Журнальный мир

Читаю стихи одного из постмодернистов… Стихи эти (если так можно назвать) невозможно анализировать – прежде всего, потому, что не нахожу логики. Бытие словно разбивается на осколки и собирается в строчки без всякой последовательности: просто, что попадет под руку… Можно сказать, здесь обо всем и ни о чем. Это какая-то цепь отрывочных воспоминаний, звенья которой рассыпаны, не соединены между собой ни мыслью, ни целью описания. Да и откуда ей взяться, если стихотворение, видимо, намеренно бесцельно.

Вначале автор советует себе или кому-то другому «это» (что именно – остаётся тай­ной, покрытою мраком) из себя «выдернуть, выкрасить и выбросить». Это «нечто, что ноча­ми шептал при свете и днем мусолил в кромешной сырости», надо выдернуть, выкрасить, но не выбрасывать, а спрятать «в стреху или под колёса трактора, что всегда «ап-чхи» говорит со времени еще Наркомпроса».

Я старался представить, как всё это можно проделать. И пришел к выводу, что автор, наверное, во время сотворения сего находился, мягко говоря, в состоянии галлюцинаций. Иначе как объяснить такой совет себе или кому-то другому:

«Будь хотя бы блондином на фоне снега,

Будь хотя бы брюнетом на фоне ночи,–

И как ангел, здесь не оставив следа,

Уйди на небо из многоточий».

И тут, естественно, возникает вопрос: зачем имяреку в зависимости от состояния природы и времени суток быть блондином или брюнетом, коли ему предстоит, «не оставив следа» уйти на небо из каких-то, непонятно откуда взявшихся, «многоточий». Впрочем, на фоне галлюцинаций можно было бы ожидать и чего-нибудь похлеще.

Это и другие писания постмодернистов держатся на так называемой ассоциативной поэтике. Но дело в том, как правильно сказал Александр Кушнер в «Новых заметках на полях», что сегодня ассоциативную поэзию оседлали все, кому не лень. Это и понятно: назови любую невнятицу ассоциативной связью, и ты – «поэт»…

Пушкин писал, что есть два рода бессмыслицы: одна происходит от недостатка чувств и мыслей, заменяемого словами, другая – от полноты чувств и мыслей и недостатка слов для их выражения. Думается, поэтику постмодернистов можно отнести к бессмыслице первого ряда.

По своей сущности, в философском смысле постмодернизм – это антисистема по отношению к поэзии. По Л.H. Гумилеву, сущность любой антисистемы в том, что она суще­ствует, пока есть то, к чему она присосалась, на чем паразитирует. И в то же время она не способна существовать иначе, кроме как разрушать объект своей эксплуатации.

Постмодернизм, как справедливо замечает Владимир Семенко в статье «Проект посткультуры сквозь призму СМИ» («Москва» №7, 2007 г.) – «это зазеркалье, парадоксальная область «сущего небытия», царства смерти, пытающегося быть, осязать себя в формах жизни. И поскольку элементарная философская логика, да и просто здравый смысл подсказывают, что такое невозможно, ясно, что «бытие смерти» есть на самом деле всего лишь уничтожение жизни»…

* * *

Существование человека на Земле – это драма, и она всё больше трагически окрашивается. Чтобы отвлечься от драмы, люди придумали сказки со счастливым концом. Соприкасаясь с искусством и литературой, человек ждёт все ту же сказку, которая заканчива­ется благополучно для её героев. И только, пожалуй, в поэзии драма без счастливого конца наиболее притягивает. И чем драматичнее поэзия, тем она выше.

* * *

У Рубцова – воплощение в стихах духовной жизни русского человека выражено наиболее всеобъемлюще, чем у других поэтов. Здесь интеллигентское влияние менее всего, как отмечал В. Кожинов, здесь не мирок интеллигента, а душа народа. В его стихах говорит сама природа, история, народ. По определению П.А. Флоренского, сделанные предметы блестят, а рождённые – мерцают, что как раз и свойственно поэзии Рубцова. Она мерцает и потому благостно ложится на душу.

* * *

Юрий Кузнецов, по справедливой оценке известного критика Михайлова, – поэт 21-го века, поэт России, находящейся в железных тисках цивилизации. Если Есенин и Рубцов поэты России уходящей, то Кузнецов – настоящей. Боль за Россию выражена в его стихах прежде всего болью за русский народ, уменьшающийся количественно и качественно.

Кузнецов в стихах мыслит масштабно за весь народ, за всю страну, за всю вселенную. Поэзия его многослойна и сложна. В неё мало глубоко вникнуть, её надо прожить вместе с поэтом и тогда можно – нет, не насладиться ею, а заразиться, как это случилось с Николаем Дмитриевым, который знал наизусть чуть ли не все стихи и поэмы Кузнецова.

* * *

Творческий вечер Анастасии Куприк. Стихи её выражали думы, переживания, пропуск событий через душу и сердце женщины начала 21-го века, окрашенные иронией и грустно-весёлым неприятием изуродованной стяжательством действительности.

Стихи читались – нет, не нараспашку, но свободно, без малейшего желания понравиться публи­ке. Все в ней было – принимайте такую, как есть, я ничего не прячу. А нравится – не нравится, дело ваше.

* * *

Волновало и всегда будет волновать не умное с холодным блеском, а простое слово, своей внутренней теплотой согревающее сердце читателя.

В поэтической книжке Александра Раевского «Ласковая высь» вроде все просто: трава растёт, почки у деревьев лопаются, день расцветает… Но такова звукопись слова, что густой теплотой ложится на сердце, не удивляет, а возвышает, зовет видеть в обыденном и простом эту самую ласковую высь бытия. Но такое – в начале сборника. А когда жизнь стала пригибать к земле да ещё и к её грязи, то заболела муза поэта, затревожилась, запечалилась. Но не стала в позу прокурора, а согревает по-прежнему теплом своего слова, прорвавшегося сквозь обиды, гнев и злость.

* * *

Причастность к поэзии – это в высшей степени ощущение сопричастности с окружающим миром, который как бы омагничивает тебя, притягивает к себе внутреннее твоё зрение и ещё что-то такое, что там у тебя в душе и невыразимое в словах. Это – состояние полной удовлетворенности твоего существования в мире. Не оттого, что ты что-то получил или получишь, сделал или сделаешь – состояние удовлетворения тем, что ты есть…