Журнальный мир

* * *

Есть переулки, сочинённые дождём.

И города, придуманные снегом,

И крыши, созданные летним сном,

И ветер, рвущийся с ночного брега.

Как хрупок камень,

И так прочен свет.

Живая память

Безымянных лет.

* * *

Не узнаю привычные дома

и в окнах вижу незнакомые деревья.

Все говорят, что вновь пришла зима,

но пар не валит из открытой двери.

Под новый год зелёная трава.

Сама себя не узнаёт природа.

А вместо снега – мёртвая листва,

нагие ветки. Странная погода.

У зим и вёсен правота своя.

Но этот день без солнца и без снега.

И даже память словно не моя.

И душит искушение побега

в морозный день, где в стёклах ломкий свет.

Там были все, кого теперь уж нет.

* * *

Как в восточной сказке

Разбойник помечает крестом

Дом своего врага,

А хитрая служанка его стирает,

Так в утреннем сне ты идёшь

По солнечной лестнице без перил

И пытаешься найти то,

Что давно потерял наяву.

А в усталых глазах

Ты ищешь ломкий отблеск

Утраченных лет (в его двояком свете

Мир таинственно прост и обыденно

Необъясним).

И хотя все пути пройдены,

И все слова сказаны,

Всё же наступает рождественский вечер.

Долгий снегопад похож на лабиринт,

Лишённый стен.

Ночное солнце прячется под покрывалом

Сновидений.

Шахерезада продолжает дозволенные речи.

А я – свой путь к самому себе.

Памяти Всеволода Грехнёва

Я не знаю, есть ли другой мир

И существует ли там иной свет,

И какая там растёт трава,

И какие деревья тянутся

К неведомому небу?

Но если всё же существует

Некто, управляющий

Пространством и временем,

Нашей жизнью

И нашей смертью,

То я хотел бы,

Чтобы Вы оказались

В одном из дней позапрошлого века,

И встретились с теми,

Кому посвятили

Свою не очень долгую

Жизнь.

Кассандра

Её речь похожа на блики солнца.

Её голос сродни порывам ветра.

Слова, будто тени, сплетённых веток.

Воздушный корабль, скользящий по стенам.

Её речь сумбурна, но всем понятна.

И в этом знанье скрывается ужас.

Никто не хочет быть собою,

Никто не хочет жить в этом мире.

Так хорошо, что есть другие.

Наша вера – толпа и площадь.

Будем смеяться над сумасшедшей.

Будем поддакивать друг другу.

Воздух хранит ничейные мысли.

Лишь бы не слышать неведомый голос,

Что звучит в глубине сознанья.

Он так похож на речь безумной.

Полно слушать – пора расходиться.

Но обернувшись, каждый увидит,

На лицах отблеск горящей Трои

* * *

Мы постоянно пытаемся укротить время,

И тем самым подчинить его себе,

Разделяя на минуты и секунды, на часы и месяцы,

На годы и десятилетия, на века и эпохи.

Мы проводим невидимые линии,

Отмечаем вехи и даты.

И нам кажется, что мы что-то понимаем.

И время послушно тикает у нас в кармане.

Но однажды…

Это было в зимнем Хельсинки.

Я вышел из автобуса и,

Пройдя сквозь мерцание семисвечников

И усталый блеск сувенирных лавок,

Я вошёл в пространство скалы.

И услышал тишину давно ушедшего моря.

Здесь были люди, но были и те, другие.

Смех и смущённые голоса,

Что это – концертный зал или церковь?

Я шёл по ступеням и долго смотрел

На тёмные стены, застывшие некогда волны.

Здесь было время.

Время до времени,

Время вне времени.

Но куда мы спешим,

Оставаясь внутри и вовне?

Я коснулся скалы,

Погружаясь в молчание моря.

Бесконечное время.

И зимний, обрывистый день.