«Ухожу, как в будущее, — в прошлое…»
«Ухожу, как в будущее, — в прошлое…»
Павел Майский принадлежит к числу поэтов-шестидесятников. Его замечательная лирика известна не только сибирякам. Книги нашего земляка по сей день выходят в московских издательствах.
Издательством «Советский писатель» было предпринято объёмное издание избранных сочинений Павла Майского, охватывающее практически всё его творчество. Начиная с 2014 года, выпущено уже 4 тома. Над содержанием пятого тома автор продолжал работать, приезжая ежегодно к себе на родину – в Кузнецкий край, в свою творческую дачу в пос. Сарбала. В этом году пятый том подготовлен к изданию. Наряду со стихами в нём и проза: очерки, рассказы, статьи, воспоминания, а главной темой размышлений остаётся по-прежнему современность.
ОТЕЦ Дмитрия Ковалёва, Михаил Тимофеевич – белорус, покоится в Сибири, на кладбище за речкой Искитимкой, в городе Кемерово.
Мать – русская, старообрядка, покоится на белорусской земле.
В начале июня 1968 года я был с Дмитрием Михайловичем в Кемерове у ещё здравствовавшего отца. А несколько лет спустя прочёл он мне свои заключительные строки из стихотворения на смерть матери: «Ты, наконец, спокойна за меня…»
А 8 марта 1977 года я вылетел из Новокузнецка в Москву на похороны Дмитрия Михайловича. В который раз прочёл некролог с подписями от Союзов писателей СССР, РСФСР, Белоруссии, и подумалось: «Мы при жизни прекрасно понимаем, кто есть кто, но почти никогда не воздаём по заслугам…»
У гроба, в ЦДЛ, друзья-подводники: матросы, офицеры, адмиралы.
Писатели – полукругом. Меняют друг друга в почётном карауле люди, чьи имена вписаны в историю СССР уже при жизни…
Поэт Сергей Орлов (борода укрывает обожжённое в танке лицо) и поэт Николай Тряпкин (рубашка без галстука, как гимнастёрка, глухо застёгнута) начинают организацию поминального вечера в малом зале…
Господи, как это всё было тяжело на Ваганьковском кладбище!
На Ковалёва (в костюме, причёсанного, без единого седого волоса) падали снежинки.
Егор Исаев говорил последние слова:
– …Фронтовик-подводник, большой русский поэт, пришедший к нам из Белоруссии… Как он любил землю центральной России и Белоруссии! Любил древнюю, будущую – в цветах, в соловьях… И эта любовь, ушедшая в люди и обращенная в вечность, будет всегда…
Помнится, на поминках в ЦДЛ, когда командир подводной лодки, на которой ходил в Отечественную войну старшина Ковалёв, предложил и мне сказать о своём учителе, я ответил ему, что сказать могу только стихами покойного, а это всё испортит.
Вот эти строки:
– Я ненавижу бездарей всех наций,
Особенно своих, могу признаться.
Они на всех материках похожи:
К премьерам, королям, министрам вхожи…
Крамолу молодую укрощают.
Таланта и за гробом не прощают!
Он, капитан третьего ранга в отставке, согласился.
Из писателей лучшими друзьями Дмитрия Ковалёва были Я. Смеляков, Вас. Фёдоров, В. Кочетов, Е. Исаев, М. Алексеев.
ТРУДНО МНЕ писать о замечательном советском поэте Дмитрии Ковалёве. Исполнилось сорок три года от того поминального вечера, а я всё еще с ним «лицом к лицу»…
Не встречал я никогда, да и не встречу, видимо, другого такого человека.
Человека, готового в любую минуту своей жизни придти на помощь ближнему. Человека, до последнего часа своего не имевшего тёмных уголков в страдальной душе.
Многие объясняют это нелёгкой его жизнью, суровой службой в военные годы на Северном флоте в подводниках. Бесспорно, помогли проявить ковалёвский характер и трудовое детство, и флот… И всё же главный исток того, что на Руси жил столь неповторимый чистый человек, поэт Дмитрий Ковалев – его талант. Истинный талант подчинил себе всего поэта. То, что было в стихах Ковалева – было и в его жизни. Много раз перечитывая книги его, я ловил себя на мысли о том, что такими, как он, рождена аксиома, что поэтом надо родиться. Впрочем, как и гражданином…
Я не ошибусь, утверждая, что каждый десятый молодой поэт 60-70-х годов был в какой-то мере учеником Ковалёва. Отчасти потому, что он долгое время заведовал отделом поэзии журнала «Молодая гвардия», руководил семинаром в Литинституте имени М. Горького СП СССР. Но главное – потому, что он всю свою жизнь был молод душой, искал дружбы и созвучия чувств в нас, молодых поэтах безмерной Земли Российской…
Вот и моя жизнь тому подтверждением.
В 1967 году в Кемерове, по счастливой случайности, довелось мне выступать со стихами в институте «Сибгипрошахт» совместно с группой участников Кузбасского семинара молодых писателей Сибири и Урала. Не берусь судить, за какие достоинства мои ранние, во многом несовершенные, вирши привлекли внимание аж самого Леонида Сергеевича Соболева, возглавлявшего коллектив Союза писателей РСФСР, проводившего этот семинар. Но, так или иначе, Леонид Сергеевич определил меня своим «адъютантом» в поездке по Кузбассу. И эти несколько дней, проведённых с автором моих любимых книг «Капитальный ремонт», «Морская душа», «Зелёный луч», определили мою дальнейшую жизнь.
Тогда я и встретился с Дмитрием Михайловичем Ковалёвым – «Димочкой», как именовал его «каперанг», зампред Президиума Верховного Совета СССР, председатель Союза писателей РСФСР, председатель Совета Мира и т.д. и т.п. Леонид Сергеевич Соболев.
Произошло всё просто. Вызвали в обком ВЛКСМ и сказали: «Вас записал в свой семинар Дмитрий Ковалёв. Приступайте к занятиям…»
Как, когда и кем за меня было замолвлено слово? Да и не суть важно это. Важно, что Дмитрий Ковалёв по своему желанию связал свою сложную творческую жизнь, обременённую к тому же постоянным недомоганием, большой общественно-педагогической нагрузкой, с ещё одним «начинающим» поэтом из далекой Сибири. Важно то, что десятки моих писем незамедлительно получали ответ. А сотни стихотворений – «строчную» ковалёвскую критику. И сегодня эти письма и рукописи с его пометками необходимы мне для работы.
Позволю себе привести два письма. Первое написано Дмитрием Михайловичем после встречи на семинаре в г. Кемерово. А второе – по поводу отказа издания моего сборника стихов областным издательством.
23 февраля 1967 года.
Дорогой Паша!
Возможно, я был раздражён каким-то письмом (их мне таких, дающих понять, что я чуть ли не обязан устраивать стихи, иногда из рук вон плохие) перепутал по-рассеянности и написал что-то обидное Вам. Если так – прошу меня простить. Вас я вспоминаю тепло и жалею, что нам не выпало свидеться в Москве. Если будете – заходите ко мне. Не стесняйтесь, заходите с новыми стихами. Что у вас нового? Печатают ли вас? Желаю Вам трезвой, совестливой суровости к себе, т.е. к тому, что пишете.
Дм. Ковалёв.
19 июля 1973 года
Милый ты мой Паша!
На два дня оказался в Москве. Лечу в Тюмень на Неделю поэзии. И вот – твоё письмо. Очень оно меня встревожило. Как же быть, что делать? Как призвать эту распоясавшуюся шайку к ответу? Может, стоило тебе обратиться в обком и рассказать там всё, как есть? Если нужно будет какое-то моё письмо – я готов ознакомиться с рукописью и, главное, с этими их пометками оскорбительными, за которые, я считаю, надо спрашивать с подобных субъектов, призывать их к порядку.
Вернувшись, я поеду во Львов, а затем в Белоруссию, но к 1 сентября буду, видимо, здесь, в Москве. Буду ждать от тебя вести, волнуюсь за тебя. Как мы иногда бессильны против бесчестных и злых дельцов!
Привет маме и жене!
Дм. Ковалёв.
МНОГО РАЗ спрашивал я своих друзей-медиков: как приостановить прогрессирующую болезнь Дмитрия Михайловича? И всегда получал примерно такой ответ: соблюдение режима труда, своевременный отдых, курортное лечение и главное – снижение умственного и эмоционального перенапряжения. Я понимал, это невыполнимо для него, и каждый приезд в Москву наполнял меня всё большей тревогой…
Поэт Дмитрий Ковалев не хотел даже замечать своего недуга. Он прожил свою жизнь на одном дыхании, оставаясь молодым, необыкновенно уверенным в завтрашнем дне.
Я – на Земном неровном шаре…
Он, как Сатурн, в туманной шали,
Волшебник и фантаст – гудит.
Огарок месяца чадит…
Черны зелёные покровы.
Короны снежные багровы.
Темнеет океанов блеск.
Звёзд падающих слышен плеск.
Самозабвенная усталость…
Молчу, в мерцания уставясь!
Несчётные скоплений пятна.
Сиянья северного прядь…
Мне бесконечность так понятна!
Конца никак мне не понять…
Удивительные стихи Дмитрия Ковалева воспринимаются поначалу как само собой разумеющееся. Но вдруг обнаруживаешь в них своё пережитое, сокровенное… И уже не оторвёшься, не закроешь книгу, отложив до времени.
О чём бы ни размышлял поэт – во всём ненавязчивая, собственная мысль, не претендующая на сенсацию, на сверхоригинальное. Оттого и слово у Дм. Ковалева особое, вроде простоватое, а на деле – глубинное, строгое и удивительно музыкальное.
Помню, как поразило меня его стихотворение «Смелость».
И мы бывали смелы – не с оглядками
И задним всё числом, как вы… Я это помню.
С вчерашними сражались непорядками.
С сегодняшними был порядок полный…
А на войне – не с прошлыми ошибками
Войну вели, а с танками, а с танками…
Мы уважительно вели себя с останками.
Живых врагов – щадить могли не шибко мы…
Теперь вы нас в несмелости корите,
И нашу вы беду в вину нам ставите…
Вы по-солдатски с нами покурите –
Быть может, снизойдёте и оттаете.
По сути – смелость остаётся та же.
По смыслу – смена тоже не другая…
Вы так усердны, прошлое ругая,
Что боязно за будущее даже!
(Библиотека избранной лирики.
Издательство «Молодая гвардия». 1965 г.)
…Ясно помню тот вечер. Расстроенный выволочкой вышестоящих инстанций за публикацию стихотворения о знамени, Дмитрий Михайлович горько досадует: «Они не поняли ни черта… Ведь если они не понимают, что творится у нас, то кто защитит страну через десяток лет?»
Когда умирает знамя –
с ним умирают судьбы,
смешными становятся важные
и правота утверждённая –
преступною правотою.
Когда оно умирает…
Но умирает ли знамя,
если оно – знамя,
а не парадный бархат,
украшенный мишурою?..
Когда умирает знамя –
цвет его остаётся
в крови,
что проходит сквозь сердце,
и в восходящем солнце.
Когда умирает знамя –
самые зрячие слепнут.
И прозревают слепые –
когда умирает знамя.
(Библ. избранной лирики.
Д. Ковалёв. 1965 г.)
Вот оно, то глубинное, пророческое, что безошибочно ставит поэта на пьедестал народной любви.
Отчего же мы, «прозревшие слепые», до сих пор не отдали ему, Дмитрию Ковалёву, надлежащих ответных чувств признания? Всё так же носимся с уже безнадёжно вылинявшими суперграфоманами всех времён и народов, играя с ними в «балду» по ТВ, всё так же часть своей нещедрой зарплаты отдаём за томик забугорного истомленца по отечеству…
Увы, ответ удивительно прост. Телевидение, радио и газетная братия не особо любили поэта Дмитрия Ковалёва по всё той же библейской причине: «Он свидетельствовал, что дела наши злы!». Причём делал это исключительно ответственно во все времена, добиваясь утверждения идеалов добра, любви и братства.
…Вечером с балкона квартиры № 57 дома № 2 по улице Беговой слышно только хрюканье легковушек, летящих по Хорошевскому шоссе, да присутствуют железнодорожные звуки от Белорусского вокзала… Москва ещё пахнет русским духом, до «свежего ветра перестройки» десять счастливых для меня лет.
Я разгибаю раскладушку и устраиваюсь между письменным столом, книжным шкафом и открытой балконной дверью…
Дмитрий Михайлович под настольной лампой перебирает рукописи романа Ивана Мележа, которого тогда срочно переводил…
Разговор идёт о важном: почему гниёт голова у рыбы – ЦК КПСС. Но поскольку это семидесятые годы, беседа вполне обустроенная, сытая, как у римских сенаторов в банях…
– Но ведь они, рано или поздно, ответят перед народом…
– Паша, вы наивный человек! Они же Ваньки-встаньки. Неопрокидываемые. Неваляшки они. Толстые неваляшки…
Потом мы рассматривали золотой кортик в кожаном футляре, на бархате… На рукоятке гравировка: «Поэту Дмитрию Ковалёву от министра обороны СССР Маршала Гречко» .
Я спросил: «Страшно было в подводных походах?».
Он ответил: «Нет. Мы всегда верили, что вернёмся с победой. И в своего комбрига Колышкина верили…»
Позднее я вспоминал этот разговор, читая стихи его…
ПОКОЛЕНИЕ
… Да усомнись ты хоть на миг один –
Ты Родину спасти бы не сумело.
Нет вечных истин ничего новей –
ни за чертой небытия,
ни перед…
Будь проклят
тот из сыновей,
кто не отцам,
а лжи о них
поверил!
Дмитрий Ковалёв умел и ненавидеть! Вот его строки из стихотворения «Память», посвященного Михаилу Шолохову:
… Да, ненависть не к тем, кто воевал,
и даже, нет, не к тем, кто убивал,
(их покарала смерть, костьми легли),
а к тем, кто это тайно затевал.
Кто не пахал, не сеял, не косил,
вперёд не рвался из последних сил,
не заслонял собой своей земли…
А может, в почестях сошёл
под важность плит.
Чей мирный прах,
как чёрный шлях,
пылит…
(1965 г.)
Ни вчера, ни сегодня, ни завтра строки сердца Дмитрия Ковалёва не найдут отзвука в лабиринте чувств и мыслей правителей, ибо поэт был и будет немым укором творителям зла и лжи во все времена.
Впрочем, в одном я уверен полностью: лирика Дмитрия Ковалёва ещё ждёт возведения на пьедестал советской классики. Его публицистическая дерзость как-то заслоняла главное – аромат лирического воссоздания природы с её частичкой – человеком, которого она «произвела с мозгами, без умысла и не себе на пользу»…
Лирика его необыкновенно чиста:
Как лебеди дики твои колени.
Тоскуют вёсны ранние по ним…
Приснилось, что ханжи пооколели,
и стало меньше хоть грехом одним.
И стала юность чище и моложе,
И зрелость – добротою ближе ей.
Наедине опаслива до дрожи
Ты жмуришься от наготы своей –
такая зябкая, как будто ветви сада
росой осыпали, хоть голову втяни.
Двух земляничин робкая прохлада.
Краснеют и хоронятся в тени.
Но если бы рассвет твои опаски
и глаз твоих пугливых высоту
увидеть мог – он погасил бы краски,
чтоб не спугнуть такую красоту!
МЕНЯ ВСЕГДА УДИВЛЯЛО, с каким вниманием Дмитрий Михайлович выслушивал мнение о прочитанном им стихотворении и обязательно вносил позднее нужные поправки в рукопись. Причём, замечания получал зачастую не от маститых собратьев, а от друзей-подводников, своих учеников – наконец, просто от читателей, делившихся с ним впечатлениями на литературных вечерах-встречах.
И ещё. Дмитрий Ковалев был исключительно скромен в оценке стихов собственных, зато каждая удача, особенно молодого малоизвестного поэта, необычайно его радовала. Поэтому редкий день в квартире поэта на Беговой не читались стихи молодыми людьми, чьи имена сегодня обрели достаточную известность.
Вспоминая литературных друзей своих, я ещё раз убеждаюсь, что добрую половину из них я обрёл по воле и заботливости Дмитрия Ковалева.
– Паша, обязательно встречайтесь с Кунициным, читайте друг другу новые стихи…
– Паша, с Борей Примеровым нужно познакомиться близко…
И вот так всегда: сначала твоими делами озаботится Дм. Ковалёв, а уж потом прочтёт свои новые стихи, помечая в рукописи замечания.
Ещё одна характернейшая, на мой взгляд, черта его стихотворений в том, что нет в них даже намёка на красивость. Глубинная правдивость стихов его, их высокая идейность и художественность сами по себе не нуждаются в каких-либо сверхноваторских приёмах стихосложения. И вместе с тем – «ковалёвская» строгость к слову, к рифме… Сочетание этих качеств делает его стихи естественными, без обходных тропинок к читателю.
Чего-то жаль в язычестве мне диком.
Там были радости житейские не в грех.
С людьми природа там – в сближенье тихом
Была как нераскушенный орех…
И было с жизнью расставаться легче –
Ни тления, ни Страшного суда.
С умершими родными ожидали встречи:
Дух на Земле – среди живых всегда.
Однажды я прочёл стихотворение Дм. Ковалева «Земная ночь» приятелю, доктору физико-математических наук и был приятно удивлён, что ему хорошо известны эти строки. Более того, он увлекался математическим анализом поэтических произведений и, по результатам его исследований, именно Дмитрию Ковалёву принадлежат лавры современного «математически грамотного» поэта! Памятуя, что Дмитрий Михайлович весьма недолюбливал льстецов, я так и не решился рассказать ему об этом. А зря! Ему было бы в радость… Ибо Дм. Ковалёв как никто другой возмущался в то время модной дискуссией о «физиках и лириках».
ПОМНИТСЯ, довелось мне быть свидетелем чествования одного «областного классика» в шахтёрском городке. Был и банкет за счёт предприятия, банька с пивком на базе отдыха, разговоры насчёт дефицита с работником ОРСа…
Всякий раз воспоминания того загула омрачали душу.
Зато светло становилось от сознания того, что живут на Руси истинные невольники чести, государственные люди, одним из которых бесспорно был Дмитрий Михайлович Ковалёв. Не припомню случая, чтобы он направлял свою незаурядную энергию на служение собственной персоне.
Более чем скромная по нашим временам двухкомнатная квартира на Беговой… Медицинское обслуживание в районной поликлинике… Бегание с авоськой по продовольственным магазинам… Не отсюда ли та «первичность» гражданской лирики его, которую подмечают критики и литературоведы? Не отсюда ли честность, принципиальность и высокая идейность, а равно и отсутствие мелкотемья? Злободневность?
Дм. Ковалев ненавидел потребительство, открыто высказывал и показывал свою неприязнь к мещанству.
Как-то оказались мы с ним случайными свидетелями разговора директора мебельного магазина с покупателем, жаждущим (из-под прилавка, естественно) приобрести дорогой импортный гарнитур. Сговор был успешно оформлен на взаимовыгодных условиях, и розовый, толстобрюхальный директор лично колдовал над кассовым аппаратом. Поскольку гарнитур меня мало волновал, я обратил внимание Ковалёва на чрезвычайную упитанность завмага.
Дмитрий Михайлович живо, со свойственной ему речевой образностью, во всеуслышание заявил:
– Паша, эти торговые наши руководители не упадут с голода в обморок, как Цюрупа! Они все – как Ваньки-встаньки. Живот не даёт упасть-то!..
Я с удовольствием заметил улыбки продавщицы-комсомолки и покупателей, находившихся рядом. А толстяк-завмаг, скользнув по нам всепонимающим взглядом, молча ретировался за спасительную занавеску-дверь подсобных помещений…
Таким он был всегда – Дмитрий Ковалёв, рубивший с плеча правду, не державший слово про запас, не поджидавший удобного случая для расправы с противником. Отсюда и его глубокая нелюбовь к «тихим», «правильным», которые всегда «имеют что-то про себя»…
Становится понятным, что именно эти нравственные истоки и породили ту истинную гражданственность поэта, о которой сегодня с почтением говорят его собратья по нелёгкому литературному ремеслу и, особенно, молодые поэты, на себе испытавшие целительную радость общения с Дм. Ковалёвым.
Ничто так не волновало его, как заботы и нужды государства нашего.
Строится БАМ – Ковалёв, несмотря на категорические запреты врача, уже в творческой бригаде, вылетающей на встречу с комсомолией Тынды. Разворачиваются работы по освоению сибирских запасов природного газа – поэт в Тюмени. И везде – встречи с первопроходцами в необжитых таёжных времянках, палатках. И – стихи, очаровывающие героев ударных строек пятилеток.
…Хочу уютом быть в мороз и слякоть,
Теплом и светом – в ледяную ночь.
Безвременно ушедших всех – оплакать.
Бессильным всем, обиженным – помочь!
Всякий раз, когда я переступал порог квартиры 57 в доме на Беговой, первый вопрос Дмитрия Михайловича был мне уже известен.
– Как там у вас, на Запсибе, Паша?..
И я, работавший одним из главных инженеров проекта Запсиба, подробно рассказывал ему обо всех наболевших служебных делах.
Он искренне радовался, что мы, запсибовцы, «задули» самую мощную по тем временам домну № 3, ввели впервые за Уралом конвертерный цех… Но зато как негодовал поэт Дм. Ковалев, когда жаловался я на бюрократов и бесхозяйственных чиновников в нашей отрасли…
Вот его строки:
Как словно бы не может быть иначе,
Как вместе уживается оно?
Рабочих рук повсюду недостача,
А между тем – бездельников полно…
Рука, бывает, моет руку –
И тем чисты, и тем сыты…
И если не полезен другу,
То и не друг, а недруг ты…
Поэтому далеко не случайно в оптимистический пафос поэта-борца врываются досадливые строки:
Опять не получается работа.
Ночами беспокоят голоса…
Всё требуют типичного.
Но что-то
Всё лезет нетипичное в глаза…
Однажды, вернувшись из тяжкой служебной командировки с болью на душе от несправедливых упрёков руководящих работников нашего министерства, чтобы отвлечься, взял я одну из книг Дмитрия Михайловича и прочёл на титуле:
«Паша, пусть будет светло на душе,
уверенно и обязательно неприниженно высоко!
Дм. Ковалёв».
Узреть беды мои и тяготы, почувствовать потребность мою в этих словах мог только Дмитрий Ковалёв! Как вовремя помогали мне его слова! Да и мне ли одному?!.
ЗЯБКИМ февральским вечером в последний раз вышел я из подъезда дорогого моему сердца дома на Беговой…
Дмитрий Михайлович чувствовал себя как-то непривычно зябко, с трудом превозмогая недуг свой. Однако виду не подавал. Шутил. И даже выпил на дорогу «посошок».
У дверей протянул мне стандартик «Аллохола»:
– Возьми, Паша, сгодится тебе в дороге. Мне уже теперь ни к чему…
…Отчетливо помню: траурный почётный караул из моряков-североморцев и писателей… Скорбная процессия на Ваганьковское кладбище. Прощальное слово поэта Егора Исаева на могиле друга…
Но отчетливей всего – чистое, свежее и доброе лицо поэта, любимого многими и потому оставшегося жить во многих сердцах. На него падают мартовские снежинки…
На прощальной тризне в ЦДЛ кто-то высказал как-то не приходившую на умы мысль: «А ведь Дима-то наш даже не лауреат…»
И много тогда дельных предложений высказано было:
– издать книгу воспоминаний;
– ходатайствовать о выдвижении Дм. Ковалёва на Государственную премию (посмертно)
и др.
А ведь мало кто знал, что удостоен был Дмитрий Михайлович самой дорогой для него наградой – именным золотым кортиком с гравировкой: «Поэту Дмитрию Ковалёву от маршала Гречко»…
Вот уже много лет стихи Дм. Ковалёва живут своей жизнью. В сердцах фронтовиков, их сыновей, дочерей… И как показывает время – не стареют, не отходят в прошлое строки Дмитрия Ковалёва, человека редкой души и таланта.
Сроки коротки.
Живём не сроками.
Время ядерное, из горения,
Токами пронизано высокими.
Всё нетерпеливей ускорения…
Облетает мелкое и пошлое –
Вечный ваш огонь не знает тления.
Ухожу, как в будущее, – в прошлое,
В новые влюблённый поколения.
Павел Майский.
(Избранные произведения. Книга 3.
Издательство «Советский писатель».
Москва – 2016 г.)