Журнальный мир

Глава 20. ВИНА

Когда по весне вся округа напоена снегом

И в лужах холодных морщинится ветром вода,

А тучи набухшие солнце скрывают набегом,

И кажется, будто опять набрели холода;

Когда на деревьях открыться готовые почки

Таят в себе запах ликующих завтрашних дней,

А лапок вороньих сырые вертлявые строчки

Кружат у коряг и трухлявых рассыпанных пней;

Когда на душе, задубелой от вешнего наста,

Являются норы пробитых дождями ноздрей,

А сердце томится предчувствием поздним, и часто

Ты всё ощущаешь гораздо больней и острей,

Такою порой одиноко гляжу за окошко,

Где лёгкою дымкою выпорхнуть хочет листва,

Где плавной походкой моя постарелая кошка

По вечному зову спешит своего естества.

Гляжу и гадаю, какой бы мне выпала доля,

Когда бы в пути на его не наткнулась я след,

Когда бы не знала ни воли, ни этого поля,

А в каменном склепе жила до скончания лет.

Какая удача, что в те мои зрелые годы

Была я, как в детстве, доверчива к миру людей,

И не поджидала колодой у моря погоды,

А смело сказала ему: «Заходи и владей!»

Поклоны за всё я отвесила Богу на грядках,

Молитвы мои вознесла Ему в вешнем лесу.

В душе и в округе, доверенной мне, всё в порядке,

И солнце с утра в неустанных трудах на весу.

Чего и желать? Всё когда-то минует на свете,

И плачи о прошлом — неумных досадный удел.

Спасибо, что был, что меня повстречал и заметил,

И ангелом добрым к себе в небеса улетел…

В далёких голубых высотах

Пространство всё в незримых сотах,

И каждой пористой ячейке

Теперь присвоен номер чей-то,

Как будто все мы там сидим

И с высоты на мир глядим:

«Чевой-то непорядок здесь!»

И — перезвоны на всю весь.

И все мы — как один клубок.

Но управляет нами Бог,

И как бы это не забыть,

В свои ворота не забить!

Когда в сознательных годах

У стариков я появилась,

То безразмерно удивилась

Тому, как жили в деревнях.

Ещё штанишки на ремнях

Носил мой брат, а в Ленинграде

Всяк утюгами ловко гладил,

Смотрел сквозь линзу «квн».

Деревня же зажата в плен

Была сплошною темнотою:

«Семилинейкою» простою

Чадяще освещался дом,

Утюг тогда могли с трудом

Поднять на лавку и углями

Старались руки не обжечь;

Тепло давала только печь —

Какие там вам батареи!

Над крышею победно реял

С утра до вечера дымок:

Коль не успел ты ужин в срок

В утробе русской истомить,

То из себя постыдно мнить

По шею чем-то занятого —

Хватай полено, и готово:

Подтопок быстро загудел.

И не ропщи, таков удел!

Утрами поздно просыпаясь

И лености своей стыдясь,

Я глаз не открывала, чтобы

Не видел дедушка, крадясь

Закрыть мне двери в залу тихо,

Что я не сплю, а так лежу.

Теперь же прибрела невольно

И я к такому рубежу:

Ходить за детками, за внуками,

Гостями… абы кем!

Велика занятость — не во поле

Поехать на быке,

Не поднимать хлебов суслоны,

Не веять и не молотить!

Однако пусто в моём доме.

И только память осветить

Способна тесные хоромы

И, не унизив, подсказать,

Как узелки без канители

В судьбе возможно развязать.

Хотя сейчас мы не об этом,

И не о том, как не могла

Вставать в деревне я с рассветом

И наблюдала из угла,

Как с клубней бабушка на ощупь

В чугун счищала кожуру,

Как дед тяжёлой кочергою

В печи распихивал жару,

Чтоб легче согревалось зало

И я случайно не сказала,

Что было стыло поутру.

Вины, конечно, не сотру

Я из души воспоминаньем.

Но я теперь богата знаньем

Гораздо больших величин,

Чтоб докопаться до причин,

Мешающих людскому счастью.

Сегодня пишут, что на части

Род человеческий делить

Неверно и порой опасно:

Мы все — одна душа, и ясно:

Ей больно, где ни уколи!

И сколько дров ни наколи,

Ответить всё равно придётся,

Ведь это издревле ведётся,

Не нам порядок и менять.

Ах, дайте же себя обнять,

Те, миновала кого боком,

Себя считая тайно богом

Или избранницей его,

Кто долго помнил моего

Бесстыдства и зазнайства холод,

Но утолил обиды голод

Тем, что забыл и что простил!

Спасибо всем, кто нас взрастил,

Не дожидаясь поощренья,

Кто не вступал в пустые пренья

По поводу мирских заслуг,

Кто дотянул бедняцкий плуг

И лишь на кромке пал бессильно…

Ещё, конечно, не всесильна,

Но вашим духом я держусь.

И вижу, как зерном обильно

Амбары завтра полнит Русь.

Глава 23. ЛИКИ

Я видела лики в разрушенных храмах России,

Которым когда-то народ наш головушки снёс.

И душу мою эти зрелища так подкосили,

Что даже и нынче она изнывает от слёз;

Конечно, таких, что невидимы дольнему миру,

Но могут небесную ниву всю жизнь орошать,

Таких, что питают мою неуклюжую лиру

И спор в пользу духа всегда помогают решать.

Я этих потоков и прежде совсем не стыдилась,

Наитием зная, что правда — у нас в глубине.

И то, что страна на дороге времён заблудилась,

Хоть тайно, но очень отчётливо виделось мне.

И я упиралась упрямой овцой, если кто-то

Пытался меня вдруг упрятать в вонючем хлеву.

Правителей скользких я не уважала работы.

Зато я встречала не раз и не два наяву

Укромных святых, о которых не ведали люди,

Но чистой душою тянулись притронуться к ним.

Они из таких, про кого никогда не забудем,

Хотя мы не им посвящаем сегодня свой гимн.

Они вызревают на северных наших просторах,

Презревши трактаты замшелых учёных светил

И руша законы измученных думцев, которых

При их написании Боженька не посетил.

На каждом шагу эти тихие ясные лики

Встречали меня на святой Вологодской земле:

О них намекали мне солнечно яркие блики

Под сводом Софии на площади в старом Кремле;

Как верные воины неугасимого фронта,

Стоящие, будто мужи их, плечо ко плечу,

Небесно шептались об этом в краях Ферапонта

Седые старушки, во тьме зажигая свечу;

И летней порой в краткий миг забытья от работы

Святые с граблями, водой оросив голоса,

Опять до мозолей, опять до душевного пота

Трудились, чтоб песню молитвой пустить в небеса.

Я знаю теперь, без приказов высоких соборов,

Кому в этой жизни отвесить последний поклон,

Когда мне останется только мгновенье на сборы,

Когда моя жизнь устремится лететь под уклон.

Я с них вам пишу Дионисьевой краскою фрески

И ставлю навеки незыблемый памяти храм…

А вы не меняйте здесь климат, пожалуйста, резко

И ранней весною не трогайте треснувших рам.

Вот ведь как повырастали —

Дети потолок достали

В старом домике моём!

Всё от грязи опростали.

А леса большими стали,

Нам не виден окоём

Там, куда смотрели предки

И читали наперёд.

Календарь, твердят соседки,

Обо всём безбожно врёт.

Словом, просто суматоха,

Настаёт последний век:

И здоровье стало плохо,

И поганым — человек.

Из-под приоткрытых век

Вижу потаённый брег

Отдыха не знавшей Леты.

Зной вокруг — «макушка лета»,

Говорят в моих краях.

Мужичонки на паях

Где-то наняли машину,

Чтобы бабам крепдешину

Из райцентра привезти.

В небе жалобно свистит,

Заливается пичуга:

Ей жарою тоже туго,

Но далёко до воды.

А в других местах труды

Сенокосные попроще,

Там не нужно бегать в рощу,

Отирая горький пот.

Чуть под горочку, и вот —

Разлилась река прохладой,

Пару раз всего и надо

Круто воду разгрести;

Но как вспомнишь, что везти

Предстоит ещё копёшки…

Не дай боже, чтоб оплошка

Обнаружилась в пути!

Головою не крути,

Балансируя на лодке,

И во всю не рявкай глотку,

Даже если что не так.

Покричать любой мастак.

Просто отряхнись душою,

Обратившись к небесам,

И с работою большою

Справишься отлично сам —

Не впервой! Бывало дело,

Что моторка так гудела,

Будто ждёт её инфаркт,

Но доплыли ж, это факт!

Предзакатною порою,

Когда солнце за горою,

А над водами туман,

И от устали ты пьян,

Дело кажется игрою,

Ведь на лодке «капитан» —

Хвост колечком, уши свечкой,

Не привязанный уздечкой,

И над ним гудящим роем —

Кровопийца-мошкара.

Хватит! Всё! Домой пора.

Отпечатались картины — даже смерти не стереть…

После пахоты вечерней

Так хотелось ей согреть

Искорёженные руки,

Все в солярке и грязи.

«Распроклятый мой колесник,

Ты вези, скорей вези!

Пусть помогут, пусть потушат,

Не дадут совсем сгореть!»

С той поры до самой смерти

На лицо её смотреть

Не решались все открыто.

И челом немало бито,

Но не взял её Господь:

Приказал не тешить плоть,

Незамужнею цвести

И скотину завести,

Чтоб растить для государства.

Вот в таком навозном царстве

Свой и куковала век.

Зимами топила снег,

Чтоб не ползать за водою,

Не кичилася бедою,

Руки парила в овсе

И гороховый кисель

Смирно ела бы досель,

Кабы бык, могучий Мартик,

Грязным невесёлым мартом

Не сломал бы ей бока.

Жизнь своя не дорога

Ей была, но для скотинки

Делала она поминки,

Плакала, сливая жир

Мартика в сухие кринки…

Не осилить, не понять

Неумытой нам России!

По дедам отголосили.

Не придёт от них вестей.

Но пригонит вдруг по Лете

Плот из канувших столетий…

Осень… трактор… спит девчонка

На коробке скоростей…