Журнальный мир

Груздевая пора

Пришли они, не задержались

Подслеповатые дожди,

Стекая струйками журчали,

Что будут грузди, только жди.

Излазишь впадины, пригорки,

Как леший, березняк пройдешь,

Задиристый кустарник колкий,

И вдруг, от крика ветки в дрожь:

Так вот он, груздь, мохрово-белый;

На шляпке кромка с бахромой,

Таится под листвою прелой,

Под мохом прячется другой,

А третий — вскинет шляпку даже

И в ясь сияющего дня

С улыбкой выглянет и скажет:

— Привет вам, гости и родня!…

И ты гуськом, как на зарядке,

В поклоне каждой кочке рад;

Такие, брат, грибные прятки,

Не сыщешь — кто же виноват?

Но вот с полнехоньким лукошком

Идешь деревней на виду,

Приятель выглянет в окошко:

— По следу твоему пойду!

Когда зимой из кадки стылой

Отымешь гнет, сквозь низку дней

Тебя обдаст целебной силой

Тайги. И запахом груздей.

Свидание с Тангуем

Волны плещутся под нами,

Не волнуйся, не тоскуй;

Мы плывем, мой друг, с мечтами

Встретить бывший наш Тангуй.

Вспомним радости и беды

На приветливой волне,

Как врага отцы и деды

Побеждали на войне.

Тише, волны… Остановка,

Спустим на воду венок,

Отзовется песней звонкой

Наш родимый уголок.

Под гармонику лихую

Все закружится окрест,

По Ие и по Тангуйке

Духовой звенит оркестр.

Никуда от грез не деться,

Мы отчалим чуть дыша:

В глубине осталось детство,

Юность предков и душа.

Таежная речушка

Сядет в лодочку батяня,

Где таежный плеск реки,

Скоро вдоль реки потянет

Пряным запахом ухи.

Словно малы ребятишки,

Говорливые ручьи,

Все задумчивей и тише

Вековые кедрачи.

Гость незваный, косолапый

Подкрадется к зимовью,

Вдрызг собаками облаян,

Спрянет в вотчину свою.

Батя песенку затянет,

А мотив его простой:

Лодка с рыбой и сетями

Поспешает на постой.

Бурундук

Машина шла к лесоповалу

Ухабистой дорогой валом.

В машине парни на подбор:

Стихия их — сосновый бор,

Где сосны, кедры в три обхвата,

Десятками дерев на брата,

Но на дороге свистнул вдруг

Зверек таежный, бурундук.

Какая тут, скажи, работа

До самого седьмого пота:

Свистит зверек перед дождем,

Чутьем он тонким награжден,

Дождя звереныш напророчит,

Завязнешь в глине тут до ночи.

И парни в крик: «Да где он, где он?»

В пятиполоску крошка-демон

Свистит и дразнится, а где —

Не видно, черт возьми, нигде.

Тут дятел с дерева: «Тук-тук,

Он под корягой, бурундук»,

Пошли, посыпались советы,

Что делать в обстановке этой:

Дубиной по коряге хряснуть,

Кувалдой бить и то напрасно,

Залить зверька водой и точка —

Воды понадобится бочка,

Разложить вкруг коряги жар? —

В тайге и так везде пожар…

Тянулся б он и до сих пор,

Серьезно-дельный разговор,

Но дятел выручил: «Тук-тук,

Давно убег ваш бурундук!»

А тут и дождик, как назло,

Ухабы, чтоб не развезло,

Пришлось машину развернуть

И поспешить в обратный путь.

Мишка-шатун

Вышел из лесу мишутка,

Лапы кое-как таща.

Разревелся не на шутку

От того, что отощал,

Не хлебал давно борща.

Сыплет снег, искринок вроде,

Над тайгой висит зима.

Мишки спят, а этот бродит,

Посводил собак с ума,

Нашу изгородь сломал.

Бродит, фыркает и стонет,

Заревет — по телу дрожь,

Напугал козу Настену,

Коровенке страшно тож,

Гуси подняли галдежь.

Ну какое его дело

У деревни на краю?

Видно, мама не допела

Ему «баюшки-баю»,

Слушай песенку мою.

Взял гитару я и тонко

Колыбельку заиграл,

Вынес меду и сгущенки,

Чтоб в берлоге мишка спал.

Пуночки

По осени, как только дали

Встревожит стоном первый лед,

Как самых близких ожидаю

Далеких пуночек прилет .

Ловлю из лунок, не считая,

Безумно бойких окуней,

А надо мной щебечут стаи

И в песнях сказывают мне:

Об Арктике, закрайних далях,

Суровых, но родных краях,

Откуда на зиму слетают

От той суровости таясь.

В тех песнях словно оживают

Мои Тангуйские края

И всё ликует словно в мае.

Весенней радостью струясь.

Те птички вовсе невелички:

Брюшко, край крылышек, как снег.

Мне любы ласточки, синички,

Но их со мною рядом нет.

Осядут пуночки в поляны,

Вспорхнут в прибрежные лески

И вновь на лед, куда ни глянешь,

Они вокруг и так близки!

И столько радости, столь прыти

В порханье, щебетанье том,

В нем удивлению открытий

Сибири сказочный простор.

К закату дня десятки лунок

Насквозь чуток не добурю,

Туда слетятся ночкой лунной

Те птицы к птичьему пиру.

В повадках пуночек тех странных

Столь мудро обходить беду:

Ведь нет зверьков и птиц коварных

На зябком и трескучем льду.

Но скоро улетят те птицы:

Лишь только здесь растает лед

И мне отныне будет снится

Вдали сверкающий полет.

* * *

Не оскверняй таежный храм,

Где, сосны, кедры и березы

Поют хоралы по утрам;

Текут березовые слезы

Вслед утекающим годам:

Не наноси природе ран.

Там огоньки жарков, как свечи,

Послушны легким ветеркам

Напомнят нам: ничто не вечно.

Кто равнодушен и беспечен —

Не оскверняй таежный храм!

Безумный выстрел

В жару и сушь тот выстрел грянул,

В лося стреляли — он устоял,

Но к той беде, а лось был ранен,

Как порох вспыхнула хвоя.

Пылали кедры, сосны, ели;

Сквозь дым и пламя лось бежал

Туда, где просека виднелась —

Пожару грозному межа.

Спасаясь от огня и гари,

Он погасил свой буйный бег

И в буйстве пламени звучало:

— О как жесток ты, человек!

Искристо небо, без просвета,

Тревожье птиц, звериный рёв,

Остался крик то без ответа,

Да по следам струилась кровь.

В минуты те, как смерч лихие,

У Бога помощи прося,

Стонал охотник той стихии,

В глупях стрелявшего в лося:

«Ужель наш разум на исходе?

Грядёт безумия волна.

За то, что губим мы природу,

За все воздастся нам сполна».