Журнальный мир

«Евгений Онегин» и «Демон Онегина»

Постановщики мюзикла сделали акцент на эротизм, религиозность русского человека и мистицизм, о которых не принято говорить на уроках литературы при изучении романа.

Из критической статьи Ирины Афанасьевой

«Онегин» — опера, последний ряд партера.

Перчатки сняты, маски на ушах.

Все в первый раз — у нас, друзья, премьера

И первый после вируса аншлаг.

Соседка справа щелкает айфоном

И посылает селфи в Instagram.

Привычны и до чертиков знакомы

Традиции у полусвета дам.

Купить в буфете двести грамм просекки

И с красной рыбой стильный бутерброд,

Занять весь стол, смежить надменно веки:

«Нет, здесь фланирует не тот уже народ»…

А я сидел, весь в думах о сюжете,

Об авторах и музыки, и слов.

Надеялся: под рампой, в желтом свете,

Не наломает нынче Ленский дров.

Но — наломал! Последняя надежда —

Помирятся два друга на заре,

Возьмут вина, и будет все как прежде,

Не будет места скуке и хандре…

Но выстрел — в сердце, точно как в романе.

Закончен дружбы незатейливый сюжет.

Пройдет два года, прежде чем к Татьяне

Придет Онегин с бала на фуршет.

И может быть, есть шансы у обоих?

Увидим мы лирический дуэт?

В который раз надеялся, не скрою, —

Финал изменится за двести с лишним лет.

«Онегин, я тогда моложе…

Я лучше, кажется, была…»

Все как всегда, Татьяна только строже:

«Мой жребий жалок…»

Нет прощенья зла.

И зал молчит. Всем стало очень грустно:

«Онегин, право, должен быть прощен!

Два сердца встретились, два нежных чувства…

К тому же в Пушкина стрелял совсем не он».

Соседка плакала, ругая режиссера —

Она запомнила лишь в мюзикле финал:

«Там все не так: решает “Демон” споры,

Прощен Онегин, и в 3D весь бал».

Мы вышли в масках, словно из больницы.

В театре не были как будто сотню лет,

Но открывать не торопились лица:

Спектакль закончился, а пандемия — нет.

Кармен

(пятый акт оперы Бизе или размышления о судьбах героев)

Кармен красуется, красотка,

Тореадора из Гранады,

Как замухрышка и сиротка,

Ждет каждый вечер у ограды.

На узких улочках Кордовы

Любовь клинком заходит в сердце.

К смертельной страсти не готовы.

Удар судьбы или блаженство?

Стук каблучков и кастаньеты.

Песок и кровь, и звук гитары.

Жизнь на кону, а не монеты.

Тореадору чувства мало.

Он ждет корриды как балета.

Смертельных па танцоров ада.

На расстоянии мулеты

Промчится смерть с тобою рядом.

Жара сжигает душу жаром.

Слепые страсти правят телом.

Кармен! Отдайся лучше даром

Хозе желаниям несмелым.

В раскладе карт раскрыто жало.

Любовь рифмуется с навахой.

В испанской крови столько жара!

Страсть привела Хозе на плаху.

Песком замоют крови пятна.

Был бык умнее матадора

И трактовал весьма превратно

Игру со шпагой у забора.

Нам все давно уже известно

И все предсказано заранее.

Ей выпадали только крести,

Когда гадала на свиданье.

Хозе смертельные объятья.

Театра занавес старинный.

На жизнь героев слез не тратьте:

В театрах жизнь их будет длинной.

Богема

Опера Пуччини о жизни в Париже

художников и драматургов середины XIX века

Там была бы эта кофейня с недурным бланманже,

Где, сказав, что зачем нам двадцатый век, если есть уже

Девятнадцатый век, я бы видел, как взор коллеги

Надолго сосредоточивается на вилке или ноже.

Иосиф Бродский

Сжечь рукопись, чтобы согреть

своих друзей — на это имеет право лишь автор…

N. N.

Зима. Париж. Холодная мансарда.

Камин заброшенный скучает без огня.

Философы, художники и барды

Творят ночами, избегая дня.

Художник, без вопросов, мастер цвета

Шедевры кисти пишет задарма.

И верят все друзья: его портреты,

Наполнят скоро кошельки и закрома.

Успех на миг, омары, шансонетки,

Рекой шампанское, безудержный канкан,

Прекрасные блондинки и брюнетки.

И вновь — безденежье, и за два су стакан.

Век девятнадцатый, холодная квартира

Под крышею. В мансарде новый век.

Там без архаики, не сотворив кумира,

Часы прогресса ускоряют бег.

Друзей согреть и помечтать о славе,

Признании… Рулетки суеты.

Сжигает пьесу автор. Он лишь вправе

Быть судией средь буден маеты.

Играют пьесу искры, и в камине

Дотла сгорая, роль прошепчет лист.

И фабулу нам не узнать отныне,

Ведь нет ролей, актеров и актрис.

Монмартр, Богема, старая мансарда.

Искусством жили, умирали в тридцать лет.

А мне порой становится досадно,

Что нынче жить искусством смысла нет.

Давно уж нет мансарды, и в Париже

Цвета другие ускоряют бег.

Горят машины, и в огне не вижу,

Куда идет наш просвещенный век.

Лишь в стареньком театре на бульваре —

Пуччини опера раз в месяц, три часа.

Я прихожу, коль мне возможность дали

Услышать прошлого бельканто голоса.

Печальный зал, сидения из плюша,

Протертого за двести с лишним лет.

Маэстро кашляет, но вкладывает душу

Из старичков сложившийся квинтет.

И вновь под крышами — искусство и интрига.

Надеждами пропитанный сюжет.

Любовь и дружба! И сгорает книга.

Сгорел тот век, к нему возврата нет.

После коронавируса

Вот все закончилось. Страна опять открыта.

Я захожу без маски в ресторан.

Прощайте, вирус! Ваша карта бита!

Налей вакцины, бармен, мне в стакан.

Усталые собаки отдыхают,

Гуляет дом, о черных днях забыв.

В квартире пять жена на мужа лает —

Дней карантина новый рецидив.

По улицам несутся самокаты.

В автобусе полно свободных мест.

Духовно стали несказанно мы богаты

С крушением земных своих надежд.

Пенсионер гуляет без опаски,

Не прячется от патруля в подъезд,

И все вокруг вновь обретает краски…

Соседка едет ставить мужу крест.

«Он был врачом, и вот — не уберегся.

Сказали — приступ. Очень уставал.

Как сердце в противочумном костюме бьется!

Сгорел, как многие, когда больных спасал».

Статистика с намеком на победу,

Парад на площади и праздничный салют…

«С друзьями в Сочи завтра я не еду —

Звонил главврач. Меня в больнице ждут».