Журнальный мир

Есть много писателей, глубоко раскрывающих внутренний мир человека. Но Достоевский пребывает на вершине человековедения. В чем же загадка Достоевского, который сам всю жизнь разгадывал тайну человека?

Достоевский увидел новое, духовное, измерение личности, чем сразу придал совершенно иной ракурс ее рассмотрения. Ему, единственному во всей мировой художественной литературе, удалось показать всю полноту человеческого бытия, от самых неприглядных пропастей до величайших взлетов. Те, кому чужды глубинные проблемы человеческого духа, кто сам никогда не мучился предельными проблемами бытия, не могут в полной мере постичь Достоевского. Преп. Иустин (Попович) в своем труде «Достоевский о Европе и славянстве» дает портрет настоящего читателя Достоевского: «Достоевского нельзя изучать без муки и без слез. Его может успешно изучать только человек, который сам, искренне, от всего сердца мучается его главной мукой: решением вечных проблем. Без этого его нудно читать. Людей, которые не любят заниматься опасными проблемами, охватывает ужас и трепет при чтении Достоевского, они часто бросают ему в лицо один отчаянный вопрос: "Скажи нам, долго ли будешь мучить души наши?" — "Пока не решите вечные проблемы", — будет его ответ».

В золотой век русской литературы Достоевский вступил как непосредственный продолжатель ее традиций раскрытия духовного контекста жизни и воссоздания мироощущения русского человека. Священное Писание, творения святых отцов и жития древних и современных ему святых задали отчетливый духовно-нравственный вектор творчества. Чуткая душа его щедро откликнулась на зов небес. Его творчество как огромная исповедь останется на века как неиссякающий источник самопознания и самосовершенствования. Достоевский открыт всем, кто может воспринимать духовные явления, поскольку детально описывает закономерности их развития, амбивалентность, противоречивость бытия, борьбу добра и зла в душе человека. Альберт Эйнштейн говорил, что Достоевский дает ему больше, чем любой мыслитель, больше, чем Гаусс, и что «Братья Карамазовы» — самая чудесная книга, которую он только когда-либо держал в руках, которая разбивает механические представления о внутреннем мире, психологии человека, границах добра и зла.

Мироощущение русского человека

Зачастую явления русской культуры недооцениваются. Причина заключается в очень резких и всесторонних переворотах в истории, в том числе в истории культуры, творения которой — органические плоды истории России. В отличие от Запада, Россия — страна идеократическая, главную роль здесь играет власть идей. Историческое бытие России имеет глубокий религиозно-духовный смысл. В. В. Кожинов в книге «Россия. Век XX» подчеркивает, что Россия создала духовные ценности всемирного значения. Духовность является сущностной особенностью русской культуры. Название «Святая Русь» родилось в народе с тех пор, как с XV столетия Русь стала средоточием православия. Символическое понятие "Святая Русь" «…являет нам, словно в живом иконном образе, духовный лик ее внутренней христианской истории: ее ничем неистребимую жажду Правды Божией, глубину и трезвость ее православной мысли, благоговение перед национальными святынями и ее неразрывную связь с великим сонмом своих святых. Можно сказать, что понятием «Святая Русь» (не только религиозно-историософским, но одновременно и вполне жизненно-практическим!) покрываются и охватываются все ее положительные достижения государственного, церковного и общекультурного характера» (Малков Ю. Г. «Русь Святая. Очерк истории Православия в России»).

И потому «остаться русским, сохранить русскость — значит нести в себе духовность, сокровище нашей истории, духовность русскую, соединившую в себе вселенские Истины христианства с сердечной восприимчивостью». В русской идее Святой Руси соединились «защита православной веры, преклонение перед идеалами христианской святости, бытовое исповедничество, духовно просветленное выстраивание жизни каждого человека и народа в целом» (Корольков А. А. «Духовный смысл русской культуры»).

Православная цивилизация прошла за две тысячи лет через эпохи и страны и укоренилась в России, где сложился особый «культурно-исторический тип», к которому принадлежат не только сознательно исповедующие Православие, но и унаследовавшие характерные черты типа, особую структуру сознания от предыдущих поколений.

В стремлении понять историю русского народа нередко делаются выводы о том, что сознание и культура русской нации изначально основывались на религиозных ценностях. Об этом говорит П. А. Сорокин в своем последнем значительном труде «Основные черты русской нации в двадцатом столетии»: «…Истинной реальностью и высшей ценностью является (для русских) Бог и царство Божие в том виде, как они раскрыты в Библии». Н. О. Лосский основной чертой русского народа считал его религиозность, из которой следует искание абсолютного добра и смысла жизни. Когда религия утрачивается, стремление к смыслу жизни снижается до поисков социальной справедливости в земной жизни. Сила воли — второе важное качество. Его следствиями являются максимализм, экстремизм, но также и обломовская пассивность как равнодушие к несовершенству земного. Третье качество — доброта. Среди отрицательных свойств называются: «экстремизм, максимализм, требование всего или ничего, невыработанность характера, отсутствие дисциплины, дерзкое испытание ценностей, анархизм, чрезмерность критики»¹. Отрицательные свойства русского народа вторичны — это оборотная сторона положительных качеств или их извращение, которое проявляется реже, чем нормальность. Отсюда оптимистические высказывания Н. О. Лосского относительно будущего русского народа — но при условии сохранении им его религиозности, относительно возрождения России — но только в православии.

«Искание абсолютного добра», по Н. О. Лосскому, — это особенно чуткая совесть, позволяющая различать добро и зло. Святость — высшая ценность русского народа, поэтому ценности земные не рассматриваются им, словами Ф. М. Достоевского, как «священные принципы».

Достоевский явился автором знаменитого понятия «русская идея», употребив его впервые в «Объявлении о подписке на журнал "Время" на 1861 год»: «…Русская идея, может быть, будет синтезом всех тех идей, которые с таким упорством, с таким мужеством развивает Европа в отдельных своих национальностях; что, может быть, все враждебное в этих идеях найдет свое применение и дальнейшее развитие в русской народности». A также: «Мы убедились, наконец, что мы тоже отдельная национальность, и что наша задача — создать себе новую форму, нашу собственную, родную, взятую из почвы нашей, взятую из народного духа и из народных начал»².

И. А. Ильин основной порок западной культуры видел в секуляризации жизни и связывал восстановление России с религиозным очищением и самобытным творчеством. Он выдвинул идею воспитания в русском народе национального духовного характера и считал необходимым создание христианской культуры. Русская идея, в его понимании, — это идея православного христианства, единственно верного мировоззрения, способного вывести из кризиса. По его мнению, в основу обновляющейся русской культуры должна быть положена созерцающая любовь. Православие и Пушкина И. А. Ильин называл главными, всегда утешающими лучами. «Путь духовного обновления» опирается на семь вечных основ духовного бытия человека: вера, любовь, свобода, совесть, семья, родина, нация. Всякое подлинное искусство, в его понимании, также имеет религиозно-духовные корни («Основы христианской культуры»).

Смысл русской жизни — служение «Богу как средоточию Добра и Правды, Красоты и Гармонии, Милосердия и Любви» (Иоанн (Снычев), митр. «Русская симфония»). Благословение Церкви русского народа на высокое служение выразилось в известном пророчестве о великом будущем России, о Москве как Третьем Риме — хранителе Православного вероучения, его последнем оплоте, в котором утверждается торжество Божественной справедливости и любви. Это отражается на разных сторонах жизни русского народа. Так, В. В. Зеньковский, в «Истории русской философии» характеризуя особенности русской философии, отмечает занятость темой о человеке, о его судьбе, и путях, о смысле и целях истории. Отсюда особое внимание к моральным проблемам.

И. А. Ильин в труде «О русской идее» сердечность называет типично русской чертой: «…русская идея есть идея сердца. Она утверждает, что главное в жизни есть любовь <…> Эту идею русско-славянская душа, издревле и органически предрасположенная к чувству, сочувствию и доброте, восприняла исторически от христианства: она отозвалась сердцем на Божие благовестие, на главную заповедь Божию, и уверовала, что “Бог есть Любовь”».

«Диктатура совести» — духовная основа русской идеи, подразумевающей исключительность русского народа, приоритет общих интересов перед индивидуальными, интуиции перед логикой. Обоснование национальной миссии России дало славянофильство, совершившее подвиг национального самосознания. Славянофилы угадали религиозно-синтетический дух русской культуры и считали, что роль интеллигенции как органа национального самосознания заключается в выражении народного духа и разума. Так, в жизни и творчестве И. В. Киреевского, одного из лидеров славянофильства, отразилось его горячее стремление к возрождению русской культуры как культуры духа, ценностями которой являются духовные и нравственные. Православие понималось им как основа русского способа бытия, в котором внешние тяготы преодолеваются внутренним возвышением над ними, — соответственно, идеальный облик русского человека является духовным («Разум на пути к истине»). Брат И. В. Киреевского П. В. Киреевский, собиратель русского народного творчества, раньше других славянофилов ощутил особенный строй «русской души» и показал наиболее целостное понимание идей славянофильства. В народных песнях для П. В. Киреевского наиболее важным было содержание, отражавшее историю русского народа, его духовную жизнь.

Как в классических, так и в современных исследованиях русского характера часто даются противоречивые описания русского характера — от очернительства до апологетики. Многие авторы находят выход в представлении русского характера как совокупности нескольких его типов. Н. О. Лосский («Характер русского народа») ссылается на английского автора начала ХХ века М. Бэринга, который признает наличие сочетания в русском человеке Петра Великого, князя Мышкина и Хлестакова. Современный философ В. Н. Сагатовский («Русская идея: продолжим ли прерванный путь?») предлагает в качестве коллективного портрета русского человека «Братьев Карамазовых»: «В каждом из братьев выражен размах положительных и отрицательных черт: бескорыстие любви у Алеши, неудержимость эмоционального порыва Дмитрия, до конца идущая рефлексия Ивана, подлая маргинальность Смердякова».

«Братья Карамазовы» используются ученым В. Е. Семеновым для персонификации основных русских менталитетов. Светлый инок Алеша — воплощение православно-российского менталитета, страстный Митя — коллективистски-социалистического, рационалистичный Иван — индивидуалистско-капиталистического, отцеубийца Смердяков — криминально-мафиозного. Более того, В. Е. Семенов усматривает истоки основных российских менталитетов в традиционных русских фольклорных и легендарных образах: святой (Сергий Радонежский, Серафим Саровский), крестьянин-воин (Илья Муромец, Никита Селянинович), иноземец-«немец» (заморский гость, купец-наемник), разбойник (атаман Кудеяр, Стенька Разин).

Жизненная задача и направление развития русского человека были глубоко поняты Ф. М. Достоевским. В дневнике писателя за 1877 год он выдвигает «аксиому»: «…чтоб судить о нравственной силе народа и о том, к чему он способен в будущем, надо брать в соображение не ту степень безобразия, до которого он временно и даже хотя бы в большинстве своем может унизиться, а надо брать в соображение лишь ту высоту духа, на которую он может подняться, когда придет тому срок. Ибо безобразие есть несчастье временное, всегда почти зависящее от обстоятельств, предшествовавших и преходящих, от рабства, от векового гнета, от загрубелости, а дар великодушия есть дар вечный, стихийный, дар, родившийся вместе с народом, и тем более чтимый, если и в продолжение веков рабства, тяготы и нищеты он все-таки уцелеет, неповрежденный, в сердце этого народа». Так, Фома Данилов, замученный кипчаками русский герой за отказ перейти в магометанство, мог быть одним из обыкновенных, неприметных русских. «Может быть, в свое время не прочь был погулять, выпить, может быть, даже не очень молился, хотя, конечно, Бога всегда помнил». И это портрет всего русского народа: «Именно народ наш любит точно так же правду для правды, а не для красы. И пусть он груб, и безобразен, и грешен, и неприметен, но приди его срок и начнись дело всеобщей всенародной правды, и вас изумит та степень свободы духа, которую проявит он перед гнетом материализма, страстей, денежной и имущественной похоти и даже перед страхом самой жесточайшей мученической смерти. И все это он сделает и проявит просто, твердо, не требуя ни наград, ни похвал, собою не красуясь: “Во что верую, то и исповедую”»³.

И в этом общечеловечность русского народа, которую Достоевский называет национальной русской идеей. В ней «заключается живая потребность всеединения человеческого, всеединения уже с полным уважением к национальным личностям и к сохранению их, к сохранению полной свободы людей и с указанием, в чем именно эта свобода и заключается, − единение любви, гарантированное уже делом, живым примером, потребностью на деле истинного братства, а не гильотиной, не миллионами отрубленных голов…» Русский, в понимании Ф. М. Достоевского, — значит, православный: «Русский народ весь в Православии и в идее его. Более в нем и у него ничего нет — да и не надо, потому что Православие все. <…> Кто не понимает Православия — тот никогда и ничего не поймет в народе. Мало того: тот не может и любить русского народа, а будет любить его лишь таким, каким бы желал его видеть», − читаем в подготовительных записях к «Дневнику писателя» за 1881 год⁴.

Ф. М. Достоевский, по мнению В. В. Кожинова («Беды и победы России»), очень ясно и глубоко видел современные ему явления, предвидел грандиозные социальные, технические и идейные перевороты XX века. Достоевского часто называют пророком. Многие считают, что главное в нем — это пророческое свидетельство о судьбах России. Он не только великий писатель, но и мистик, которому было дано понять тонкие закономерности взаимоотношений Бога и человека. Это позволило ему стать редким знатоком человеческой души: «Достоевский — пророк, ибо он всечеловек»⁵. Эту «самую русскую национальную способность — всемирную отзывчивость» и подметил Достоевский в любимом Пушкине⁶. Знаменитая Пушкинская речь незадолго до смерти была расценена современниками как пророческое описание будущего России. «В Пушкине, − считает Достоевский, − две главные мысли — и обе заключают в себе прообраз всего будущего назначения и всей будущей цели России, а стало быть, и всей будущей судьбы нашей. Первая мысль — всемирность России, ее отзывчивость и действительное, глубочайшее родство ее гения с гениями всех времен и народов мира <…> лишь одному русскому духу дана всемирность, дано назначение в будущем постигнуть и объединить все многоразличие национальностей и снять все противоречия их. Другая мысль Пушкина — это поворот его к народу и упование единственно на силу его»⁷. Пушкин для Достоевского — символ русского народа, черты которого — потребность в страдании, смирение, осознание зависимости от воли Бога. Поэтому он легко принимает других и в будущем поведет за собой к установлению христианского миропорядка. Принятие Христа, полагал Ф. М. Достоевский, — единственная сила, которая способна спасти человечество от неминуемой катастрофы: «Лик Христа был его основным вдохновением, и он был уверен, что, несмотря на все безобразия, образ Божий сохранится в русском народе»⁸.

Ф. М. Достоевский — ясновидец трагедии России, который не только предвидел страшные события, но и нашел «противоядие», стал провозвестником возрождения России и активным воссоздателем его своим творчеством⁹. Ф. М. Достоевский разоблачил революционеров, предугадал их скрытые мотивы и конкретные шаги (контроль над массами любыми средствами, игра на низменных страстях людей, массовые грабежи), а также время катастрофы, которую считал неотвратимой.

Внутренний мир Достоевского

Внутренний мир Достоевского находился в состоянии непрерывного изменения и развития. Многие отмечают, что для него не было ничего окончательного, застывшего.

Н. Н. Страхов вспоминал: «…Меня поражает именно неистощимая подвижность его ума, неиссякающая плодовитость его души. В нем как будто не было ничего сложившегося, так обильно нарастали мысли и чувства, столько таилось неизвестного и непроявившегося под тем, что успело сказаться. Поэтому и литературная деятельность его растет и расширяется какими-то порывами, не подходящими под обыкновенную форму развития». Заметно было его постоянное духовное развитие. Бурсов Б. И. в романе-исследовании «Личность Достоевского» отмечал, что «Достоевский был человеком, всю жизнь строившим свое мировоззрение».

Федор Достоевский писал брату Михаилу Достоевскому 16.08.1839  г.: «…Дух не спокоен теперь; но в этой <борьбе> духа созревают обыкновенно характеры <силь>ные; туманный взор яснеет, а вера и жизнь получает источник более чистый и возвышенный. Душа моя недоступна прежним бурным порывам. Все в ней тихо, как в сердце человека, затаившего глубокую тайну». В борьбе духа он все больше приходил к осознанию того, что счастье не дается даром, приходит через страдания и придание ему смысла, и оттого чувство ценности жизни становится все более острым.

В январе 1873 г. Достоевский сделал запись в альбом О. А. Козловой: «Я сохраняю несколько фотографий людей, которых наиболее любил в жизни, — и что же? — Я никогда не смотрю на эти изображенья: для меня, почему-то, воспоминанье равносильно страданию, и даже чем счастливее вспоминаемое мгновение, тем более от него и мучения. В то же время, несмотря на все утраты, я люблю жизнь горячо, люблю жизнь для жизни, и, серьезно, все еще собираюсь начать мою жизнь. Мне скоро пятьдесят лет, а я все еще никак не могу распознать: оканчиваю ли я мою жизнь или только лишь ее начинаю». (Достоевскому в этот момент, кстати, уже было более пятидесяти). Эти слова — лишь свидетельство высокой требовательности к себе.

Творчество Достоевского часто измерялось идеологическими критериями. Пророчества Достоевского многих раздражали. В воспоминаниях современников встречаются противоречивые оценки — или восхищение, или резкое неприятие. В советское время утвердилось мнение о том, что Достоевский — великий писатель, но запутавшийся в своих противоречиях мыслитель. Не раз высказывались сомнения в его религиозных убеждениях¹⁰. Только величина творческого дара не позволяла замалчивать его имя в безбожное советское время — но, когда речь шла о взглядах, снисходительно вскользь упоминалось о «заблуждениях» великого писателя и влиянии «темного» времени, в котором он жил.

По воспоминаниям А. М. Достоевского, родители, особенно мать, были верующими людьми и воспитывали детей в церковном духе¹¹. На всю жизнь Достоевский запомнил и любил молитву, которой научила его няня: «Все упование на Тя возлагаю, Мати Божия, сохрани мя под кровом Твоим». Своим святым Достоевский считал воина-ученика Феодора Тирона, сожженного на костре за веру около 306 года. В юности вера, как у многих, подверглась испытаниям, самым страшным из которых была гражданская казнь, с которой начался духовный переворот. Достоевский пришел к осознанной глубокой вере через мучительные сомнения и стал великим православным писателем, философом и психологом, проповедником духовного возрождения русского народа. Еще из Сибири он писал Н. Д. Фонвизиной, одной из жен декабристов, которые подарили Евангелия заключенным, в числе которых был и Достоевский, в Тобольске по пути на каторгу в конце января — 20-х числах февраля 1854 г.: «Я скажу Вам про себя, что я — дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я это знаю) до гробовой крышки. Каких страшных мучений стоило и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных»¹².

Преп. Амвросий Оптинский назвал приезжавшего в Оптину Пустынь Достоевского «кающимся», имея в виду его взаимоотношения с Богом, Церковью. Покаянный настрой звучит в его письме брату М. М. Достоевскому 19.07.1840 г.: «…Как бывает грустна жизнь твоя и как тягостны остальные ее мгновенья, когда человек, чувствуя свои заблужденья, сознавая в себе силы необъятные, видит, что они истрачены в деятельности ложной, в неестественности, в деятельности недостойной для природы твоей; когда чувствуешь, что пламень душевный задавлен, потушен Бог знает чем; когда сердце разорвано по клочкам, и отчего? От жизни, достойной пигмея, а не великана, ребенка, а не человека». Он всю свою жизнь был занят проблемой веры, идя к ней по непростому пути, в упорной внутренней борьбе. «Не как мальчик же я верую во Христа и Его исповедую, а через большое горнило сомнений моя осанна прошла…» — написал он в конце жизни в последней записной тетради, делая вывод о том, что противостояние злу, победа добра возможны только в Православии и благодаря Личности Христа. Эти слова свидетельствуют о глубине религиозных убеждений Достоевского. Признание великим русским писателем Личности Христа как идеала характеризует его духовный вектор развития в тяготении к внутренней целостности. Христос для Достоевского — мерило всего. Он писал: «Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен; в эти минуты я люблю и нахожу, что другими любим, и в такие-то минуты я люблю и нахожу, что другими любим, и в такие-то минуты я сложил в себе символ веры, в котором все для меня ясно и свято. Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной» (письмо Н. Д. Фонвизиной, конец января — 20-е числа февраля 1854 г.).

Достоевский резко критиковал Гегеля, его рационализм и стремление обрести истину в системе знаний. Логикой и разумом, считал Достоевский, человек не может понять тайну мира. С такой позицией связано и восприятие Достоевским Церкви как положительного общественного идеала, основы и цели всех мыслей и дел. Как философ Достоевский прежде всего религиозный мыслитель¹³. С религиозными убеждениями Достоевского тесно связаны его общественно-политические воззрения как «почвенника», изложенные им в публицистике, согласно которым исторический путь России отличен от западного. Основание общественного идеала Достоевского — нравственное возрождение и духовный подвиг русского народа («почвы»), живущего в идее православия.

У Достоевского была необычайно развита работа самосознания: «С чрезвычайной ясностию в нем обнаруживалось особого рода раздвоение, состоящее в том, что человек предается очень живо известным мыслям и чувствам, но сохраняет в душе неподдающуюся и неколеблющуюся точку, с которой смотрит на самого себя, на свои мысли и чувства. Он сам иногда говорил об этом свойстве и называл его рефлексиею»¹⁴. Не случайно М. М. Бахтин в «Проблемах поэтики Достоевского» назвал самосознание доминантой построения Достоевским образа героя, подчиняющегося определенной логике выбранной доминанте изображения.

Часто говорили о противоречивых качествах Достоевского (доверчивость — мнительность, замкнутость — расположенность к людям, сердечность — недоверчивость и т.д.), на основании чего делался вывод о противоречиях идеологии и творчества, а также «исковерканного обществом характера»¹⁵.

Многие современники оставили воспоминания о внешности Достоевского. Одни видели его сухим усталым стариком, хотя и выглядевшим нездоровым, но привлекавшим к себе. Другие называли его моложавым, подвижным, мало думавшим о покое, кипевшем замыслами. Часто говорили о неопределенном возрасте и о том, что когда он начинал говорить, то внешне преображался и казался моложе своих лет. Но все отмечали необычное, глубокое выражение лица, часто болезненно бледного. Недоброжелательный критик Г. Брандес знал Достоевского только по портретам, однако весьма пристрастно оценил его внешность под влиянием негативного отношения к его творчеству: «Вглядитесь в лицо Достоевского, наполовину лицо русского крестьянина, наполовину — физиономия преступника, плоский нос, маленькие буравящие глаза под веками, дрожащими от нервозности, этот большой пластически вылепленный лоб, выразительный рот, который говорит о бесчисленных муках, о глубокой, как пропасть, скорби, о нездоровых страстях, о бесконечном сожалении и страстной зависти. Эпилептический гений, сама внешность которого уже говорит о потоке кротости, которая переполняет его душу, о приливе почти безумной проницательности, которая озаряла его голову, наконец, о честолюбии, о величии стремлений, о недоброжелательстве, порождаемом мелочностью души»¹⁶. С. Д. Яновский, очень тепло относившийся к Достоевскому, видит в чертах его, напротив, весьма достойные человеческие качества: «…Роста он был ниже среднего, кости имел широкие и в особенности широк был в плечах и груди; голову имел пропорциональную, но лоб чрезвычайно развитой с особенно выдававшимися лобными возвышениями, глаза небольшие светло-серые и чрезвычайно живые, губы тонике и постоянно сжатые, придававшие всему лицу выражение какой-то сосредоточенной доброты и ласки»¹⁷. Вс. С. Соловьев описывает внешность человека «…с некрасивым и на первый взгляд простым лицом. Но это было только первое и мгновенное впечатление — это лицо сразу и навсегда запечатлевалось в памяти, оно носило на себе отпечаток исключительной, духовной жизни»¹⁸.

Н. О. Лосский (1999), стремясь понять личность Достоевского, писал о том, что внутренний мир Достоевского не был безоблачным. Писатель колебался между титаническими страстями и почти святыми просветлениями души. Находя в себе негативные нравственные качества, пускай это лишь мимолетные движения души, Достоевский как человек, добрый и чуткий ко злу, приходил в отчаяние от «подполья» в своей душе и в душе других людей. Чтобы оценить личность Достоевского, нужно обратиться к ее высоким проявлениям — возвышенности творчества и многим его добрым поступкам. На посмертном портрете у Достоевского просветленное лицо как свидетельство окончательного преодоления зла в его душе. «Если же кто хотел бы очернить Достоевского, ссылаясь на темные стороны его характера, тому следует напомнить пословицу: случается орлам и ниже кур спускаться, но курам никогда до облак не подняться» (Н. О. Лосский «Достоевский и его христианское миропонимание»).

Антиномичный принцип бытия, в котором противоречия составляют целостность, был всесторонне обоснован замечательным русским мыслителем П. А. Флоренским. Разгадка тайны бытия в том, что «…по мере одухотворения личности, <…> антиномия оказывается внутренне-единою, внутренне-цельною духовною ценностью»¹⁹. Внешне видимая, кажущаяся противоречивость писателя — отражение сложной полноты его внутреннего мира. Словами Н. А. Бердяева, у Достоевского было «исступленное чувство личности». При всей своей природной нервозности, подверженности страстям он сознательно строил зрелую личность, в полном соответствии со своей концепцией, в постоянной внутренней работе над собой, в острой внутренней борьбе между верой и неверием. В. П. Гиндин, приводя ряд высказываний, характеризующих Достоевского противоположным образом, задает самому себе вопрос — где же настоящий Достоевский? Ответ он видит в «полифонии характера писателя, своеобразного мозаичного панно»²⁰. Как пишет преп. Иустин (Попович), «через Достоевского, как бы пламенными устами, высказалась вся русская душа во всей своей полноте: вся ее греховность и все ее покаяние, все ее пороки и все ее добродетели, все ее устремления и все ее идеалы. Личность Достоевского — самое проникновенное и самое возвышенное отражение русского народного самосознания»²¹. Свои же душевные противоречия Достоевский передавал персонажам.

Личность и творчество

В процессе творческого самовыражения человек занимает по отношению к миру особую целостную позицию, переживает онтологическое единство с ним, сопричастность всему в мире, выражая себя как личность и все в большей мере становясь ею. Жизненный опыт писателя и история развития его личности неизбежно находят воплощение в творчестве, способность человека к которому, в отличие даже от ангелов, есть неизменное свойство человека, проявление его Богоподобия, говорится в святоотеческих текстах. Личность и творчество писателя едины. К Достоевскому вышесказанное может быть отнесено в первую очередь. Он всегда писал то, что пережил сам. «Все его произведения можно считать автобиографическими, поскольку их герои решают проблемы, мучившие самого Достоевского, и переживают в жизни те же страстные чувства, ужасы и надежды, которые так хорошо были знакомы ему самому» (Зернов Н. М. «Три русских пророка…»).

Достоевский всегда тяготел к форме исповеди; и творчество его раскрывается «как одна огромная исповедь, как целостное откровение его универсального духа» (Мочульский К. В. «Гоголь. Соловьев. Достоевский»). В его исповедальном творчестве самопознание и познание смысла человеческого бытия совпадают, что иногда свойственно великим людям: «Достоевский всегда занят собою. И в то же время целым миром: разгадывая собственную личность, разгадывает судьбу всего человечества» (Бурсов Б. И. «Личность Достоевского»).

Н. М. Зернов писал: «Глубина личности Достоевского неисчерпаема — таковы и его романы. Каждый роман — это, прежде всего, рассказ о своей собственной жизни, обычно излагаемый в форме детектива». Но не только жизнь — есть творчество, а и творчество — есть жизнь. По мнению Достоевского, человек не только живет, но еще сочиняет свою жизнь, что в принципе равноценно.

В характеристике отношения к творчеству Достоевский противопоставляется Толстому: «А позиция Достоевского скорее выглядит противоположным образом: чтобы жить, мне необходимо писать, иначе у меня не будет средств на жизнь и меня задавят неразрешимые вопросы о тайне человека и всего мироустройства»²².

После каторги физическое здоровье Достоевского ухудшилось — участились и стали более тяжелыми приступы эпилепсии, приступы которой отнимали память на несколько дней, вызывали мрачное настроение, усиливали мнительность. Врачи советовали прекратить литературный труд ради излечения. Но именно его он считал своим призванием: «Если правдиво выражение, употребляемое некоторыми писателями, что они писали свои произведения своею кровью, то выражение это как нельзя более применимо к Федору Михайловичу Достоевскому и к его произведениям, ибо на произведениях своих этот писатель действительно, а не на словах, скоротал свою жизнь, растратив на них свое физическое здоровье, на которое сравнительно менее, чем они, повлияла каторга…»²³. Н. М. Зернов отмечает, что «физическое нездоровье, повышенная эмоциональность и постоянные финансовые затруднения делали литературный труд почти невыносимым для него, но ничто не могло оторвать Достоевского от писательства и стремления преодолеть любые трудности»²⁴.

Об этом же пишет и сам Достоевский, например, в письме Н. Н. Страхову 26.06.1862 г. из Парижа: «…Деятельность, то есть что именно делать, о чем говорить и что писать — всегда найдется. Господи! Как подумаешь, сколько еще не сделано и не сказано, и потому сижу здесь, и рвусь отсюда, из так называемого прекрасного далека, хоть не телом, так духом к Вам, в Россию». При таком отношении Достоевского к своему творчеству неудивительна его высочайшая требовательность к себе как к писателю. А. Г. Достоевская писала, что «Федор Михайлович всегда был чрезмерно строг к самому себе; редко его собственные произведения находили у него похвалу. Он иногда восторгался своими идеями, долго их вынашивая и любя, но за очень редкими исключениями был недоволен их воплощением в своих произведениях» (Достоевская А. Г. «Воспоминания»). Его труды имели по несколько черновиков. Он приводил в пример долгую работу над своими сочинениями Пушкина и Гоголя и писал М. М. Достоевскому 31.05.1858 г.: «Поверь, что везде нужен труд, и огромный». При этом Достоевскому свойственны не только самокритичность, но и сознание своего предназначения, особенно заметное по его эпистолярному наследию. В письме С. А. Ивановой 20.03.1869 г. он писал, что в его литературном творчестве заветная мечта «не в достижении славы и денег, а в достижении выполнения синтеза моей художественной и политической идеи, то есть в желании высказаться в чем-нибудь, по возможности вполне, прежде, чем умру». Те же мысли высказаны и в письме Е. Ф. Юнге от 11.04.1880 г.: «Я знаю, что во мне как в писателе есть много недостатков, потому что я сам, первый, собою всегда недоволен. Можете вообразить, что в иные тяжелые минуты внутреннего отчета я часто с болью сознаю, что не выразил, буквально, и двадцатой доли того, что хотел бы, а может быть, и мог бы выразить. Спасает при этом лишь всегдашняя надежда, что когда-нибудь пошлет Бог настолько вдохновения и силы, что я выражусь полнее, одним словом, что выскажу все, что у меня заключено в сердце и фантазии»²⁵.

Достоевский выделяется продуктивностью даже среди мировых гениев (его полное собрание сочинений составляет тридцать томов) — при том, что из пятидесяти девяти лет десять «сибирских» лет он не писал. Достоевский написал не меньше, чем Толстой, за срок вдвое больший. В одном из писем он упоминает, что за два года написал до ста печатных листов.

И тут же в письмах он жалуется на свою лень. Н. Н. Страхов вспоминал, что Достоевский все время торопился писать к какому-то сроку, получив деньги вперед. Он откладывал работу до того, как наступит времени в обрез, чтобы сделать ее усердно. Это качество он называет особой писательской леностью: «…в нем постоянно совершался внутренний труд, происходило нарастание и движение мыслей, и ему всегда было трудно оторваться от этого труда для писания. Оставаясь, по-видимому, праздным, он, в сущности, работал неутомимо. <…> Писание было у него почти всегда перерывом внутренней работы, изложением того, что могло бы еще долго развиваться до полной законченности образов» (Страхов Н. Н. «Воспоминания…»). А также: «…трудно представить себе человека, способного к такой одержимости в работе. Его лень — это, собственно, не лень, а тоска, в которую он впадает от неясности своего положения и своих стремлений. Между тем созрели грандиозные литературные планы. Он работает уже с полным напряжением сил, а в то же время продолжает сокрушаться, что крайне ленив. Как-то одно с другим соединяется, хотя лень и трудолюбие — вещи противоположные. Достоевскому в периоды напряженного труда требовалось сознание независимости от работы, или, если угодно, сознание того, что не в работе суть дела» (Бурсов Б. И. «Личность Достоевского»). И. А. Ильин относит Достоевского к русским людям с предельно чутким сердцем. Но и среди них Достоевский выделяется сердцем сверхчувствительным, как по отношению к людям, так и по отношению к миру духовности (Ильин И. А. «Гении России»).

Уроки Достоевского, по мнению В. Н. Захарова («Имя автора — Достоевский»), «…сводятся к простым и вечным истинам: любить Россию, русскую историю, мир, народ, природу, семью, детей, людей, ближнего, Творца, Спасителя. <…> Он творил свой мир — он создал Россию Достоевского, своих героев, своих читателей, нас». Потому Достоевский сегодня духовно близок всем, кто хочет найти истину в нашем непростое, полное противоречий время.