь в машину, Оля еще раз посмотрела на окна веранды. И ей показалось, что она увидела лицо. Игорь завел машину. И Оля будто услышала грохот, услышала как тысяча книг, шелестя страницами, поднимая облака пыли, разлетелась по полу веранды.

Оля посмотрела в зеркало заднего вида. Поворот – и улица, на которой была дача актрисы Кмит, потерялась из виду. Они выехали на шоссе.

Ты знаешь, чья это дача? Кто ее хозяин? – спросила она.

Кто ее хозяин? – скривил губы Игорь. – Догадайся с пяти раз. Я ее хозяин.

Оля ткнула пальцем в экран телефона. Набрала фамилию Кмит.

Нет, кто был ее хозяином?

И кто?

Инна Кмит. – Оля показала фото из “вики”.

Это кто?

Одна известная актриса. Снималась в фильме «Она вас любит».

Оля пробежала глазами короткую статью про актрису. У нее не было сыновей. Только дочь. Что за фигня! Она посмотрела в окно, перед глазами мелькали деревья, сквозь них било солнце, рисуя своим проблесками фантастические узоры, стирающие и лес, и дорогу, и встречные машины. И теперь все недавнее казалось Оле каким-то странным обманом. И дача эта с трехэтажной верандой, и явление ее прошлого владельца, любителя коньяка и сигареты, сына актрисы Кмит, и книга про деревянные мосты, и рассказ про Олю, другую, идущую будто с другой стороны разведенного моста. Потому что все это как бы одновременно было и не было. Ведь любитель коньяка и сигареты не был сыном актрисы Кмит, и дача эта была не его дача, и книга оказалась фальшивкой, причем, двойной, потому что истории про Олю в ней не было. А была только пыль прошловековых букв. И даже то, что она оказалась на дачном участке, не зная о том, что его выкупил Игорь, это тоже выглядело какой-то неправдой, небылью, фальшью, шуткой вымороченной реальности.

Как ты сказала? Кмит? – Игорь еще больше опустил стекло. – В договоре другая фамилия стояла. Лазарева какая-то. Да в общем-то и пофиг. Теперь она моя. И завтра здесь будет экскаватор. Снесет ко всем чертям эту рухлядь. А потом здесь будет вот такой особнячок.

Он наклонился, открыл бардачок, выдернул оттуда файлик с бумагами и бросил Оле на колени. Оля заметила внутри бардачка кружевную тряпку.

Это проект загородного дома. Посмотри. Вот такой здесь тебе будет сюрпрайз. Все уже схвачено, за все уплочено.

Оля смотрела на картинку будущего особняка.

В салоне почти неуловимо пахло женскими духами. И Оля подумала, что никуда она с Игорем не поедет, а выйдет у ближайшего метро. Приключение должно заканчиваться вовремя.