Восхождение
Восхождение
Всякое начало трудно…
Израильская поговорка
Самолет, на котором я прибыла в Израиль из Мексики, приземлился ночью.
На микроавтобусе меня повезли в тот город, где мне предстояло начать свою израильскую жизнь, – в Беер-Шеву. Пейзаж, мелькавший за окном автобуса, несмотря на темноту, был различим и казался пустынным. Это, безусловно, шокировало после пышности Мексики.
Мне сказали, что Беер-Шева – столица пустыни (надо сказать, что мои знания по истории и географии Израиля были весьма слабы, и я поинтересовалась, как там насчет змей и скорпионов…). Оказалось, что речь идет о современном городе, где даже есть хороший симфонический оркестр (признак, в моих глазах, наличия цивилизации).
Особенно меня поражало то, что на территории центра абсорбции, где я получила место (квартирку) для проживания, росла финиковая пальма, самая настоящая; с нее падали зрелые финики, и их можно было съесть по дороге в класс (ульпан).
Кстати, класс представлял собой настоящий интернационал: там были люди из разных стран мира.
Я подружилась с молоденькой девушкой из Норвегии, которая выглядела так, как та, что красовалась на коробке популярного в СССР сыра «Виола». Она жила в кибуце недалеко от Беер-Шевы (влюбилась в израильтянина и потому жила в кибуце); я стала приглашать ее к себе на чай в перерыве между занятиями.
После нескольких месяцев общения и занятий норвежка призналась, что вначале опасалась меня, решила, что я лесбиянка, раз вот так, без всякой видимой причины, приглашаю ее к себе на чай. Вот уж чуждое мышление для российского человека!
Я приехала в Израиль до начала большой волны репатриации 90-х годов и попала в то время, когда многие израильтяне радовались прибытию каждого нового репатрианта. Это, видимо, и было причиной того, что со мной случались всякие удивительные вещи. В центре абсорбции работала дама – социальный работник, – в чьи обязанности входило помогать искать работу вновь прибывшим. И когда я приходила к ней, она мне говорила: «Я о тебе думала» – что было очень и очень приятно.
В один прекрасный день она мне сказала, что ей известно, что на радио ищут сотрудников для готовящейся русской программы (тогда радио РЭКА еще не начало работать), предложила позвонить туда, что и сделала незамедлительно, после моего согласия. Там ответили, что действительно планируют такую программу, но до выхода ее в эфир еще очень далеко. Зато им известно, что в редакцию Еврейской Энциклопедии требуется сотрудник.
Она тут же позвонила туда, там ответила Элла Исаевна Сливкина, и после короткого разговора сказала, что приглашает меня на интервью, и ей кажется, что я им подхожу. Так начался счастливый период моей израильской жизни – работы в прекрасном коллективе Краткой Еврейской Энциклопедии.
Одновременно происходили и другие удивительные вещи.
Так, в один прекрасный день в мою дверь постучались. Я открыла и увидела симпатичную молодую женщину. Она была одета в стиле, принятом у здешних ортодоксов, но тогда я еще это не могла сразу отличить. Спросила меня, кто я, откуда, что делаю, и, выслушав мои ответы, пригласила меня в гости. Оказалось, что она (ее имя Двора) жена раввина, у них семь детей, они из Нью-Йорка, она работает в школе, преподает английский. Но ей, видимо, не хватало забот с ее семью детьми, и она искала, кому бы еще помочь. Я не уставала восхищаться ее энергией, ее отзывчивостью.
И вот, когда оказалось, что мне надо ехать на интервью в Иерусалим (а к тому времени меня пригласили также на интервью в Еврейский университет, о чем подробнее – на следующих страницах), я сказала Дворе, что мне хотелось бы остаться ночевать в Иерусалиме, но у меня там нет никого знакомых. Она ответила, что ее школьная подруга, с которой они учились в Нью-Йорке, живет в Иерусалиме, и я могу к ней обратиться.
Я позвонила подруге (ее зовут Бранди) и немедленно получила разрешение остаться у них на ночлег в нужный мне день.
Придя к ним, встретила очень приятную молодую пару, с пятью детьми. После непродолжительного разговора они сказали, что вечером приглашены в гости, так что уйдут и оставят меня одну в их доме. Я была поражена тем уровнем доверия, которое эти люди продемонстрировали. Ведь они видели меня первый раз в жизни! (Забегая вперед, замечу, что обе эти семьи стали моими друзьями, мы общаемся до сего дня, а муж Бранди, Ричард, стал позже моим гарантом по ипотеке, за что я ему бесконечно благодарна.)
Другое неожиданное знакомство также завязалось в период моей жизни в Беер-Шеве (я там жила всего полгода). Нам (учащимся ульпана) устраивали всякие экскурсии, чтобы познакомить с израильской жизнью.
Однажды, вскоре после моего приезда, объявили, что состоится экскурсия в деревню (религиозную), расположенную недалеко от Беер-Шевы (Кфар Маймон).
Я была очень удивлена: что может быть интересного в деревне?
Мне объяснили, что израильская деревня – не чета русской, с которой у нас ассоциировались грязь, бедность и убожество; в израильской – все по-другому.
В Кфар Маймон поехали на автобусе. Речь шла о встрече субботы, так что всех экскурсантов распределили по разным домам; меня, к примеру, направили в дом раввина.
Просторный дом давал возможность и выделить комнату гостю, и проводить занятия.
Это была моя первая суббота – шабат – в доме у раввина; поражала та эманация счастья, которая исходила от этой семьи, особенно во время субботней трапезы, когда все семь детей и родители, сидя вокруг стола, празднично убранного, дружно пели субботние песни (змирот шабат).
Как выяснилось, и раввин, и его жена учились петь, и, обладая хорошими голосами, пели профессионально. А некоторые мелодии были настолько прекрасны, что, казалось, обязательно будут услышаны и ангелами, и другими адресатами…
Часы, проведенные в синагоге в ту субботу, также оставили у меня ощущение чего-то необыкновенного, какой-то связи этих людей и этого места с Божественным; чувствовалось, они искренне верят в правильность того, что делают.
Нехама (жена раввина) обещала приехать ко мне в гости – в центр абсорбции. Мы договорились об определенном дне, это было зимой. К тому времени я уже жила несколько месяцев в центре абсорбции, и вдруг пошел слух, что тех, кто прожил там полгода, будут выселять. Я с ужасом думала, что скоро попаду под эту категорию; и куда же мне тогда деваться?
Признаться, погода соответствовала дурному настроению: день выдался ветренным, страшно дождливым, холодным и неприветливым – из тех дней, о которых говорят, что хороший хозяин собаку на улицу не выгонит.
И вдруг раздается стук в дверь, и входит… Нехама! Я была потрясена: она не поленилась приехать в такую погоду!
Но гостья сказала, что верна правилу: раз обещала – значит, должна сделать.
А когда узнала о моих переживаниях, связанных с возможным выселением, тут же, не раздумывая, отреагировала:
– Ничего страшного, у нас дома есть свободная комната, и если действительно возникнет необходимость, можешь поселиться у нас.
Можете себе представить, как меня поддержали слова теплого человеческого участия.
Слава Богу, все обошлось, и стеснять добрых друзей не пришлось. Зато нас до сих пор связывает дружба; мы не раз встречали вместе субботу, и каждый раз я восхищалась красотой древнего ритуала.
Кстати, первую израильскую свадьбу, куда меня пригласили, также справляли в семье раввина, в той же деревне, и все происходило на улице, под открытым небом. Все было так необычно и красиво. Женщины танцевали отдельно от мужчин, но это отнюдь не уменьшало радости и веселья.
Поразило меня то, что никто не потреблял никакого алкоголя; отдельно стоял маленький столик с несколькими бутылками вина, но, по-моему, они не удостаивались внимания публики. И это казалось столь странным после наших российских свадеб, где спиртному отводилась одна из главных ролей во всем действе!
Не менее удивительным казалось и то внимание, коего удостаивалась бабушка невесты – очень пожилая женщина, которая не могла сама танцевать; зато вокруг нее девушки устроили танцующий круг. Поневоле напрашивалась мысль о преимуществе хоровода…
Необычным на этой свадьбе было и сооружение в центре лужайки, где все происходило. У этой конусообразной конструкции было несколько «этажей», и на каждом «этаже» были разложены разные фрукты – плоды Земли Израиля. Это выглядело красиво и оригинально и поселяло в сердце чувство, что земля, породившая такое изобилие, действительно благословенна…
…Чтобы закончить часть рассказа, которая связана с семьей раввина из Кфар Маймон, замечу, что девушка, на чьей свадьбе мне довелось присутствовать, стала за эти годы матерью шестерых детей, закончила учебу в университете и работает в школе. Ее братья и сестры тоже за эти годы обзавелись семьями, так что у Нехамы и ее мужа Якова количество внуков все время растет.
Однако же мои встречи с замечательными людьми на этом не кончились.
Однажды постучалась ко мне незнакомая женщина (нерелигиозная на сей раз), и также, задав несколько вопросов, пригласила меня в гости. Мы стали общаться, она брала меня с собой на танцы, в бассейн, а затем – в любительскую оперетту, где участвовала в очередном спектакле. А когда я собралась переезжать в Иерусалим, дала телефон своей подруги – Мирры, с которой она была знакома еще с Нью-Йорка. Это знакомство впоследствии меня выручило, и вот почему. Переехав в Иерусалим, я заболела. К тому же оказалось, что прошло полгода моего пребывания в Израиле, и, как стало мне потом известно, мое право на бесплатное медицинское обслуживание (т.е. бесплатную – для меня – страховку) закончилось, и я должна была платить за следующие месяцы. Но… не заплатила, потому что мне никто этого не объяснил. И я, как человек, привыкший к бесплатному обслуживанию, даже и не подумала, что надо куда-то идти и платить за медицину. И когда мне понадобилось обратиться к врачу, услышала грозный отказ: не заплатила – не будут лечить!
Вот тут-то и пришла на помощь моя новая знакомая Мирра, чей телефон я получила от ее подруги в Беер-Шеве. Она пошла со мной в больничную кассу (купат холим) и долго объясняла, что я не заплатила вовсе не потому, что желала уклониться от платежей, а по своей безграмотности и незнанию.
Благодаря Мирре бюрократические препоны были устранены, мне разрешили заплатить нужную сумму, и я могла поехать на прием к врачу.
Правда, медицина мне помогла не сразу, я еще валялась несколько дней дома с очень высокой температурой и почему-то все время вспоминала песенку, в которой были слова: «И никто не узнает, где могилка моя».
Позже, когда я попала в больницу, мне назначили верный курс лечения, и дело пошло на поправку. Но воспоминания о пережитом еще долго всплывали в памяти.
…В то лето, первое для меня в Израиле и в Иерусалиме, я собралась праздновать свой день рождения, и тут Мирра мне снова здорово помогла. Случилась в тот день забавная история, о которой – в продолжении рассказа.
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ В ИЗРАИЛЕ
Не все дни рождения помнятся.
Но первый свой день рождения в Израиле буду помнить всегда: я справляла его в Иерусалиме, на улице Мексико, в доме моей подруги Мирры. Она любезно предложила мне свою квартиру для устройства праздника, поскольку своего хорошего жилья у меня еще не было.
– Можешь пригласить, кого хочешь, – сказала Мирра, – места для всех хватит!
Мне стало приятно и весело: она полагала, что у меня бог весть сколько друзей.
Но прежде всего я пригласила свою подругу, бывшую ленинградку Марину, с которой мы успели подружиться, учась в Беер-Шеве в ульпане. Она пообещала приехать со своим приятелем, Иланом, за которого позднее вышла замуж. Илан посетовал, что плохо знает Иерусалим, и во всем городе знаком лишь с одним человеком.
По дороге на мой праздник они стали звонить Мирре, чтобы уточнить, как проехать к ее дому.
Трубку взяла ее дочь, Тамар, и объяснила, как лучше это сделать. Илан сказал, что голос Тамар показался ему очень знакомым. Каково же было всеобщее удивление, когда, оказавшись у Мирры, он убедился, что тот единственный человек, знакомый ему в Иерусалиме, и была дочь Мирры – Тамар.
Когда-то, много лет назад, она была его подругой. Они очень мило беседовали весь вечер, не вызывая никакой ревности у Марины.
Таким образом, весь мой день рождения в Иерусалиме создал ощущение, что в Иерусалиме случаются чудеса…
И вот что еще любопытно: отмечая свой день рождения на улице Мексико в Иерусалиме, я не могла не вспомнить, что предыдущий свой день рождения я, волею судеб, отмечала в настоящей Мексике, в ее столице – Мехико.
Как я попала туда, это настоящая история, которая связана с семейными преданиями, сказами о разъединении еврейских семей и эмиграции, и рассеянии их по белу свету.
Короче говоря, в Мексику я попала по приглашению моего родственника, не столь уж дальнего, двоюродного брата моей мамы. Сам он оказался там, будучи американским гражданином, искавшим более благоприятных условий для своего бизнеса.
Этот дядя мой был американским гражданином с самого рождения.
А случилось это так.
Семья моего дедушки Пелтына (Павла) Юделевича когда-то жила в Польше, в маленьком городке Сувалки. В семье было четверо детей.
Он, один из четверых, более других хотел получить образование, и с этой целью приехал в Москву, где и познакомился со своей будущей женой – моей бабушкой. Это было еще до революции 1917 года.
Получив образование (он стал провизором), дедушка приобрел право жительства в Москве. Тогда еще существовала черта оседлости, и у евреев не было права жить в столице, за исключением тех, кто получил высшее образование.
Вся семья Пелтына – родители, братья и сестра – по-прежнему оставалась в Польше. В 1936 году в город, где она жила, приехала к кому-то в гости девушка из Америки, познакомилась с братом Пелтына, Ицхаком. Они полюбили друг друга, вскоре поженились и уехали в Америку. Там у них родилось двое детей, сын и дочь. Сын Джейкоб стал инженером, решил открыть свое дело. Трезво взвесив все экономические перспективы, счел целесообразным переселиться в Мексику, где и прожил довольно большую часть своей жизни. Из Мексики он и приехал в Москву вместе со своим отцом – 89-летним Ицхаком.
Старик знал, что семья его брата, моего дедушки, живет в Москве. Все остальные его родные – родители, брат и сестра – погибли, когда в сентябре 1939 года немецкие полчища вторглись в Польшу.
Перед тем, как Джейкоб и старый Ицхак приехали в 1984 году в Москву, Ицхак успел кое-что разузнать о судьбе живущих в Москве родных своего брата. Каким образом? Узнав от одного приятеля из синагоги, что тот собирается совершить туристическую поездку в СССР и будет в Москве, он попросил навести справки, где живет семья его брата Пелтына. Он знал, что у брата две дочери: моя мама и ее сестра Соня (сейчас она живет в Иерусалиме). Приятель Ицхака пообещал выполнить просьбу, но попросил, чтобы тот дал ему имена и фамилии своих племянниц. И Ицхак написал записку с именами и фамилиями, но, придя к приятелю, не застал его дома, а записку подсунул под дверь.
Прилетев в Москву, приятель Ицхака открыл телефонную книгу и сразу же нашел нужную фамилию: во всей Москве только два человека носили такую фамилию – моя мама и ее сестра.
…И вот, помню, часов в восемь утра у нас раздался телефонный звонок. Моя мама подошла к телефону. Какой-то мужчина на ломаном русском языке стал что-то говорить. Мама решила, что он хочет поговорить со мной – мне часто звонили иностранцы, с которыми я была связана по работе в Институте востоковедения.
Я взяла трубку, и звонивший незнакомец объяснил мне, что хочет поговорить с Цилей Толедано. Я ответила, что это – моя мама, и он может мне сказать, что ему нужно.
Понизив голос, незнакомец сообщил, также на ломаном русском, что хочет встретиться, с нами, так как он привез нам привет от американского дяди. Моему удивлению не было предела. Я никогда в жизни не слыхала, что у нас есть американский дядя.
После этого телефонного разговора я сразу поинтересовалась, что это за дядя объявился у нас в Америке. И… мама призналась, что все эти годы молчала, как партизан. «Как я могла говорить об этом, работая в закрытом учреждении?! Я всегда писала во всех анкетах, что у меня нет родственников за границей. Переписываться с ними я тоже не могла, да и адреса не было. О какой Америке могла идти речь в те страшные годы?.. Да и сейчас…»
Таким образом, в тот день я наконец впервые узнала о мамином дяде Ицхаке и об истории его отъезда из Польши. Благодаря женитьбе на американской девушке он избежал Катастрофы и остался жив.
Дядя Ицхак знал, что только один его брат Пелтын (Павел) – мой дедушка по маме – пережил войну и жил в послевоенное время в Москве…
Итак, приятель дяди Ицхака встретился с нами, сфотографировал нас, наговорил нам кучу комплиментов: «Вы хорошо выглядываете. Ицхак будет счастлив вас увидеть. Через неделю я вернусь во Флориду и расскажу ему, что вы живы-здоровы и помните о нем!»
И, действительно, через неделю раздался телефонный звонок. Это звонил сам Ицхак. Из Америки. Он сообщал, что хочет приехать вместе с сыном, познакомиться с нами.
Прошло несколько месяцев после памятного телефонного разговора. Дядя Ицхак прилетел в Москву вместе с сыном Джейкобом – бизнесменом из Мексики. Джейкоб, как это ни удивительно, имел вид янки, проживающего в Мексике. Так в нашей большой семье появился «гринго» – американец, говорящий по-испански.
Когда мы с мамой вошли в вестибюль гостиницы, где остановились наши вновь обретенные родственники, они тут же поднялись нам навстречу, хотя мы никогда в жизни не встречались. Семейное сходство казалось настолько очевидным, что они не могли бы нас ни с кем спутать. Встреча была очень волнующей. Восстановилась связь между родными, прерванная из-за исторических обстоятельств на десятилетия…
Дядя Ицхак заказал в ресторане борщ, и все время вспоминал, как его мама готовила борщ, когда он был еще ребенком. И само слово «борщ» он произносил много раз с умилением и восторгом.
Неделя, проведенная дядей Ицхаком и его сыном с нами, была полна приятных впечатлений. Меня лично огорчил лишь мой «орэл инглиш». Я вдруг осознала тот факт, что говорить по-английски это не то же самое, что читать статьи и книги на английском. Хоть я и изучала английский язык в университете (это был мой третий язык после французского и немецкого), однако оказалось, что говорить на нем мне затруднительно.
Замечу, что встреча с «американцами» дала мне толчок к усиленному изучению разговорного английского. Что позже мне весьма пригодилось в моей израильской жизни, в моих путешествиях и в участии в международных конгрессах (по африканистике).
Теперь у меня была цель: довести свой уровень знаний английского до возможности говорить на нем. Чтобы к следующей встрече с американскими родственниками – они обещали еще приехать через год – быть способной объясниться с ними. Тем более, что другие члены нашей московской семьи вообще по-английски не знали ни слова.
После первого приезда в Москву и встречи с нами дядя Ицхак загорелся идеей пригласить меня, самую молодую родственницу в семье, погостить у него во Флориде.
Я тоже загорелась этой идеей, на минутку забыв, где я живу.
Дядя Ицхак обещал прислать в скором времени приглашение, что и сделал незамедлительно, как только вернулся домой в Америку.
Получив гостевое приглашение в Америку, которого я так скоро не ждала, я твердым шагом отправилась в ОВИР (Отдел виз и регистраций). Там сразу объяснили, что нужна характеристика с места работы.
Ну, конечно, – тогда это меня не смутило! К тому моменту я проработала в Институте востоковедения уже 13 лет: четыре года провела в аспирантуре, и девять лет – научным сотрудником.
Как раз накануне приезда дяди Ицхака мою первую монографию переиздали на английском языке, я получила за неё приличную премию, на которую был куплен велосипед, предмет моих давнишних мечтаний…
И еще – в том же году происходила так называемая переаттестация, которая бывала каждые три года. Для нее моим научным начальством была подготовлена характеристика, где было сказано, что я, имярек, «морально устойчива, политически грамотна, является высоко-квалифицированным специалистом, принимает участие в общественной жизни», и т.д. и т.п.
Однако, когда в связи с моим желанием посетить родственников в Америке, я обратилась к начальству с просьбой дать характеристику для представления в ОВИР, оказалось, что теперь вижусь им совсем в другом свете.
Я это прочла на их лицах, почувствовала вдруг, что превратилась чуть ли не в главного врага.
Сначала члены «треугольника» долго совещались, что им со мною делать, потом начались всякого рода отговорки: то кто-то болен, то уехал в командировку, то очень занят – и потому собрать подписи всех членов никак не получается.
Эта тягомотина продолжалась несколько месяцев, в течение которых мне здорово потрепали нервы.
Характеристику для ОВИРа мне, в конце концов, дали. Однако в ней было сказано нечто прямо противоположное тому, что утверждалось в прежней, «положительной» характеристике.
«Морально неустойчива, политически неграмотна, не имеет постоянных научных интересов» и тому подобное.
Получив характеристику, я осознала тут же, что не могу подать ее в ОВИР. И тогда обратилась к заместителю директора института, имея при себе обе характеристики, с просьбой объяснить, что же я такого сделала за прошедший год, что получила прямо противоположное описание своих качеств?
Неужели всему виной лишь мое желание повидать американских родственников?
Вразумительного ответа я, конечно же, не услышала.
Однако мое непосредственное начальство получило нахлобучку за то, что они перестарались, перегнули палку. Увы, мне это уже не помогло, так как за это время истёк срок действия приглашения, и подавать документы в ОВИР было бессмысленно.
А мой американский дядя Ицхак, живущий во Флориде, все никак не мог понять – почему же я не еду? Он писал, что все меня ждут и хотят видеть. Объяснить ему, что у нас происходит, было затруднительно…
Так прошло несколько лет.
(Я продолжала работать в своем институте. О поездке в Америку почти забыла. Жизнь шла своим чередом.)
И вдруг однажды сын дяди Ицхака, Джейкоб, проживающий в Мексике, прислал мне гостевое приглашение. И я вновь (с душевным трепетом) обратилась к своему начальству за характеристикой. Времена, надо сказать, несколько изменились. К тому же им был памятен тот неприятный инцидент с моим предыдущим приглашением.
Словом, начальник 1-го отдела (куратор из госбезопасности), посовещавшись с моим начальством, подписал мне нужные бумаги, дающие возможность ехать в гости в Мексику.
Так, благодаря Джейкобу, я оказалась в Мексике, повидала один из красивейших городов мира – Мехико, насмотрелась там всякой экзотики. И… стала «невозвращенкой».
И первый свой день рождения вне России также отметила в Мехико.