В коридоре шумит океан

В коридоре шумит океан

Стихотворения

ВИНОГРАД

 

вот мы стоим на каменном мосту

солёной виноградиной во рту

куда ни глядь чернильная водица

 

на волосах краситель а в ногах

мешается мускатное и страх

и некому с дежурства возвратиться

 

здесь столько места столько ерунды

мы можем заговаривать цветы

касаться тела обнимать заборчик

 

язык прохладен разум пустоват

и кажется приносит виноград

спокойный древнегреческий уборщик

 

здесь можно бывших жён упоминать

считать веснушки кожу омывать

и можно над водой играть в гляделки

 

а если кто-то в воду упадёт

то ничего то смерть его найдёт

она идёт она уже несёт

домашнее печенье на тарелке

 

 

МОРСКАЯ ФИГУРА

 

Сонечка вышла за Колю-слесаря.

Хоть и еврей, говорит – болгарин.

А у Натальи Фалесовны –

сына арестовали.

 

Чего арестовывать, воет Наталья.

Он коммунист, у него медали.

 

Жили как жили, в общем-то не игристо.

Сняли колечко – купили риса.

 

Никакой он, граждане, не кулак.

За что его – так?

Граждане молча слушают.

Врёт она всё, заслуживает.

Маслят Наталью оливками глаз.

Море волнуется.

Раз.

 

 

***

 

Ни радости ни праздности ни странствий

черешня баклажаны кабачки

усни мой сон

усни моё пространство

хлопок неприкасаемой руки

 

бредёт на штурм цветочная пехота

русалки потеряли чешую

кого мне ждать

и жду ли я кого-то

когда рассказы водит кот-баюн

 

когда легко в зеркальном полумире

перебирать по косточкам гранат

всё говорит что я усну в квартире

но где проснусь – под яблоней иль над

 

но где проснусь – в гостиной в ручейке ли

в тяжёлом позолоченном венке

как вязко спать ворочаюсь в пастели

в кармине в саже в сепии в тоске

 

 

АЛЕКСАНДРУ МОЦАРУ

 

Ленор обещала вернуться.

Любовь обещала вернуться.

Кассир обещала вернуться.

Но не возвращался никто.

Теперь я оранжевый клоун.

Спокойный оранжевый клоун.

Без Бима, без Бома, без грима,

без паспорта и без души.

Рисую молочные губы.

Рисую багряные реки.

Ни бабочек, ни многоножек,

ни даже улиток стальных.

А что ещё делать живому?

Который ни сраму не имет.

Который ни больше не будет.

Которому некуда жить.

 

 

ВОЗДУХ

 

Одуванчик зрит чудесное:

нос шершавого щенка.

Поперхнусь, вернусь, исчезну ли,

неизвестно лишь пока.

 

Над прудами ветер бесится.

Видел утку? фью да фьить!

Одуванчик просит: «Месяц, а?

Дал бы небо поносить?

 

Или облако?! Я маленький.

Как ничтожному прожить.

Ни крыльца, ни умывальника –

не до жиру через «жи».

 

Месяц пьёт и пьёт без просыха,

не ответит малышне.

Одуванчик равен воздуху,

раме, маме, Миле, мне.

 

 

***

 

Ущерб для тела душу холодит.

Тепло воркует страх, мастеровит,

хотя куда взлетать ему, лишенцу.

Чужая речь – гипербола, уволь.

Островский ударяется в гиньоль

Петрушкины откидывать коленца.

Состав исчез – ни рельса под строку.

Я не могу, я небонемогу.

И хорошо, и немочь пригодится.

Окружность обещала – всё пройдёт,

но не проходит, не произойдёт,

не прозвенит, не вспыхнет, не родится.

 

 

СНЕЖИНКА

 

при памяти плохой такая радость

найти себя волшебником снежинкой

найти в себе подснежник с битым сердцем

затикавшим при поздней перестройке

при памяти плохой – а есть другая? –

и лампа и ламбада и лампасы

на рукавах чернильной олимпийки

счастливой жизнью жил бы без себя

ну не родился не читал с коленок

скажи-ка дядя что там у французов

помпон на шапке выдали другому

другой реестр в списке мелюзги

у памяти найдёшь на фотокарте

без двух передних но с велосипедом

себя недоумённого живого

такая радость что существовал

 

 

ЛИТЬЁ

 

Люди невосстановимы, –

говорит кузнец Андрей.

Год жила со мной Руфина.

Где же туфельки теперь?

 

Где, качаясь в платье новом,

оставляет запах свой?

Люди мягче, чем подковы

ни следа на мостовой.

 

Я могу уехать в Суздаль,

я могу исправить меч.

Сердцу – пусто (пусто ль? пусто ль?)

Некем комнату беречь.

 

Что с того, что воешь тонко,

что полынь в тебе растёт?..

Остаётся для потомков

драгоценное литьё.

 

 

БОЛЬНИЦА

 

И куда подевался халат?

Столько страсти таит шоколад,

когда ешь его в чистой палате.

От уколов язык суховат,

время стелет кроссвордами ад.

Никакого ротфронта не хватит.

 

Минералкою бредит стакан.

В коридоре шумит океан.

Простынь пахнет мукой и бульоном.

Если долго смотреть в потолок,

то увидишь весны локоток

в виде тени, в окне преломлённой.

 

Может, завтра отпустят домой.

Может, горе утихнет само.

Может, ноги найдут подоконник.

И когда – полуслаб, полусед –

за стеной завершается дед,

ты стараешься сладкое вспомнить.