Журнальный мир

УТРО 9 МАЯ

Тетя Варя отстряпалась рано,

Скоро десять.

Весна на земле.

Пламенеет открытка в герани,

И бутылка светла

На столе.

Дядька спит.

Папиросы и спички на стуле

(Видно, часто вставал старшина).

…Над столицей куранты проснулись…

…Над Европой рассвет, тишина…

ВЕЧНАЯ МЕДСЕСТРА

В тот безымянный час войны,

Пшеничной копотью пропахший,

В своих деяньях не вольны,

Как две взбесившихся волны,

Схлестнулись люди в рукопашной.

Такая выпала судьба

Им, сотне потных и здоровых…

Задохлась в топоте стрельба,

И хряск сырой смешался с рёвом!

Лопаткой,

пулей,

кулаком,

Зубами,

лезвием,

прикладом!..

Фашист, пропоротый штыком,

Блевал, согнувшись,

долго падал…

Тускнела кровь в пыли утра,

Земля избитая дрожала,

И медицинская сестра,

Объята ужасом, бежала…

Хватая воздух чёрным ртом,

Кричала в страхе и обиде,

В семнадцать лет увидев то,

Что человек не должен видеть.

Она бежала по стерне,

Порастеряв бинты и вату…

Так и осталась в той войне –

Худой, безумной и косматой.

Один лишь бой.

Но той поры

Ей на века уже хватило,

И к званью вечной медсестры

Она себя приговорила.

…Десятки вёсен позади.

Июнь за форточкой бунтует!

В палате женщина сидит,

Всё куклам головы

Бинтует…

ДУДОЧКА

Утят скликала уточка,

Когда пришла война.

Строгал дед внуку дудочку.

Кому теперь нужна?

Веселый ас из Дрездена

Над хутором провыл, –

И вот уж хутор вдребезги,

А дед – без головы.

А внук – крови лишь чуточку –

Лежит, как будто спит.

Косматый ветер в дудочку

Свистит, свистит, свистит…

СТАРЫЕ ПЛОТНИКИ

Огласил задание прораб:

Дом, что возле площади, – на слом!

Добре. И в четыре топора

Загремели,

Только рассвело…

Дружно так работали, но – чур! –

Сели на поваленный забор,

Поперхнулся что-то разговор,

Затянулся что-то перекур.

– Взводный ранен – хрипы из груди…

Кличу санитара: подними…

Тут и мне…— осекся бригадир,

Беломором густо задымил.

Позабыты пилы, топоры,

Что со стариками – не понять.

– Прохор помер…

– Двинули в прорыв…

Фраза… и молчание опять.

– Мужики, да что вы про войну?!

Оказалось, вот она, война:

Дед Василий тюкал по бревну –

Выскочила пуля из бревна…

ВИДЕНИЕ

Равнина молчала. А сердце стучало…

Безмолвно и плавно –

жалей не жалей –

Небесное войско к закату промчалось…

Один я остался на горькой земле.

Стою, очарован тоской несказанной,

Созвучной душе, недоступной уму,

Последний огонь провожу со слезами…

И холод межзвёздный,

как данность, приму.

Но свято поверю, что войско вернётся.

И снова собравшись на битву со злом,

Возьмут и меня. И тогда мне найдётся

Копьё и кольчуга, и конь под седлом.

Пойму, позабыв всё, что мучило прежде,

Что свой средь своих я – и даль нам близка.

Сомкнувшись в ряды, в осенённых одеждах

И в шлемах победных мы будем скакать…

Стремительно-плавно, клубя облаками,

Умчимся к закату, растаем во мгле, –

Затопит безмолвьем, укроет веками…

А кто-то останется ждать на земле.

МАЙ 1945 ГОДА

Всё!.. Кто выжил, те в свой дом

Придут не похоронками.

Твердь усеяна кругом

Гильзами, воронками…

Мир настал – сойти с ума!..

Что ж, начнём жить заново!

…Дым. Рейхстаг. Цветущий май,

«Валенки» Руслановой.

Реет выше синевы

Знамя то –

нетленное!

И бредут по мостовым

Те – военнопленные…

Вновь Европе на года

Не тлеть на наковаленке;

Победили – как всегда! –

Ватники и валенки.

СЕРЕДИНА ЛЕТА

Безлюдны сельские дворы:

Прищепки,

Мухи,

Струи света…

И не спасают от жары

На окнах жёлтые газеты.

Измучен жаждой, безголос,

Ты кое-как сумел проснуться, –

Звенящий полдень так белёс,

Что больно взглядом прикоснуться.

И солнце жарит сквозь трико!

И твердь печёт босую ногу!..

Прокисло в сенцах молоко,

Рассохлась бочка у порога.

Колодец –

сумрачное дно –

Черпнуть бы холода, облиться,

Но так ведро накалено,

Что даже лень пошевелиться…

А за деревней, в тальниках,

Пенсионер сгребает сено, –

Нездешне тело старика

В прозрачной дрожи по колена…

Без сил и птахи, и листва,

А он бредёт, не зная страха,–

Светла седая голова,

Легка защитная рубаха.

Беззвучно вылепит копну

И снова кланяется лугу,–

Один совсем на всю страну,

Или, хотя б, на всю округу;

Дойдёт до пахотной гряды,

Заслышит вдруг не ясный клёкот

И долго в небушко глядит –

Такой младенец издалёка!

Глядит летящему вослед

И смыслом жизни озадачен…

И ты по молодости лет

Не осуждай его чудачеств;

Ты сын рассвета и росы,

Тебя мечты пьянят, как брага.

Ему ж и знойные часы

Сегодня – благо.

ГОСТЬ

Хозяин к ночному окну приникал.

Кряхтел, обувался,

Спешил за ворота…

Хозяйка на стол собирала,

Пока

В надворье творилось хорошее что-то.

А там – по сугробам, плетням и столбам –

Метались лучи, рокотала машина,

От близкого гуда дрожала изба…

А после в избу заходили мужчины,

Фуфайки и шапки кидали на пол,

Шутили, сорили пырейною остью.

Трясли умывальник. Садились за стол.

И ели, и пили за доброго гостя.

А гость – луговая забота людей –

Темнел во дворе

Величаво и строго;

И было уютно январской звезде

Дремать на заснеженном темени стога…

С ПОКОСА

…Вздрогнула бричка и мягко пошла.

Туман замерцал меж кустов;

Всё дальше уходят стога-купола

С жердинами вместо крестов.

Хоть листья с берёз на ходу обрывай,

Хоть зонтики зрелые рви…

Домой!.. Остывает твоя голова

От пекла и шума травы.

По западу – синий и розовый свет;

Загадка вечерних вершин.

Кукушка немного отстукала лет

И смолкла в древесной глуши.

В душе и в природе былинный покой –

Тревожный какой-то покой;

Всё ждётся: вот счастье помашет платком

Вон там, за бугром, за рекой…

Я с ней пропаду в голубом далеке,

Вон в тех облаках пропаду…

Стальные колёса стучат налегке.

Господь зажигает звезду.

Простая работа с родными людьми,

Дорога, серебряный дым…

Ты вспомнишь когда-то, что был этот миг,

В котором ты был молодым.

* * *

Молодая мама своему сыночку,

Сидя у окошка, под синиц свистки,

Вышивала в полдень синюю сорочку –

В крестик чёрно-белые цветки.

Лишь всего два цвета (ниток было мало),

Только в два рядочка стёжка пролегла,

Только на сорочке, но хотела мама,

Чтоб в цветах вся доля у него была.

С трёх икон святые молча наблюдали.

Над шитьём витала лёгкая рука.

За окном сияли голубые дали,

Зеленели травы, плыли облака…

Дорогая мама, как ты угадала.

В стороне далёкой после, без тебя,

Вышилась сыночку (ниток было мало)

В крестик чёрно-белая судьба.

СИБИРЬ

Где родиться – ты не выбирал.

Для кого-то глухая окраина,

Для тебя же – единственный рай,

Только он за грехи забураненный.

Нефть да уголь, да снег по воде,

Нищета да судьбина острожная,

Но ты знаешь, что это Эдем,

Только он до поры замороженный.

Ты устал, ты не вечный жилец,

За спиной лишь равнина безликая,

Но не надо об этом жалеть,

В сердце тайна мерцает великая.

Минут годы, сойдёт мерзлота.

И душа с наднебесий вернётся

К изумительным, белым садам…

И тогда от всего отдохнётся.

БАБУШКИНЫ СЛОВА

И лица не припомнить уже,

Да и слов-то запомнил не много:

Что-то там про дожди и стрижей,

А ещё про весеннего Бога.

Нам-де к Батюшке можно залезть,

Он на облаке. Ласков и розов.

И на небушко лесенка есть –

Вон за той за зелёной берёзой…

Я к берёзе не раз приходил,

Никакой там стремянки.

И всё же

Не стихала надежда в груди –

Взмыть к тебе, о, неведомый Боже!

Не затем, чтоб просить о судьбе, –

Только взрослые верят в такое, –

Просто облако выбрать себе,

Лечь на пузо и плыть над землёю…

Это ж чудо! – легко пролетать,

Голубой высоты не бояться,

От восторга ногами болтать

И от радости звонко смеяться!..

Я все речки внизу разгляжу,

Все леса, города, огороды,

С неба пашням рукой помашу,

Крикну «здравствуйте!»

мирным народам…

Баба, бабушка, сколько же лет

Пронеслось над родимой сторонкой

С той поры, как в холодной земле

Ты почила в платке и с иконкой?..

Я в немилой живу стороне,

Срок пожизненный будто мотаю,

Над землёю не только во сне,

Даже в мыслях давно не летаю.

Поседела давно голова.

Прозябаю в эпоху иную,

Но твои золотые слова

Мне по-прежнему сердце волнуют:

Нам-де к Боженьке можно залезть,

Он на облаке – ласков и розов…

Что-то высшее всё-таки есть,

Что стоит над житейскою прозой!

Я приду. Соберусь и приду.

Хоть стократ всюду всё изменилось,

Всё равно это место найду.

Пусть хотя б перед самой могилой.

…Шелестит там берёза в зенит,

Облака ходят плавно и немо,

И, мерцая, легонько звенит

Там стеклянная лестница в небо…

* * *

Травы, звери, птичьи переливы!..

Радуясь, мелькая и звуча,

Всё живёт в неведенье счастливом…

Только людям ведома печаль.

Знаем мы, что есть на свете нечисть,

Только, уподобленным почти,

Нам понятья «вечность»,

«бесконечность» –

Разум, бедный разум! – не постичь.

Но зато – как милость иль немилость? –

Осознать такое не суметь,

Свыше нам зачем-то приоткрылась

Сущность рокового слова «смерть».

Проступая сквозь свинец ненастья,

Сквозь весёлый полдень голубой

Чёрная «mementomori» надпись,

Словно меч, висит над головой.

С тайною надеждой и тревогой

В большинстве своём на склоне лет

Молим приютиться ближе к Богу,

Веря: рядом с Богом смерти нет.

РУССКИЙ СЕВЕР

Средь камней изумрудная травка,

Глубже с метр – уже мерзлота.

Вроде, лето, а прут без антрактов

Стаи туч… и тоска ещё та.

Ещё та, говорю я, погодка!

Голый берег под светом скупым,

Лишь у кромки тяжёлая лодка

Спит тревожно, как пёс на цепи.

Выше! к людям! к амбарам и избам,

К тем продутым ветрами местам,

Где отсутствуют всякие «измы»,

Жизнь сурова и с виду проста.

Там солёная рыба в подклетях,

В тихих комнатах строгий уют;

Там на кольях развешены сети,

И поморы в бахилах идут.

…Тучи, тучи – сплошная морока,

Воздух даже на ощупь свинцов;

И в пальтишке стоит одиноко

Кто-то грустный, как трезвый Рубцов.

Эта близость студёного моря,

Эти сивых туманов слои…

Храм бревенчатый стойко на взгорье

Держит ржавые шлемы свои.

Он давно уже не обитаем.

Лишь в окошке глухом в тёмный час

Жёлтый отсвет дрожит… Словно тайно

Кто-то молится.

Может, за нас.

* * *

В глухом краю, среди тиши древесной,

Поляна есть – заветный закуток,

Хранимый небом, людям не известный,

Лишь косачи слетаются на ток.

Из лета в лето пенится в цветенье…

Никто не видит этой красоты,

Ну, разве что залётный шмель оценит,

Да бабочки, что сами – как цветы…

Из года в год горят на зорьке ясной,

Искрят росой и капают в траву…

И жалко мне, что облетят напрасно.

И радостно, что те цветы не рвут.

Чисты в своём стремленьи к совершенству,

Они растут и светятся из тьмы,

Не тщась достичь над кем-то верховенства,

Не то, что мы.

Увы, не то, что мы…

ЗАКАТ

…Туча вздыбилась в полном безмолвии,

Жаркой лавой залит горизонт…

Нервно чиркают дальние молнии –

Там небесная битва идёт.

Даль дымит, тишиной угнетённая,

В грозных отсветах алая высь, –

Рать крылатая с силами тёмными

Снова в схватке вселенской сошлись.

Перед заревом тоненькой свечкой

С замирающим сердцем в груди,

Беззащитный стоит человечек,

В это страшное небо глядит.

…На пределе клубится сражение,

Но великий грядёт перелом –

Он плеснётся в зрачках отражением,

Но и это исчезнет потом.

Плавно схлопнутся своды вечерние;

И сквозь щели незримые в них

Перья белые с иглами чёрными,

Догорая, осыпятся вниз…

В бездну сдвинутся сгустки багровые

Бесовщине разбитой вдогон,

И Архангела крылья махровые

Мощным взмахом погасят огонь…

Вновь пришлось совершить небывалое,

Чтоб нашествие зла превозмочь,

Чтоб спустилась на землю усталую

В звёздных россыпях свежая ночь.

ЛЕВ

Ещё могуч. Тяжёлой шубой грива.

И шрамы драк на буйной голове.

А рядом львица ластится игриво,

Мурлычет и катается в траве…

Спокоен царь.

И взгляд прямой – как правда.

Жужжанье мух. Саванну солнце жжёт…

Он волен овладеть любой из прайда,

Но эту почему-то бережёт.

Ещё силён. И всё решает сам он.

Всегда готов ни в чём не уступать.

Лишь малость надоело из-за самок,

Взрывая пыль, соперников трепать!..

Давно и долго властвовать привыкнув,

Спросонья спину выгнет и зевнёт,

Хоть на кого за шалость может рыкнуть,

А эту снисходительно лизнёт…

Она шалит – такая молодая! –

Резвясь, пушинку ловит на лету…

Суровый воин сонно наблюдает,

Не хочет лапать эту красоту.

Сидит в тени,

как сфинкс, монументальный…

Выходит, что по жизни даже львы

С годами могут быть сентиментальны

В плену у платонической любви.

Но он готов, как рыцарь настоящий,

За даму сердца жертвовать собой, –

Легко вскочить и с яростью слепящей

В крови и прахе дать последний бой!..

* * *

Как ни странно, я боюсь болеть

Больше, чем внезапно помереть;

Боли, что грызёт тебя внутри,

Больше, чем слететь с крутой горы.

Я боюсь удара со спины

Больше термоядерной войны;

Больше, чем с бутылкой блатаря,

Тех боюсь, кто гадит втихаря.

Геи, коим надо мужиков,

Мне противней грязных нужников;

Внутренние Родины враги

Мне страшней хозяина тайги.

Как услышу, что в стране родной

Вырос олигарх очередной –

Сколько он успел наворовать! –

В тихом страхе лезу под кровать,

Вот такой я несусветный трус.

Лишь супруги грозной не боюсь.

* * *

Лежит деревня… верится с трудом:

В три раза меньше ближнего погоста…

А это был естественный роддом,

Гарант демографического роста.

В центральной части Русь не сбереглась,

По сёлам окна досками забили;

И вот уже разруха добралась

До Дальнего Востока и Сибири.

А логика безумия проста:

В угоду бесам, на душу нечистым,

Идёт богатых недрами пространств

От населенья лишнего зачистка.

Осталось лишь добить и дотоптать,

Стереть с лица страны официально.

…В офшорах спит народный депутат.

Тоскливо пьёт поэт провинциальный.

* * *

Бездорожьем, вдаль электролиний,

Побреду я, покинув крыльцо,

И с деревьев седой алюминий

Будет сыпаться мне на лицо,

Будет зимнее солнце садиться…

И в тревожно притихшем краю

Только свистнет лесная синица

Про нескладную долю мою.

В старом кресле, свернувшись в калачик,

При мерцанье свечи золотом,

Может, кто обо мне и поплачет,

Только я не узнаю о том.

Я уже растворюсь в незнакомом…

Разве в стаде таком проживёшь,

Где условности в форму законов

Облекает всесильная ложь.

Пряча души в картонных коробках,

Покорясь фарисейской зиме,

Подло жить беспробудно и робко,

Иногда лишь бунтуя в уме.

Чем лелеять пустую надежду,

Лучше в тех затеряться краях,

Где зверюги по-честному режут,

Где бураны ревут без вранья!..

Из себя и из дома я вышел.

Ведь нельзя же –

в безвольных слезах –

Ждать всю жизнь откровения свыше

И бояться взглянуть в небеса.

* * *

Был я юн. И в предутренней рани

Мне явилась картинка одна:

Сонный луг… куст в тончайшем тумане…

И божественная тишина.

Будто занавес зеленоватый,

Еле брезжил вдали небосклон…

И не верилось мне, что когда-то

Так зловеще откроется он.

Пронеслись мои годы и кони.

Хоть башка от раздумий седа,

Ни черта в этой жизни не понял,

И судьба — ни туда, ни сюда.

О родном ностальгия накатит.

Но не те в том краю времена:

Луг усталый… бурьян на закате…

И болезненная тишина.

* * *

Крестики на корках, завитки –

Пять хлебов на чистом полотенце.

И петух, застенкам вопреки,

Спозаранок выкинул коленце!..

В теплой кухне сладостей полно –

Тут и сочни, и ватрушек глянец,

А хозяйки нетушки… Чудно!

Ну-ка, дальше в комнату заглянем…

Две бутылки красного вина

На столе. И скатерть-самобранка.

Значит, будет праздник дотемна,

А не просто будничная пьянка.

Где же люди? Скатимся с крыльца –

Вот они, весенние народы:

Курево, наряды, голоса…

Жалко, что забыли хороводы.

Перекличка неба и земли.

Вылез даже дед белоголовый,

Смотрит: не пойдут ли журавли…

Пасха, брат… И ничего плохого.

* * *

На Пасху солнышко играло

Во славу светлого Христа;

В лазури небо ликовало,

И птички пели на кустах;

И возносили люди к Богу

Молитв хвалебные слова…

А мне сердечная тревога

Мешала с ними ликовать.

Гудел собор, мерцали свечки,

А я растерянно молчал,

Одно лишь тихое словечко

Сменило радость на печаль.

Так дивно солнышко играло,

В великий праздник поутру,

Природа вечность воспевала…

А мне шепнула, что умру.

ИСПОВЕДЬ

МИРЯНИНА

В ряды смиренных не попав,

Изведав жизнь на сто процентов,

Я верю Богу, не попам,

Хожу по бабам, а не в церковь.

Мне жалко бедных прихожан,

Когда, корысть прикрывши рясой,

Читает Библию ханжа –

Бубнит откормленное мясо.

Такой благообразный весь,

Такой – лишь Господу подсудный,

В столовой он не станет есть

Лапшу из простенькой посуды.

Таким последний грош несут;

Такие злато копят в сейфах

Да паству смирную пасут

С завидной долей фарисейства.

Прости, Господь, ты эту «знать».

Пойми, как тяжко этим ряшкам

К житейской скромности взывать,

По уши в роскоши погрязши…

Уж пусть не знает нищета,

Какие цели их тенденций

И сколь валюты на счетах,

И сколько летних резиденций.

Нет, есть священники ещё,

Которым нужно поклониться,

Но нимбы их – наперечёт,

Их, настоящих – единицы…

…Хана духовности, когда

Сопливый школьник в классе пятом

Надут: вы мне, мол, не чета,

Мой папа поп; живём богато!

В церковной лавке как-то раз

Черница, божия коровка,

Мне крестик не из серебра –

Дюраль всучить пыталась ловко…

Хоть в синодальных воздусях,

Хоть в жизни светской, в мире сущем,

«Мне можно всё – другим нельзя!» –

Уже девиз для власть имущих.

Как хитро всё переплелось

Элитам правящим в угоду;

Народ молчит и копит злость,

А что ещё копить народу?

Я сам запутался уже.

Такой простой,

ущербный, что ли? –

Поборник веры по душе,

Церквоотступник поневоле.

Как в замороченном лесу,

Бреду, растрёпан и потерян,

Молюсь кресту и колесу –

Стремлюсь к Нему. Попам не верю.

ШКВАЛ

«Буря! Пусть сильнее

грянет буря!»

_{М. Горький.}

…Смолкли все дрозды и соловьи,

И земля шатнулась до блевоты…

От испуга лес пригнулся, и

Лебеди притихли на болотах.

Из-за океанов и морей

Всё же налетела злая сила –

У домов, церквей и у людей

Моментально крыши посносило!..

Придавила новая нужда,

Кто – куда, и шапки растеряли…

Ну, а те, кто этой бури ждал,

Вылезли наружу и воспряли!

Всё подряд хватали на ура

От Москвы до самой до Игарки…

…Ельцинская пьяная пора,

Золотое время олигархов.

* * *

Глухие дебри. Луч прощальный…

Гниют болота. Дремлют совы.

Там – одинока и печальна,

Людьми забыта,

бродит Совесть.

Там нет жилья и нет дороги.

Туманы сыро липнут к платью,

Быльё босые режет ноги,

Идёт она и молча плачет.

Стремясь к богатству и успеху,

Её, как дряхлую служанку

И как досадную помеху,

Прогнали прочь…

А ей всех жалко.

ПОВОД ДЛЯ ГРУСТИ

День рожденья буднично пришёл.

Я его уже не отмечаю,

Молча выпиваю рюмку чаю,

На звонки покорно отвечаю,

Говорю «спасибо», «хорошо».

Поздравляют с чем, коль рассудить?

А ни с чем. Лишь на год стал старее,

Жёстче стал, ранимей, может быть,

Но не факт, что круче и мудрее.

Не взлетишь уже, как тот орёл.

Ту, о ком мечтал, не поцелуешь.

И судьбу, что сам себе наплёл,

Как одёжку, не перелицуешь.

…Август загустевший за окном –

Там листва, пока ещё живая…

Много потерял я в жизни, но

С классиками связь не прерываю.

Чехова с Булгаковым сушу —

Подобрал вчера их на помойке,

Что-то невесёлое пишу,

Плачусь в рифму Пушкину на Мойке.

(11.08.2020 г.)

* * *

Сегодня осень отошла…

Почили тучи-пилигримы…

…И куст рябины запылал,

Морозом первым опалимый.

Он за оградою стоит –

Чугунно-каменной до скуки –

И кисти выставил свои,

Как обмороженные руки.

Опять застыли берега.

И все тепла опять желают –

Тузы стремятся на юга,

Бомжи колодцы обживают.

А я мирскую суету,

Как со стола сметают крошки,

С души остуженной смету,

Отправлюсь тихо – по дорожке,

Потом по полю, наугад,

Лоза в снегу, бурьян бесплодный…

Когда в кристаллах берега,

Приходит время дум холодных.

Одетый в иней краснотал

Напомнит мне мои же вины.

Любил, творил, мечтал, страдал,

Но как-то всё наполовину.

Другой в запасе нет судьбы.

Хоть взбунтоваться, хоть смириться, –

В миру хозяином не быть

И в келье мне не затвориться.

Одно осталось – дошагать…

Не так уж трудно, в самом деле,

Года последние сжигать,

Когда мосты уже сгорели.

Лишь у черты остановлюсь…

С печальным сердцем пилигрима

Рябине в поле поклонюсь,

Как купине неопалимой.

СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ

МОТИВ

На родине моей стога сейчас, стога.

Над родиной моей –

прощальные пунктиры…

Так хочется поплакать-поморгать

В тенётах респектабельной квартиры!

На родине моей – ценнейшая листва…

А тут за рамой –

Прачечной полбока,

И сигарета теплится едва,

И нет желанья вчитываться в Блока.

Глухая деревенская межа!

Я не прошу любить меня и помнить,

Я от тебя сознательно сбежал,

Иначе, что задумал, не исполнить.

Я что прошу:

Когда дела к концу,

Когда почую горькую годину,

Уж приюти заблудшую овцу,

Не дай в чужом безветрии погинуть.

Я кану в сон берёз и тополей,

Мне так потребно видеть эту землю!

Шлепок листа по лысине моей

Как божий дар, как истину приемлю!..

Смахну слезу. И весям поклонюсь,

Не для того, чтоб вымолить прощенье,

Но чтоб вот так, на ощупь и на вкус,

Почувствовать всю радость возвращенья!

Чтоб мог сказать степенный старожил,

Дорог больших не ведавший от века:

«Да, энтот крепко в жизни накружил.

Но не плохим был, в общем, человеком…»