Журнальный мир

Дар – максимально олицетворенные в человеке образ и подобие Божие, то есть наивысшая человеческая подлинность, неподменность. Склонность к самоистреблению, принимаемая человеком за бесстрашие, то бишь свободу, свойственна носителям дара по причине не столько недоверия такой ничем не заслуженной награде, сколько неуверенности в личностном соответствии ему. Словесное творчество есть предельное выражение феномена одаренности, поскольку логосное воплощение – уникальная человеческая, никому более в природе не свойственная принадлежность. Почему из всех видов человеческой деятельности именно поэзия подвергается такому последовательному нивелированию всеми возможными способами – от маниакального экспериментаторства до стирания гигантским ластиком коммерциализации? Видимо, потому, что поэзия своей неисчерпаемой комбинаторикой и вариативностью демонстрирует великую системность мира и сложность, многомерность его постижения человеком.

По-древнегречески Бог – ὁ Ποιητής (поэт). В русской модификации это равнозначно Творцу. То есть творчество однокоренно Создателю всего сущего и поэзии как наивысшей концентрации Логоса.

Дать жизни вздох, дать сладость тайным мукам,
Чужое вмиг почувствовать своим,
Шепнуть о том, пред чем язык немеет,
Усилить бой бестрепетных сердец –
Вот чем певец лишь избранный владеет,
Вот в чем его и признак, и венец!

Так Афанасий Фет определил существо лирической поэзии, которая, в свою очередь, «и признак, и венец» поэзии как особым образом организованной речи.

В области мысли есть клише удивительно клейкие, которые никакой теркой не отдерешь. «Как все мы знаем» – выражение тоже из области риторики, не рассчитанное на оспаривание. Но именно о «лирическом герое» численно условные «мы» – а это, по-видимому, все имеющие отношение к «субъекту и объекту» – как раз ничего толком не знают.

Подобный разговор действительно важен, особенно сегодня, когда проблема персонификации в поэзии лирической, душеотражательной, переживательной, стоит настолько остро, что угрожает самому ее, поэзии, существованию, а состояние и наполнение души человеческой, которую православный философ и богослов Христос Яннарас называет «носительницей жизни», явно угрожает бытию человека: «Душа» означает то же, что и «человек», «некто», поскольку она есть печать жизни как во внешних, так и внутренних ее проявлениях».

Лично для меня непреложным остается определение лирики Аристотелем: поэт «остается самим собою, не изменяя своего лица». Лирика – это то, что Гай Валерий Катулл обусловил как «САМ НЕ ЗНАЮ»:

И ненавижу ее, и люблю.
«Почему же?» – ты спросишь.
Сам я не знаю,
но так чувствую я – и томлюсь.

Есенин писал незадолго до гибели: «В стихах моих читатель должен главным образом обратить внимание на лирическое чувствование…». Где-то между «не знаю» и «чувствую» и зарыта лирическая собака. Я понятия не имею, кто такое «лирический герой», и до сих пор наивно полагаю, что поэт пишет сам из себя и без посредников. Смешно так думать в постпостмодернистскую эпоху, но мне по летам уже «можно быть смешной» и, тем более, «не играть словами». Читая километры чужих стихов, я наблюдаю, какими безупречными и прекрасными видят себя пишущие. Всегда – в самом выгодном свете, в подвиге или приближении к нему. Никаких «с отвращением читая жизнь мою»! Только с восхищением и любованием, только в противофазе всеобщему «филистерству», словно в эпоху Шиллера или Шелли. Александр Еременко тотальной иронией довел тенденцию до абсурда, написав: «Я добрый, красивый, хороший». Но ирония оказалась тупиковым путем и привела лишь к тому, к чему и должна была привести, – к немоте.

Люди, никогда не сочетавшие двух умелых строк, любят делать различные заключения, как правило, обличающие их в том, что они не имеют ни малейшего представления о сути стихотворческого процесса. А суть состоит в трех «не»: неуправляемости, непредсказуемости и непредназначенности. Снятие отрицательной частицы в любом из атрибутов выводит результат за грань творчества. Предающиеся восторгам по поводу себя так же искренни, как тот пионер первой ступени, отсылающий в журнал «Костер» стихи «Однажды в студеную зимнюю пору» в полнейшей уверенности, что является их автором.

Профанное мнение о «пустоте» Пушкина происходит из того, что Пушкин – абсолют воплощения этой триады неуправляемости, непредсказуемости и непредназначенности:

Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать…

Стихи сочиняют нипочему, невесть когда и ни для кого – даже в том случае, если сверху ставят посвящение, в тексте речь идет о «вдохновении» и «продаже рукописи», а ссылка на публикацию на домодельном сайте с тремя подписчиками сопровождается комментариями: «До слез!», «До мурашек!», «На одном дыхании!» и венчается восторженным ярлыком: «Шедевр!».

* Из статьи автора «Двойная звезда» (заметки о лирике и «лирическом герое»). Полностью материал будет опубликован в следующем номере.

Примечание:
Марина Владимировна Кудимова – поэт, прозаик, переводчик, публицист. Живёт в Переделкине.