Журнальный мир

Мир Достоевского

С. Цвейг вдохновенно говорил о том, что вначале мир Достоевского представляется очень мрачным, наводненным страданиями. Подобно тому, как лицо Достоевского сначала кажется крестьянским, землистым, удрученным, и только потом замечается озаряющая белизна его лба, так и в его творчестве «духовный свет пронизывает косную материю». И далее поясняет свою мысль:

«Совершается ли убийство или женщина воспламеняется любовью — все это второстепенно, это внешность, кулисы. Его роман разыгрывается в человеческих глубинах, в душевном пространстве, в духовном мире… трагедия — вся внутри»¹.

Если Золя изображает душу через тело, то Достоевский — тело с помощью души.

Тема творчества Достоевского одна — человек, и в то же время она может охватывать все многообразие проявлений человеческой натуры. Преимущественным интересом Достоевского к загадке человека объясняются частые высказывания его современников о том, что его мало интересовало что-либо другое. Н. А. Бердяев подмечал, что все внешнее − город и его особая атмосфера, комнаты и их уродливая обстановка, трактиры, с их вонью и грязью, внешние фабулы романа — все это лишь знаки, символы внутреннего, духовного человеческого мира, лишь отображения внутренней человеческой судьбы. При этом ничто внешнее, природное или общественное, бытовое не имеет для Достоевского самостоятельной действительности.

А. Е. Врангель вспоминал о молодом Достоевском:

«А что меня всегда поражало в Достоевском — это его полнейшее в то время безразличие к картинам природы, — они не трогали, не волновали его. Он весь был поглощен изучением человека, со всеми его достоинствами, слабостями и страстями. Все остальное было для него второстепенным»².

Н. Н. Страхов дает подобную характеристику Достоевского спустя годы:

«Федор Михайлович не был большим мастером путешествовать; его не занимали особенно ни природа, ни исторические памятники, ни произведения искусства, за исключением разве самых великих; все его внимание было устремлено на людей, он схватывал только их природу и характеры, да разве общее впечатление уличной жизни»³.

Вместе с тем, тяготение к постижению духовной сущности бытия способствовало остроте восприятия всего сущего как сотворенного Богом. А. Е. Врангель писал в воспоминаниях о Сибири:

«Любимое времяпрепровождение было, когда мы в теплые вечера растягивались на траве и, лежа на спине, глядели на мириады звезд, мерцавших из синей глубины неба. Эти минуты успокаивали его. Созерцание величия творца, всеведомой, всемогущей божеской силы наводило на нас какое-то умиление, сознание нашего ничтожества, как-то смиряло наш дух»⁴.

Тот, кто равнодушен к природе, не напишет такие строки от имени безымянного мечтателя («Белые ночи»):

«Есть что-то неизъяснимо трогательное в нашей петербургской природе, когда она, с наступлением весны, вдруг выкажет всю мощь свою, все дарованные ей небом силы, опушится, разрядится, упестрится цветами».

И тут же параллели с человеческим образом: следует сравнение с хрупкой, болезненной девушкой. Такое поистине поэтическое восприятие Петербурга Достоевский «подарил» своему во многом автобиографическому персонажу Ивану Петровичу из «Униженных и оскорбленных»:

«Я люблю мартовское солнце в Петербурге, особенно закат, разумеется, в ясный морозный вечер. Вся улица вдруг блеснет, облитая ярким светом. Все дома как будто вдруг засверкают. Серые, желтые и грязно-зеленые цвета их потеряют на миг всю свою угрюмость; как будто на душе прояснеет, как будто вздрогнешь или кто-то подтолкнет тебя локтем. Новый взгляд, новые мысли <…>. Удивительно, что может сделать один луч солнца с душой человека!»

В рассказе «Мужик Марей» из «Дневника писателя», вспоминая о детстве, Достоевский говорит:

«…Ничего в жизни я так не любил, как лес с его грибами и дикими ягодами, с его букашками и птичками, ежиками и белками, с его столь любимым мною сырым запахом перетлевших листьев».

И неизменно восприятие природы у Достоевского тесно связано с внутренним миром, переживаниями личности. Следует согласиться с Д. С. Мережковским: если Достоевский не так часто описывает природу, то именно потому, что любовь эта слишком глубока. Потому что если уж он ее описывает, то это ни с чем не сравнимо, и Петербург его — самый фантастический, трогательный, поражающий болезненной красотой город.

Достоевский любил музыку, хотя и не был ее знатоком, предпочитая Моцарта, Бетховена, Глинку. Он вообще проявлял большой интерес к творчеству, вдохновляемому христианскими темами, любил изображение святости⁵. В Москве он был поражен красотой церкви Успения Божией Матери (на Покровке). Будучи за границей, посещал картинные галереи и восхищался искусством старых мастеров. В живописи больше всего признавал Рафаэля и особенно Сикстинскую мадонну, перед которой простаивал часами. Большое впечатление произвела на него картина Гольбейна-младшего «Христос распятый», в которой израненное измученное тело Христа являлось испытанием веры — сомнением в возможности воскресения истерзанного.

В отличие от творческого наследия Гоголя, как подметил Б. И. Бурсов, «…биография Достоевского менее интересна, чем его творчество. Письма Достоевского менее интересны, чем его романы. Он всего себя вложил в свои произведения, по ним можно изучить писателя. Поэтому Достоевский менее загадочен, чем многие другие писатели, его легче разгадать, чем, например, Гоголя». Несмотря на это, существует множество трактовок творчества Достоевского, что свидетельствует о его многозначности, точнее, многоуровневости. Поэтому, как правило, исследователи его творчества обращали внимание на те или иные его аспекты, но целостное видение их труднодостижимо. Об этом вдохновенные строки Н. М. Зернова:

«Достоевского можно сравнить с видимой вдали гигантской горой; контуры ее вроде бы знакомы многим людям, а величественная громада так и осталась неисследованной — разве что несколько отчаянных восходителей решились подступить к ней, преодолевая бури и пропасти, нарушая ее неприступную уединенность и созерцая немыслимые высоты, от которых захватывает дух.

Достоевскому посвящено огромное количество литературы, но никому еще не удалось с достаточной полнотой передать подлинный образ писателя. В одних работах он предстает убежденным христианином, других — атеистом. Ряд авторов подчеркивают почти патологический интерес к уродливым сторонам жизни, остальных восхищают его ясный ум и способность разрешить сложнейшие нравственные проблемы. Достоевского попеременно представляли то символом распада старой христианской цивилизации, то пророком нового справедливого мироустройства. Можно было бы составить целую энциклопедию по психологии, богословию, общественным наукам на материалах Достоевского. Вряд ли существует какой-либо аспект внутренней жизни человека, который бы остался не исследован Достоевским. Истинное величие писателя постигается каждым предыдущим поколением, но по-прежнему творчество его ждет своего исследователя, сумевшего бы в полной мере оценить все богатство идей, заложенных в произведениях Достоевского»⁶.

Достоевский по праву воспринимается не только как гениальный писатель, но и как выдающийся мыслитель⁷. В своем обширном труде по истории философии В. В. Зеньковский дает высочайшую оценку Достоевскому как философу:

«Творчество Достоевского сосредоточено вокруг вопросов философии духа, — это темы антропологии, философии истории, этики, философии религии. В этой области обилие и глубина идей у Достоевского поразительны, — он принадлежит к тем творческим умам, которые страдают от изобилия, а не от недостатка идей»⁸.

Достоевский — гениальный психолог, как никто другой раскрывший глубины и противоречия человеческой личности. Известно, правда, высказывание Достоевского из последних записных тетрадей, в котором он вроде бы отвергает это: «Меня зовут психологом: неправда, я лишь реалист в высшем смысле, то есть изображаю все глубины души человеческой». Но современной психологии позитивизма, исключившей духовный вектор человеческой жизни и обращающейся к частным, временным, поверхностным вопросам, действительно трудно верно познать душевные глубины. Достоевский познает их, решая вечную проблему — что такое человек, и наблюдая вечную драму человеческого духа. Н. А. Бердяев говорит о «пневматологии» Достоевского-духовидца.

Более конкретные проблемы, занимавшие Достоевского: личность человека XIX века — кризиса гуманизма; отношение к Богу (тварь противится Творцу); политическая журналистика.

Прот. Дм. Григорьев определил главный источник вдохновения Достоевского: «…это Евангелие с его проповедью смирения, покаяния и возрождения — основные темы писателя». Преп. Иустин (Попович) признавался в своем увлечении Достоевским, считая его с пятнадцатилетнего возраста своим учителем и мучителем одновременно:

«Я понял, что его проблемы — это вечные проблемы человеческого духа. И если человек называется человеком, то он должен ими заниматься. А Достоевский весь в этих проблемах, и потому во всех своих исканиях он — настоящий человек. Его превосходство в том, что в вечные проблемы человеческого духа он внес вдохновение пророка, пламень апостола, искренность мученика, грусть философа, прозорливость поэта»⁹.

Эти проблемы человеческого духа могут быть сведены к двум «вечным проблемам»: существования Бога и бессмертия души. Решение одной проблемы — это и решение другой. Если есть Бог — душа бессмертна, и наоборот. Если человек решает эти проблемы, то тогда решает и другие, онтологические. В «трехкруговом» анализе творчества Достоевского Ю. Г. Кудрявцевым выделены планы «от событийного — через социальное (временное) — к философскому (вечному)»; большинство произведений поднимается до обобщений философского плана.

Достоевский увидел бесконечную сложность и трагизм человеческой натуры, показал все ее стороны — в конечной завершенности, поэтому читателю трудно следовать за ним. Так, с точки зрения Л. И. Шестова, важнейшие слова Достоевского из Пушкинской речи «Смирись, гордый человек» — «…зовут надземных людей в подземелье, на каторгу, в вечную тьму»¹⁰.

Достоевского попеременно и превозносили, и развенчивали. Первый литературный опыт Достоевского составили переводы Бальзака с французского («Евгения Гранде» О. Бальзака). Это была школа искусства романа¹¹. Первой же повестью явились «Бедные люди». Публикация повести принесла Достоевскому первую славу. Своему брату М. М. Достоевскому он писал 01.04.1846 г.:

«Слава моя достигла до апогеи. В два месяца обо мне, по моему счету, было говорено около тридцати пяти раз в различных изданиях. В иных хвала до небес, в других с исключениями, а в-третьих руготня напропалую»¹².

Некрасов и Григорович, взволнованные и восхищенные, нанесли визит Достоевскому в четыре утра.

«Двойник», написанный через год, вызвал, однако, противоположную реакцию, резкую критику восторгавшихся ранее Некрасова и Белинского, желавших видеть в писателе социального бунтаря.

После десятилетнего перерыва каторги и солдатской службы в Сибири были созданы следующие крупные произведения: «Записки из мертвого дома» (1860), «Преступление и наказание» (1866), «Идиот» (1868), «Бесы» (1873), «Подросток» (1875). Последнее великое произведение — роман «Братья Карамазовы» (1880). В пяти крупномасштабных произведениях, основных романах, наиболее полно отражена концепция личности Достоевского. До «полноты сознательного целенаправленного религиозного освоения бытия» (Дунаев М. М.) были написаны романы «Записки из подполья» и «Игрок», в которых уже заметны попытки Достоевского духовно осмыслить человеческую жизнь. Для характеристики личности и жизненного пути самого Достоевского имеют значение во многом автобиографические произведения: «Записки из Мертвого дома» и «Дневник писателя». Достоевский также издавал журналы: «Время», «Эпоха» и «Дневник писателя» (последний — в течение четырнадцати последних лет своей жизни). В целом, слава Достоевского постепенно росла, и последний роман «Братья Карамазовы» был признан творением гения. В. Ф. Петренко с позиций современной академической психологии отмечает, что духовные оппозиции ярких персонажей «Братьев Карамазовых» (семейство, старец Зосима, Великий инквизитор, молчащий Христос) дают возможность в рамках ментального пространства этого произведения обсуждать все актуальные проблемы духовной жизни России не только конца девятнадцатого века, но и проблемы всего человечества, поскольку роман и сегодня вызывает глубокий интерес во всем мире..

Пушкинская речь за полгода месяцев до смерти вознесла его на вершину общественного признания. Однако всемирная слава пришла к нему только в ХХ веке.

В. Н. Захаров предпринял глубокий анализ жанровой системы Достоевского и показал их синтетичность, активное взаимодействие различных жанровых традиций в рамках различных жанровых форм. При этом к форме романа он обращался всегда. Роман был основным и любимым жанром Достоевского, в романе писатель наиболее полно и глубоко выразил свои творческие идеи. Обычно толкователи Достоевского стремятся выделить какую-либо основную идею, в соответствии с которой воспринимается общий контекст творчества. Вместе с тем — обратимся к творчеству Достоевского — часто наблюдаются попытки ограничить круг анализа определенными произведениями (например, пятью основными романами — «Преступление и наказание», «Подросток», «Идиот», «Бесы», «Братья Карамазовы»). Это происходит в тех случаях, когда возникает намерение обратиться к «микроанализу» − к закономерностям душевной жизни конкретных персонажей. Поскольку таковых имеется свыше пятисот тридцати, то такой подход вполне оправдан. Именно в «пятикнижии» воплощена зрелая концепция личности Достоевского. И вслед за Д. Барсотти отметим особое внутренне единство романов, их особый мир, отличающийся выраженной сакральной направленностью. Многообразие психологических типов, конечно, присутствует с раннего периода творчества писателя. Уже на страницах первых произведений Достоевского выписаны персонажи с абсолютно противоположными жизненными позициями, душевными и духовными характеристиками. Они составляют уникальную картину психологических типов, которые впоследствии, будучи переработанными и отшлифованными, войдут в зрелые произведения автора. Типы «маленьких людей», мечтателей, приживальщиков трансформируются в более сложные типы героев-идеологов.

Духовный принцип творчества Достоевского

Персонажи Достоевского необычны. С этим согласятся как сторонники Достоевского, так и противники. Читатель погружается в «…особый мир самой высокой эмоциональной и интеллектуальной концентрации, гипернапряжения. Любовь, ненависть, физическая сила, благородство, подлость, бесчестие, бескорыстие — все здесь через край, сверх всякой "разумной" меры. Любое проявление человеческого духа получает существенную энергетическую "дотацию" автора» (Старовойтенко Е. Б.). В пределах бытовой повседневности персонажи Достоевского решают личные проблемы, но «…в то же время эти герои постоянно действуют и сознают себя перед лицом целого мира, а их проблемы оказываются в конечном счете всечеловеческими. Они решают как бы за все человечество в целом»¹³.

И вновь приведем вдохновенные строки С. Цвейга:

«Герои Достоевского не связаны с действительной жизнью. Их судьба сосредоточена внутри. Положение, власть, деньги их не интересуют. Люди хотя быть счастливыми, довольными, богатыми, могущественными. Кто из героев Достоевского стремится к этому? Никто. Ни один. Они требуют от мира всю его глубину, единую жизнь».

Вот слова Н. А. Бердяева о произведениях Достоевского:

«Это внутренняя трагедия единой человеческой судьбы, единого человеческого духа, раскрывающегося лишь с разных сторон в различные моменты своего пути, причем не в обычном течении обыденной жизни, а в самые критические моменты для личности. Д. С. Мережковский, сравнивая и противопоставляя Толстого и Достоевского, говорит, что по прочтении Толстого что-то меняется в нашей телесной впечатлительности, а Достоевского — в духовной, умственной впечатлительности. Всех героев Достоевского «мучил Бог». (…) Не жизнь тела — его конец и начало, смерть и рождение, как у Л. Толстого, − а жизнь духа, отрицание и утверждение Бога у Достоевского есть вечно кипящий родник всех человеческих страстей и страданий»¹⁴.

Стремясь обобщить подходы к пониманию духовности, определим ее как ориентацию на нематериальную, находящуюся за пределами человека, недоступную для восприятия органами чувств духовную (трансцендентную) реальность. Духовность предполагает качества, которые выходят за пределы личности и вместе с тем свидетельствуют о ее зрелости. Содержательно духовность включает осмысленное стремление к достижению человеческой сущности в соответствии с жизненной позицией (ответственностью, творчеством и нравственным выбором), проявляющееся и в определении круга ценностей (соответственно, направленности), субъективных значимостей, и во внешних поступках. Содержание духовно-нравственной сферы личности определяется тем или иным религиозным (или безрелигиозным) мировоззрением.

В творчестве Достоевского определяющим является духовный принцип, соотносимый с православным мировоззрением писателя. Квинтэссенция его — святоотеческое учение о человек, согласно которому, «человек <…> постоянно находится между двумя мирами: горним — светоносным, и дольним — мрачным и диавольским. Тот и другой мир действуют на него непрестанно и ведут между собою брань за него. Мир ангельский действует на человека тем, что охраняет, поддерживает, укрепляет его на пути покаяния и добродетели, вдыхая благие мысли и чувства, сообщая духовную силу и крепость. Мир диавольский действует тем, что старается совратить человека с пути правды, удержать в плену страстей и порока, вдыхая для сего в его душу и сердце все нечистое и богопротивное»¹⁵.

Достоевский показывает, что человека нельзя объяснить только в человеческих категориях: источник добра и зла вне человека: «В добре он идет к Богу, а во зле он опускается до дьявола, и поэтому одни его боготворят, другие же уподобляют дьяволу» (преп. Иустин (Попович)). Достоевский выступает как «тайнозритель доличного и сверхличного начала» (Л. А. Зандер), поскольку проблемы добра и зла бесконечно шире границ человеческой личности.

Духовный принцип реализуется в концепции личности Достоевского, созданной им в художественно-образной форме, через описание внутреннего мира литературных героев, посредством определения в качестве ведущей в личности духовной сферы. Личность Достоевским понимается в качестве противоречивого иррационального существа, подверженного внутренней борьбе. Наличие противоречий служит свидетельством сложности человеческой природы. Здесь точно подмечена иррациональность человеческого существования. Достоевский впервые в художественной литературе заговорил о глубокой противоречивости человеческого бытия, двойственности человеческой природы. Уже в ранней повести «Двойник» эта тема блестяще подана писателем и будет значимой на всем протяжении его творчества, причем не столько в психологическом, сколько даже в метафизическом аспекте. Здесь речь идет об одновременно существующих тенденциях внутреннего мира человека, как верно увидели представители святоотеческого учения, поскольку человек имеет и биологическую природу, и душевную (духовную), бытие его разнонаправлено, и он так или иначе определяет вектор своего бытия. В. Е. Семенов, реконструируя социально-психологическую концепцию Достоевского, отметил в ней представления писателя о сложности человека, превышающей стереотипы добра и зла, о единстве и борьбе противоположностей в нем. Человек не только «человек разумный» (разум может быть не только благом, но и злом), но и «человек страстный» (эмоциональный, аффективный). Человек обладает свободной волей и отвечает за свои поступки, однако не всегда может их контролировать.

Нередко в позитивистских трактовках считается, что двойник — плод болезненного воображения Голядкина, и повесть трактуется психопатологически, например, приверженцами психоаналитической трактовки творчества Достоевского. Однако это лишь поверхностный взгляд. «Вскрытие» природы «двойника» показывает, что исходным моментом его появления стало «сумасшедшее самолюбие» этой «ветошки с амбициями»¹⁶. А. А. Ухтомский рекомендовал всем перечитывать «Двойник», этот «философско-психиатрический трактат о солипсизме и самоутверждении как основных чертах типического представителя европейской культуры». Гипертрофированный эгоцентризм приводит к тому, что человек во всем и всех видит только себя, и существует для него только он сам. В. Н. Захаров предложил свою оригинальную версию, полагая, что двойник в повести не плод расстроенного воображения, а реальное действующее лицо:

«Фантастический сюжет задан не раздвоением, а удвоением Голядкина. Достоевский сделал "близнечную" тему условной и фантастической, придал ей смысл, почерпнутый из романтической литературы: двойник — враг, герой с противоположными установками и устремлениями. То, что оба Голядкина, два Петровича, названы одним именем — Яков, имеет символический смысл. <…> Двойственность Голядкина — доминанта его психологического облика. Его двойник существует вовне, а не внутри господина Голядкина»¹⁷.

Здесь пришло время остановиться на святоотеческом понимании трех степеней ведения (естественное, противоестественное и сверхъестественное, в зависимости от того, душа в добре, зле или между ними). Три степени ведения различаются по его способам, которыми могут быть тело, душа или дух. Человеческое естество находится в переходном состоянии, так как человек не может полностью преодолеть тяготение плоти.

Первая степень ведения. Человек приписывает все, что происходит в мире, себе самому. Преп. Исаак Сирин говорит так:

«Когда ведение следует плотскому вожделению, тогда сводит воедино следующие способы: богатство, тщеславие, убранство, телесный покой, рачение о словесной мудрости, годной к управлению в мире сем и источающей обновление в изобретениях, искусствах и науках, и все прочее, чем увенчивается тело в этом видимом мире. А по сим отличительным чертам ведение делается противным вере. И оно именуется голым ведением; потому что исключает всякое Божественное попечение, и по причине преобладания тела вносит в ум неразумное бессилие и все попечение его совершенно о сем только мире».

Из-за постоянного попечения о теле такой человек пребывает в страстях, в озабоченности земным.

Вторая степень ведения — душевные помышления и пожелания. В свете естества совершаются пост, молитва, милостыня, чтение Божественных Писаний, добродетельная жизнь, борьба со страстями. Добрые дела осуществляются с помощью Духа, но есть влияние тела. Здесь только обозначен путь, ведущий к вере. Это ведение дел — посредством телесных чувств, внешним образом.

Третья степень ведения — степень совершенства:

«…Человек утончается, приобретает духовное, и уподобляется в житии неведомым силам, которые служение свое отправляют не чувственно производимыми делами, но совершаемыми заботливостью ума».

И далее:

«Тогда внутренние чувства пробуждаются для духовного делания по тому чину, какой будет в оной жизни бессмертия и нетления».

Отсюда ясно, что добро (полное, чистое) — только сверх естества! Естественно для человека, согласно святоотеческому учению, быть противоречивым и тянуться к добру — к сверхъестественному, к Богу. Преодоление зла, перерождение человека возможно благодаря «… интимной онтологический (бытийственной) связи с Иисусом Христом как воплощенным Логосом. В самом деле, зло эгоистического себялюбия так проникает всю природу падшего человека, что для избавления от него недостаточно иметь перед собою пример жизни Иисуса Христа; нужна еще такая тесная связь природы Христа и мира, чтобы благодатная сила Христа сочеталась с силою человека, свободно и любовно стремящегося к добру, и совместно с ним осуществляла преображение человека»¹⁸. Отсюда необходимость воплощения Бога, усвоившего Себе человеческую природу, для достижения онтологическое единства с Богом всего человечества.

После «Двойника» впоследствии, в своих «Записках из подполья», Достоевский делает целый ряд открытий о природе человека, полярной, антиномичной и иррациональной. Некоторые увидели в подпольном парадоксалисте отречение от любви к человеку, однако же Достоевский остается идеологом любви и совести, необходимости отказа от индивидуалистического самоутверждения. Как говорит безымянный подпольный парадоксалист Достоевского:

«Рассудок — одна двадцатая способности жить. Рассудок знает только то, что успел узнать <…>, а натура человеческая действует вся целиком, всем, что в ней есть, сознательно и бессознательно, и хоть врет, да живет <…> есть один только случай, только один, когда человек может нарочно, сознательно поделать себе даже вредного, глупого, даже глупейшего, а именно: чтоб иметь право пожелать себе даже и глупейшего и не быть связанным обязанностью пожелать себе одного только умного. Ведь это глупейшее, ведь это свой каприз, и в самом деле, господа, может быть всего выгоднее для нашего брата из всего, что есть на земле, особенно в иных случаях. А в частности, может быть выгоднее всех выгод даже и в таком случае, если приносит нам явный вред и противоречит самым здравым заключениям нашего рассудка о выгодах, − потому что во всяком случае сохраняет нам самое главное и самое дорогое, то есть нашу личность и нашу индивидуальность».

И далее:

«И почему вы так твердо, так торжественно уверены, что только одно нормальное и положительное, − одним словом, только одно благоденствие человеку выгодно? Не ошибается ли разум-то в выгодах? Ведь, может быть, человек любит не одно благоденствие? Может быть, он ровно настолько же любит страдание? Может быть, страдание-то ему ровно настолько же и выгодно, как благоденствие? А человек иногда ужасно любит страдание, до страсти, и это факт».

Как образно говорит Н. А. Бердяев, «к человеку должна быть применена не арифметика, а высшая математика. Судьба человеческая никогда не основывается на той истине, что дважды два четыре. Человеческая природа никогда не может быть рационализирована. Всегда остается иррациональный остаток, и в нем — источник жизни»¹⁹. Человек не благоразумное существо, стремящееся к счастью, а иррациональное, с потребностью в страдании.

Подпольный человек Достоевского — собирательный образ. Он стремился показать подполье человека как особое духовное пространство, которое «в онтологическом контексте <…> представляет собой ситуацию глубочайшего раскола человека и мира» (Криницын А. Б.).

В крупномасштабных произведениях центральное место занимают изменения внутреннего мира, описываемые как духовные изменения. М. М. Бахтин употребил по отношению к содержанию творчества Достоевского термин «полифоничность». Более точным было бы применение этого термина по отношению не к содержанию, а к форме, не к идеям, а к конструкции. Содержание как раз подчинено интегрирующей идее духовного смысла жизненного пути личности, согласно которой жизнь каждого человека подчиняется духовным закономерностям.

Жизненный путь личности рассматривается Достоевским как духовное становление человека. Достоевскому принадлежит пророческое открытие таинственного участия «…невидимых сил в жизни современного человека, в особенности при создании его атеистической философии и анархической этики. И в этом его гениальное прозрение и пророческое откровение» (преп. Иустин (Попович)).

Достоевский представил в своем творчестве как демонологию (диаволодицею), так и теодицею — действие Бога и диавола в обыденной жизни человека. В первом случае заслуга Достоевского в открытии метода действия диавола в человеке. Он показал, что грех обезличивает человека. Его антигерои, творцы человекобога, представляют диаволодицею. Но Достоевский не останавливается на этом и показывает, что существует и диавол, и Бог. Если существует только диавол, жизнь человека оканчивается сумасшествием или самоубийством. Человек становится человеком, когда начинает верить в личное бессмертие. Таковы Алеша Карамазов и князь Мышкин — христиански идеальные люди в будничной обстановке, в житейских обстоятельствах; о. Зосима и Макар Долгорукий — святые со склонностью к аскетизму и созерцательности. Наряду с образами христианской святости Достоевский изображает глубочайшее падение, только возможное для человека. Между теми и другими нет непроходимой пропасти. И святые у Достоевского — живые люди. Грешники же сохраняют искры добра, словами М. М. Тареева, «в самом последнем смраде своего нравственного растления».

Смысл жизни: в Боге и без Бога

Внутреннее содержание жизни составляет прежде всего ее смысл: он, по Достоевскому, может иметь два варианта — смысл в Боге и без Бога (в самом человеке). Это вопрос веры и неверия. Как отмечает И. С. Шмелев, все романы Достоевского написаны на тему: «Есть ли Бог?». Достоевский, сам пройдя мучительные этапы обретения веры, поставил диагноз современному человеку, опасная болезнь которого — вера лишь в самого себя. Сущность драмы Карамазовых может быть представлена как столкновение и борьба разных типов мировоззрения, разных жизненных принципов, в которых выясняется смысл жизни. Достоевский показывает, что погоня за жизненными благами ведет к утрате ценности жизни (Федор Павлович Карамазов, Иван и Дмитрий), тогда как религиозная вера ее повышает и придает осмысленность всем человеческим действиям (Алеша, старец Зосима). Невозможность прожить без Бога является основной истиной о человеке у Достоевского. При отсутствии (при утрате) веры в Бога человек становится на путь человекобожества (путь Кириллова из «Бесов»). Преп. Иустин (Попович) делит героев Достоевского на две группы. В первую группу входят отрицательные герои — антигерои, решающие вечную проблему отрицательно или склонные к такому решению. Они богоборцы, отрицают существование Бога и человеческое бессмертие, порок и добродетель, приходя к выводу: «все дозволено». Вторую группу составляют положительные герои. Они боголюбивы, веруют и признают бессмертие души: «Философия первых — это философия атеизма и религиозного бунта; философия вторых — философия теизма и религиозного смирения» (преп. Иустин (Попович)). Первые отрицают страдание, вторые принимают.

Собственно, сами произведения Достоевского — доказательство бытия Божия. Положительное доказательство состоит в существовании любви. Тот, кто любит, не может сомневаться в существовании Бога. У Достоевского существует и «доказательство от противного». Многие его герои пытаются убедить себя и других, что «если Бога нет, все позволено». Однако писатель показывает: если человек нарушает нравственный закон, он разрушает самого себя (безумие, самоубийство — крайние его степени) и несет ущерб другим (в крайнем выражении — смерть). Примером могут быть судьбы Раскольникова и Ивана Карамазова, Петра Верховенского. Человек сотворен по образу Божию, а диавол — по человеческому, в чем черт и признается Ивану. В этой связи представляют интерес размышления Л. А. Зандера о связи религии и морали: на первый взгляд, моральная аксиома Ивана Карамазова равнозначна Кантовскому постулату бытия Божия на основании нравственного закона. Но это только внешнее сходство. Следуя автономной этике категорического императива, за аксиомой следует силлогизм: Если Бога нет, то все позволено. Но не все позволено. Следовательно, Бог есть.

И Раскольников, и Иван Карамазов убеждаются в неверности посылки, но личностно, душой они не убеждены в бытии Божием и от этого страдают, на этой почве происходят трагические события. Они видят свою слабость, духовное бессилие, но у них нет сознания вины, греха. У Канта же мы видим только сознание разумности веры: «наш разум учит нас, что не все позволено».

Но Достоевскому нужна вовсе не логическая последовательность мысли. Он отвергает автономность этики. Ему нужен живой, личный Бог, «…к Которому можно обратиться и от Которого можно получить ответ, прощение, дар благодати. <…> есть Бог — есть и добродетель; нет Бога — все позволено; но так как у нас нет возможности убедиться в объективной истинности или ложности положения «все позволено», то и вера наша не может зависеть от нашего нравственного сознания. Вера в Бога вообще ни от чего зависеть не может; она есть последняя и основная интуиция нашего сознания»²⁰.

Существует не только связь человека с Богом, но и Бога с человеком. Предпосылка этики — онтология, основание добра — бытие.