Трухлявый пень

Трухлявый пень

Неуклюжий серый домик Чижовых прятался в глубине двора, окруженный огородом, дровяной пристройкой и сеновалом с сараями.

В широком окне веранды несколько раз дёрнулась линялая занавеска, словно дом моргнул от соринки – и на рассохшееся крыльцо выскочила девятилетняя Тая в грязно-розовой куртке. Неумело заплетённые волосы висели колоском, кудрявые антенки у высокого лба торчали в разные стороны. Девочка, поёжившись накинула на голову капюшон, засунула в петли на двери замок и побежала по узкой дорожке к калитке.

Капюшон сполз на глаза. Прислонившись к забору, девочка сняла его и замерла. В чёрном пустом огороде одиноко стояла рябина, словно полупрозрачный ангел, раскинувший руки в узорчатых рукавах…

Из палисадника во двор вполз маленький пёс и жалобно заскулил. Серая шерсть на острой мордочке Бобика топорщилась пышными усами, хвостик подметал землю под брюхом.

Приду – накормлю, – сказала девочка, снимая крючок с загнутого дужкой гвоздя и открывая калитку.

Бобик в ответ нетерпеливо поскрёб лапкой по резиновому сапожку. Не обращая на него внимания, Тая вышла на улицу. Пёс, поскулив, выбрался через щель под забором и побежал за девочкой.

Чтобы попасть в школу, нужно было спуститься к библиотеке, через заросший кустарниками сквер пройти мимо развалин детского садика, выйти к площади с заброшенным Домом культуры. По утрам приезжие коммерсанты раскладывали здесь на клеёнки одежду и обувь. Напротив, за каменным побелённым забором крепко стояла школа, огорожённая со всех сторон голыми деревьями.

Оказавшись под крышей между колоннами, Тая остановилась и перевела дыхание. В горле у неё пересохло, в боку кололо иголками. Девочка вошла в школу. Дежурных на входе не было, уже шёл второй урок.

Тая оставила вещи в раздевалке и прокралась в коридор. Из классов в него проникали приглушённые голоса, скрип мела, кашель. Девочка замерла у знакомой щербатой двери. Чуть помедлив, глухо постучала, ей ответил резкий и звонкий голос Амалии Робертовны:

Да! Входите!

Тая застыла, не смея сделать первый шаг.

Входи-те!

Дверь распахнулась, и перед девочкой оказалась учительница с серебристо-серыми глазами.

Ну, и чего мы стоим? – строго спросила она.

Извините за опоздание… можно войти? – сбивчиво произнесла Тая, теребя край короткого коричневого платья.

Амалия Робертовна надела очки, и глаза её стали свинцовыми. Вздохнув, она спросила обжигающе спокойно:

Почему опоздала?

Девочка забормотала:

Это из-за часов… не прозвенели… там батарейка…

Ребята засмеялись.

Мать в школе? – нахмурившись, спросила учительница.

Нет… В храме, – почти беззвучно ответила Тая.

Амалия Робертовна покачала головой.

Дневник мне на стол. На перемене. Садись.

Тая низко опустила голову и села за свою парту. Стараясь не шуметь, достала «Математику», дневник и тетрадь. Долго шарила по дну портфеля в поисках ручки, но нащупала только пластмассовые осколки и тонкий стержень. Дешёвые ручки без пенала всё время ломались, а стержнем списывать с доски условия задачи получалось грязно и неаккуратно.

 

* * *

Ветер увёл за собой тяжёлые серые глыбы туч. Небо расчистилось, появилось солнце. Посветлело и на старом кладбище. По-новому засияли выкрашенные оградки, поправленные кресты. Куцые грязные островки снега причудливо заблестели.

Вороны на ветках встрепенулись и оживлённо закаркали: по дорожке между могил к каменной ограде неспешно шла высокая нескладная женщина. Раиса Ивановна Чижова только закончила убирать могилу отца Даниила.

Шестьдесят семь лет назад в престольный праздник, свои же, деревенские, содрав фелонь, вытащили отца Даниила из храма в одном подризнике, посадили в машину-«полуторку» вместе со старостой прихода, пономарём и несколькими прихожанами. Выбросили в поле на мёрзлую землю, велели убираться подобру-поздорову. Но отец Даниил вернулся в село. Сгибаясь пополам в судорожном кашле, ходил по домам в поисках поддержки. Через несколько месяцев умер, а в храме стали картошку да пшеницу хранить. Так и простоял храм полвека как складское помещение, пока в девяностых и вовсе не опустел.

Деревня редела и мельчала. Работы не стало, молодёжь вся в город подалась. Один только храм неизменно стоял. Пошёл по деревне робкий разговор – восстановить жизнь, поднять храм. Образовался небольшой приход. В прошлом году вынесли весь мусор из летнего и зимнего храмов. Попросили батюшку из соседней деревни провести службу. После неё со слезами на глазах шли домой, такое счастье внутри трепетало, будто ребёнок родился. На вторую уборку пришло уже больше народу. Даже председатель сельской администрации помог, технику для вывоза мусора дал. Не только внутри убрать успели, но и крышу очистили от кустарника. И храм будто стряхнул с себя печаль, омылся людской заботой, воспрянул духом. Но всё это были только первые робкие шаги.

Погружённая в воспоминания, Раиса Ивановна тихо притворила створки кладбищенских ворот и вышла на узкую тропинку.

Её дорога пролегала через пустырь, огибала неглубокий овражек, заросший кустами черёмухи, потом спускалась с пологого холмика к окраине деревни – а там, возле пруда, за берёзками, уже и храм. Всякий раз, как Раиса Ивановна издали глядела на его мертвенные стены, сердце у неё падало куда-то вниз. Вот и сейчас снова чувствовала, как холодеет всё внутри.

Но вспомнила отца Анатолия и улыбнулась. Год прихожане пытались своими силами оживить храм. То один священник справит требу в холодном разбитом зале, то другой отслужит литургию. Только всё равно люди, как сироты, оставались один на один со своей разрушенной святыней.

А этой осенью в медовый сентябрьский день по деревне первым жаворонком пролетела весть: «Новый батюшка приехал!» Раиса Ивановна тогда поспешила в храм. Сначала услышала голос его хрипловатый, задорно-строгий. Поглядела: вот тебе и батюшка! Сам на коленках ползал у храма, фундамент осматривал, мусор выгребал и в блокнотик что-то записывал. Думали, отслужит молебен, уедет в город. Нет, не бросил.

Со своим батюшкой и дело стало вернее строиться. С божьей помощью нашли тогда заброшенную могилку отца Даниила, изгородь восстановили, поправили крест – почтили память человека. Раиса Ивановна, как узнала, где похоронен отец Даниил, так и стала его навещать. Одинаково ухаживала за могилами бабушки и священника.

Женщина покачала головой, вспоминая прошлогоднюю пустоту и отчаяние после смерти бабушки Фаи. Фаина Михайловна уже после смерти непутёвой младшей дочери узнала о внучке – увидела её однажды на пороге со всем семейством: мужем и годовалым больным ребёнком. Но ничего, худо ли бедно прожили в одном доме восемь лет, пока совсем не разболелась бабушка Фая. Умирала она долго и тяжело.

В тревоге Раиса Ивановна ускорила шаг. Мысли следовали за ней по одной и той же дороге и отовсюду приводили к храму. Беспокоило её и то, что даже с батюшкой работа шла медленно: надо было провести электричество, отремонтировать церковную печь, новые полы настелить, рамы изготовить, окна вставить там, где ещё зияют дыры… Только одно дело заканчивали, как забот ещё больше появлялось. Вот, кажется, только у крыш летнего и зимнего храмов заменили перекрытие, а уже нужно покрывать железом и рубероидом, пока снег не выпал. А где же взять материалы?

Раиса Ивановна запнулась, одёрнула юбку и заметила на подоле шарик-колючку. Отцепила репей, сжала в узловатых руках. Всё на свете жить хочет, и человек, и птица, и растение. Женщина бережно положила репей в траву, выпрямилась, заправила тонкие седеющие пряди под платок и, перекрестившись, зашагала быстрее по грубой, ершистой траве.

Обойдя овраг, она остановилась на холме: впереди узорилась деревня, рядом на берегу пруда вытянулся переживший бурю кирпичный храм Архангела Михаила с трапезной, пристройкой и обломками каменной ограды. А над берёзами высились чёрное разбитое пятиглавие и покосившаяся немая колокольня.

Раиса Ивановна очнулась от своих мыслей, перевела дыхание и стала спускаться с холма к храму. Издали увидела веселую суету – люди бегали от притвора к дороге, разгружая грузовик. Женщина радостно перекрестилась и поспешила на помощь.

 

* * *

Тая, понуро опустив голову, пыталась разгладить морщины на замусоленной корочке дневника. Кабинет отдыхал от шума и гама. Класс был на физкультуре. Амалия Робертовна проверяла тетради. Несколько минут назад она отругала Таю: «Дневник – это лицо ученика! Почему такой мятый?! Почему не обёрнут?!» Не добившись внятного ответа, написала крупными острыми буквами ещё одно замечание.

Девочка боязливо поглядывала на учительницу, безуспешно утюжа пальцем длинные борозды на измученном картоне. Она давно сделала дополнительное задание по пропущенному уроку и с нетерпением ждала перемену. Тая даже представила, как со звонком на неё упадёт шапка-невидимка.

Когда в прошлом году одноклассники узнали, что Тая освобождена от физкультуры, засыпали её вопросами: какой подвиг нужно совершить, чтобы избежать уроков Змея Горыныча. Но когда Тая честно и просто сказала: «У меня проблемы с сердцем…», кто-то зло пошутил: «У неё проблемы с головой!»

Наконец протрещал звонок. Тая, высидев полминуты, опасливо поглядела на занятую учительницу и тихонько вышла из кабинета.

Коридор угрожающе гудел. Возле окошка напротив соседнего кабинета на лавочках собралась шумная стайка одноклассников. Пакеты со спортивной формой горкой лежали на подоконнике. Девочки стрекотали и дёргали Таньку Соколову за маленькое ушко с золотым листиком серёжки. Считая до десяти, девчонки кричали всё громче и громче, но тянули вверх осторожно.

Танька была очень красивой, с праздничным венчиком из тугих чёрных кос. Она смеялась и разрешала дёргать себя за уши даже мальчишкам. Тая подбежала к ребятам. Катька Симакина, лучшая подруга Тани, стараясь перекричать мальчишек, громко хвасталась анкетой на замочке, которую ей купили в городе.

Дашь заполнить? – раздался тонкий голос.

Тая увидела за Таней свою подругу Лизу Куцых и помахала ей рукой. Но та быстро опустила голову.

Первой будет Таня! – отрезала Катька.

Можешь Лизке дать, я анкеты давно не веду, – важно сказала Таня.

А можно я тоже заполню? – простодушно спросила Тая и, как будто испугавшись, добавила: – Потом…

Все замолчали и обернулись к ней.

Ну,– начала после недолгой паузы Катька. – Я сначала подругам даю, потом остальным, но ещё Сашке, Алесе из 5 класса обещала… Так что не знаю… если останется место…

Да я подожду! – заулыбалась Тая. – Таня, с днём рождения!

Таня отступила в сторону:

Звонок уже, пойдёмте в класс.

Она чуточку помедлила и, косясь на Таю, осторожно добавила:

Не забудьте, в четыре.

Все шумной ватагой отправились в кабинет вслед за Таней.

Ли-и-и-за… – позвала Тая. – Лиза!

Но подруга не оборачивалась. Тая догнала её:

А что будет в четыре?

Да так… – испуганно пробормотала Лиза. – Таня пригласила к себе домой… На день рождения…

Всех?! – расширила глаза Тая.

Нет! Представляешь, ей родители подарили магнитофон! И кассеты!..

А ты идёшь?

Если подарок хороший найду!

Тая понимающе кивнула.

Ты не обидишься, если я подарю Тане «Маленького водяного»?

Дареное не дарят ведь… – растерялась Тая.

В кабинет вошла Амалия Робертовна, и девочки сели на свои места. Тая открыла крышку парты, достала «Чтение» и задумалась. «Маленького водяного» подарил ей год назад добрый врач. Эта книга напоминала о горьком лете, пропахшем больницей.

Когда Таю положили на обследование, она очень ждала папу. Он обещал приехать, привести ей конфет. Потом пошли разговоры: папа взял у соседей списки для покупок, собрал деньги – и больше не вернулся из города. А мама всё обещала Тае, что он вернётся.

Потом Тая познакомилась с Лизой. Хорошенькая белокурая девочка появилась в школе в середине сентября. Она без страха первой поднимала руку и отвечала на вопросы Амалии Робертовны, на переменах спрашивала у учительницы, не стереть ли с доски, не принести ли мел, первой старалась предложить дружбу и, как показалось Тае вначале, как-то слишком сахарно улыбалась. Ребята мигом окрестили её Лиза-подлиза. Тае стало жалко новенькую. Она предложила ей дружбу и подарила зачитанного до дыр «Маленького водяного» со словами: «Желаю тебе всегда иметь веселое сердце!», которые сказал ей добрый доктор перед операцией. Но Лиза не обращала внимания на Таю.

Учительница писала на доске вопросы к уроку, когда послышался бодрый стук в дверь. Не успела Амалия Робертовна ответить, как в кабинет быстро и уверенно вошла Танина мама, Ольга Фёдоровна, с белыми барашками на голове и синими тенями до бровей. В руках у неё были глянцевый пакет и большая бумажная коробка, перевязанная плетеной веревочкой.

Амалия Робертовна вежливо улыбнулась, поздоровалась и помогла Ольге Фёдоровне. Класс восторженно притих, наблюдая за тем, как на учительском столе появляются бутылки жгуче-сладкой газировки. Нет, это был не «Тархун», не «Крем-сода» и даже не «Буратино» – это была самая настоящая чёрная искрящаяся «Coca-Cola»!

Но главная тайна хранилась в квадратной коробке. Когда Ольга Фёдоровна развязала тесёмки и сняла крышку, Тая восторженно открыла рот, глядя на пышное молочно-коричневое чудо с десятью свечками. Она даже чуть привстала, чтобы лучше разглядеть на торте цветных ежей, зайчиков, птичек и кружевную надпись: «Любимой Танюше!».

Пока Ольга Фёдоровна зажигала свечи, Амалия Робертовна медовым голосом предложила:

Давайте поздравим Танечку все вместе!

И ребята с удовольствием закричали:

С днём рож-день-я! С днём рож-день-я! С днём рож-день-я!

Тая весело кричала со всеми, поглядывая то на сказочный торт, то на Таньку, надувшуюся от важности у доски. Ольга Фёдоровна резким взмахом потушила спичку и осторожно взяла торт. В дневном сумраке он, словно пылающая громада, поплыл по воздушному морю. Класс заволновался ещё сильнее.

Таня закрыла глаза, и все замерли в плотной тишине, пахнущей жжёными спичками. Именинница, надув щёки, шумно потушила все свечи.

Пока резали и разносили торт, ребята торопливо складывали из тетрадных листов квадратные стаканчики с бортиками. Амалия Робертовна ходила по классу и наливала в них газировку. Пить нужно было скорее, пока бумага не размокла.

Таня положила перед Таей кусочек с целой жёлтой птичкой. Придвинув тортик поближе, Тая залюбовалась птицей. Стаканчик в её руках стал разбухать. Девочка опомнилась и несколькими глотками опустошила его. Пузырьки защекотали нос, во рту стало приторно.

Тая взяла кусочек и осторожно откусила. Нежный корж, пропитанный шоколадным кремом, мгновенно растаял на языке, отдав невесомую шелковистую сладость. Никогда ничего вкуснее Тая не пробовала!

Девочка ела осторожно, откусывая только по бокам, самую нежную серёдку с птичкой берегла. Когда остался небольшой обкусанный островок, Тая остановилась. Ей хотелось съесть всё, но она, сглотнув слюну, заботливо завернула торт в тетрадный листок и спрятала в парту.

 

* * *

В недавно покрашенной трапезной пахло хлебом и чабрецом. Раиса Ивановна, тихо улыбаясь своим мыслям, разносила чашки. Поставив на широкий стол тарелку с ржаным тяжёлым хлебом, она остановилась у окошка и поглядела на улицу. В серых сумерках слабо догорало небо.

Скоро за столом собрались прихожане, те, кто остался почаёвничать. Согревались душистым чаем и горячей беседой. Не было только отца Анатолия.

А где батюшка? – спросила Раиса Ивановна.

За этим пошёл, – ответила Надежда Васильевна, староста прихода.

Отец Анатолий неделю назад привёз из города худого парнишку с тяжёлым взглядом и жёсткими чертами лица. Каждый вечер батюшка приглашал его к столу, но получал сухой короткий отказ.

Костя помогал в храме, делал любую работу, но ни с кем не разговаривал, немой тенью проскальзывал между каменных холодных построек. Было в нём что-то страшное, отталкивающее, прихожане сторонились его. Даже добрая и приветливая Надежда Васильевна с опаской поглядывала на парнишку и хмурила пшеничные широкие брови.

Раисе Ивановне Костя чем-то был близок, понятен, хотя она не знала, что перевернуло его юную жизнь. Но заговорить с Костей она не решалась.

Позвать их? Всё готово… – как-то вдруг неожиданно для себя осмелилась женщина.

Не суетись, Раиса Ивановна, – одёрнула её бойкая Надежда Васильевна, перевязывая цветистый платок. – Присядь, отдохни! Уморилась, небось, с утра на ногах-то.

Привыкшая подчиняться, Раиса Ивановна кротко согласилась и присела на краешек скамейки.

Я принесла тут, – робко начала она и протянула старосте полотняную сумку, – нынче много ягоды уродилось, с дочкой варенья наделали…

Надежда Васильевна, благодарно кивнув, достала из сумки двухлитровую банку чёрного густого, как летняя ночь, варенья и разложила его по чашечкам. Люди за столом оживились.

Вкуснющая смородина! – причмокивала беззубым ртом бабушка Нюра, тонкая и крепкая, как ивовая веточка.

Хорошо! – крякнул Афанасий Иванович, погладив окладистую дымную бороду.

Раиса Ивановна засветилась от радости. Но, устыдившись, опустила глаза и сделала глоток. От горячего травяного чая обмякло тело.

Видно, Господь за труд наш посылает благую весть, – улыбнулась бабушка Нюра, приподнимая ложечку с вареньем.

Бог не оставит, – кивнул Афанасий Иванович. – Нужных людей вовремя приводит.

Заговорили о меценате, приславшем сегодня стройматериалы, реставраторе, чудом заехавшем в село летом, об отце Андрее, настоятеле храма Рождества Богородицы, пожертвовавшем церковную утварь. Но Раиса Ивановна почти не слышала беседы – плечи у неё потяжелели, спина заныла, давила и лишала последних сил усталость.

А икона? – вдруг услышала она молодой раскатистый голос Степана.

И испуганно и удивлённо посмотрела на мужчину. Но он глядел на Надежду Васильевну.

Ни одна встреча не случайна, – ответила ему староста. – Вот бы престольную икону вернуть, что ещё при отце Данииле была. Ведь как-никак наш односельчанин её писал, корни её тут…

Раиса? – позвал громкий голос Анны.

Молодая женщина протягивала ей пустую чашку. Раиса Ивановна подняла серое лицо, виновато улыбнулась. Она хотела передать чашку, но одним неловким движением смахнула со стола свою.

Ты чего это, Раиса Иванна? – удивлённо спросила Анна, глядя на испуганную женщину, собирающую осколки. – Совсем устала, шла бы ты домой отдыхать.

Раиса Ивановна подняла лицо, неестественно улыбнувшись, глухо затараторила:

Я всё уберу, уберу…

Она суетливо смела в совок осколки и вышла на улицу. Тяжело вдыхая свежий воздух, высыпала стекло в ведёрко и отправилась искать батюшку. Заглянула в зимний храм, обошла колокольню. Всюду сквозила тишина. Услышав тихий и строгий голос отца Анатолия, Раиса Ивановна пошла в сторону приземистой хозяйственной постройки.

Батюшка, как высокий, крепкий утёс, покрытый седым инеем, возвышался над Костей. Бледный парнишка, оторвавшись от работы, сжимал в жилистых руках молоток и с яростью смотрел на батюшку.

Для того, чтобы восторжествовала справедливость, должна умереть любовь, – спокойно сипловатым голосом продолжал отец Анатолий.

Вся решимость Раисы Ивановны улетучилась, на смену пришла привычная робость.

Справедливость ничего не имеет в любви, она мстительна, разрушает то доброе, что есть в человеке. Любовь жертвенна…

Совсем смешавшись, Раиса Ивановна хотела выйти на улицу, но запнувшись о ящик с инструментами, всполошилась.

Простите, батюшка… – виновато залепетала она. – Я не хотела мешать… Простите… Всё готово… Вас только ждут…

Отец Анатолий добродушно улыбнулся, от уголков голубых глаз разошли солнечные лучики.

Ну что ты, Раиса, как сорока испуганная стрекочешь, – мягко сказал он. – У тебя даже имя лёгкое, светлое, а ты тяжелее тучи ходишь… Ну! Вот и Константин у нас тоже…

Костя нахмурился и отвернулся.

Держаться надо! – громче сказал батюшка. – Терпеть должно – унывать грешно! А мы сегодня хорошо потрудились, столько сделали, правда, Раиса?

Раиса Ивановна легко выдохнула и благоговейно улыбнулась:

Я, батюшка, завтра ещё приду!..

Хорошо, хорошо. Ступай домой. У каждого дом во внимании и чистоте должен быть. Дом – это тоже храм… У твоей же Таисии рождение завтра?

Женщина кивнула:

Десять лет ей будет.

Это зелёный горох у нас, – усмехнулся батюшка. – О нём заботиться надо… Ну вот подарочек ей будет из городу… – и достал большую клетчатую сумку из-под полки. – Старенькое, но пригожее! Я в многодетной семье вырос, и всё обноски носил… А сейчас мне нисколько не стыдно, я всё на добровольных пожертвованиях… В каких ботинках, штанах я хожу – это не главное, главное – что мы делаем…

 

* * *

Раиса Ивановна шла по побелевшей улице, осторожно обходя широкие, мокрые колеи. Под ногами хрустел лёд. Снег падал на лицо крупными хлопьями.

Она никак не могла решить, когда отдать дочке привезённые батюшкой вещи. Хотелось сегодня посмотреть, как обрадуется Таюшка. Но тогда в день рождения придётся брать в долг что-то дешёвое в подарок или, хуже того, торговаться с коммерсантами. От этих мыслей становилось мутно и нехорошо на душе, как от обмана.

Раиса Ивановна отворила кособокую калитку и увидела живой огонёк в комнате Таи. «Сегодня!» – воодушевилась мать и зашагала по двору.

В сумраке прихожей Раиса Ивановна сняла куртку и поёжилась от холода. Дрова и уголь берегли, поэтому не протапливали печь уже несколько дней. Маленький, нелепый дом нагревался быстро и легко, а остывал долго, заботливо храня внутри жизнь, но ещё накануне он отдал последние остатки тепла.

Раиса Ивановна убрала вещи в старый шкаф, накинула засаленную фуфайку и вышла в коридор. Она выгребла золу из печи и вынесла её в огород. В дровяном сарайчике взяла несколько подсыревших поленьев и ведро серого угля.

Скоро в печи полыхало и бодро потрескивало. Раиса Ивановна заглянула в комнату дочери. Тая, взобравшись с ногами на постель, закутавшись в дырявую шаль, что-то клеила. Рядом лежали обрезки, баночка с высохшим клеем, пустоглазая коробочка акварельных красок.

Раиса Ивановна, кротко вздохнув, расправила на спинке стульчика небрежно брошенную школьную форму и присела на краешек кровати.

Смотри! – восхищённо выдохнула Тая и протянула бумажное чудо-юдо.

Раиса Ивановна взяла в руки тетрадочку и прочитала: «Хозяйка анкеты Чижова Таисия Сергеевна. День рождения – 8 ноября 1993 год».

Замёрзла? – мягко спросила Раиса Ивановна.

Не-а! – Тая спрыгнула с кровати и подлетела к обшарпанному шкафу, в котором хранились её вещи и учебные принадлежности.

Она бережно достала с полочки бумажный свёрток и протянула Раисе Ивановне.

Сегодня у Тани Соколовой день рождения! – восхищённо залепетала девочка, глядя, как мать пробует торт. – Вкусный, да?! Тётя Оля сегодня в школу принесла! Он был такой огромный! Мам! Такой красивый! Ты бы его видела!

Раиса Ивановна кивнула и, тихо улыбаясь, протянула кусочек обратно дочери.

Не-е-е, – нарочито лениво протянула Тая и соврала: – Я не хочу, я в школе облопалась! Мама, представляешь, там ещё свечки были! А ещё мы пили кока-колу! Здорово, да?!

Мы сейчас так почаёвничали хорошо. Спасибо, доченька, – Раиса Ивановна положила тортик на стол.

Ну, раз ты не хочешь… – согласилась Тая и снова затараторила: – Мама, ребята так обрадовались! Все кричали «с днём рож-день-я»! А в сентябре, помнишь, у Лисовца был день рожденья? Он тоже угощение приносил, конфеты там всякие раздавали… Классно, да?

У Раисы Ивановны внутри всё сжалось и похолодело. Она вспомнила, как осенью в подсобку техничек влетела хохлушка Галка, её сменщица, и затрещала: «У спортивного зала самосуд затеяли, паразиты! Тайку твою травят! Ну! Чего стоишь-то! Глаза выпучила! Эх, ты! Тютя-матютя! Знала, что ты только трястись будешь – сама их разогнала да из Тайки всё вытянула. Мамаша Лисовца конфет приволокла, чёрт знает, зачем! Ну и раздали всем, Тайка свои для тебя припрятала в парту. А Кузнецов, паршивец, весь в папашу, вытащил на уроке, и сам же руку тянет и говорит, мол Амалия, Робертовна, Чижова у меня конфеты украла… А эта крашенная рептилия и в ус не дует! Вот они на перемене и затеяли разборки. Твоя ревёт, захлёбывается аж: не брала, не брала, это он… Эти ироды малолетние струхнули, ну и давай её успокаивать: мол, будешь реветь, значит, это доказательство, что украла, а она от обиды ещё пуще заливается! Ох! Паршивцы!»

До Раисы Ивановны, не сразу дошло, что случилось. Во всём она была медлительна и непонятлива: смысл слов и поступков, особенно обидных, приходил позднее в тишине, поэтому не умела она отвечать на оскорбления. Так и Таина беда только в храме за работой обожгла страхом и беспомощностью. А дочь тяжёлую обиду спрятала глубоко, в памяти оставила только поздравления и конфеты

А я тебе тоже что-то принесла, – встрепенулась Раиса Ивановна и вышла из комнаты.

Батюшка тебе передал на день рождения… – сказала, вернувшись. – Ты же ему помогала, – Раиса Ивановна поставила на пол сумку и, прижав руки к груди, отошла назад. – Со временем воскресную школу откроем… Батюшка хочет сделать пункт помощи, чтобы можно было вещами обмениваться… – рассказывала она, пока Тая разглядывала одежду. – Я печку затопила, поставлю в баке воду греться, искупаемся сегодня.

Это всё мне?! – ошарашенная Тая выловила из сумки джинсы-клёш и пёструю блестящую рубашку с длинными рукавами-колоколами.

Что подойдёт…

Рубашка была почти новой и по размеру, а джинсы широки, хотя по длине в самый раз. Девочка, недолго думая, обвязала себя поясом от плаща. В этом наряде она была похожа на счастливого взъерошенного попугая.

Поможешь мне управиться? – спросила Раиса Ивановна.

Тая радостно кивнула.

Накорми птицу, собери яйца. Надо в магазин сбегать, хлеба взять в долг, пекарня-то закрыта уже, – сказала у двери Раиса Ивановна и вышла.

В коридоре пересыпала из большой кастрюли в вёдра запаренное зерно с картофельными очистками и понесла поросятам.

Откуда ни возьмись вылетел Бобик и стал кружиться и подпрыгивать рядом.

Объявился? – ласково спросила Раиса Ивановна и зачерпнула побитой чашечкой кашу.

Бобик, дрожа от жадности, набросился на еду.

Раиса Ивановна прошла через сеновал в зимний сарай. Здесь было душно и сонно. Пахло парным молоком и навозом. Как только Раиса Ивановна включила свет, голодные поросята завизжали. Пока высыпала корм, старших отгоняла лопатой, но чумазые животные только повизгивали, отскакивали и снова бросались к кормушке. Костлявая Ночка протяжно замычала. Раиса Ивановна ответила:

Сейчас, сейчас… – и подняла голову.

Большие и красивые глаза коровы показались ей по-человечески грустными и уставшими. Раиса Ивановна быстро отвела взгляд и стала вычищать навоз из клетки.

Убрала под коровой и стала готовиться к дойке. Тая приволокла два ведра, одно пустое эмалированное, другое пластмассовое, с водой и тряпкой. Раиса Ивановна сняла с крюка деревянную скамеечку, села на неё и стала обмывать вымя коровы тёплой водой.

Ну-ну, матушка, – приговаривала она. – Ночка, ласточка, кормилица ты наша, красавица, – хозяйка заботливо погладила линялый бок коровы и нежно обратилась к дочери. – Таюша, принеси немного сена, а то Ночка опять ведро опрокинет…

Тая сбегала в сеновал и принесла корзину с сухой душистой травой. Оставив её позади коровы, девочка взяла охапку и, осторожно обойдя с противоположной стороны, бросила сено в кормушку.

Таюш, – Раиса Ивановна вытерла пот рукой, поправила платок. – Беги в магазин, дальше я сама.

Девочка молча погладила белую звёздочку на тёмном лбу коровы и принесла ещё сена. Она немного помялась у двери и потом вдруг спросила:

Мам, ты можешь завтра не ходить в храм?

Раиса Ивановна, оторопев, перестала сцеживать молоко.

Сделаешь мне торт?! Ма-ам? – затараторила дочка. – Представляешь, как ребята удивятся и порадуются за меня! Возьмём ещё в долг газировку?

Раиса Ивановна испуганно заморгала.

Я батюшке обещала… работы много, Таюш… Нам стройматериалы привезли! – вдруг заволновалась она. – Здорово, правда? Ты ведь знаешь, что потом я в школе три дня мою… Когда я ещё в храм попаду? Да и нет у нас денег…

Тая молча постояла, потом скрипнула дверью и оставила Раису Ивановну в тишине, в которой глухо сцеживалось молоко и с утробным хрустом размалывалось сено на зубах Ночки.

 

* * *

Тая шла в магазин, поскальзываясь на свежем снегу. На улице поднялся ветер, зрела вьюга. Девочка, всхлипывая, одной рукой держала бортики капюшона, другой вытирала грубым рукавом слёзы. У двери магазина, она запнулась и упала.

У-у-у!

Ты чего это лютуешь? – усмехнулся гортанный чужой голос рядом.

На крыльце стоял невысокий молодой человек в рваной фуфайке, чёрных валенках и зелёной шапке. При тусклом свете фонаря Тая разглядела мёртво-каменное лицо. И с удивлением узнала парня.

А я думала, ты немой, – простодушно брякнула она.

А я думал, ты рехнулась, – холодно ответил Костя и открыл тугую дверь, обшитую дерматином.

Звякнул колокольчик, прибитый внутри над притолокой. Девочка поспешила за Костей.

Под магазин Соколовы отвели просторную комнату своего дома. Здесь были полки с продуктами, два холодильника, уголок для канцелярии, химии и мелкой одежды. За прилавком в дом вела дверь. Её всегда держали открытой, завесив проход деревянными шторами-бусами.

Вдруг шторы ударились о стену, в комнату влетела Таня с распущенными волосами.

Ма-а-ам! Покупатели! – громко закричала она.

Из глубины дома доносилась музыка и шум застолья. Костя отошёл к другому прилавку. Таня подозрительно и по-хозяйски следила за каждым его движением. От этого Тае почему-то стало стыдно за неё.

К покупателям вышла красная Ольга Фёдоровна в блестящем обтягивающем платье, Таня исчезла за шуршащей шторкой.

Тёть Оль, здравствуйте! – неловко улыбнулась Тая. – Мама просит в долг хлеба, мы сегодня в пекарню не успели…

Скажи маме, Тая, – раздражённо начала женщина, – что я скоро вообще ничего вам не дам! Полтетради только на вас извели! – она приподняла потрёпанную толстую тетрадку с должниками.

Тая виновато и глупо заулыбалась.

Мы вернём, когда кур продадим…

Я про индюков эту историю уже слышала! – махнула рукой Ольга Фёдоровна. – Вы в пекарне должны, мне должны, Самохваловым должны!

У Вас хлеб есть? – грубо перебил хозяйку Костя.

Нет, хлеба у нас нет, идите к Самохваловым, – отрезала она и сложила руки на груди.

Тая растерянно улыбнулась и доверчиво посмотрела на Костю. При ламповом свете разглядела его глаза и удивилась: они напомнили два светлых карьера в глубоких землистых воронках. Костя тоже на мгновение замер, как будто растерявшись. Нахмурившись, он открыл дверь и обратился к Тае уже другим, как будто бы треснувшим голосом:

Идём.

Покажешь, где живут эти Самохваловы? – спросил он на улице, спускаясь с крыльца.

О, конечно! – обрадовалась Тая.– На соседней улице, тут недалеко! Здорово, что мы вместе пойдём! Будет не так холодно! И не скучно, – тараторила она, чуть поспевая за Костей.

У тебя, что, другой обуви нет? – спросил парень, неодобрительно глядя на Таины резиновые сапоги.

Зимние ботинки порвались, – беспечно махнула рукой Тая.

Костя ничего не ответил, только чуть замедлил шаг. Некоторое время они шли молча, пока девочка не нарушила тишину:

А ты читал Робинзона Крузо?

Решила со мной подружиться? – едко ответил Костя. – Дурёха…

А ты свёкла! – рассерженно прошептала Тая.

Свёкла? – удивлённо остановился Костя. – Свёкла?! – чуть помолчав, переспросил он и громко захохотал.

Таю сначала удивила мягкость его смеха. Она подумала, что человек, который умеет так смеяться, должен быть добрым. Но когда Костя упал на колени, голос его стал надрывным, истеричным, а смех показался одичавшим. Тая даже испугалась, не за себя – за Костю, который сотрясался всем телом, сидя на холодной земле. Девочка чувствовала, что ему сейчас очень больно. Костя смеялся, долго, безудержно, как будто последний раз в жизни.

А почему свёкла-то? – вдруг резко успокоившись, тихо спросил он.

А-а-а, – облегчённо протянула Тая, махнув рукой. – Так свёкла-то дольше всего варится, значит, она вредная. Вредные люди – свёклы.

Чудная ты, – беззлобно сказал Костя, поднимаясь.

Говорят, что я на голову больная… Хотя у меня сердце больное.

Кто говорит?

Ну все, а ещё говорят, что я мешком пробитая.

Прибитая, может?

Наверно, я не знаю. Меня-то никто мешком не бил! – поспешила заверить Тая.

На Костином лице появилась неожиданно открытая и добрая улыбка.

Тебе, наверно, обидно? – серьёзно спросил он.

Не всегда, ребята-то хорошие, просто мы с мамой старомодные…

Костя и Тая остановились возле маленького ларька Самохваловых. Костя купил две булки хлеба. Одну отдал Тае:

Твоя мама помогает храму? Так что вот… подарок.

Мне на день рождения, да? – восторженно спросила Тая, выходя на тропинку, которая вела к соседней улице через брошенный чужой двор.

У тебя сегодня день рождения?

Завтра… Сегодня у Тани, у той девочки. Все ребята у неё собрались, кроме меня… – призналась Тая и замолчала.

Из темноты из голых одиноких стен разрушенного дома послышался отрывистый глухой лай. Костя поднял с земли камень и бросил наугад.

Не надо! – крикнула Тая.

Камень громко стукнулся об обломки шифера, собака трусливо завизжала.

Ну зачем ты? – голос девочки задрожал. – Бобик, – ласково позвала она. – Бобик! Это я, иди сюда…

Из развалин, поджимая хвост, на полусогнутых лапках выполз Бобик. Тая присела и погладила его.

Хозяева летом уехали, а его оставили. Он теперь попрошайничает. И дом по привычке сторожит. Иногда у нас живёт, а ещё он хромает…

Девочка отломила кусочек хлеба, бросила Бобику и пошла вперёд. Костя поплёлся следом.

Что-то он не особо хромает, – усмехнулся он, глядя, как Бобик, проглотив хлеб, проворно побежал за девочкой.

Да-а, – протянула Тая и засмеялась. – Он иногда забывает хромать. Когда радуется.

 

* * *

Раиса Ивановна лежала под одеялом, глаза её понемногу привыкали к утренним сумеркам. Прошедшая ночь выпила все силы, что-то громоздкое давило внутри.

С трудом поднявшись, она нашарила рукой потерявшийся в сбитых простынях шерстяной носок. Опустила ноги на пол. Посидев немного в предрассветной тишине, окончательно выбралась из рваных снов.

Печка за ночь прогорела и медленно остывала, но кирпичная кладка была ещё тёплой. Раиса Ивановна согрела воды в электрическом чайнике и с двумя вёдрами вышла на морозную скрипучую улицу. Встревоженный Бобик высунул пуговичный нос из-под крыльца, прислушался и через мгновение исчез.

Накрахмаленная природа дышала свежестью и чистотой. «Вот и зима…» – с грустью подумала женщина. Снега намело много, но храм ещё не был готов к престольному празднику.

Раиса Ивановна зашла в сарай, сонные куры недовольно закудахтали на жёрдочках. Увидев тачку с навозом, отставила вёдра для дойки и вывезла навоз за ворота заднего двора. Принесла из сеновала полную колючую корзинку, бросила немного сухой травы на подстилку корове, часть положила в кормушку. Покуда Ночка лениво дробила зубами сено, Раиса Ивановна её доила.

Таю было ещё рано будить, поэтому Раиса Ивановна вернулась в сарай и бросила птицам зерно, накормила поросят отрубями. Перед уходом тихонько разбудила Таюшку, поздравила шёпотом с днём рождения.

Как только управилась, заспешила в школу: до занятий нужно было помыть кабинеты на первом этаже. По дороге Раиса Ивановна думала о том, что надо докупить комбикорм и уголь, привезти питьевой воды, поменять газовый баллон…

В школе царствовала тишина, пустая и сонная. Раиса Ивановна, расплёскивая воду и шоркая тряпкой, один за другим убрала учебные классы. Когда закончила, в школе уже зашуршала ранняя жизнь.

Выполоскав тряпки и развесив их на деревянных швабрах, Раиса Ивановна оделась в комнатке для техничек и заторопилась в храм. Она шла по маленьким снежным барханам, прокладывая первую зимнюю тропинку.

На перекрёстке недалеко от окраины деревни, её вдруг кто-то окликнул. Раиса Ивановна повернулась и увидела полногрудую румяную Галку, осторожно семенившую к дороге в галошах.

Так и знала, что тебя повстречаю, – радостно сообщила она. – Ох, замучилась с утра! Раиска, ты в храм? Вчера дочурка приезжала, ох, исхудала в городе совсем! Ни черта не ест! Вот, притащила, – женщина протянула белый свёрток. – Говорит, местная, ещё в девятнадцатом веке будто бы писана! Не знаю, может, брешет! В городе у знакомой дед помер, вот хлам всякий разгребают! Только я не пустила Ленку вчера никуда, и так ребёнка не видим! На, бери крепче!

Раиса Ивановна безвольно протянула руки, но никак не могла сжать свёрток, пальцы как будто задеревенели и не слушались.

Ну? – настойчиво повторила Галка. – Я сама бы снесла, да Малинка телиться собралась, пойду караулить, потом в школу побегу…

Раиса Ивановна не помнила, как добежала до храма, осторожно и крепко прижимая к груди драгоценный свёрток. Когда она, перекрестившись, вошла во двор, то увидела вспотевшего отца Анатолия с лопатой. Он был в стёганной куртке мутно-жёлтого цвета и чёрных грубых валенках.

Батюшка, благословите, – задыхаясь, промолвила Раиса Ивановна.

С крыши храма с совиным уханьем слетел снег. Это Костя чистил крышу.

Бог благословит, – сняв рукавицы, перекрестил отец Анатолий и, опершись о черенок, беспокойно посмотрел вверх.

Раиса Ивановна, прижимая к груди своё сокровище, больно сжала пальцы и нерешительно произнесла:

Батюшка, посмотрите…

Батюшка молча развернул свёрток, открыв потускневшую икону. На потрескавшемся молочном фоне распростёр золотые крылья ангел в воинском облачении: шлеме, расписной огненно-золотой кольчуге и красном плаще. В руках он сжимал раскалённый меч и щит с крестом. Светлый лик выражал справедливую строгость, тёмные глубокие глаза смотрели вверх. Над головой была тонко выведена надпись: «Архангел Архистратиг Михаил».

Раиса Ивановна никогда не видела ту икону, но чувствовала, что это она. Она сейчас согревается в руках батюшки, на неё падают хлопья снега, её касаются лучи уже зимнего солнца… В глазах Раисы Ивановны помутнело, она закрыла лицо и отвернулась, дрожа всем телом.

Раиса Ивановна, прогуляемся, – мягко сказал батюшка, завернув икону.

Женщина вытерла слёзы и послушно зашагала рядом. Некоторое время шли молча. Снег мягко и пружинисто скрипел под ногами, на улице становилось всё светлее и чище. В кучных облаках то пряталось, то показывалось холодное солнце.

Вижу я, как ты стараешься, Раиса, но вижу и то, что давно тебя снедает какая-то мысль… – вкрадчиво заговорил отец Анатолий, когда они оказались в берёзовых заснеженных зарослях недалеко от спящего пруда. – Только иной раз и сама себе сознаться в этой мысли ты не хочешь, потому на исповеди и не слышу я твою эту… – батюшка остановился и, чуть подумав, добавил хриплым голосом, – спрятанную боль. Таить её ни к чему, исповедь с утаённой болью Богу не угодна. Церковь ведь всё равно что корабль в море житейских забот и страстей. Здесь спасаться надобно. А покаяние всем тяжело даётся, – ободряюще улыбнулся батюшка.– Всю жизнь мы просим Бога о прощении за грехи свои. Пройдёмся ещё немного…

Пока шли к дороге, ведущей к кладбищу, Раиса Ивановна набиралась смелости. Когда взобрались на холм, отец Анатолий остановился и посмотрел издали на храм.

В наше время люди лишены связи с Богом и церковью, – вдруг начал он, не глядя на Раису Ивановну, – кому-то наш храм покажется трухлявым пнём, о который запинается взгляд. Но мы знаем, что храм – это наш дом, нужно трудиться, работать, создавать… Каждому в меру сил…

Раиса Ивановна тяжело вздохнула.

Батюшка, – деревянным голосом начала она. – Я, может быть, больше всех виновата в этом, – женщина подняла взгляд на покалеченный храм. – Мы виноваты, мы это сделали… И я теперь ничем не смогу искупить этот грех… и Таюшка будет…

Слёзы обожгли сухие щёки. Но Раиса Ивановна, широко раскрыв глаза, ничего не видя, продолжила шёпотом:

Дед сам руководил… Сам подписи эти собирал! Выгнал отца Даниила из дома, когда… А бабушка Фая икону продала в городе. Продала. Она заболела и всё рассказала, мучилась она перед смертью, батюшка! – Раиса Ивановна задыхалась от слов, но продолжала. – И не искупим грех… Мама пропила свою жизнь! Отец повесился… Стёпка, муж мой, проигрался! Дом проиграл! Мы обездомили… Оставил нас с долгами! Таюшка ждёт его, молчит и всё ждёт! Я же вижу. Я же вижу, что и её… это коснулось. Я вижу, какая она, какие мы!.. – Раиса Ивановна закрыла лицо руками и разрыдалась. – Ничего не можем, всё потеряли! Потеряли бога – потеряли семью, потеряли дом.

Болезнь открывает глаза. И душу, – мягко ответил отец Анатолий. – Учит мудрости. Самое тяжёлое – это найти свою вину. Ты переняла её. Но на себя, Раиса Ивановна, чужие грехи не бери, ты только усерднее молись за души твоих родных, да живи в благочестии и чистоте, полагайся на волю Божию. Тебя ангел-хранитель привёл сюда для Божьего дела, ты начала храм строить и не заметила, что храм строится внутри тебя. И Таиска твоя Богом не обижена, она видит вокруг красивое всё, она не унывающая, а то, бывает, мы немножко нагнетаем себе излишнего… Бог, Раиса Ивановна, любит каждого и всегда готов помочь в добрых делах.

Раиса Ивановна не ждала таких слов, она удивлённо посмотрела на батюшку. Тот участливо тихо улыбался, глядя на неё своими пронзительными и мудрыми глазами.

А сейчас ступай домой, Таиску не оставляй без внимания, сегодня по старому времени праздник, – сказал он. – Иди без смятения внутреннего, а коли надо будет, на исповеди двадцать первого поговорим.

Поблагодарив батюшку и попрощавшись, Раиса Ивановна медленно спустилась с холма. На душе было непривычно легко, как будто бы сама душа стала пёрышком. Но Раиса Ивановна не могла позволить себе выдохнуть. Так в смятении она незаметно для себя добрела до дома.

 

* * *

Тянулась перемена. По коридору с визгом носились ребята. Скучающая Тая сиротливо шла мимо кабинетов. В руках у неё была самодельная тетрадочка-анкета. Незаметно для себя девочка снова оказалась в библиотеке. Здесь было спокойно, пахло старой бумагой и пресной тишиной.

Здравствуйте, Зоя Андреевна, – тихо поздоровалась девочка.

О, это опять ты, Таечка, – выглянуло из-за стеллажей выцветшее лицо библиотекарши. – Проходи. Может, на этот раз что-нибудь выберешь.

Тая стала разглядывать на нижних полках знакомые книжечки с поношенными обложками. Доставая то одну, то другую, она рассеянно перелистывала жёлтые мягкие страницы, иногда останавливалась и шёпотом читала отрывки.

Ну что, выбрала? – спросила Зоя Андреевна и села за стол. – Скоро звонок.

Девочка взяла первую попавшуюся книгу и протянула библиотекарю.

Вы не хотите заполнить? – тихо спросила Тая, робко показав мятую тетрадочку.

Что это? А-а-а, – неловко улыбнулась Зоя Андреевна. – Я уже старая анкеты-то заполнять, дай ребятам, – заторопилась она, доставая читательский формуляр. – Ох! У тебя сегодня день рождения? Поздравляю!

Тая улыбнулась. На столе она увидела знакомую сине-фиолетовую корочку. Девочка взяла книгу в руки.

Эту пока нельзя брать, я ещё не внесла её в нашу базу, – улыбнулась Зоя Андреевна.

А откуда она у Вас? – тихо спросила Тая.

Таня Соколова потеряла «Бима», вот, отдала взамен.

М-м-м… – Тая положила «Маленького водяного» обратно.

Зоя Андреевна, сделав запись в карточке, протянула девочке книгу. Тая молча взяла её и вышла в коридор. Внутри у неё у самого сердца больно защипало, как бывает от йода или зелёнки. Тая побежала в кабинет, но возле раздевалки наткнулась на тётю Галю. Она была в верхней одежде, видимо, только пришла.

Ну, чего не смотришь на дорогу! – гаркнула техничка.

Девочка испуганно съёжилась.

На вот, тебе жених передал! – тётя Галя, рассмеявшись, всучила Тае серый мятый пакет. Тая ещё больше растерялась и захлопала глазами.

Парнишка из храма прибегал, – смягчилась женщина. – Сказал – это Тае. Батюшка, видно, передал.

Девочка заглянула в пакет и увидела зашитые поношенные зимние ботиночки. Тая осторожно взглянула на тётю Галю и пошла в раздевалку. В окошко увидела Костю. Ссутулившись, он шёл по школьному двору к воротам.

Тая выскочила на крыльцо и крикнула:

Ко-о-стя!

Парень обернулся, удивлённо поднял брови. В руках у него был тёплый хлеб из пекарни. Костя подошёл к Тае.

Зайди в школу, холодно!

Спасибо!

Ерунда. Ну. Иди!

Костя… – осторожно начала Тая. – А ты не хочешь заполнить?

Костя сердито посмотрел на неё, потом на сжатую в руках тетрадку.

Ладно, давай, – обречённо выдохнул он. – Только иди…

Из окошка раздевалки Тая провожала Костю взглядом до ворот. Рядом с ним бежал Бобик, весело махая хвостиком. Костя отламывал хлеб и бросал ему на землю. Пёс послушно съедал кусочки и старался не отставать.

Тая постучала по стеклу, Костя обернулся, и девочка радостно помахала ему рукой. Он улыбнулся, поднял в ответ руку и вышел.

Повесив пакет на крючок под куртку, Тая пошла в класс. Затрещал школьный звонок, одноклассники хлынули в кабинет.

Когда ребята расселись по местам и Амалия Робертовна начала урок, в дверь нерешительно постучали.

Входи-те! – привычно отчеканила учительница.

В кабинет робко вошла смущённая Раиса Ивановна в голубом платочке. В руках у неё были полотняные сумки. На ровном месте она споткнулась и чуть не упала, ребята прыснули. Тая почувствовала, как стало жарко лицу, и опустила глаза.

Амалия Робертовна, простите, пожалуйста, – виновато начала Раиса Ивановна. – У Таюшки сегодня день рождения, я угощение ребятам принесла…

Тая ещё не совсем поняла смысл слов, но её сердце вдруг сжалось и радостно застучало.

Двенадцать человек в классе и что ни день, то день рождения! Я когда-нибудь буду уроки нормально вести? – недовольно отозвалась учительница, но отложила мел и обратилась к ученикам: – Ребята, давайте поздравим Таю.

С днём рож-день-я! С днём рож-день-я! С днём рож-день-я! – прокричали ребята.

Взволнованная Тая вжалась в стул. Она, словно оказалась на карусели, всё вокруг мелькало, пестрило, шумело. Ей было страшно пошевелиться. И только сердце отчаянно радовалось в груди.

Амалия Робертовна разнесла тетрадные листочки. Раиса Ивановна, сняла крышку с трёхлитровой банки янтарного яблочного компота, убрала с противня щербатую чашку, открыв круглый коричневый торт, обсыпанный самодельной сахарной пудрой, похожей на крошки снега.

Называется «Трухлявый пень», – искренне поделилась Раиса Ивановна с учительницей. – Рецепт очень простой, главное, чтобы было смородиновое варенье…

Когда разрезали торт и разлили компот по сложенным бумажным стаканчикам, Тая с Раисой Ивановной и учительницей разнесли кусочки.

Тая села за свою парту, держа в руках стаканчик, сделала глоток, компот оказался бледно-сладким. Осторожно взяв кусочек торта, девочка попробовала его. Корж был плотным, грубоватым, он отдавал ягодной кислинкой и гашёной содой.

Это был вкус безграничного счастья, вкус сбывшейся мечты. Тая видела, как переглядываются и гримасничают ребята, как они перешёптываются и смеются. И ей казалось, что они тоже радуются с ней. фВнутри у Таи радостно скакал бешеный зверёк и, если бы он вырвался наружу, то перевернул бы все парты и подпрыгнул до самого неба – таким неугомонным и всеохватывающим было счастье Таи!