Умри вместо меня

Умри вместо меня

Повесть, фрагмент

Что худосочный аспирант не жилец, Агния поняла сразу. Вздохнула и поняла. Любой маломальский жилец, снимая квартиру, высмотрит, не обвалится ли балкончик с бурыми цветочными кадками, оглядит плиту, ибо огонь, который еще Гераклит почитал за бога, загнанный в ржавые газовые трубы, сулит много неприятностей, а этот… неопределенно хмыкнул и выложил на кухонный стол деньги. Назойливая оса, квартирная агентша, только и ждала, слепила договор.

Длинный ветер острием воздушного потока сгребает листья под окном, красный кленовый гребешок падает на балкон. Нагатинская пятиэтажка, как доморощенная коптильня, источала жир своей жизни. И верно, не прошло и двух недель, как появилась женщина с тусклым обручальным кольцом, сгребла аспиранта, удравшего в самоволку, вытащила, царапая пол, его скарб. Агнии бы расстроиться – кто еще снимет за двести долларов? А она привыкла покупать хорошие шампуни, раз в месяц стричься и делать маникюр. Агния была большезубый полноватый терапевт шестидесяти двух лет. Зеленые баксы, как фиговые листки, прикрывали ее одиночество, подступившую старость.

Но все так скверно сложилось, совпало, что Агнии не расстраиваться надо было, а волком выть. Неслучайно она приехала с брезентовой сумкой. Директор дома отдыха, вор и картежник, сказал, что врач им больше не требуется. Прощай, значит, служебная комнатуха, дармовые харчи, московская аренда. Адью, халява. Не будет ее уже томить, будоражить свист поездов, в любую погоду, этот Вий железной дороги, вытягивающий воздух из легких. Студенистый воздух набитых вагонов, пятнистый баян, младенцы в банданах… А когда через пару дней отправилась за халатом, стетоскопом и остальным богатством, в кабинетике, на ее стуле, дрыгала ножкой, попивала кофе молодая черноглазая особа. «Проиграет он тебя в карты, дуреха», – зло подумала Агния.

Хрипло гаркнула сирена в Южном порту. Два раза кукнула нагатинская кукушка, словно кукиш показала. Громыхнуло медное ведро грозы. Агния постаралась представить взрослое лицо давно умершей дочери, хотела поговорить с Валечкой, но увидела синеватое личико сердечницы с младенческим пушком. Ничего не осталось, кроме ужаса памяти. Агния плакала вся – вздрогнула переносица, набрякли веки, источая две струйки, зашмыгал покрасневший нос, уткнутый в мятый платок. Куда подашься? За поддержкой, за утешением?

Вчера она извлекла карпа из холодильника; он никак не хотел засыпать в начиненной электричеством белой утробе, мелко вздрагивал, посматривал на нее опупевшим глазом; Агния разозлилась, вышла на площадку и шмякнула карпа головой об стенку, из красной махровой жабры прыснула кровь, и она услышала безмолвный голос: что ты меня истязаешь, отрезала бы ножом башку, – выронила рыбину, подумала, что рехнулась, грохнула дверью и плакала, как сейчас. У пустого холодильника, а когда снова вышла, недобитка уже подобрали.

В Нагатино все занято, она ходила. Можно – где-нибудь совсем на окраине, но и там старички не потеснятся. «Была бы жива Ната, – она вспомнила свою энергичную подругу, – пристроила бы». Попробовать медсестрой… а куда девать тех, кто помоложе, нечего дорабатывать до погоста. Гори огнем! Краюха с маслом, терпкие дезодоранты, аккуратное неснашивающееся белье. У мусорных бочков все равно, кто ты – геолог или терапевт. «Ну уж ты хватила, – вытерла глаза Агния, – ведь кое-что есть, прикоплено по мелочам, и пенсия, которая – тьфу! – немного протянуть можно».

Несокрушимый животный дух был в листопаде, и виделось ей, не листья состояли при людях, а люди при них, много раз повернутые и отраженные в желтых зеркалах, призванные помнить и не отрекаться.

Агния накинула белую шаль с двумя большими дырками, лень было заделать, зашить, свернулась калачиком в кресле подле телевизора. Сейчас она посмотрит какое-нибудь ток-шоу.

В дверь громко позвонили. Разозленная Агния подбежала, крикнула:

Квартира не сдается!

В доме всегда догадывались, знали. А теперь пусть помалкивают, не подсылают.

Не сдается! – резко повторила она, не слушая ответа.

Я не по поводу квартиры, – мягко сказал мужской голос.

А зачем? – Агния приникла к глазку.

Я вам все объясню.

Неужели она кому-нибудь как врач понадобилась?

Агния приоткрыла дверь на цепочку, молодой мужчина изумил ее. От велюровых глаз, чисто вымытого лица исходила такая искренняя благожелательность, рубашка струила белизну; на нем был смокинг, строгий и одновременно великолепный галстук. Теплая волна подкатилась к горлу Агнии, пальцы задрожали, она увидела бриллиантовую ящерку в галстуке – нет, не может быть квартирным барыгой, даже разбогатевшим, он супер! – Агния сняла дверную цепочку.

Вы… вы риелтор? – глупо пролепетала она. – Но я… я не продаю квартиру.

Я не риелтор. Здравствуйте, Агния Николавна. – Неведомый гость плавно вошел в прихожую и поцеловал ей руку.

Забытое прикосновение мужских губ к ее пальцам залило красным вином крови дрябловатые щеки. «Что же это делается со мной? Так забалдеть? Это же стыдно. Стыдно, как забеременеть в пятьдесят».

Хочу вам представиться, – он протянул визитку. Тонкие черные буквы круглились на отливающей голубым карточке. ЧЕРКАСОВ ВАЛЕРИЙ ДМИТРИЕВИЧ. И ниже: Вице-президент Компании АЗОВНЕФТЬ, рябили телефоны и факс…

Садитесь, – Агния опустошенно указала на стул. – Ну, и зачем вы пожаловали? Чем, так сказать, могу быть вам полезна? – взвинченно спросила она.

И на нового русского не очень-то смахивает. Скорее из советско-интеллигентной семьи.

Вы успокойтесь, дорогая Агния Николавна, – он вкрадчиво сжал ей запястье, словно считал пульс. – Разговор у нас с вами долгий, не совсем обычный, конечно, разговор. Внизу ждет машина, я бы вас очень попросил…

А что, здесь нельзя поговорить? – вскинулась Агния.

Я вас очень прошу… – повторил вице-президент. – Пойдемте со мной. И ничего не бойтесь, – он улыбнулся краешком пухлого рта.

Агния, как загипнотизированная, накинула плащ, выключила свет в прихожей. «Завезет бог знает куда, на пустырь, и кокнет. Из-за квартиры. Подделывают не только визитки, но и паспорт. А может, хочет в машине поговорить?»

Откуда вы меня знаете? – глухо спросила она, когда они выходили из кирпичной пятиэтажки. Он бережно поддерживал ее под руку.

Я вам все скажу. В свое время.

Уже смеркалось, день катился к закату, но у подъезда они прошли сквозь живой строй. Казалось, старухи не вымирают, бессменно несут вахту, а если кто-то выбывал из ряда, ее место тут же занимала другая каменная тетка.

Вот это клиент! Принц заморский. Не то что разная пьянь, – гомонили им вслед. – Сущий дипломат.

Да разве такой на наш тараканник позарится?

Большой черный лимузин стоял со стороны улицы. Сверкнули дверцы. Охранник пересел на переднее сиденье к шоферу. Агнии страшно хотелось оказаться вместе с Черкасовым на заднем. Чувствуя его коленкой, она утонула в лиловом полумраке. Как она всегда мечтала о жутковатом полумраке такой машины.

«Неужто он хочет взять меня своим семейным доктором?» – нелепо подумалось, когда машина мягко тронулась с места. Это ее-то, средней руки врачишку, без новаций?

У вас все здоровы? – на всякий случай, глотая слюну, спросила Агния.

Бог миловал, – Черкасов усмехнулся, словно прочел нехитрые мысли.

Шикарный лимузин не стоял в пробках. Переехав через мост, поднаторевший водитель разом ввинтил «мерседес» в узкие улочки, покрутил там, а потом вывернул на просторную, уже не забитую Автозаводскую. Все это произошло очень быстро, Агния опомнилась, когда они притормозили у стеклянного куба магазина с широкой лестницей и нарядными манекенами в витринах. Двери распахнулись сами собой, и она, еще толком не понимая, зачем ее привезли сюда, ступила в стеклянное царство. Длинноногие красотки, с улыбками во весь рот, вились вокруг них. Самая воздушная, с летящими волосами, видно, хорошо знавшая Черкасова, предложила ему дымящийся кофе и журнал, а девичья эскадрилья застрекозила подле Агнии, подвела ее к зеркальным стойкам с великолепными вещами. Нарядами. Агния, которая одевалась в секонд-хенде, с трудом поняла: она должна что-то выбрать из этого богатства – для себя. Красота била под дых. Побродив немного и не зная, можно ли к этой красоте так, запросто, прикасаться, она всплеснула отяжелевшими руками, еле выдавила:

Давайте на ваше усмотрение.

В залитой светом примерочной она с омерзением стянула с себя свое барахло, сунула его в предусмотренно поставленный пакет, и тут рука нащупала другой хрустящий пакет – с тонким бельем. «Господи, как славно, что я не окончательно растолстела с блинов да с пирожков, – восхищалась Агния, утягиваясь в длинное иссиня-черное платье с густой вышивкой на полупрозрачных рукавах. – Какие молодчаги, как все подобрали», – думала она, влезая в очень легкие и удобные туфли на высоком каблуке, и тут же, не давая опомниться, будто по мановению волшебной палочки, в просторную кабину впорхнула еще одна – раскосая, похожая на японку, с двумя высокими пуфиками. На первый она усадила счастливую Агнию, а на другой кожаной табуреточке разложила разные кисточки, краски-мазюльки, и уже через десять минут рыхловатое, мучнистое лицо Агнии преобразилось до неузнаваемости – светлая помада скрыла, смикшировала крупные, выступающие зубы, искусно наложенные тени увеличили, сделали более яркими глаза, а тон с пудрой полускрыл морщины. И это еще не все. Рыженькая товарка «японочки» надела на нее изумительный русый паричок, в котором Агния стала похожа на французскую актрису, играющую возрастные роли. Невероятно! Немыслимо! Какой можно стать красивой всего за час, даже за полчаса, были бы только деньги. В руки ей, уже мало что соображающей, дали маленькую шелковую сумочку, с такой дивной, прямо натуральной розой, на плечи накинули струящуюся фиолетовую шаль. Не вспомни Агния о накрашенных ресницах – заплакала бы от негаданной радости прямо тут, среди множества зеркал. Теперь она готова была ехать куда угодно, хоть на пустырь, умирать.

Зачем и для чего это делается, чего хочет неожиданный благодетель, она видит его в первый раз, не родственница, никто ему, а так, ни за что, не бывает…– обрывки испуганных мыслей роились у нее в голове, как ночные насекомые на свету.

Черкасов встал из-за низкого столика, расплатился карточкой.

Теперь она соответствовала его смокингу.

Замечательно! – Он снова взял ее под руку. – Вам-то самой нравится?

У меня нет слов. Ради чего вы так стараетесь, Валерий Дмитриевич? – Агния не в силах была поднять на него глаза.

И снова их вертел водоворот освещенных улиц. Агния давно не вылезала из Нагатина, из узкой прорези своей жизни. Она не знала этого нового вечернего города с режущими слух названиями: стрип-бар, блин-хаус… Обжитого новыми, неведомыми ей людьми. Раньше такая иллюминация была только по праздникам. Даже показалось, что луна сорвалась с неба и присела на лакированный капот лимузина, как свадебная кукла у молодоженов. Но когда они остановились у продолговатого здания с танцующими, светящимися буквами «КАЗИНО», Агния испугалась, запротестовала.

Нет, нет, я никогда не играла. Да и денег у меня нет.

Ну что вы, какие могут быть страхи? Я поставлю за вас.

Зал с большим расчерченным столом кружился пред глазами. Водопад неизведанных ощущений размывал ее. Руки крупье летучими мышами вспархивали над склоненными головами. Агнии даже почудилось, что между пальцев у него перепонки. Черкасов вынул несколько стодолларовых бумажек. Вертелась малиновая юла. «Как фокусник! Кто он? Молодой Воланд?» – вспомнился давно прочитанный роман.

Черкасов уверенно сгреб фишки. В кассе перед Агнией легла пачка долларов. Она неуверенно пересчитала. Две тысячи. Целый капитал!

Поздравляю! – заулыбался Черкасов.

С чем? Выиграли-то вы.

Эти деньги, Агния Николавна, при любом раскладе останутся в вашей собственности. – Он увидел ее замешательство. – Да они ваши! Берите. Такое дело полагается отметить! – Лукаво сверкнули его острые зрачки.

Я готова! – обрадовалась Агния, достала зеленую пачку. Наконец-то она расплатится.

Спрячьте деньги. – Валерий прикрыл ладонью сумочку. – Я вас приглашаю.

В ночном клубе, как и в магазине, в казино, Черкасова тоже знали. Агнию не покидало ощущение, что она смотрит на заезжих циркачей. И в кабинку их провели под стать театральной ложе, куда отдаленным прибоем доносилась музыка. А за перегородкой одиноко томился черкасовский охранник.

На маленьком круглом столе горели свечи.

Это лангуст, – Валерий показал холеной белой рукой на хрустальное блюдо с распятым крабом. Агния рассеянно кивнула и выгнула шею в прибой голосов, где на помосте златогривый стриптизер уже скинул сверкающую рубашку. Да, ей было интересно, когда и что он еще снимет, так она пыталась скрыть, подавить разогретую вином, неприличную тягу к Черкасову, эту ворвань несбыточного женского желанья. Наконец, она повернулась к нему – еще обидится, ведь не смотреть же на полуголого мужика он привел ее сюда. А Черкасов, не беспокоя официанта, подливал из красивых бутылок, клал на хлеб красную гвоздику икры, открывал щипчиками розоватые створки, посылая ей в рот сбрызнутые лимоном устрицы.

Все это растворялось во времени, казалось бесконечным. Хлопнув для храбрости виски, запив божоле, Агния набрала в легкие воздух и спросила:

Ну так что привело вас ко мне? Чего вы хотите, Валерий Дмитриевич?

Улыбчивое лицо с безупречной кожей стало непроницаемым, серьезным, Агния с тревогой заметила перемену.

Вы же понимаете, у меня ничего нет. Тут я вам ничем…

Агния Николавна, вы можете заработать большие деньги, очень большие, речь идет о нашем партнерстве.

Партнерстве? – изумилась она. – Я вся внимание. Я вас слушаю.

Извольте. – Черкасов слегка кивнул, как джентльмен, уступающий желанию дамы, но в поблескивающих темных глазах Агния увидела не что иное, как испуг, да, его обаятельная уверенность разом куда-то подевалась.

Несколько дней назад, точнее, пять дней, – он замялся, в общем… это не была всецело моя инициатива, надо мной есть и поумнее головы, состоялся соответствующий разговор… и я подумал, а чем черт не шутит, поддержка у меня есть, через два года выборы в Госдуму, почему я не могу стать депутатом от каких-нибудь Нижних Батогов? Залог полагающийся я внести могу, а остальное дело техники и тех же денег.

Агния напряженно слушала, совершенно не понимая, куда клонит Черкасов.

Подумать-то я подумал, но все же такой резкий поворот жизни, можно сказать, судьбы. А тут мой старый приятель сказал: сколько еще будешь мучиться, сомневаться? Что у него есть мощный экстрасенс, берет дорого, но стольким помог, людей пропавших разыскивает, детей прикосновением лечит и все такое. И я к ней направился.

Да? А как выглядел ваш экстрасенс? – оторопела Агния.

Сразу скажу, дама эта меня поразила. В комнате она сидела в какой-то странной шляпе, пол-лица под вуалью. Спросил я ее о будущем депутатстве – есть ли шансы пройти? Она глянула своими ледяными глазами и говорит: «О каких выборах вы грезите, молодой человек? Через два года, в сентябре 2003-го, когда вам исполнится 33, вас убьют, сделают вас. Что вы так смотрите на мою шляпу? Ваша смерть будет в точно такой же шляпке, охнуть не успеете».

Да она шарлатанка, очень смахивает, почему вы верите? – Агния едва усидела на стуле.

Э, бросьте. Я же к ней с каким вопросом пришел, а она мне что выдала? Таким от нее холодом, склепом веяло, мы мальчишками лазили, я знаю.

И как вы реагировали?

Как, как – постарался не показать, что выпал в осадок, хотя у меня до сих пор мурашки по коже.

Черкасов затянулся пахучей сигарой.

Спросил, нельзя ли это как-то отсрочить, у меня процветающий бизнес, потом… двое маленьких детей.

Действительно… – поддакнула захмелевшая Агния.

В ответ мне было сказано, что можно не только отсрочить, но и отменить, я понял, если Агния Николаевна Кулигина, согласится умереть вместо меня по истечении двух лет и это будет скреплено договором. Да, да, не удивляйтесь, именно так мне было заявлено. Фамилия у вас достаточно редкая, разыскать было нетрудно.

Но Агния уже не слушала его. Ее трясло негодование.

Это чушь какая-то! Полная ерунда! – чуть ли не кричала, разбив тарелку с очередным деликатесом. – Знаете, мне хочется плюнуть вашей экстрасенше в лицо. Откуда она знает про меня? Мою фамилию.

Они же общаются с тонкими мирами, а там такая картотека на всех…

Где это – там? – плакала Агния. Ей как человеку атеистическому всякая мистика была чужда и противна. – Почему я должна умирать за вас? – Неужели так дико должен был кончиться несказанный, несравненный вечер, и теперь над ней измываются, бьют мордой об стол, не оставляя даже горстки иллюзий. Да, ее нарастающее обожание было смешно, заметно, но зачем же так? Агнии все еще казалось, что это какая-то нелепая, гадкая шутка.

Вы успокойтесь, успокойтесь, Агния Николавна, – нежно приговаривал Черкасов. За переполнявшими ее слезами она почувствовала, как он гладит ей руку.

Меня не удивляет ваше возмущение, но поймите. Поймите, если вы согласитесь, вы проживете два года, ни в чем не зная отказа, как богатые люди. Любые поездки, круизы, что захотите, – ласково увещевал он. – Да что я говорю, слова – это слова. Завтра я вам предъявлю ваш банковский счет, покажу квартиру на Воробьевых горах…

Скажите, в тот вечер вы пропустили рюмку-другую?

Совсем немного.

И он не походил на алкоголика.

Вы колетесь? Кокаин? Наблюдались у психиатра? – стыдясь, что разнюнилась, выспрашивала Агния.

Ну что вы, – Черкасов не обиделся, но отодвинул от нее бокал. – Как вы себе представляете, даже если бы я слегка этим баловался, я мог бы возглавлять такую большую компанию?

Агния вспомнила отдающую серебром визитную карточку. Правда, и власть предержащие всегда имели букет тайных пороков, иначе чем объяснить нашу общественную шизофрению?

А так, сами подумайте, Агния Николавна, – уже спокойно уговаривал ее Валерий, – ну доживете вы до семидесяти лет. Но какое это будет качество жизни? У вас стенокардия…

Что вы знаете о моей стенокардии? Я могу с ней дотянуть до восьмидесяти, я вам как врач говорю.

Ее оборона уже давала сбой.

Она налила себе виски в чистый бокал, пила и пила мелкими глотками жаркую жидкость, которую сделал Джон, вылупившийся из пшеничного зерна.

Стены с растрескавшимися обоями, не ее теперешние бзики, перманентное помрачение бабы, даже год не побывшей замужем, а Паркинсон вкупе с Альмгейцером, корыто мусорного бачка или дом престарелых, куда теперь принимают за квартиру и делают все – от сквозняков до отказа в уколе, чтоб ускорить конец…

Что я могу вам сказать? Вы меня так оглоушили.

Я и не требую немедленного ответа. Я буду у вас завтра в два часа, поедем смотреть вашу новую квартиру.

Хорошо. – Распухшие от обильной выпивки ноги еле держали Агнию. А Валерий был свежий, кум королю. Охранник молчаливой тенью следовал за ними.

Хотелось бы посмотреть на вашу экстрасеншу.

Вы же понимаете, что это невозможно. Выспитесь хорошенько, – посоветовал Черкасов, прощаясь у нагатинского дома с черными провалами потухших окон.

Спать? Разве она могла. Когда, проворочавшись пару часов, Агния встала, звезды некрасиво и низко желтели, как объедки на посуде. Платье вороным крылом обвило спинку стула. Умирать не хотелось ни через два года, ни завтра. Никогда. Пусть она будет шкрябать стиральным мылом свою ноздреватую кожу, лишь бы жить. Продаст квартиру, купит комнатку с приплатой, только что купит – чулан? Рука в полумраке нащупала шелкового зверька – сумочку. Деньги из казино были на месте, две штуки баксов. Их-то он не отберет, ведь верно? Ей надолго хватит.

Первый утренний луч, как бойцовский петух в загончике, гордо просунул красную шпору в предрассветный сумрак.

Да риелтор он, косящий под вице-президента. Ее квартира ему нужна, эта, в Нагатино. Остальное – турусы на колесах, лажа. Надо же, сенша сказала! Как поет Алла Пугачева: «Пришла и говорю…» Агния взяла серебристую визитку, напялила очки и набрала телефон в верхней строчке, офиса.

Компания «Азовнефть» слушает, – раздался высокий женский голосок. Не охранника. Агния осторожно положила трубку. Что ж, они в такую рань уже работают, можно сказать, круглосуточно?

В закрытое окно непонятно как ворвалась крупная оса, медовая, с черными полосками, приветом из июля. Крылатый тигр пожужжал, пометался и вылетел, нашел лазейку в кухне.

Съезжу-ка я к Валечке, на могилу, вздохнула она, облачаясь в брюки и старую ветровку. Потом долго тряслась в трамвае на Даниловское кладбище. Бабьего лета как бы не существовало, тополя стегали трамвайные стекла мутной листвой. От кирпичных кладбищенских ворот Агния шагала по асфальту в полном безлюдье, машинально толкая разношенной кроссовкой влажный голыш. Вот и Валечка – в разросшемся чертополохе, скрывшем облупленный камень. Сирень давно отцвела и теперь кажется жилистой черной каргой. Господи, всю жизнь ее сгибал и давил труд, ну пусть не лечила – в наших поликлиниках вообще не лечат, но никому не отказывала, роздыху не знала на приемах и на вызовах; стала сдавалой, квартирной хозяйкой, ютилась в казенной десятиметровке, как из милости, и что же – нет у нее денег поставить Валечке новый памятник, растранжирила. Говорят, то, чем торгуют на рынках, никакая не мраморная крошка – пластмасса никудышная, а здесь столько сдерут за гранит, и каменную скамейку, и цветничок. Агния окинула взглядом соседнюю богатую могилу, внушительный камень соседа по кладбищенской коммуналке. И была у него могила, как у Самсона Далила. Понуро она стояла у покосившейся оградки, сапожник без сапог, терапевт, не спасший своего детеныша, сердечницу. «Скажи, Валечка, может, согласиться, потрафить этому Черкасову, коли не врет, и тогда мы скоро встретимся»… но потускневший медальон с детским личиком молчал, казалось, вот-вот он лопнет, как воздушный шарик, который Агния упустила в детстве.

Выходит, бравый капитан Кулигин приехал с Финской ради того, чтобы сделать Агнию. С ее матерью он не был зарегистрирован, но, понятно, расписался бы, если б не угодил на большую войну, откуда уже не вернулся. Агния считала, что назвали ее наперекор предвоенным аббревиатурам: Владлен, Полюция – политическая революция; что означает имя Агния, она не знала. В школе дразнили ангиной, а в лукавом студенчестве Агни-ёгой, для краткости Ягой. Интересно, что же останется от нашего времени, какое шикарное имечко? Наверное, Экстрадиция.

В комнате, пропахшей меховыми воротниками, среди серых ватных манекенов и таких же хмурых чучел, редких сожителей матери, зиждилось под стук швейной машинки, набухало одиночеством ее детство. Обрастало невнятицей жизни. Какая она была, мать? Пелена времени уже укрыла, растворила бледное лицо с тонкими обиженными губами.

Погибший в Германии отец, которого она не помнила; послевоенная Москва со снегом по колено, с неуклюжими автобусами, похожими на керосинки, клейкая мякоть весенней листвы, чужие голуби, стартующие из ближних дворов. Однажды Агния подсмотрела за бабушкой: в пронафталининной комнатухе зачем-то размораживалась печенка, колыхалось в мисочке темное желе, и перед сном старуха отрезала кусочек малиновой медузы и так, сырую, ела втихаря. Как-то заметила Агнию, приложила исколотый палец к губам: «Это мне надо, это жизнь продлевает»…

Агния хорошо успевала, сначала училась в женской школе; мать и бабушка, шившие тяжелые пальто на заказ, боявшиеся фининспектора, старались приодеть, платье и школьный фартук отличались индпошивом, фасоном… Другие девочки куда хуже ходили. Невдомек тогда было Агнии, что бедные девочки пойдут в торговлю, встанут за прилавок, не жалея пухнущих вен, наберут на богатую и больную старость. Устроятся в кафе, полюбят золотишко и шубки, скопят на богатую и больную старость. Вы когда-нибудь видели незамужнюю буфетчицу или официантку? А если встречали разведенную – то уже без пяти минут замужем.

Аню учить надо! – этот боевой клич сотрясал стены в желтеньких цветочках, не вторгаясь в сон ее души, не делая мать ближе, роднее. В первый раз Агния провалилась в медицинский, блата никакого не было, но не отступилась, отбарабанила год санитаркой, и ее приняли.

Мать сшила Агнии широкую цыганскую юбку, красивую, как Кармен, этой юбкой, несмотря на холодную осень, она шелестела вечерами «на картошке», в коровнике, наскоро переделанном под жилье студентов. Обычно они лежали вповалку на волглых матрасах, как бойцы после боя, некоторые косили под простуду, отлеживались, иные ворочались в жару, надсадно кашляли от нескончаемых дождей на колхозных полях. В двенадцать часов, в полночь, из крестьянских ходиков вылезала толстая матерчатая мышь и говорила: «Ку-ку». Одного такого, честно заболевшего, в дневном безлюдье, и накрыла большим шелковым сачком цыганская юбка Агнии. Он был блестящий аспирант, теперь уже давно член-корр, придумал, как срезать бородавки лазером. Там-то, «на картошке», все и приключилось. Когда уже в Москве она сказала аспиранту о последствиях жаркого секса на холодном полу, ее первого секса, тот удивленно развел руками.

Ну и угораздило тебя! Ты же медичка, сделай что-нибудь.

Поговорив с матерью, Агния делать ничего не стала, и появилась Валечка, похожая на прозрачный засушенный цветок. Агния взяла академический, порой ей казалось, огромная белесая моль вьется над Валиной кроваткой, сбежавшая из марлевых кулей, где томился обватининный драповый крой. Операция обещала процентов двадцать успеха, делать ее можно было только в три года, а Валя ушла по веревочной небесной лестнице, не прожив и половины отпущенного срока. Аспирант ни разу не видел свою больную дочь, не ведал, что Вали уже нет среди людей.

Агния вернулась в учебное стойло, надела хрустящий белый халат, ломкий, как сосульки, которыми она набивала рот девчонкой… Раннее апрельское утро, примус детства раздувает небесную синеву; она идет пустынным коридором в поликлинике, уборщица, кряхтя, трясет тряпкой. У кабинетов, на пыльных стульях высаживаются люди, занимают места на унылый спектакль, толкаются в регистратуру.

А говорят – жизнь, жизнь… Скоро она поняла: женщина в белом халате – это тебе не обычная женщина, и дело не в том, что он скрывает недостатки фигуры. Женщина в белом халате может многое: достать редкое лекарство, сделать больничный, списав чей-то прогул, в ответ получая по советской справедливости не только благодарность, но и подобие любви. Для храбрости она выпивала, как дамы в девятнадцатом веке нарочито бухались в обморок, пока мужские руки, словно по клавишам, бежали по костяшкам корсета. На вызовах… в непроветренных комнатах, когда жены на работе, на простынях, смятых другими. Сладкие шоколадные коробки и крепкий портвейн. Ягоды из чужого компота. Постепенно Агния привыкла, что и чужого-то особенно нет. Правда, почти не находилось желающих встречаться в ее неслужебное время. Изредка приглашали в театр, но сидели с пустым лицом, сразу видно, это награда за врачебное внимание, надежда на будущие таблетки и справки. Зато не было семейного занудства, стирки мужского белья, подлых измен, одни только пустые вечера, чистые. Зимой – от ничейного снега, а летом – от народившейся листвы.

А ведь бабушка, – вдруг кольнуло Агнию, она сидела на чужой скамейке, расставив ноги грубым углом, – когда еще жили все вместе, а Нагатино было рабочей слободой подле знаменитых Котлов, в их квартирке, на этой меховой грядке, крепко унавоженной бытом, бабушка говорила, что смерть дважды приходила за ней, да не взяла. И когда лежала уже в агонии, с сомкнутыми пергаментными веками, в конце отворила глаза, словно увидела кого поверх дочери и внучки, и без испуга отошла. Получается, есть кто-то полуматериальный, в бекеше или там… в шляпке, кто существует и караулит. А какой была последняя минута ее отца, его она не могла помнить, пехотного капитана, нет, тогда уже майора, убитого в конце войны шальной пулей? Может, в это краткое мгновение за ним явилась смерть, переодетая вестовым?

Да сколько она видела смертей, случайных и закономерных, работая в поликлинике! Порой приезжала поздно, даже слишком, когда некрасиво отвисала челюсть и не расцепишь скрюченные пальцы. Она бы ушла из этого мрака, не побоялась расстаться с профессией, которую никогда не жаловала, если б не коллега, Игорь Иванович. С нелюбимой женой и двумя детьми, в общем, с полным набором. Игорь – старше ее, белокурый богатырь с пудовыми ручищами, с усталым взглядом за толстыми линзами. Агния, еще без очков, с зелеными омутками глаз, покрасила тогда волосы в цвет ягоды шиповника.

Они стали встречаться в нагатинской квартире, где Агния жила уже одна, и быстро бы у них все кончилось, если б Игорь не стал единственным, кто принес ей женскую радость, надрывающую тело, уносящую в заоблачные выси. Эквивалент любви. И не надо выпивать, Игорь сам был как крепкий самогон, медовуха из кованой бочки. С небольшими остановками их роман продолжался больше двенадцати лет. Агния уже стала сам-треть в его семье с нелюбимой женой, знала, какой мебелишкой они разжились с премии, где собираются проводить отпуск. В перерывах между грубыми ласками здоровяка он все рассказывал и рассказывал, вываливая на Агнию поток унылой информации. И ведь ни разу не взорвалась, не треснула его чем попало за этот вкрадчивый разговор.

Сегодня он ходит дружинником, на полу валяется повязка, может остаться до утра. Две ночные бабочки влетели, вьются над лампой, отталкиваются блеклыми крыльями. Бабочки никогда не совокупляются в доме, не люди. Агния гасит свет, темнота возбуждает Игоря. Ей трудно и беспокойно спать с его телом на узком диване, а спозаранок – опять в поликлинику, в аэростат, плывущий в московском смоге, в прутяную клетку – загонять каждую свою живую клетку. «Ты от нее уйдешь?» Он глубоко затягивается сигаретой. «Но когда дети подрастут?.. говоришь, не любишь?» – тоскливо вопрошала Агния. «Уйду, уйду», – бормотал Игорь, выносил пепельницу.

Но время шло, дети уже окончили школу. С Игорем у нее был выбор не между больничкой, в которой оба трудились, и остальной жизнью, а между преданностью, ни за что не взыскующей, и обидой, не прощающей ничего. Но без темных лучей, без затмения нет и самого солнца. Затмение затянулось, и однажды они спохватились, сообразили, как неприлично долго тянутся их отношения, давно изжившие себя, – и разбежались мирно. Он, слишком байбак для новой интриги, – на повышение, она же, упустившая все женские сроки, – в подступающую старость, в дом отдыха, к директору-картежнику, куда ее устроила участливая Ната. Тоже терапевт.

Агния вспомнила, как лет через пять она встретила Игоря уже с внуками, их было всего двое, а ей казалось, внуки лезут из подмышек, из пакетов; вырастут, дай им срок, а они с Игорем ничего не сказали, только посмотрели друг на друга затуманенно; как она вернулась домой – из вазы слепо ткнулся в глаз георгин, даренный кем-то из больных.

Ничегошеньки от нее не зависит, хочет она или не хочет, заартачится, выдавят, распластают, уберут бесплатно, раз предупредила Черкасова, накаркала смерть. А кому нажалуется, скажут, рехнулась старая, у нас после шестидесяти вообще за человека не считают, даже вскрытия не делают. Отмажутся.

Внезапно закололо в груди. Валя молчала из своего травяного покоя, наверно, потому, что не успела научиться человеческим словам.

Не хочешь ты со мной разговаривать, – прошептала бледными губами Агния. Небесная кровинка дождя упала на ее разномастные крашеные волосы. Лето, как заспиртованная змея, смотрело сквозь стекло облаков. Два дерева-клена отбрасывали две тени: один, разросшийся, не тронутый ураганом, прогремевшим несколько лет назад, ронял зубчатую пагоду, у второго – криво вытянувшегося на месте обрубка – и тень была миражом.

А может, он еще и не приедет, страдала Агния, снова трясясь в трамвае. Может, так они шутят, вице-президенты. Знаем мы их собачьи шутки, а пачка баксов – это же аванс, оформленный под выигрыш в казино. У таких всегда есть запасные варианты, те, кто умирает вместо них. Шоферы, бездарно гибнущие при разборках, юная лимита – рыженькие сержанты милиции. Пускай подождет, в лимузине сидеть один черт, в булочную зайду, решила Агния, сползая с трамвайной ступеньки. Но пошел дождь, и она повернула к дому.

Со стороны улицы – стоял вчерашний, лакированный. Охранник с открытым зонтом распахнул дверцу. Из мокрых ушей домов лилась вода. Черкасов в куртке тонкой кожи, надушенный крепким мужским парфюмом, галантно поцеловал ей руку. «Не буду соглашаться, откажу ему, откажу, и все», – твердила про себя Агния, как привередливая невеста. Она вяло показала рукой на подъезд.

Я думаю, Агния Николавна, зачем нам тянуть время, поедем смотреть вашу квартиру?

Не знаю, что вам сказать, я ничего не решила. – И совсем тихо добавила: – Кому же хочется умирать?

Агния мялась в коротковатых брюках и старых кроссовках, как женщина, пришедшая наниматься на домашнюю работу.

Ну вот увидите квартиру, остальное увидите и решите. – Черкасов с охранником усаживали ее в машину. Импозантный Валерий Дмитриевич уже не будоражил, не было того стыдного, жаркого, чего она испугалась в себе, темные стекла скрывали пронзительные велюровые глаза.

«Мерседес» мягко шуршал по набережной. Отсюда, в маренговой сетке дождя, Москва-река показалась Агнии Финским заливом, потому что никакого другого она не видела. Перекатывалось темное олово воды. Справа, на холмах, небоскребы новых русских вытянули жирафьи шеи, заслоняя рослые, обжившиеся тут деревья. К одному такому, распиравшему свежий асфальт строительной площадки, лихо подкатил лимузин. За массивной дверью уже сидела консьержка в очках, в аккуратной блузке, чем-то похожая на провизора. Она слишком преданно улыбнулась Черкасову. Везде у него свои люди, все-то ему улыбаются. «Каждому здесь кобелю на шею я отдам свой лучший галстук».

Они вошли в зеркальный лифт. У добротной металлической двери в анфиладе девятого этажа Черкасов подмигнул ей и повернул внушительный породистый ключ; на бронзовом лице центуриона, охранника, не дрогнул ни один мускул. Большой холл перетекал в еще более просторную, метров в пятнадцать, полукруглую кухню, обставленную вишневой стенкой. Агния замерла на пороге.

Это… все мне?

А то кому же? – Черкасов улыбнулся мелкими зубами, вчера, очарованная, она их не приметила.

Очумело окинув холодильник «Стинол», посудомоечную машину, Агния приникла к высокому духовому шкафу, он-то и сразил ее окончательно. Прощай, жопастая, грудастая, вонючая жизнь с подгоревшими сковородками и едкими порошками, с оттиранием жира на треснувшем кафеле. Но это еще было далеко не все. Отороченная деревом арка вела из кухни в комнату, являя великолепие перламутровой кровати за воздушными шторами и волнистые стены цвета нежного морского прибоя, непонятно как выполненные, потому что обоев таких не бывает!

Это не квартира, это сущий рай, – запинаясь, произнесла Агния.

Смотрите дальше, – командовал Черкасов, ведя ее, дрожащую, в сладком стрессе, в опаловый, под слоновую кость, евротуалет с широкой низкой ванной. Гипноз продолжался. Он включил клавишу на золотистой вазе унитаза, из его керамической утробы раздалось птичье щебетание. На таком постаменте можно впасть в забытье, легко отлететь с последней соловьиной трелью. Агния неловко топталась на узорчатом полу, стыдясь мятых брюк и несвежих носков.

Пойдемте, – Валерий Дмитриевич взял ее под локоть.

Вам и выписываться не надо из Нагатина, эта квартира просто ваша собственность.

В комнате, на низком ореховом столике, он выложил перед Агнией ордер, приватизацию.

Довольны?

Агния словно лишилась речи.

Тогда Черкасов открыл маленький бар-холодильник, вытащил ледяное пиво, бокалы дорогого стекла. Включил музыкальный центр. Что-то классическое, кажется, Баха. Отпустил охранника. От пива под музыку Баха у Агнии захолодело горло. И тут Валерий открыл свой главный козырь – обычную такую светло-синюю тоненькую книжечку из банка. «Кулигина Агния Николаевна…» – прочла она первую страничку, перевернула и подпрыгнула на стуле, глазам своим глупым не веря: ее валютный вклад составлял 50 000 долларов.

Я согласна! Умереть за вас! – чуть ли не вскричала, боясь, что это наваждение, недоразумение какое-то, что Черкасов может передумать. Так вот в какую невероятную сумму он оценил ее никчемную, одинокую жизнь. Пусть хоть два года… или свою. Нет, свою он ценит, конечно, дороже.

Над их головами тихо рокотал Бах.

Черкасов прочитал ее мысли.

Вы потрясены? Это у нас человеческая жизнь ни во что не ставится, не ценится. Жизнь – копейка, судьба даже не индейка, а ножка Буша. – Ухмыльнулся. – Я вам обещал, и вы все получили. Достойное существование. Признайтесь, не ожидали. Эта квартира, такая сумма.

Да, да, – вторила Агния. Ее сомнения, очень большие сомнения наконец-то развеялись. Немыслимая сумма вдвое превышала стоимость нагатинского жилья. Слегка опомнившись, Агния все же настояла, чтобы до заключения страшного договора Черкасов поездил с ней. Он посетовал на дефицит времени, но согласился. И они, вместе с охранником, ждавшим на площадке, снова сели в мягкий лимузин.

Агния побывала у нотариуса, выбранного наугад, в банке, у юриста. Со всеми переговорила. Удостоверилась. Являлось очевидным, квартиру для нее Валерий выкупил в новострое и передал ей в собственность. Она боялась, что Черкасов обидится ее недоверием, но он был человек деловой. В эйфории она уже не стеснялась выцветшей ветровки. Разомлев от предложенного шампанского, не помнила, кажется, уже в своей новой квартире, под вечер, передала Валерию ключи от Нагатина, а он их и не просил. Отдала как бы извиняясь за хлопоты, в благодарность.

И вот они снова остались вдвоем. Струился розовый боковой свет. Перед Агнией на ореховый стол лег плотный лист бумаги. Валерий протянул ей паркер. Он сидел перед ней, сцепив замком тонкие белые пальцы.

Пишите, – сказал буднично, и только ранняя склеротическая жилка дернулась на шее. – Вот здесь в середине страницы – ДОГОВОР, – диктовал заготовленное. – Я, Кулигина Агния Николаевна, находясь в полном рассудке и трезвой памяти, согласна совершенно добровольно, без всякого принуждения с чьей-либо стороны, по истечении двух лет поступить в распоряжение Смерти, то есть умереть вместо Черкасова Валерия Дмитриевича… о своем решении обязуюсь никого не ставить в известность… – у Агнии засучили пальцы, с паркера свалилась клякса на белоснежный лист. – Ну вот, теперь переписывать придется!

А вы не сатанист? Не в секте? – испугалась Агния.

Какой я сатанист! – раздраженно говорил Черкасов. – Согласитесь, дорого бы мне встало такое членство. – Хмыкнул. – Насколько я знаю, сатанисты своим жертвам ничего не платят, даром мочат. А я хотел… – он осекся, – чтоб у нас с вами все было по-хорошему. По обоюдному согласию. Так ведь?

Да. Но как-то это несерьезно, – искала Агния последнюю зацепку. Ведь принятый, сухой язык договора вступал в явное противоречие с его невероятным содержанием.

А как серьезно? Может, научите? Я что, каждый день составляю такие контракты, о намерениях? Все мозги сломал!

Агнии понравилась его растерянность, даже стало жалко Черкасова. Он взял ручку и, начитывая вслух, ровным деловым почерком продолжал писать под кляксой:

Я, Черкасов Валерий Дмитриевич, обязуюсь предоставить во владение Кулигиной А.Н. однокомнатную квартиру класса люкс на Воробьевых горах, открыть на ее имя валютный счет в сумме 50 000 долларов США, обеспечить во время действия договора в случае необходимости лекарствами последних разработок, лечением в престижных клиниках за рубежом, а также оплату ритуа… – Черкасов замялся, – иных обязательных расходов. Договор… составленный в одном экземпляре, пролонгации не подлежит, вступает в силу со дня подписания.

Почему в одном? – всполошилась было Агния.

А что как вопреки обязательству вы кому-нибудь покажете договор? Ну и выглядел бы я! Женщины есть женщины.

У Агнии дрожала рука, когда она ставила подпись, отсекая от себя свою прошлую жизнь.

Если бы я не подписала … отказалась от квартиры, от всего, что бы вы сделали?

Не знаю, – Валерий пожал плечами, – придумал бы что-нибудь. – Жестко взглянул.

Вот ведь, – Агния отодвинула чашку с пахучим кофе, – оказывается, все исходит не от Адама.

Не понял.

А то, что из моего ребра вы получаете новенькую, беспечальную жизнь. Из ребра Евы.

Странные вещи вы говорите, Агния Николавна. – Черкасов наморщил маленький лоб. – Может, как медик… но знаете, мне такая хирургия не по душе, – пытался пошутить. – Оставайтесь, обживайтесь, я припозднился, – он взглянул на плоские часы. – Белье, одеяло найдете, холодильник загружен. Вещи ваши мы перевезем, не беспокойтесь.

Что перевозить-то, продавленные кресла?

Она растерянно проводила его до двери, щелкнула хитрым замком. Решилась посетить евротуалет. Сколько она прикупит разных лосьонов, кремов для этих полочек, подумала. Для лица, для рук и для ног. Вспомнила анекдот про Чапаева и яичный шампунь. А в белый шифоньерчик – махровый набор. Как потолковее потратить, получше распорядиться небывалыми, несусветными деньгами, доставшимися ей? Размышляла, ходила, оглядывала апартаменты с нежно-морскими стенами. Прямо спальня куртизанки из французских романов! – прочувствовала Агния. Старенькая Галатея, разжившаяся на деньжата нового русского Пигмалиона. Но Галатея что? Статуя. То-то и оно. Вспомнила грязные, побитые гипсы вокруг дома отдыха, где трудилась врачом. Вздохнула. По незнанию, по своей еще малой причастности к шикарному быту, включила кондиционер и открыла балконную дверь – пусть воздух идет. Отсюда, из красной кирпичной ниши, сражал небесной красотой будто чужой, совершенно другой город. Но не серебряным трепетом, свежестью реки, новодевичьими куполами восхищена была Агния, а совсем близкой стекляшкой метростанции. Неподалеку грохнул выстрел. Агния вздрогнула. Неужели бывают разборки – среди этого благолепия? Ведь с глушителем – вспомнилась лабуда сериалов, не слышно. Или из пугача кто-то шарахнул? Хлопнул одинокий выстрел самоубийцы? Агния постояла еще в красной нише. Балконного воздуха ей было мало, подумала, надо пройтись. В метро можно и так, в чем она сейчас. Нарядов она пока накупать не будет, тут у Агнии замаячили особые планы, приобретет самое необходимое, так, несколько вещей, чтоб можно было выползти в эту новую жизнь.

Вот они стоят в полубезлюдье «Воробьевых Гор», недавно открытой станции, такие же, как она, может, немного получше видом. С тяжелыми сумками, ждут поезда. Ведь они, несколько молодых, принаряженных не в счет – только сильнее оттеняют команду загнанных трудяг, все они живут и умирают для таких, как Черкасов, ничего не получая взамен. Дедка за репку, Чук за Гека. А она перехитрила судьбу? Нищей стариковской свободе у телевизора предпочла чудовищный контракт, два года неведомой богатой жизни, безотказной. Может, потому что смолоду была маргиналкой, полуинтеллигенцией, и не подозревала об этом, думала-то о себе хорошо, как и весь ее круг, приятели с высшим образованием. С их анекдотами на кухнях, гитарами, посиделками в день получки, пьяными пересыпами, фигой, тянущейся из кармана навстречу стареющей власти. Маргиналами и были.

Агния довольно быстро, ведь не надо было ездить, прицениваться, где подешевле, привезла в новую квартиру маленькую аккуратную стенку натурального дерева, с горкой для сервиза, нарядный угловой диван и кое-что еще по мелочам. В фирменном магазине ознакомилась с ассортиментом мобильников. Первый был простой и дешевый, как поцелуй солдата. Во второй, подороже, вмонтирован плеер, можно слушать любую музыку не отходя от кассы. А третий – супер… с ним можно сидеть в сауне, плавать в бассейне, использовать как маленькую дрель. Она выбрала – неброский ценой, где-то посредине, с красивой подсветкой и крышечкой.

Черкасову она пока не звонила, потому что не звонил он. И это добавляло горечи в марципан ее жизни. Неужели и вправду случайными партнерами сварганили неслыханную сделку и разбежались кто куда?