Журнальный мир

* * *

Может быть, это стена меж тобой и мной.

Может быть, ты и стал от меня стеной.

Сколько тебя во мне, если нет вовне?

Чем становлюсь, когда ты уходишь вдруг?

Знаком пробела. Безрыбьем. Частицей «не».

Прочерком по середине окружья рук.

Сломанным отраженьем чьего-то сна.

Не разобрать, где зеркало, где — стена.

Сколько меня в тебе? Разве звук и цвет

не на двоих даны, разве слово — дань

разъединенью? На эшафот — билет?

Молви, молчи — все равно пережмет гортань.

Будто в стене полностью скрыт объем.

Не отразиться ни порознь, ни вдвоем.

Сколько тебя во мне? Разве свет и тень

разграничимы? Видимы на излет?

Пробуй, проверь, хоть бы слегка задень —

тенькает амальгамы застывший лед.

Замкнут объем, и звук на губах горчит.

Мечется эхо, само для себя звучит.

* * *

Было тело, и судьба была.

Разве что души недоставало.

Пустота — о как она текла,

как звала, дразнила, завлекала!

Довелось заполнить через край —

вал надежд и перебор хотений.

Что ж теперь? Бестрепетно играй

в светопреставленье светотени.

Полной мерой черпая, прости

всех, кто вдруг окажется за гранью.

Доведется видеть на пути

отраженье своего дыханья.

* * *

Отбросим тени!

Будем же честны:

они стремятся вытеснить из жизни

и нас двоих, и всех, кого мы любим,

и сколько лжи наносят за собой!

К освобожденью

обходным путем

тайком-тишком дойдем по склону маски,

там, в дельте от скулы до подбородка,

есть еле видный маленький разрыв.

Я ногтем подцеплю,

а ты тяни же,

сначала тихо, позже посмелее,

и надо же, я выясню внезапно:

еще одну отбрасываю тень.

Она моя.

Сидит ну как влитая.

Вот за нее, пожалуй, буду драться

и не отдам ее ни зазеркалью,

ни другу, ни ребенку, ни врагу.

Когда, внезапен,

как сквозная рана,

ты явишься, угрюмый ли, веселый,

от полноты или от недостатка, —

То на судьбу твою отброшу тень.

* * *

Дышат все — плохой, хороший,

все расслаблены во сне.

Тень свою отдаст стене

каждый, в мирозданье вброшен.

Выжить — теплится старанье

в тонких думах малыша.

И тяжелая душа

вяжет легкое дыханье.

Даже если призрак брезжит

справедливого суда,

ты найди

и знак подай,

где он нежен.

* * *

Здравствуйте, Александр Сергеевич.

Не очень понимаю, как с вами себя вести.

В кино видела, как делают реверанс.

Вот.

Вы рассказывали, как жгли письмо.

Я в прошлом году — целую пачку.

А тот, кто писал мне,

через месяц умер.

Очень глупо, по недомыслию,

никто не виноват, кроме него самого.

Писал он мне тридцать лет назад.

С тех пор мы не видались.

Его теплая живая рука

держала листок и ручку.

Перед глазами

его каракули

и грамматические ошибки

(вы тоже, кстати, неразборчиво пишете,

но ошибки, говорите, любите).

А я сожгла и бумагу, и буквы,

и прикосновения руки.

Да, забыла:

тридцать лет назад мы расстались,

потому что он меня предал.

Не изменил —

бывают вещи похуже.

Нет-нет, рассказывать не стану.

Я сожгла свое унижение

и его обман.

Но когда он умер,

мне показалось: это я его немножечко убила,

сводя счеты с прошлым.

Понимаете меня?

* * *

In darkness let me die

Thomas Campion

Ты, в темноте разглядывая

тень,

едва ль сумеешь чем другим заняться —

так будешь поглощен,

так напряжен.

«Во мраке дай мне смерть», —

прошепчет тень,

и, зачерпнув рукой,

протянешь горсть —

но где? кому отдать?

Вот почему

я все еще,

невидимая,

невредима,

ведь нет меня почти —

ни взять, ни бросить.

Июнь

Как много в мире нежности, и сколь

она в деревьях и в траве уместна.

Какой восторг — земли, стремящейся к руке,

месить податливое тесто.

И все вокруг дрожит, и дождик дрожжевой

первообразен, первобытен,

и стебля каждый шаг, и корня каждый вздох

неявен, скромен, скрытен.

И я люблю тебя, как этот воздух чист,

и зелена листва, и луг благоуханен,

и небо безмятежно ни о чем —

на верх души заталкиваю камень,

как мой товарищ юности, Сизиф:

то воздевал натруженные руки,

то напрягал кривые пальцы ног —

и поднял горе, врос в подножие разлуки,

в нутро забвенья, в сердце вечной тьмы,

туда, где боль надеждою согрета.

Раз ты во мне, то значит, вместе мы,

всегда втроем — и ты, и я, и лето.

* * *

То ль возвысило, то ль исковеркало,

что бы ни было, только держись…

Это озеро? — Нет, это зеркало.

Умоляю тебя, отразись.

Где-то здесь начиналось, случайное,

буквы шли, друг о друга стуча.

Это счастье? Нет, это отчаянье.

Неслучайно похоже звучат.

Все, что прожито — ветры осенние

и банальная дань миражу.

Это смерть? Нет, но это прозрение.

Посиди. Я тебя отражу.