Журнальный мир

Журнал «Нижний Новгород» и альманах «Земляки» в течение нескольких лет поддерживали Всероссийский фестиваль иронической поэзии в городе Кстово. За это время было выпущено более десяти альманахов «Русский смех» с произведениями авторов из разных регионов страны, позволяющих читателям судить об уровне развития современных сатирических жанров. Рубрика «Русский смех» до сих появляется на страницах альманаха «Земляки».

Сегодня, думается, нелишне напомнить и о тех временах, когда русская сатира в том виде, в каком она существует по сей день, начинала свой разбег.

В заголовке статьи назван один из псевдонимов сатирика Фёдора Фёдоровича Благова (1883–1957). Их было много: простых – Фрицхен, Бес, Алкид, Аргус, Тритон – и иных, и весьма экзотичных – Федя, но не Шаляпин, Благой мат, Гейне из Сокольников, Би-ба-бо, Барон Фиш, Апостол Фёдор, Кри-кри, Красный пестряк и других.

Наибольшую известность Благов получил в начале ХХ века как автор литературных пародий. Есть пародисты, о которых привыкли упоминать бегло, в общем списке. Их имена как бы создают некий фон, когда разговор идёт о жанре, об эпохе, о творчестве отдельных литераторов. Среди русских сатириков Благов в ведущих не значится: в книгах и статьях о литературной пародии он чаще всего подразумевается под сокращением «и др.». И только в конкретных работах о пародиях начала ХХ века его имя упоминается в ряду других примерно равных ему пародистов – О. Оршера (О.Л. д'Ора), В. Ашкинази (В. Азова), А. Оцупа (С. Горного), А. Шполянского (Дона Аминадо), Л. Василевского (Авеля), Л. Мунштейна (Lolo)…

Благов родился в семье известного московского общественного деятеля, врача и журналиста Ф.И. Благова. Он с золотой медалью окончил Александровское коммерческое училище, учился в Московском университете, служил в правлении Казанской железной дороги. Раннее знакомство со многими известными писателями в конечном итоге определило его склонность к литературе. Дело в том, что его отец более 15 лет был редактором популярной московской газеты «Русское слово» (он был зятем владельца газеты издателя И. Сытина). В его доме можно было регулярно видеть сотрудников газеты – и Власа Дорошевича, и Владимира Гиляровского, и Александра Амфитеатрова, и Петра Боборыкина, и самого Сытина. Бывали там и известные юмористы – А. Аверченко, Тэффи и другие.

С 1905 года стали появляться публикации Благова – фельетоны, лирические стихи, пародии, реплики, сценки, миниатюры. Наиболее плодотворным периодом его творчества были 1908–1912 годы; можно только удивляться энергии, с которой он сотрудничал в многочисленных журналах и газетах¹, публикуя подчас по нескольку разножанровых произведений в одном номере. И тем не менее большинство произведений Благова ныне неизвестно читателю; до сих пор он остаётся автором всего-навсего нескольких время от времени публикующихся пародий. Пять-шесть из них как бы раз и навсегда введены в обиход; ими и ограничиваются при составлении различных сборников.

Благов работал во многих жанрах, приспосабливая их к потребностям журналистской практики. Однако не вызывает сомнения его явная склонность к пародиям, причём несколько отличным от утвердившихся к тому времени в русской периодике. В его сатирах трудно найти личную оценку пародируемых и их творчества. В них нет пристрастных критических выпадов, как нет и хвалебных панегириков. Благов силён пониманием стилевых особенностей писателей и способностью воспроизведения их манеры письма. Это умение он использовал для создания сценок и сюжетов, подаваемых от имени пародируемых.

Удивляет обширность тем, затронутых и вовлечённых Благовым в пародии. Он говорил в них о выходящих книгах, о театральных премьерах, о рекламе, но чаще – о быте горожанина – трамваях, похоронах, дачах, свадьбах, ресторанах, о повседневной жизни и работе. Он не только не боялся «низких» тем, но как будто искал их. От быта, от окружающей действительности отталкивался сатирик, создавая пародии даже на самых изысканных авторов. Типична в этом смысле пародия на Александра Блока «На площадке трамвая»:

Бежит трамвай… И на площадке

Стоит толпа… Стоит толпа…

Набиты словно сельди в кадке,

Все вместе: «шик» и «шантрапа»…

Не всякий стерпит эту муку…

Нельзя уйти, нельзя курить…

И если кто поднимет руку –

Опять же – трудно опустить…

Когда ж кондуктор спросит плату, –

Купить билет, купить билет,

Достать не можешь кошелька ты,

С карманом сообщенья нет…

И если ты – о сон фантаста! –

Рукой в карман свой попадёшь,

То очень часто, очень часто

Ты кошелька там не найдёшь…

Но воры от того не сыты…

Своё имущество храни!

Подальше спрячь свои часы ты,

А то исчезнут и они…

Когда ж толчок иль остановка, –

Каким гимнастом ты ни будь,

Особая нужна сноровка,

Чтоб лбом соседа не боднуть…

В пародиях Благова всё ясно, без затей; он избегал двусмысленностей, почти никогда не прибегал к подтексту. Он словно адаптировал лирику Блока, Брюсова, Сологуба для понимания неискушённого читателя. Не случайно в пародии на рафинированных поэтов он подпускал простецкие словечки – спёр с ума, заору, пролез напролом, дребедень, ахинея, чушь, обалдел, рожа, шантрапа, глазеете и проч. Тут же упоминались кухарки, горняшки, официанты, пьяницы… Благов искусно владел жаргоном городских окраин и при случае мог его эффектно продемонстрировать, как в пародии на Сашу Чёрного:

…За заборчиком идут прохожие.

Как мистически странны их крики:

«Вот мозги!», «Картофей!», «Морожено!»,

«Вот цветы – ерани, гвоздики!»…

В пародиях Благова по-своему отражалась хроника московской жизни: в них говорилось о событиях в стиле того или иного поэта. От имени Блока, например, рассказывалось об очередном капустническом представлении в театре миниатюр МХТ («Вечер в «Летучей мыши»»):

В «Летучую мышь», в кабачок артистический,

Я зашёл, ужасным любопытством объят.

Я прослышал, что там под хохот гомерический

Московских рецензентов нещадно казнят…

Давали пародию на «Синюю птицу»

На маленькой сцене для китайских теней…

Перед зрителем скользили карикатур вереницы…

Было так интересно, что я забыл о ней.

Стоеросовыми деревьями представлены газеты…

Рожи рецензентов… Знакомые черты…

И, глядя на эти забавные силуэты,

Хохотали артисты, схватившись за животы…

Потешившись вдоволь над каждым рецензентом,

Получил себе душевное облегчение зал…

Затем угощали импровизированным дивертисментом

Маэстро Станиславский фокусника изображал.

Этот маг проявил неподдельный юмор

И весьма необычную ловкость рук.

И самый замечательный его был нумер:

С Вишневского рубашку он сдёрнул вдруг…

Снова раздался хохот гомерический…

Все были фокусом очень изумлены…

Я же скорей оставил сей балаганчик артистический,

Боясь, как бы и с меня не сдёрнули штаны…

В пародии читается почти газетный отчёт, мало чем связанный с личностью и творчеством Блока. Такая «хроникальность» давала повод к обвинениям пародий Благова в отсутствии глубины, в увлечении чисто внешней «похожестью» на авторские стихи, за которой не виден сам поэт. С этим невозможно спорить, но своеобразная иллюстративность оживляла пародии, оснащая их яркими приметами времени.

Умение выбрать характерные бытовые детали и заинтересованно их преподнести роднило Благова с П. Потёмкиным и Сашей Чёрным. Одна из центральных тем их творчества – повседневный быт затюканного городского жителя: метания обалдевшей от жары кухарки, уныло звучащая во дворе шарманка, торопливый флирт сексуально озабоченных соседей, скука длинных вечеров, бесконечные хлопоты многосемейного папаши и проч., и проч. Только в пародиях Благова всё это преподносилось в стиле известных поэтов, что было не совсем обычно и потому вдвойне забавно. Взять хотя бы рассказ о мучениях «дачного мужа» в переложении на архаический стиль Вяч. Иванова:

Что се за существо бежит по стогнам града,

Под тяжким бременем прияв верблюда лик?..

Ему неведома спокойствия услада,

На раменах его стогрузных след вериг.

Нещадно жжёт его огнь яростного Феба,

И сткло его очей слепит взметённый прах.

Но яко лань он мчится, проклиная небо,

Дабы не позабыть ни о каких вещах.

И в магазины все стопы свои он правит

И куплю там вершит своих домашних для,

И в суетной толпе чужие нози давит,

Яд раздражения в сердцах людей селя.

И хлама накупив, он на вокзал стремится

С покупками в руках, на чреслах и в зубах.

И там – о, Рок! – верхом на буфере томится,

Но страдный дух его иной терзает страх.

Как злобных сонм теней, встают пред ним пенаты,

Что в недрах дачи бдят и жаждут благ градских.

И мыслью жуткою его все мысли сжаты:

А вдруг он нечто позабыл купить для них?

«Бытовая составляющая» была одной из главных черт пародий Благова. Их сюжеты – заземлённые и понятные рядовому читателю – комически контрастировали с поэтическими изысками в стихах символистов. Конкретика заурядной повседневности рождала смешные несоответствия с расплывчатыми неясностями оригинальных стихов. Благов любил в начале пародии, процитировав одну-две строчки автора, продолжить их неожиданно и, может быть, даже грубо. Задавая тон пародии, он шёл на скандальный контраст, сразу опрокидывая построения автора, одновременно заинтриговывая читателя.

Если К. Бальмонт писал:

В царстве света, в царстве тени,

В царстве светлых откровений…

то Благов, не смущаясь, продолжал:

В царстве «света», «полусвета»,

В царстве фарсов и буфета…

На претенциозные откровения С. Городецкого:

Всё сменилось, всё упало,

Мне опять вселенной мало…

следовало ироничное:

Всё сменилось, всё упало

И престиж мой растрепало…

«Сверхпоэтические» строки Ф. Сологуба

Лила, лила, лила, качала

Два тельно-алые стекла…

превращались в бытовые

Пила, пила, пила, плясала

Бутылку выпила до дна…

Благов вообще любил контрасты – в них он видел одну из главных интриг пародии, главную составляющую юмора; у него много пародий, основанных на контрастных перечислениях, он умел их подать выигрышно и занимательно. Строки Бальмонта

Камень. Бронза. Железо. Холодная сталь.

Утро. Полдень звенящий. Закатность. Печаль…

преобразовывались у него в необычный и бессвязный перечень:

Туфля. Цапля. Клубника. Юпитер. Ломбард.

Незабудка. Набрюшник. Графин. Бакенбард…

Другие строки Бальмонта

Тюлень. Пингвин. Глупыш.

Снега. Мерцанье. Тишь.

Ищи. Хоть целый день.

Глупыш. Пингвин. Тюлень.

Пройди. Весь свет до льдин.

Тюлень. Глупыш. Пингвин.

дали повод к созданию пародии («В “Зоологии”»), сплошь состоящей из перечислений, неизменно вызывающих улыбку:

Верблюд. Газель. Слоны.

Мужик. На нём штаны.

Слоны. Газель. Верблюд.

Веранда. Запах блюд.

Верблюд. Слоны. Газель.

Мужчина. С ним мамзель.

Газель. Верблюд. Слоны.

Сидят. Едят. Блины.

Раскрытие различных тем с использованием чужого почерка подтолкнуло Благова к увлечению пародийными циклами, в которых в стиле популярных произведений популярных авторов комментировалась любая модная проблема. Его циклы посвящались разным темам: «Свадьба», «Любовные письма», «Пасхальные рассказы», «Золотая книга поварского искусства», «Дачная жизнь», «Масленица», «Письма наших поэтов» и другим. Вот как, по мнению Благова, смогли бы отозваться поэты о выступлении Айседоры Дункан.

К. Бальмонт:

Тебя пою я, о Айседора,

Мой гимн блаженства и красоты.

О, ты славнее Анаксагора,

Скажи, виденье, откуда ты?

С какой планеты? С какой кометы?

Давно ль у нас ты? Зачем пришла?

Тебе блистают иные светы,

И ты невинна, не знаешь зла.

Витаешь, таешь ты, как сильфида,

Эллада снится под струн напев.

Забавы скифов… Краса Авлиды…

Веселье, игры халкидских дев.

Ты мир античный нам воскрешаешь,

Встают виденья былых времён.

В себе богиню ты возрождаешь…

Вернись на землю, далёкий сон!

Скиталец:

Черт знает что такое! Зря сорят деньгами.

О, что глазеете? Пусть всех побьёт вас град!

На сцене скачет баба с голыми ногами…

Позор! Разврат!

Грязь, безобразие! Ужели вам не стыдно?

Направьте ж вспять отсюда вы свои стопы!

Ведь мне, поэту славному, за вас обидно.

Как вы глупы!

Опомнитесь! А то вас жабами ругну я,

И местью сменится терпение моё,

И бабу голоногую к чертям пошлю я…

Долой её!

Главным достоинством пародий Благова было мгновенное узнавание пародируемых. Однако погоня за этой узнаваемостью оборачивалась и негативной стороной: она диктовала выбор стихотворений наиболее популярных, находящихся на слуху. Трудно было вырваться из круга модных авторов и их «шлягерных» стихов; приходилось повторяться и повторять Блока, Брюсова, Бальмонта, Сологуба, Городецкого и раз, и два, и десять…

Благов редко выступал в роли пародиста-сатирика, бичующего чьи-то недостатки. По большей части, он уходил от персональных характеристик, стараясь обыгрывать саму ситуацию, вызвавшую появление пародии. Но случались и у него категоричные оценки, граничащие с оскорблением. Пародию на Игоря Северянина он закончил убийственными строками:

Двусмысленный стихокропатель

И недвусмысленный кретин.

Это едва ли не единственные резкие строки Благова, да и то закамуфлированные под речь героя пародии. Обычно критическое мнение он выражал чисто художественными приёмами. Например, иронию по поводу неспособности автора (Л. Никулина) выразить мысль чётко и ясно он облекал в несвязное бормотание:

…Ну что ж… Отчего ж… Ну, да… Ерунда…

Конечно… Положим… Ну, да…

Ну, ежели скажем… К примеру… Того…

Да ладно… Авось!.. Ничего!..

Смех, которым сегодня авторы стараются оснастить пародии любой ценой, не был присущ Благову. Он не стремился ни к саркастическому, ни к жизнеутверждающему смеху; повествовательность – основа его пародий – скорее нуждалась в ненавязчивом юморе.

Относящийся к литературным работникам, знающим цену поэтической строке, Благов не терпел шаманства вокруг поэтического творчества, не любил как благоговейного шепота, так и истерических выкриков вокруг различных имён. В своих пародиях он развенчивал миф о божественном служении искусству, усиленно пропагандируемый окололитературными кликушами. В них то и дело можно встретить: «пеку стихи, как калачи», «пишу дребедень» (на А. Блока), «стихи построчу», «строфу сколочу» (на А. Белого), «пишу, как семечки лущу», «стихи застрочил» (на С. Городецкого), «сочинял турусы на колёсах» (на М. Кузмина), «стихи строчу я» (на Ф. Сологуба)…

В пародиях Благов не был поверхностен, хотя некоторая простота тем и их изложения могла спровоцировать их оценку на уровне примитивных. Пародист был подкован в познаниях мифологии и истории, астрономии и кулинарии, музыки и анатомии, театра и религии, медицины и филологии, народных примет и проч. Он был универсальным пародистом: работал и в стихах и в прозе; диапазон пародийной техники его был достаточно широк. Он не испытывал какого-либо смущения перед любыми литературными формами, искусно приспосабливая их для пародийных целей: писал пародии в виде писем, рецензий, рецептов, эссе, отзывов, диалогов, сонетов, сказов, пьес, притч… Вот одна из необычных пародий на своеобразную прозу Алексея Ремизова («Борщ» из цикла «Золотая книга поварского искусства»):

«На море-Окияне, на острове Буяне, у Семи Зацеп нашёл я рецепт. Русалки-плясовицы, принесите свекловицы и в новолунье положите на дно чугунье. Лешуха Ерошка положит картошку, а ведьмы Сипухи подбавят петрухи. Упырь Мазурей, уксусу влей! Анчутка Беспятый, разведи всё мятой! Кукареку, засыпь песку! Скачи, урчи, в жарку печь мечи! Свят заговор читай: “Китай, летай, чулдык юлдык, из-под тока мулдык, на чеки-чеки лафа, за булдыкой шантрафа. Кикимора Стёпка!” Готова похлёбка».

Если в этой пародии основной акцент был сделан на имитации стиля и «мира» Ремизова, то в пародии на Максима Горького из цикла «Масленица» кроме сходства стиля чувствуется и проникновение сатирика в образ мышления писателя:

«Презираю этот варварский обычай русского мещанства! Что может быть пошлее, подлее этого пьяного бестолкового обжорства, которое отбрасывает на дно души все лучшие человеческие достоинства и превращает человека в скота?

О ты, властвующий над мещанами, жирный, могучий бог обжорства! Они молятся тебе, они ползают у твоего подножия, как жалкие слепые черви, и купаются в грязных потоках жира и масла, стекающих с тебя! Они молятся тебе, но когда обожрутся так, что в мучительных конвульсиях содрогаются их животы, они начинают проклинать тебя и ругать самыми непотребными словами. Позволь же и мне с аппетитом харкнуть в твое грязное, зловонное рыло!»

В пародиях Благов любил подчёркивать технические особенности пародируемых произведений, вплоть до знаков препинания. Большое внимание он уделял рифмовке, попадая в манеру пародируемых: пользовался примитивными глагольными рифмами, не избегал рифм экзотических. Он легко и по делу встраивал в пародии авторские цитаты, внимательно прислушиваясь к пародируемому тексту.

Пародии Благова печатались часто и пользовались популярностью, тем не менее в целом его творчество практически не оценено. Когда о нём заходила речь в конкретных работах советских литературоведов, то большинство из них чаще вспоминали о его недостатках, чем о достоинствах. То его упрекали в аполитичности и отсутствии интереса к общественной позиции пародируемых, то в чрезмерной погоне за внешней занимательностью, то в безыдейном обслуживании «интеллигентного обывателя». В одном лишь ему не могли отказать критики – в тонком улавливании стихотворного стиля.

У Благова есть своё место в русской литературной пародии. Ведь во многом именно благодаря ему прежде элитарная пародия шагнула навстречу массовому читателю. Своим творчеством Благов с успехом пропагандировал поэтические имена и произведения, заслуживающие внимания: он упорно «внедрял» творчество современных авторов в сознание читателей. Его пародии заставляли улыбнуться или посмеяться, а затем, может быть, и заинтересоваться пародируемыми авторами. И сегодня, изучая творчество литераторов начала ХХ века, нельзя обойтись без учёта сделанного пародистом.

После революции Благов остался в России, сотрудничал рядом с М. Булгаковым, В. Катаевым, А. Архангельским в журналах «Крокодил», «Смехач», «Красный перец», «Пионер», «Мухомор», писал рассказы, статьи, стихи, юморески, скетчи, комедии, публиковался в периодических изданиях разных городов – Харькова, Баку, Пензы, Ишима, Коломны… В последние годы своей жизни он работал над автобиографической книгой «Моя жизнь», оставшейся неопубликованной. Отрывки из неё появились в печати лишь в 1994 году («Старые Сокольники» в «Московском журнале»).