Трагедия второго «главного»

Трагедия второго «главного»

Мы продолжаем наш рассказ о главных редакторах «Авроры»…

В ленинградском отделении Союза Писателей поэт Владимир Васильевич Торопыгин (1928-1980) был одним из секретарей — отвечал за взаимодействие с писательскими организациями союзных республик. Он часто выезжал в командировки по Союзу; бывал и за границей. Такая должность подразумевала членство в партии и, согласно данной Торопыгину партийной характеристике, поэт проявил себя «преданным делу ленинцем», «настоящим коммунистом». Кроме того, как и у первого редактора «Авроры» Нины Сергеевны Косаревой, у Торопыгина имелся большой опыт работы с издательствами: какое-то время он возглавлял журнал «Костер». По свидетельству современников, Торопыгин умел сочетать в себе «партийную принципиальность» и добрый нрав, был общительным, умел приобретать друзей, дом его всегда был открыт для представителей творческой интеллигенции. В число торопыгинского «ближнего» круга входили известные всей стране «творцы».

Вспоминает сын поэта А. В. Торопыгин:

«Гости приходили к нам часто. В. Савицкий, А. Рубашкин, Г. Горышин, Л. Алешина, С. Давыдов, Г. Орлов и его супруга, Ю. Межиров и еще много прекрасных людей. Если не было срочных дел, отец играл с Дудиным в карты. Была такая игра — «Японский дурак», по сути, наш «пьяница», но с «восточными штучками». В эту игру они играли часами. Вообще у них были отношения самых близких друзей. Отец даже книгу о Михаиле Александровиче Дудине написал… Праздники гуляли весело. На Первое Мая часто собирались у нас… Народу было много, веселиться они умели. Шутки, стихи, эпиграммы».

Остается добавить, что одним из близких друзей Владимира Васильевича являлся бывший танкист, фронтовик Сергей Орлов, автор знаменитого стихотворения «Его зарыли в шар земной…».

Предложение возглавить «Аврору» после ухода ее первого «главного» Торопыгин воспринял с энтузиазмом. Еще бы! К 1973 году времени журнал приобрел значимый «вес», являлся одним из самых популярных молодежных изданий в стране. Печататься в нем за честь считали не только начинающие авторы, но прижизненные классики советской литературы. Но, что не менее важно, для талантливого поэта и организатора пост главреда «Авроры» являлся огромным шагом в его в карьере: ведь статус главного редактора позволял общаться с властью, часто бывать в Москве, входить в партийную номенклатуру. Редакторство в журнале такого уровня приносило и существенную материальную выгоду. Зарплата главного редактора составляла огромные по тем временам для советского человека деньги: четыреста пятьдесят рублей! — и была сопоставима с зарплатой директора крупного предприятия или Секретаря Обкома. Но и ответственность колоссальная: нужно было обладать недюжинным талантом организатора и психолога, быть по настоящему «общественным человеком», уметь вести «свою политику», улаживать отношения с властями, хорошо разбираться в бухгалтерии.

По свидетельству Глеба Горышина, который оставил о своем товарище теплые воспоминания, Владимир Васильевич подходил для журнала по всем этим качествам. Не лишенный честолюбия (а кто из нас его лишен!), он любил заседать в президиумах, принимать участие в многочисленных конференциях, чувствовать себя нужным поэтам, писателям, критикам, художникам, да и просто людям, нуждающимся в его поддержке. Таким образом, перед новым главным открывались впечатляющие горизонты — и, имея опыт и большое желание работать, Торопыгин сразу же влился в коллектив. Редакция «Авроры» располагалась тогда на Литейном, почти напротив улицы Петра Лаврова (ныне Фурштатская), а совсем недалеко, на улице Воинова стоял Дом Писателя имени В. В. Маяковского. Таким образом, журнал находился буквально в центре ленинградской литературы. Его сотрудники первыми узнавали все местные и общесоюзные литературные новости и зачастую первыми реагировали на них.

Надо заметить, новый «главный» сразу оказался на «своем месте». Он уверенно держал штурвал: «Аврора» продолжала идти выбранным курсом, печатая творческую элиту страны, завоевывая еще больший авторитет. Торопыгин на равных общался с такими «столпами» поэзии, как Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Белла Ахмадулина. Не оставлял он без внимания и представителей деревенской прозы — Василия Белова, Виктора Астафьева, Валентина Распутина, Федора Абрамова. Главный редактор прекрасно справлялся с ролью «амортизатора» между «художниками слова» и властью — подобно Нине Сергеевне Косаревой улаживал конфликты, сглаживал противоречия, но где надо проявлял и твердость. По-прежнему он принимал в своем хлебосольном доме друзей, выезжал в командировки, знакомился с новыми авторами. Торопыгин страшно любил такую насыщенную, яркую, богатую впечатлениями жизнь, чувствовал себя в ней, как рыба в воде, и не мыслил себя без нее.

Прошло несколько лет. Все шло, казалось, как надо: с редакторским опытом пришли еще большие почет и уважение, умение отличать «зерна от плевел». Главреда согревало ощущение собственной нужности и стране, и людям. Будучи исключительно занятым человеком, Владимир Васильевич продолжал писать стихи, и стихи очень неплохие.

Чего только стоят торопыгинские «Журавли»:

 

* * *

Только каменных зданий владенье,

Но сюда с первым ветром весны

С неба вдруг донеслось шелестенье

И дрожанье певучей струны.

Было трудно поверить вначале,

Что для всех городских площадей

Незнакомое это звучанье –

Просто майский прилет журавлей.

Представляете? Раннею ранью

От цветов и деревьев вдали,

Над Невой, над громадами зданий

Журавли,

журавли,

журавли.

 

Однако, несмотря на харизму своего главного редактора, его внушительный партийный стаж и связи в «высших сферах», «Аврора» находилась под самым пристальным вниманием власти. И поводы были!

Видный библиограф и историк цензуры в СССР Арлен Викторович Блюм в одной из своих работ, посвященных тому непростому времени, отмечает:

«Больше всего доставалось в “разгар застоя” журналу «Аврора”… Невзирая на двойное и даже тройное “кураторство” (Ленгорлита, обкомов партии и комсомола), журнал все больше и больше “отбивался от рук”».

Если верить Блюму, на «Аврору» следовали жалобы за жалобами. Так, подверглись строгой критике и осуждению опубликованные в журнале произведения Фазиля Искандера и Андрея Битова.

В ноябре 1974 года последовал очередной цензурный донос:

«…В обком партии (…) была послана обширная “Информация о некоторых недостатках журнала “Аврора””»…

Далее А. В. Блюм цитирует этот не вполне грамотный, с точки зрения правописания русского языка, но весьма убедительный источник:

«…Вызвало озабоченность, что в предоставляемых на контроль в Управление по охране государственных тайн в печати журналах “Аврора” все чаще встречаются произведения — стихи, рассказы, публицистические статьи, — свидетельствующие о том, что редакция не всегда достаточно требовательно подходит к их отбору, некритично относится к литературным опусам отдельных авторов. В результате в журнал заверстываются произведения ущербно-пессимистического характера, не достает ясной идейной позиции».

Далее в «Информации» подробно разбиралась «незрелая» публицистическая статья Андрея Островского «В Тихом Океане с рыбаками», которая порицалась авторами доноса за «слишком мрачное изображение жизни».

Не прибавила спокойствия сотрудникам редакции и самому Торопыгину история с Владимиром Высоцким. Суть ее в том, что в один октябрьский вечер 1974 года гостями «Авроры» стали молодые московские актеры, гастролировавшие тогда в Ленинграде: Вениамин Смехов, Алла Демидова, Леонид Филатов и Валерий Золотухин. Пришел позднее и Высоцкий, которому тут же Торопыгин предложил сотрудничество. Судя по всему, на «главном» сказалась веселая атмосфера встречи, ибо к поклонникам Владимира Семеновича Владимир Васильевич ранее себя не причислял, более того — вышестоящие органы постоянно предупреждали главреда о недопустимости контактов с людьми, которые считались диссидентами. Тем не менее, в присутствии свидетелей Торопыгин обнадежил Высоцкого, пообещав опубликовать стихи последнего. Не тайна, что Владимир Семенович страшно хотел печататься в периодике, чтобы чувствовать себя полноценным поэтом. Актер и редактор ударили по рукам. Несколько дней спустя Высоцкий принес в редакцию свою рукопись.

Далее последовало отрезвление; не последнюю роль в нем сыграло то, что на бумаге стихи Высоцкого произвели на сотрудников журнала совсем иное впечатление, нежели во время исполнения песен самим автором. Как признавался впоследствии ответственный секретарь «Авроры» Александр Шарымов, разница оказалась существенной. В отделе поэзии заговорили о «малохудожественности» стихотворений Высоцкого. Кроме того, все понимали, чем может закончиться дружба с опальным бардом. В редакции возникло шатание. Очевидец тех событий Людмила Региня впоследствии высказалась так:

«К стихам Высоцкого стали прислушиваться, принюхиваться… В таких случаях никогда не говорят автору, что он опасен или что его стихи идейно не подходят. Все валят, выражаясь словами Зощенко, на (слабый — прим. И. Б.) уровень… В общем, придрались к тому, к чему придраться было проще всего».

Лев Годованник в своей статье «Залп «Авроры», посвященной этому событию, пишет:

«Еще до наступления нового 1975 года всем работникам редакции “Авроры” стало понятно, что стихи Высоцкого опубликованы не будут. Думаю, это стало ясно и самому Высоцкому, который, как мне кажется, ничего другого и не ожидал. Александр Шарымов так описал свой последний контакт с ним: “Торопыгин взял подборку стихов Высоцкого и произвел на ней некую редакторскую правку. В частности, он предложил “похерить” какие-то строфы из песни “Як-истребитель”. Вариант с этой правкой я вновь отослал Высоцкому в Москву и в своем письме написал, что если он согласен на правку (…), то пусть вновь завизирует материал. Ответа мы не получили”».

В довершение этого грустного эпизода стоит добавить, что позднее, уже в 1989 году, Высоцкий в журнале все-таки был опубликован.

Думаю, не стоит винить в случившемся самого главреда: как видно из уже описанных событий, ему приходилось весьма нелегко. Но таков был его пост, такова была и ответственность.

Находясь на «капитанском мостике», Торопыгин, как всякий капитан, должен был вовремя замечать отмели и опасные рифы и уметь лавировать между ними. Один такой риф, к своему несчастью, руководитель «молодежного рупора» вовремя не заметил — и ведомая Владимиром Васильевичем «Аврора» напоролась на него на полном ходу.

Катастрофа случилась внезапно: в ноябрьском номере журнала за 1976 год было напечатано необычное для того времени стихотворение. Написала его ленинградская поэтесса Нина Королева, которая в своей жизни «хлебнула лиха». Детство ее пришлось на войну и прошло в эвакуации.

Вот что вспоминала Нина Валерьяновна о начале своего творческого пути:

«В лагере РЫБЛАГ, или ВОЛГОЛАГ, моя мать после выезда из блокадного Ленинграда весной 1942 г. работала вольнонаемным зоотехником. Я школьницей стала заниматься в театральном коллективе Натальи Сац, заключенной Рыблага, которой начальство поручило создать детский театр. Там я впервые начала писать…».

Первые стихи школьницы Нины Ошкадеровой (девичья фамилия
Н. Королевой) были опубликованы в 1948 г. в ленинградской газете «Ленинские искры». Окончив в 1955 г. филологический факультет Ленинградского государственного университета, а затем аспирантуру в Институте русской литературы АН СССР (Пушкинский дом), Нина Королева в 1970 г. защитила диссертацию по теме: «Поэзия Ф. И. Тютчева 1810-1830-х годов». Согласно ее воспоминаниям, «…стихотворение “Оттаяла или очнулась…” было написано в 1974 году во время одной из писательских поездок в Сибирь…»

«Я совсем не думала, что пишу какие-то антисоветские стихи», — говорила она впоследствии.

Но, по ее же воспоминаниям, редакторы журналов, в которых Королева печаталась ранее, относились к стихам поэтессы с вполне понятной настороженностью: в виршах не было восхваления ведущей роли партии, напротив, слово «Бог» в некоторых упоминалось до восемнадцати раз.

Вот то самое «скандальное» стихотворение, напечатанное в «Авроре».

 

 

* * *

Оттаяла или очнулась? –

Спасибо, любимый,

Как будто на землю вернулась,

На запахи дыма,

 

На запахи речек медвяных

И кедров зеленых,

Тобольских домов деревянных,

На солнце каленых.

 

Как будто лицо подняла я

За чьей-то улыбкой.

Как будто опять ожила я

Для радости зыбкой…

 

Но город, глядящийся в реки,

Молчит, осторожен.

Здесь умер слепой Кюхельбекер

И в землю положен.

 

[Здесь в церкви купчихи кричали,

Качая рогами.

Распоп Аввакум обличал их

И бит батогами.

 

И в год, когда пламя металось

На знамени тонком,

В том городе не улыбалась

Царица с ребенком…

 

И я задыхаюсь в бессилье,

Спасти их не властна,

Причастна беде и насилью

И злобе причастна.

 

Поэтесса таким образом напомнила о расстреле царя Николая II и его домочадцев. И все бы прошло, возможно, незаметно, но неожиданно для всех (это было громом с ясного неба!) стихотворение громко прозвучало на Западе. После выхода «авроровского» (да еще и праздничного, «ноябрьского»!) номера стихи Королевой сразу же заметили в США, и перепечатали их, да не где-нибудь, а в «Нью-Йорк Таймс»!

Дальше события стали разворачиваться для «авроровцев» и их главного редактора словно в страшном сне.

Вскоре по радио «Свобода» озвучил стихотворение ярый враг советской власти А. И. Солженицын, «оценивший напечатание стихов в “Авроре” не более и не менее, как свидетельство изменения позиции советской власти по вопросу о судьбе Царской Семьи».

Партийное начальство в Москве пришло в неописуемую ярость. В Ленинград тотчас был направлен запрос о том, является ли Нина Королева членом партии.

Удостоверившись в том, что виновница международного скандала беспартийная, московские чины распорядились провести расширенное заседание секретариата ленинградского отделения Союза писателей и обсудить на нем опубликованную ересь.

Ниже приведем воспоминания главного редактора журнала «История Петербурга» профессора С. Н. Полторак:

«Помню со слов писательницы В. В. Чудаковой, с которой мы очень дружили, что после той публикации было назначено расследование на уровне Ленинградского обкома КПСС».

Секретарь редакционной парторганизации Л. А. Региня рассказывала, что:

«…Разгорелся страшный скандал. В кабинетах редакции проходили “очные ставки”. Экстренно заседали партбюро Союза писателей, Секретариат… Литературные столпы Федор Абрамов, Михаил Дудин, Владимир Николаевич Орлов выкручивались, кто как мог, но не в состоянии были остановить разнос»…

Сохранились свидетельства о том, что, желая помочь Нине Королевой, В. Н. Орлов упрашивал ее перед заседанием:

«Я буду говорить, и ты говори: написала плохие, слабые стихи».

Однако строптивая поэтесса неожиданно для всех начала упорствовать и, добавляя масла в огонь, в доказательство того, что стихи хорошие, привела убранные при публикации строки.

Упоминание о «святых могилах России» вызвало среди присутствующих настоящую бурю.

«В конце концов, все (…) вынуждены были осудить, не стесняясь произносить слова: “политическая ошибка”, “монархические стихи”… Я это помню точно, присутствовала на всех “проработках” как парторг редакции… На общем писательском собрании член СП Юрий Помозов, бледнея от гнева, сказал, что в “Авроре” “окопались солженицынские подголоски”. Это была атмосфера всеобщей шизофрении». (Воспоминания той же Людмилы Регини).

Карающий меч партийного правосудия тотчас обрушился на руководство «Авроры». Власть не собиралась шутить. Наряду с Королевой, в «пропаганде монархизма» были обвинены заместитель главного редактора и член редколлегии писатель Андрей Львович Островский, причем Андрея Львовича сразу же освободили «от занимаемой должности». За ним полетел со своего поста заведующий отделом поэзии Александр Александрович Шевелев.

Чуть более повезло ответственному секретарю Александру Матвеевичу Шарымову: ему «за политическую близорукость и пропаганду монархических идей» объявили строгий выговор с «занесением в личную карточку». Секретарю парторганизации Людмиле Антоновне Регине «поставили на вид»…

Главного редактора оскандалившейся «Авроры» Владимира Васильевича Торопыгина ожидала самая печальная участь. Конечно, время было далеко не сталинское: ему даже разрешили уйти «по собственному желанию». Но все равно — это был полный крах. Крах всего: карьеры, надежд, будущего. Друзья, конечно, пытались вывести главреда из-под удара. Главная участница событий Нина Королева, в конце концов, оценив ситуацию, написала покаянное «Письмо в редакцию». Однако ее запоздалое «раскаяние» не помогло. Участь Владимира Васильевича решили на самом высоком уровне — и это решение партии стало для полного сил, жизнерадостного, общительного поэта-коммуниста настоящей трагедией. В один момент он был устранен из общественной жизни, без которой попросту не смог представить своего существования.

Выпуски (с третьего по восьмой за 1977 год) журнала, из которого Торопыгина столь беспощадно выкинули, подписывал «За главного редактора» ответственный секретарь А. М. Шарымов. Наконец, на обложке девятого — сентябрьского — номера появилось имя очередного (третьего по счету!) главреда.

Впрочем, о Глебе Горышине речь пойдет впереди…

Редколлегию полностью обновили. Свидетель тех событий Сергей
Довлатов вспоминал:

«Ленинград шумел, впрочем, как всегда, равнодушно».

«Идеологическая диверсия», связанная с «Авророй», настолько повлияла на общественную жизнь страны, что уже в 1979 году поэт С. Ю. Куняев, вызванный на разборку в ЦК КПСС совершенно по другому поводу, тем не менее, был вынужден выслушать гневную речь заместителя заведующего отделом пропаганды В. Н. Севрука, некстати вспомнившего о былом:

«Журнал “Аврора” опубликовал монархические стихи, — мы редактора журнала сняли, редакцию укрепили… Убрали с должности нескольких цензоров».

А что второй «главный» «Авроры»?

Лишившись должности, статуса, денег, а в первую очередь — смысла своего существования, опять-таки по свидетельству друга семьи Глеба Горышина, Владимир Васильевич Торопыгин был раздавлен — и ничто не могло его утешить. Тяжелейшие нравственные переживания вскоре сказались на здоровье поэта. Забытый, оставленный на обочине жизни, без всяких надежд на реабилитацию, он скончался от рака легких в 1980 году.

Смерть его прошла практически незамеченной.