Вдохновляясь строчкой…

Вдохновляясь строчкой…

Стихи из нового сборника

Поэт, член Союза российских писателей (принят в 2012 году по рекомендации Московской областной писательской организации – членский билет № 843)..

Родился 29 сентября 1963 года в Новосибирске. В том же году семья переехала в город Мыски Кемеровской области. Здесь Сергей окончил среднюю школу, затем Новокузнецкое строительное училище.

Работал на стройках города. С 1987 года и по настоящее время работает энергетиком на Томь-Усинской ГРЭС. Живёт в г. Мыски.

Первые стихи написал в 1974 году. Первая большая подборка стихотворений опубликована в газете «Путь к победе» в 1983 году в Норильске, где проходил службу в армии.

Особый творческий всплеск произошёл в 1996 году, когда поэт начал писать тексты песен, исполнять свои произведения. Его песни исполнялись на фестивале «Радость». Песня «Ностальгия по Руси» победила на международном фестивале авторской песни «Бабье лето - 99». Неоднократный лауреат всероссийского фестиваля «В гостях у Шукшина».

Печатался в литературных сборниках, в альманахах «Литогранка», «Союз писателей», «Кузнецкая крепость», в журнале «Огни Кузбасса».

Издал два авторских сборника – «Я расскажу тебе о многом» и «Стихобразия».

«Литературная карта Кузбасса».

© Кемеровская областная научная библиотека им. В.Д.Фёдорова (2001—2020).

 

15 октября 2020 года поэт, бард, член Союза писателей России Сергей Берестов

провёл свой творческий вечер в Центральной городской библиотеке г. Мыски.

Состоялась презентация его нового сборника «Выбор времени»

(Стихотворения и рассказы. Изд-во «Союз писателей», 2019 г.).

Этому творческому вечеру Сергей Викторович Берестов дал название

«Золото 57-й осени» и посвятил его своему юбилею.


«Когда звучали пушки…»

 

Пронзительные взгляды,

ненужные игрушки,

Где матери голодные

детей своих качали,

И снились им, возможно –

от бабушки ватрушки…

Когда звучали пушки,

то музы не молчали.

 

Берггольц стихи читала –

и после метронома

Всем слышен голос Ольги,

вплетённый в рифму нерв.

Напрасно немцы ждали

в окопах перелома,

Где сыто поглощали

энергию консерв.

 

Театр музкомедии

работал сквозь бомбёжки:

И «Сильва» с «Баядерой»,

и снова полный зал.

Кто дорожил кусочком

и каждой хлебной крошкой,

А кто-то на билеты

свой скудный хлеб менял.

 

И жизнью Шостакович

наполнил свои ноты.

В Седьмой его симфонии

наш Дух непобедим,

Где каждый голос скрипки

мощнее артналётов.

В аккорды влился город,

и каждый слился с ним.

 

И днями смерть сжимала

кольцо своей блокады,

Но не найдя предела,

пришлось ей отступить.

Когда звучали пушки,

то музы Ленинграда

В домах, музеях, залах

все продолжали жить!

 

Где ночь и день бомбили,

где день и ночь стреляли,

Где голод в сновиденьях

борщ тёплый подавал,

Святые ленинградцы

за город умирали,

Чтоб Ленинград не умер,

чтоб Ленинград стоял!

 

(Январь 2020 г.)

 

 

* * *

«И надрываясь в метелях

полуденной пыли…»

В. Маяковский.

 

Снилось… летел я,

народы в агонии выли.

В горле моём

их трагедия песнею крепла.

И надрываясь

в метелях полуденной пыли,

И задыхаясь

во вьюгах полночного пепла,

Пел и слагался

последним натянутым нервом.

Горло моё, прохрипев

обнажение страху,

Остановило богатых,

у пропасти первых,

Остановило отдавших

свой хлеб и рубаху.

 

Все одинаковы –

нет средь медведей яхтсменов,

Нет средь волков

вожаков с золотым унитазом.

А у Земли вот бывает

тупик перемены…

И не помогут тогда

миллиарды от нефти и газа.

Как разВОРочено –

так укорочено время.

Как наВОРовано –

так уготовано свыше.

И надрывалось

в метелях полуденных племя,

И задыхалось,

надеясь, что кто-то услышит.

 

Снилось… летел я,

и не было жалости к людям.

Все они вместе

«по Босху» агонию выли…

Их погубило всеверие –

«вечно мы будем!»

А обновлённой Земле

наплевать, что мы были…

 

 

* * *

«У окна в раздумьях сердце бьётся.

Дом уснул, мир тонет в темноте…»

А. Беглец.

 

У окна в раздумьях сердце бьётся.

Дом уснул, мир тонет в темноте.

И сверчку за печкой не поётся.

Я не тот, сверчки уже не те.

 

Всё меняется, а память остаётся

В сенокосе и в тропинке до реки.

Хорошо в той фразе вновь живётся:

«Мама, мне оладьев испеки…»

 

Мамы нет, а запах тех оладьев

Ощущаю через пять десятков лет…

Память детства – мир застывшей глади.

Всё течёт рекою, детство – нет.

 

Было, «смертное» укромно приготовив,

Мама мир садилась провожать,

Где мальчишки пескарей на ужин ловят,

Где берёзе лист опять ронять…

 

У окошка молчаливо так сидела,

А в шкафу «на смерть» лежала гладь…

Умираем в этом веке неумело,

Без раздумий нас торопят умирать.

 

Вот опять в раздумьях сердце бьётся.

Как понять: оно во мне иль я при нём?

За окном и лист не шелохнётся,

Темнота – вселенский окоём…

 

Дети поразъехались… а память?

Будет сын в раздумья уходить?

Будет вспоминать, как в эту раму

Я учил легонько гвоздь забить?

 

Было… сплыло… И трава была сочнее,

И черёмух запах, как дурман!

Вот и утро за окошком розовеет –

Жизнь с востока, как огромный океан.

 

 

* * *

«Двадцать первое.

Ночь. Понедельник…»

А. Ахматова.

 

Двадцать первое. Ночь. Понедельник.

Я в глухом, непролазном лесу,

Где избу окружил тёмный ельник,

Одиночество тихо несу.

 

Ставлю лыжи.

Дверь своим скрипом

Будто «здравствуйте» мне говорит.

Здесь, в зимовье от мира укрытом,

Время в ходиках стареньких спит.

Угощу огоньком быстро печку –

Оживёт, затрещит, загудит.

Быт застывший –

очеловечу.

Тень по стенам пойдёт, зачудит.

 

Завтра, двадцать второго, во вторник,

Сколько лет мне исполнится здесь?..

Добровольный недельный затворник,

Буду кашу перловую есть.

В одиночестве чувство простое,

Без ужимок и спеси, и лжи.

А домой пойду двадцать шестого…

За окошком немного пуржит.

 

До лежанки иду –

половицы

Тоже что-то о жизни скрипят.

Беззаботно, по-детски здесь спится

И дрова колыбельно горят.

 

 

* * *

«Блаженные приходят на вокзал,

но всё же не бросаются под поезд».

Фёдор Терентьев.

 

Мне снился сон, что доктор обрезал

Те даты, от которых я не скроюсь…

«Блаженные приходят на вокзал,

Но всё же не бросаются под поезд».

 

Я не блаженный. Скорый поезд – здесь,

И если я не брошусь, значит сбросят.

Вся наша жизнь – лишь тоненькая взвесь.

Враньё, что за неё нас кто-то спросит.

 

За что спросить? За флюгерность ветров –

В секунду сто различных направлений…

За дикторов, что с маской докторов

Мне объяснят чудовищность явлений,

В которых мир фатально обречён…

Но надо жить,

вычёркивать миражность.

А интернет в общественность включён,

А был назад лет тридцать –

эпатажность.

 

Блажен, кто верует…

Как птицам на прокорм,

Не надо нам кредитов и везенья.

У божьих пташек мимо наших норм –

Полёты, щебетанья, оперенья.

 

Не многие пытаются скользить,

Где громыхает поезд ежедневья.

Зачем долги – обязанность грузить?..

По Богу, кроме птиц, живут деревья.

 

Всё чаще чувствую: куда-то опоздал.

И перед сном зачм-то беспокоюсь:

Нам всем прийти придётся на вокзал.

И дай нам Бог, не броситься под поезд.

 

 

* * *

«Чуть прожурчал,

как речка, поезд»…

Сергей Спасский.

 

ПО ЯСну солнцу – это пояс.

Живу по солнцу и воде.

Чуть прожурчал, как речка, поезд

И едет в рельсовой узде.

 

И лентой тянется дорога,

Пронзая трепетный пейзаж.

Быть может, я – творенье Бога,

Но у меня есть «патронташ»

Людских технических открытий.

Мы из железа мир творим!

Идут века, земля изрыта…

Мираж – могущественный Рим.

 

И в самолёт попали птицы,

Мы небо сделали тесней…

Мне почему-то чаще снится

Со звонким оселком Евсей.

Он по косе звенел с любовью,

Мой дед, бросая в росы пот…

Его Земля – не век бездомья,

Не суеты тревожный ход.

 

И я от памяти не скроюсь –

Вновь еду в тишь родных могил.

Журчит мне монотонно поезд

О том, что я чуть не забыл.

 

 

* * *

Занял денег в Париже

И уехал домой.

Здесь болотная жижа

И в избе домовой.

 

Порасслабились нервы,

Ничего не болит.

Променял я на «евро»

Эйфель-башенный быт.

 

Должники – тоже люди.

«Бренди» много купил.

Здесь никто не осудит,

Сколько б суток ни пил.

 

Петька был одноклассник,

А во Франции Пьер.

Он в Бретани – колбасник,

Чёртов миллионер.

 

Побывал на Фрэеле,

Мыс пиратский глядел,

Где они в каравелле

В свой стремились удел.

 

Эх, в Европу влюбился

Забайкальский чудак.

Ну, а я… помолился

И полез на чердак.

 

Здесь, в мансарде уютной

Кресло есть и покой.

Нет шампанского «Брюта»,

Да оно мне на кой?

 

Я в столице «Кортеля»

Две коробки купил.

С Пьером пили неделю,

«Бренди» часто хвалил.

 

Глухомань мне поближе.

Магнитола поёт.

Был я в вашем Париже.

Не моё это… вот.

 

 

РУССКАЯ ДУША

 

Всё расцветёт и запоёт всё в мае.

Про вирус память будем ворошить.

Смотрю вокруг – и ясно понимаю

Про русскую загадочность души.

 

Пустеют где-то в мире магазины,

За маски драки и ажиотаж.

А наши продуктовые корзины

Находятся все там, где погреб наш.

 

Капуста в банках, сало и картошка.

И включен самогонный аппарат.

А в сёлах, где жива ещё гармошка,

Коронавирус сморщенный не рад

Тому, что люди здесь живут без страха.

Им совершенно нечего терять.

Они в отцовских стареньких рубахах

Идут к соседу плахи построгать.

 

Омшаник новый пахнет древесиной,

И миром дружно надо довести

Всё до ума,

чтоб просто и красиво…

Чтоб с пчёлами знакомились кусты,

Чтоб небо в речке снова отражалось,

Чтоб на завалинке сидел уставший дед:

«Пожить бы до хлебов»…

Такая малость

В понятиях «тот свет» и «этот свет».

 

Где простота, там вирус неизвестен.

Заводится он там, где страх толпы,

Где не поют протяжных милых песен,

Где суетливы и растерянно тупы.

 

Разгадка русского –

в отсутствии загадки.

Жизнь, вот пришла и…

скоренько прошла.

В двух буквах разница…

Живи же без оглядки,

Заразой всякой ум не вороша!

 

 

ПЕРЕКЛИЧКА

 

Перекличка, перекличка

Света – с глазом, льда – с лучом,

С огоньком внезапным – спички,

Бутсы на поле – с мячом.

Перекличка неба – с речкой,

Рос прозрачных – с лепестком,

Фруктов – с рыночною речью,

Хвойных запахов – с дымком.

 

Перекличка двух поэтов:

Взгляд – улыбка, дверь – шаги…

Две минуты из столетья –

Как от камешка круги

По воде – названьем время…

Вверься, вслушайся, всмотрись!

Сердца стук бросает семя

В чью-то трепетную жизнь.

 

 

* * *

В городе этом никто, никогда не ворует.

В городе этом никто не тоскует, не врёт.

Нет там чумы –

ну, а значит, никто не пирует.

И никогда там, как рыба не бьются об лёд.

 

Там никогда не видать политических шоу,

Там нет тщеславных рекордов

и крупных побед.

Нет там ни суперкрасивых,

ни супербольшого,

И даже сплетен и драк на базаре там нет.

Не изменяет никто

даже в спрятанных мыслях.

Нет там приписок,

в законах неточностей нет.

И не увидишь курилок,

где дым коромыслом.

И никого, никогда не затопит сосед.

 

В городе этом годами не стонут, не плачут.

Хитрые козни, интриги никто не совьёт.

Всё удивительным образом как-то иначе…

…В городе этом давненько никто не живёт.

 

 

* * *

В кострах сомнений нет того огня,

Что был моим и грел вас постоянно.

Вы – шкуры; без агрессии, вранья,

Могу вас на полу и над диваном

Развесить, разбросать и наблюдать,

Как молчаливые вы стали красивее.

Вас так приятно было прибивать,

Но я не стал маньячнее и злее.

 

Убить в себе или убить вокруг?

Мы выбираем это ежедневно.

И сотни языков, и сотни рук,

И сотни жал язвительно, надменно

Хотят сломать, ужалить, запретить.

Быть обвинителем, судьёй

всегда не странно…

Я не палач, но я могу прибить.

А шкуры молчаливы, это явно.

 

 

* * *

Где-то это всё же остаётся,

Нам знакомое до метра и до грамма.

Там вода струёй с колонки льётся

И смеётся молодая мама.

И твои солдатики – готовы.

Прячешь пулемётчика в засаду.

И на полке твой костюмчик новый:

Три кармана – это то, что надо!..

Дед, дымящий утром самокруткой,

Своим домом и годами весь пропахший.

Шарик, потянувшийся из будки,

Завилял хвостом на тихий кашель…

 

Где-то остаётся юность деда.

Подрастал в селе на подвиг ратный.

И упрямо выжил до Победы,

И вернулся в дом один из братьев.

Памятью припрятав своё горе,

Внучке плёл для ягоды лукошко…

Бабушка застыла ждущим взором,

Вечер наблюдая из окошка…

 

Где-то это всё же остаётся,

Мир в десятках лет для поколений.

В каждом сердце боль людская жмётся,

В скорбном и тревожащем волненье.

Павшие всегда как-будто с нами.

Жизнь их тоже где-то остаётся,

Как живущая в веках людская память,

Как вода, что из колонки где-то льётся…

 

 

И СУЩЕСТВУЕМ…

 

И существуем не только минутой,

но прожитым метром,

Тёплым лучом и озоновым запахом гроз.

Снятся тревоги крыла, рассуждения ветра,

Сердце ласкают зелёные кудри берёз.

И в неразрывности дома,

планеты, Вселенной

В призрачной гонке за благом

теряем покой.

Даже зелёные кудри от золота тленны…

Всё колыбелится мудрой своей чередой.

И восстаём, по-хозяйски тщеславия теша…

Бог даже в крыльях фрактальных

у летних стрекоз.

Наши ошибки в гармонии рваные бреши.

Наши метанья извечный питают вопрос -

В быль или небыль

вплетаются сны и движенья

В метре, минуте и шаге текущего дня?..

И выпадаем, гордясь,

из Земного круженья,

И существуем, кого-то за что-то виня.