Журнальный мир

Младшая дочка давно хотела завести щенка. И вот в десять лет бабушка, моя мама, пошла у неё на поводу. Выбирали вместе с бабушкой кобелька. Но к ногам прижалась сучка. Рыженькая, весёлая и забавная, она тёрлась об ноги девочки и словно просила: «Возьми меня на руки, это ж я – подружка твоя!». И вот они уже все вместе едут на дачу.

Назвали собаку Динкой, как и её мамашу, охранявшую рыбный магазин. Была она красивой и вольной собакой, бегала свободно по двору, не то что папаша, лохматый чёрно-белый псина, сидящий на цепи около будки. Впрочем, в том, что папаша именно он, можно было и посомневаться, так как из всех девятерых щенков все были в материнскую масть – рыжие и с гладкой шерстью.

Так что родословная у нашего приёмыша оказалась дворянской. От слова «двор». Или попросту: «собака простая-городская». Вот только сумела она стать настоящим и преданным другом всей нашей семье.

Десять лет Динка охраняла деревенский дом в посёлке Богашёво, где жила моя тётушка, бывшая учительница и библиотекарь. Динка любила и привечала не только старенькую хозяйку, но и всех нас, живущих или приезжающих погостить летом в родовое гнездо.

О том, что скоро придет кто-то родной и близкий, тётушка узнавала задолго до нашего появления. Каким-то невероятным чутьём Динка чувствовала нас, когда мы ещё шли по улице. Она садилась возле крыльца и поскуливала, нетерпеливо ожидая, когда же наконец-то звякнет щеколда от калитки. Увидев кого-либо из домочадцев, Динка стремглав неслась к нему, сбивая с ног. А когда видела сразу несколько человек, радости её не было предела. Она готова была облизать с ног до головы каждого. Но мы охлаждали её пыл. Погладив и осадив её фразой: «Ну, хватит, хватит, сейчас переоденемся, тогда и будем обниматься», мы заходили в дом.

А переодевшись для работы в огороде, бывало, за разговорами и забывали про Динку. Тогда она напоминала о себе, подавала голос: мол, что же вы там? А где моя косточка? Спохватывались и несли ей гостинцы. Но как бы Динка ни была голодна, косточку она никогда не бросалась грызть сразу. Уносила в уголок и возвращалась назад. За лаской. И пока не почешешь её за ушками и по спинке, не поговоришь ласково, к еде не прикасалась. Иногда торопились заняться делами и мало уделяли ей внимания. Тогда Динка обижалась почти по-человечески: опускала голову и укоризненно смотрела вслед.

Была она умной собакой, это замечали все соседи, их собаки-пустобрёхи обычно лаяли по поводу и без повода. Она же – только по делу, когда во двор заходил чужой. Лишь иногда, из озорства и обиды, лаяла на соседскую кошку. Но та сама была виновата – любила дразнить Динку, вышагивая прямо перед её носом, задрав хвост, но на расстоянии цепи. Понятно, что такого нахальства не выдержала бы ни одна собака.

А вот своего кота Ваську Динка никогда не трогала. Ели они, бывало, из одной чашки, а спали, свернувшись в один клубок, ведь так намного теплее.

Динка была бесконечно верной, доброй и ласковой. По выходным дням всегда ждала нас около старинного деревенского дома, построенного ещё во времена моей прабабушки, в начале двадцатого века. Всю неделю ей было скучно со старенькой хозяйкой, любившей жить в своём внутреннем мире, состоявшем из книг и телевизора или работы на огороде.

Зато в выходные начинался настоящий праздник. Каждый вновь прибывший привозил Динке косточку, котлетку или колбаску. Динка снимала лакомство с руки осторожно, уходила в уголок и там наслаждалась. Благодарила карим взглядом, доверчиво-верным и преданным.

За годы своей честной службы по охране дома принесла Динка большое потомство. Каждый год – по приплоду из нескольких щенков. Все щенки получались у неё, как на подбор, рыжие или шоколадные. Всех разбирали соседи. Долгими зимними днями и ночами ждала она лета, чтобы увидеть всех нас – городских. Особенно младших членов семейства – ребятишек, которым нравилось играть с ней. Ко мне же она забиралась на руки, как в детстве, забыв, что сама давно уже не щенок. Я садилась на крылечко и гладила её. Несмотря на то, что на мои колени она уже не входила, Динка всё равно старалась угнездиться так, чтобы как можно больше касаться меня всем своим телом. Тыкалась носом в подмышку, когда я её гладила и ласково говорила: «Ах ты, моя милая девчонка… Ах ты, лисичка моя рыженькая… Соскучилась, моя дорогая… А я-то как соскучилась по тебе…».

А как она радовалась, высоко подпрыгивая, когда мы всей семьёй собирались в кедровник. Стоило только произнести фразу: «Гулять будем?» – сразу подскочит, закрутит хвостом, носом в колени тычется, прыгает! Пыль столбом! И вот уже Динка рвётся вперёд на поводке и кажется, что это она хозяина на себе везёт… У леса снимаем поводок, и она стремглав несётся без тропок и дорог…

Любила Динка в лесу бегать за палкой и приносить её нам обратно. Стоит с палочкой в зубах, довольная, что нашла, затем опускает её под ноги кому-нибудь и ждёт, когда опять кинут.

Гуляли мы с Динкой в Богашёвском кедровнике с мая и по октябрь, когда уже стояла золотая осень. Хорошо в кедровнике всегда. Воздух просто необыкновенный, насыщенный запахами хвои, цветов и кустарников. Но осенью кедровник становился просто изумительным в своём горделивом великолепии. Вековые и вечнозелёные кедры, часть из которых посадил ещё мой прадед, шумели, словно переговариваясь своими верхушками. Между стволами кедров проглядывали берёзки и рябинки в багряно-жёлтых сарафанах. А земля под ногами – как пух, мягкая, рыхлая, покрытая разноцветным ковром из хвои и опавших листьев.

Большинство шишек к осени уже было сбито местными жителями и заготовителями, но часть ещё оставалась, в основном – на самых верхушках. Вот они-то под ветром и падали. Поэтому мы всегда спешили в кедрач в ветреную погоду, благо дойти до леса было всего ничего, не более десяти минут.

Динка тоже любила собирать шишки. Найдёт и лает. Зовёт к себе. Бывало, увлечёмся так, что разбредёмся по всему лесу, старшие члены семьи начинают волноваться: где ребятишки, как бы не потерялись. Более всего волновался дедушка за бабушку. Та очень любила грибы и могла уйти далеко в лес, охотясь за ними. Тогда и звали на подмогу Динку, которая носилась по лесу, как угорелая, накручивая круги, словно про запас. Понимала, что следующий раз будет только через неделю. Но стоило только крикнуть: «Динка, ищи бабушку!», и Динка мчалась по лесу, нюхала воздух и золотистую хвою, ковром устилавшую кедровник. Найдёт и ведёт хозяйку, гордо деду показывает: «Вот, нашла! Похвали и погладь меня!».

А ещё Динка любила кататься на мокрой земле и купаться в грязных лужах. Мы тогда не понимали, что собакам это полезно и даже нужно – вываляться как следует в земле, так сказать заземлиться. Происходило это всегда на одном и том же месте. Чтобы пройти к красивому лесному озеру в кедровнике, нам приходилось переходить небольшой грязный ручей по узкой дощечке. И вот пока мы осторожно друг за другом шли по этому мостику, Динка со всех ног бросалась в ручей, зарывалась в грязную жижу и улыбалась во всю ширину пасти, высунув язык. А затем выскакивала, трясла мокрой шерстью, да так энергично, что чёрные капли летели на всех нас. Мы отскакивали и сердились на Динку, а она виновато виляла хвостом. Но в следующий раз всё повторялось заново.

Мы все любили Динку. А она нас. Но, как и все собаки, она выделяла одного – самого любимого. Моего отца, дедушку моих детей, она любила больше всех. Хотя зимой редко его видела. Лишь на него одного она смотрела особенным, проникновенным взглядом. И чувствовала его любое недомогание. С возрастом отец стал брать с собой в лес палочку – уставали ноги. На обратном пути из леса Динка практически тащила хозяина на себе. Чтобы ему было легче идти в гору, она натягивала поводок до предела, как настоящая ездовая собака.

Впрочем, выйти из леса с первого раза у нас редко получалось. На опушке леса, у деревни, мы обычно надевали на Динку поводок. Она же, понимая, что воля заканчивается и опять ей сидеть на привязи, стремилась намотать ещё несколько кругов по лесу. И лишь затем с повинной головой могла подойти к нам, позволяя пристегнуть поводок. Но это по молодости.

С годами Динка в лесу стала уставать и бегала мало, а вернувшись домой, сразу ложилась спать у крыльца старого дома. Перестала также отвязываться и бегать по кобелям года за два-три до своего ухода из жизни.

Как-то сказала ей хозяйка: «Вот умру, куда ты, Динка, пойдёшь? Тебя, такую большую собаку, в квартиру не повезёшь». Динка слушала, шевеля ушами и наклоняя голову, и всё понимала. Было это осенью.

А в январе ушла в мир иной моя любимая тётушка и Динкина хозяйка…

Суета. Похороны. Поминки… Динка долго выла, заглядывала в глаза каждому, как бы спрашивая: «А что же мне теперь делать? Кого сторожить? Кому я здесь нужна в этом старом доме?».

Дом, опустевший и остывший, Динка верно охраняла до весны, тем более что городские хозяева приезжали к ней каждый день. Её кормили, но всё же не сберегли… Не было болезней, да и возраст ещё не совсем старый, всего десять лет. Но, видно, правду говорят, что собаки и от тоски умирают. Для них важно быть кому-то нужным…

Летом мы все на даче. Приезжая, всегда вспоминаем нашу верную Динку.

Наверное, невыносимо стало ей без хозяйки.

Поскрипывает протяжно дверь приоткрытой стайки.

И, кажется, плачет рядом печальный рыжий щенок.

А в сенях пустого дома старенький поводок…