Журнальный мир

1

Белый теплоход почти бесшумно скользил по Икшинскому водохранилищу. Павел Семенович сидел в легком кресле на палубе и в бинокль обозревал закат. По берегам темнели леса, через светлое зеркало от розового низкого шара пролегала малиновая сквозная дорожка. Воздух томил влажным и густым запахом леса, запахами хвои, листвы, трав, цветов, казался прозрачным, но стоило направить бинокль прямо на солнце, как становились видны плывущие в нем многочисленные лесные пылинки, превращенные оптикой в празднично светящиеся круглые блестки , - мельчайшие семена деревьев и трав обреченных на вечную неподвижность родителей, рассеиваемые ветрами по лицу земли до самых полярных необитаемых скал, где они вдруг прорастут мхами и чахлыми травинами.

Павел Семенович, бывший инженер института гражданской авиации, сидел на палубе с биноклем с самого отплытия, не переставая наблюдать за берегами. Бинокль, как и трехдневное путешествие в Мышкин, ему подарили дети, у которых вдруг (после продажи выстроенного им гаража) появились деньги - компенсация трехлетнего сидения в московской квартире, от которой вследствие болезни сердца он не мог отойти дальше ближайшей продуктовой палатки на соседнем переулке. Теперь же он стремительно двигался, не прилагая никаких сил: корабль плыл по каналам и водохранилищам, мимо зеленых берегов, мимо рек, заливчиков, затонов с катерами и косыми парусами яхт, многочисленных поселков, краснокирпичных похожих на бастионы вилл… Бинокль давал возможность моментального перемещения в пространстве, (вопреки пословице, сама гора шла к Магомету): вот видна вдали какая-то неясная точка… лишь подносишь к глазам окуляры и волшебство совершается: точка превращается в идущего человека – девушка, курносая блондинка с голубым шарфом на шее, серая куртка, джинсы… за ней семенит фокстерьер…  Смотришь на травянистый берег и вдруг виден отдельный полевой колосок, о существовании которого никогда бы не узнал, не будь бинокля…
А когда теплоход снова плыл по узкому каналу вблизи рощ и лесов, воздух заполонялся звоном, цвиньканьем и мелодичным пересвистом, проникающим в открытое окно каюты. Москва, которая слезам не верит, осталась позади… Зима позади, бешеные соседи вверху, изводящие музыкой «дум-дум», отчетливое и непреодолимое желание человекоубийства… Все это позади и… впереди. А в настоящем – три дня душевной свободы… К вечеру пассажиры, сотрудники зафрахтовавшей на три дня теплоход фирмы «Лореаль» поуспокоились, переутомились и загрузились от активной концертной программы, включавшей показ купальников, дискотеку и обильную выпивку… Полторы сотни молодых людей в серых костюмах и галстуках, с аккуратно выбритыми мордочками и девиц в дорогих платьях – дистрибьютеры (а по-русски – коробейники) знаменитой косметической французской фирмы – в полдень поднялись по трапу на украшенный гирляндами розовых, желтых и синих шаров теплоход с широко развернутым по борту плакатом « КРАСОТА СПАСЕТ МИР! » и сразу начали усиленно расслабляться. Сразу после бала большинство с дамами разбежались по каютам удовлетворять разгулявшееся либидо.

Из раскрытого окна, рядом с которым сидел Павел Семенович, донеслось невнятное мужское бормотанье и женский визг: «А ты резинку взял?!»… и через некоторое время женское: «Ах! Пошла!»… и наступила тишина. Пенсионер усмехнулся: будь он помоложе, почувствовал бы сейчас разливающийся в груди мрачный жар безличной ревности.

2

Павел Семенович перешел на корму: судно входило в первый шлюз. Каждый раз эта процедура, когда судно опускалось вниз в бетонную яму, заставляла его как-то внутренне ежиться: бетонные склизкие стены шлюза, среди которых вдруг оказывался праздничный теплоход, напоминали стены карцера, напоминали о сотнях и тысячах зэков, здесь сложивших свои кости, каждая выщерблина – след чьей-то руки, след чьей-то погубленной жизни. Сотни тысяч забытых- а холодная вода, струящаяся по стенам, напоминала о слезах, по этим жертвам так и не пролитых, кстати, о них Россией слезах…

Боже мой, - думал Павел Семенович, - проходит и моя жизнь, и лет через 20 – 30 никто обо мне уже и не вспомнит. И что же такое история? Но только не жалеть себя, жалеть себя последнее дело, глупое… Но что же такое история?… Только ли наша слабая и безнравственная память, которая удерживает в основном лишь всяких злодеев – Тамерланов, Иванов Грозных, Лениных… История это вовсе не наша память – ЭТО ВСЕ ТО, ЧТО БЫЛО!… Ведь если бы в жизни не было добра, а одно зло, как утверждают, она бы давно перестала существовать. Просто добрые дела: созидание, строительство, бескорыстная помощь, предотвращение теракта, готового оборвать жизни десятков и сотен людей, воспитание детей остаются неотмеченными, как бы и не существовавшими!… а были ведь и добрые дела… просто творятся они чаще всего не явно, постепенно, в тишине, трудах и безвестности происходит непрерывное вязание дней, приходят и уходят миллионы добрых больших и малых дел, вершимых миллионами порядочных (и что самое смешное, иногда вовсе непорядочных) людей, творцов, для которых в книге истории чаще всего не остается места (кто создал храм, который сжег Герострат?). Злые дела, рвущие эту ткань, громкие, видимые на поверхности – все эти войны, конфликты, революции, межчеловеческие драки видны и слышны издали – ведь и привычную, хорошо греющую рубашку мы замечаем часто лишь тогда, когда она рвется…

Ворота из шлюза медленно раскрывались («Ах, извините, мы вас задержали по ошибке!») и судно выходило на свободу. Светского льва и красавца Ивана Русанова арестовали у большого театра, когда он шел с дамой на балет «Лебединое озеро», и он тоже поначалу был уверен, что это просто ошибка, недоразумение, но вышел из лагерей только через пятнадцать лет постаревшим и инвалидом…

3

Ночью Павлу Семеновичу приснилась огромная Книга, в которую вписаны судьбы всех когда-либо живших людей. Он попытался поднять ее переплет и не смог, потянул, что было сил, напрягая хребет, будто надеясь узнать там что-то чрезвычайно для себя важное, но опять не смог,  только вдруг услышал позади себя тихий и легкий смех. Он обернулся и увидел незнакомого бородатого человека с изможденным лицом.

-Кто ты?… - спросил Павел Семенович.

-Ты не узнал?… – улыбнулся человек, - ведь я же… - синие губы его шевельнулись и произнесли имя, понятное, знакомое, отозвавшейся какой-то тихой и дальней печалью…

Когда Павел Семенович проснулся, он ясно помнил сон, но сколько ни пытался, никак не мог припомнить имени пришельца.

Уже светило в каюту солнце, он выглянул в окно и, будто продолжение сна: плыла мимо белая одинокая Калязинская колокольня среди затопленного чугунными водами пространства.

«Вот так и наша память, - подумал Павел Семенович, - скрыта навсегда, как навсегда скрыты здесь этой водой деревни и города, от которых осталась лишь эта колокольня…»

4

В полумраке кузницы мерцали багровыми глазами угли на печи, бородатый кузнец в рубахе бил по наковальне тяжелым молотом по алой плоской железке, бил не спеша, сильно и точно, и каждый удар сопровождался веселым цвиньканьем ( так вот почему кузнечиков назвали кузнечиками, кузнецами! – в их стрекотанье и звуке при ударе железа о железо есть созвучие!). Кузнец, пробив дырку в плоской железке, спускает ее в ведро с водой – шипенье, пар!… – и вытаскивает уже остывшую черную тележную скобу с дыркой для болта. Здесь, в кузнице все как и сто и двести, и тысячу лет назад, со времен Гефеста, начиная с воздушных мехов и прочего инструментария, кончая кузнецом – вид будто из сказки: бурные русые с проседью космы волос, борода… лицо открытое, обветренное – крутой лоб, небольшой чуть крючковатый нос, но глаза добрые, светлые… - характерный, почти забытый тип русского лица, который можно увидеть на картинах Нестерова, Корина…  Видно, что работает не столько из-за денег, сколько в удовольствие. Да и какие деньги в этом музее-заповеднике, держащемся на энтузиастах?… Говорок мягкий, как у всех здесь в Мышкине, без московской четкости каждого звука и слога.

- …Нет, все сам осваивал, прадед, говорят, был кузнецом…

- …А летом здесь, все лето здесь… пока навигация, туристы… а зимой автослесарем…

Качает несколько раз деревянный брус над головой, поднимается и опускается похожая на огромную балалайку деревянная плоскость мехов, из печи, что под вытяжным раструбом, вырывается, как из жерла вулкана, струя пламени и искр. Тонкие железные пруты на пламени из красных становятся ярко белыми.

Кузнец плоскогубцами ухватывает один и раскаленный конец из белого становится багрово красным с черными точками. Короткими точными ударами шестикилограммового молота сплющивает металл, затем, ловко орудуя молотом и плоскогубцами, изгибает конец спицы в узор – аленьким цветочком пылающим в полумраке кузницы.

-Это оберег, - спица над дверью вбивается, а закрут, чтобы злые духи запутались, - (придумал, скорее всего, сам).

Окунает цветочек в воду, и он из алого сразу становится черным.

И ни слова о деньгах: попросят купить – хорошо, не попросят – и ладно…

Павел Семенович приобрел спицу всего за  сорок рублей – «Внуку подарю» – подумал.

Вышел из кузницы на солнце и, щурясь, оглядел территорию музея-заповедника. Старая деревянная мельница, старый маленький, почти игрушечный паровозик, тронутый ржавчиной катер тридцатых годов постройки – а ведь когда-то был чудом техники, гордостью советского прогресса!… - Уже история!…

Мышкин ему нравился. Тихий одно-двухэтажный городок на берегу волжского разлива, на улицах которого редко встретишь две автомашины одновременно. Квадратная площадь, в центре которой реставрируемый храм, а по периметру двухэтажные особнячки обитавшей здесь когда-то местной аристократии… Все сохраняется бережно, реставрируется. Народ белобрысый, спокойный, доверчивый: как бы ни был пьян мышкинец, он всегда найдет в себе силу правильно указать путь обратившемуся к нему туристу. … Павел Семенович нацелился было в ближайшем магазинчике на подозрительно дешевый кагор  с красивой этикеткой, но девушка продавщица с биркой, на которой крупным детским почерком выведено фломастером «Света», увидев его колебания, мягко намекнула, что продукт небезопасен и кагор лучше приобрести в соседнем магазинчике. Вот тебе и коммерция!…

А местные женщины-экскурсоводы просто замечательные: речь чистая, красивая, любят свое дело!…

…Перешел небольшой деревянный мостик к небольшой группе людей, среди которых немало и сотрудников славной фирмы «Лореаль». В центре сидит на корточках мальчик гончар с открытым русско-финским лицом, скуластый, смуглый, с торчащими хаотически русыми вихрами, разминает ком серой глины, шлепает в центр колеса (гончарного круга), и раскручивает колесо, одной рукой толкает стремительно мчащее вкруг своей оси и в это же самое время прикасается к вершине кома  большим пальцем другой руки, где сразу образуется ямка, в нее он снова заливает воду и снова раскручивает круг и теперь большой палец все глубже уходит в ямку, расширяя и углубляя ее, а другие пальцы незаметными легкими касаниями оглаживает снаружи нечто вновь образующееся, истончается и вытягивается стенка, и возникает, как по волшебству, чаша, ваза…

- Вот эта глина не очень жирная и не очень тощая – какая надо… - поясняет он.

Круг останавливает свое вращение, и аккуратным движением мальчик срезает леской под основание готовый к обжигу кувшинчик, который присоединяется к группе уже выставленных на продажу разнообразных чашечек и кувшинчиков.

-Долго такому учился?

-Больше года…

Мальчик вновь берет в руки только что вылепленный кувшинчик и неожиданно сминает свое произведение в комок и вновь начинает крутить и ворожить… и снова кувшинчик, но уже немного более другой формы, более приталенный…

-Ха! Эдак и я, конкретно, смогу! – выступает вперед сотрудник фирмы, продающей красоту, в адидасовском спортивном костюме, физиономия розовая (наверняка с утра уже опохмелился), а за ним хихикает глистогонно длинная девица.

Парнишка спокойно сминает готовую вазочку, бросает ком в центр круга, уступая место.

Сотрудник фирмы присаживает на корточки, лихо раскручивает колесо, тыкает палец в ком, на него летят комья мокрой глины, вскакивает:

-Блин, штаны закосячил реально!…

Павел Семенович купил один из готовых кувшинчиков, так мила ему эта работа показалась – всего за десятку! Дал сторублевку (мелочи не оказалось). Мокрыми измазанными глиной руками мальчик вытащил пачку смятых десятирублевок и, не глядя, протянул:

-Сдачу сами отсчитайте…

5

Ночь светлая, северная. Чернеют зазубрины лесов по краям зеркального разлива, теплоход волочит за собою длинные, до самых берегов, складки волн,  Луна круглая, огромная, бело-желтая, с пятнами и оспинами. Глянул в бинокль: голубоватые равнины, линии каких-то хребтов, кольцо – будто кратер чудовищно гигантского вулкана… никогда бы не увидел этих деталей без бинокля. Отсыпаются коробейники фирмы «Лореаль», отходят продавцы красоты, и он совсем один на палубе. Слева в черноте лесов проплыли белые стены монастыря… Теперь один: нет рядом ни женщин, предававших его и которых он предавал, нет детей, не оправдавших его надежд, нет глупенькой жалости к себе. Только разоблаченная перед Богом душа.