Таежный музей

Таежный музей

Мечта сделать музей таежной жизни родилась у меня еще давно, когда я, будучи штатным охотником постигал таежные ремесла и учился им у своих старших товарищей. Меня восхищало могущество мастерового человека, универсальность промысловика, своими руками полностью обеспечивающего себя необходимым снаряжением, его независимость от остального мира и способность создать вокруг себя свой собственный мир прекрасных и незаменимых вещей. Поэтому поначалу я просто запоминал и собирал знания, умения, записывал советы своих товарищей, причем личности этих людей находились в неразрывном единстве с умелостью их рук и несгибаемости их рабочих хребтов. Я писал очерки об охотниках, и в рассказы о судьбах все больше проникали описания их труда, и в каждой повести находилось место то для описания изготовления ветки — долбленой лодки, то тесла, то заготовки «дерёв» для лыж. Дальше жизнь брала свое — кто-то умирал, кто-то старел, кто-то уезжал, да и свой возраст давал знать, и то, что когда-то казалось вечным, вдруг открылось в своей зыбкости и текучести. Я вспомнил свои первые годы на Енисее, вспомнил кожаные бродни, в которых ходили поголовно все енисейцы зимой и, оглядевшись вокруг, с досадой заметил, что почти вся деревня теперь ходит в резиновых калошах. Деревянные бочки постепенно вытесняются пластмассовыми, а совсем недавно я узнал, что за границей уже выпускают искусственный камус и даже продается у нас в магазинах. Меня охватила страшная обида за старинных охотников, изобретавших и совершенствующих те предметы обихода, которые вот-вот отойдут в прошлое и чей труд пропадет даром, если мы не подхватим и не переймем эстафету.

Мне стало казаться, что то, чем я жил, становится ненужным, хотя я уверен: единственное главное в нашей жизни — это простой созидательный труд, который только и дает человеку ощущение истинного могущества, а отнюдь не деньги, в чем нас с устрашающей настойчивостью пытаются убедить. От такого труда, без которого немыслима Россия, нас изо всех сил пытаются отучить, заставляя копировать западного человека, привыкшего пользоваться всем готовым и оторванным от основ бытия. Поэтому любому здравомыслящему и любящему исконное человеку ясно, что музей таежной жизни нужен как любой музей — для того, чтобы сохранить для потомков то, что может навсегда утратиться. Таким образом в 2003 году мы начали работу по сбору предметов снаряжения и быта, по сбору технологий и по вовлечению в этот процесс школьников.

Я попал на таежный Енисей в 1978 году еще студентом и, несмотря на то, что пошел на промысел только в 1986 году, успел захватить совсем другую жизнь. Эта была пора госпромхозов, когда охотники поддерживались государством, а край жил охотой. Но дело было еще и в другом — еще сохранилась прежняя охотничья культура. Что-то дикое, первозданно-заповедное было и в природе, и в людях, хотя уже в ту пору было полно приезжих со всей страны. Было ощущение, что смысл существования района — промысловая охота. В магазинах продавалось сукно, кожа, ичиги, снаряжение и боеприпасы, а вся деятельность населения по освоению тайги и реки (рыбалка, сбор дикоросов и т.д.) была востребована.

Теперь как-то все растворилось, размазалось, изменились так называемые общественные приоритеты и промысловики отошли на какие-то задние планы жизни. Постепенно и охотничье братство распадается, прежде объединенное одними хозработами, одной конторой, охотников связывают теперь только дружеские отношения, слава богу, крепкие, несмотря ни на что. Одновременно меняется материальная культура охоты — все больше распространяются покупные современные материалы, подчас более практичные, чем традиционные.

Когда мы видим рыбака, плывущего по зеркалу озера на ветке-долбленке, в которой лежат ольховые утиные чучела и сети с берестяными поплавками, мы понимаем — это и есть уклад, это и есть традиция, это и есть история, потому что и отец, и дед, и прадед этого человека так же когда-то выгребались на ветке, так же ставили сети, так же трудом и знанием добывали на жизнь, так же жили с природой в согласии и доверии, подчиняясь ее извечному порядку.

Когда мы добываем бересту для туесов, то знаем, что делать это следует в период наибольшего сокодвижения, и понимаем таинственный смысл этого явления, а если раскрашиваем чучела уток, то знаем, какие птицы прилетают к нам весной и как они отличаются друг от друга.

Когда мы проводим занятия в школе ремесел, то говорим не только о способах обработки древесины и умении пользоваться тем или иным инструментом, а о приобщении наших школьников к традициям родного края через материальную культуру.

На первый взгляд это очень будничные вещи — лыжи, лодки, туеса. Но именно знакомство с будничным и дает ребятам возможность разглядеть с детства знакомые предметы другими глазами, пропустить их через свои руки и душу, увидеть в повседневном красоту.

И вообще, не пора ли нам задуматься о том, как дальше жить и чем нам заниматься в деревне? Уезжать в город или налаживать жизнь у себя дома? Думается, второе намного правильнее, и задачи здесь гораздо шире, чем просто досуг школьников. У детей, участвующих в создании краеведческих уголков или музейных коллекций, вообще чего-то кровно-своего, появляется совершенно новое ощущение. Его можно выразить словами: «Мы сделали это своими руками, мы за него отвечаем, мы можем рассказать о нем другим людям, и мы гордимся им».

Знания, связанные с образом жизни енисейских таежников — охотников и рыбаков, могут быть отнесены к числу человеческих ценностей, рискующих навсегда уйти в прошлое, а те удивительные предметы снаряжения, которые окружают этих людей, восхищают своим инженерным изяществом и красотой и учат нас вечной мудрости.

В начале XVII века русские поселенцы начали вплотную осваивать Енисей. Жили здесь — в тундре ненцы, энцы, нганасане и долгане, в таежном Туруханском крае, о котором идет речь, — кеты, эвенки, селькупы — все рыбаки, охотники и оленеводы. Русские первопроходцы быстро влились в речную и таежную жизнь, произошло взаимопроникновение, взаимообогащение русского и аборигенного, слияние в одну культуру, которая, несмотря на все беды, дошла до наших дней в виде целого уклада жизни, в котором навыки изготовления предметов жизнеобеспечения и промысла играют важнейшую роль.

Можно пойти в магазин и купить пенопластовый поплавок, а можно сделать его своими руками из бересты, и понятно, что никакая покупка не даст той радости и той веры в свои силы, какую дает сделанная своими руками от начала до конца вещь.

Те предметы, которые мы учимся изготавливать, не становятся элементами декора, а всегда имеют свое прикладное значение, они актуальны и практичны, потому что можно, едва сделав туес, набрать в него ягоду, а «разведя» ветку, поехать на ней на рыбалку.

Целыми днями на весновке охотник проводит в такой долбленой лодке-ветке, одном из самых замечательных предметов охотничьего снаряжения. В ветке лежат сети с берестяными поплавками, гусиные профиля из фанеры и утиные чучела. Чучела изготавливаются из куска ствола ольхи или осины. Состоят они из выдолбленных изнутри верхней и нижней половинок и целиковой головки. Раскрашены они в цвет весеннего пера самцов и точно отображают окраску каждого вида уток: свиязя, шилохвости, или по-местному острохвоста, гоголя. Бывает, не найдется нужной краски, и тогда появляются утки неизвестной расцветки. В ветке обязательно лежит пара сетей. У них железные кольца из проволоки-шестерки и навитые берестяные поплавки. В старину и поплавки, и груза были иными. Поплавки для сетей делались берестяными, но не скрученными, как теперь, а круглыми, сшитыми из двух половинок и похожими на огромные монеты. Они требовали больше времени на изготовление, но не путались в ячею. Груза делались из черемухового кольца, внутри которого растягивались зашитые в мешочек камешки. Для неводов в качестве грузов использовались кибасья — завернутые в бересту и сшитые корешками камешки.

Сейчас и кибасья, и черемуховые груза уже никто не делает, проще навертеть колец из проволоки, а на поплавки плавят специальный пенопластовый порошок, который продается в городе. Все это понятно, и очевидно, что капроновый фал долговечней и крепче старинного кляча из талиновой коры, но обидно за старинное, и как старые охотоведы и охотники словно о потере говорят об нашем моторном и снегоходном времени, так и уже наше поколение сравнивает свое прежнее время и теперешнее и еще раз убеждается, что размен идет постоянно и что вся история человечества — это путь потерь.