Возвращение Сибири

Возвращение Сибири

Повесть в рассказах

«На диком бреге Иртыша…»

 

Город моего детства расположен в ущелье каменных гор Восточного Казахстана на берегу чистоводной реки Ульбы и могучего Иртыша. Это крупный промышленный центр, название которого несколько громоздко и труднопроизносимо: Усть-Каменогорск, но мы, его жители, привыкли этого не замечать. Зато как просто и весомо звучало (и звучит!) имя Иртыш, соединяющее Алтай и Западную Сибирь, Азию и Сибирское Зауралье. Не каждой реке суждено стать песней, которая широко разошлась в народе, а в дни государственных праздников исполняется обычно вслед за песнями о Родине, о военных подвигах, дружбе народов, долге, памяти и единстве.

Помню, в рабочих и студенческих общежитиях, в семейных застольях, в дальних походах и рискованных экспедициях вдруг кто-то запевал драматическую песенную историю, сложенную Кондратием Рылеевым, о том, как

 

На диком бреге Иртыша

Сидел Ермак, объятый думой…

Остальные дружно подхватывали:

Товарищи его трудов,

Побед и громкозвучной славы,

Среди раскинутых шатров

Беспечно спали средь дубравы.

О, спите, спите, – мнил герой, –

Друзья, под бурею ревущей:

С рассвета глас раздастся мой

На славу и на смерть зовущий…

 

Затем голоса поющих наполнялись гневом и презрением:

 

Страшась вступить с героем в бой,

Кучум к шатрам, как тать презренный,

Прокрался тайною тропой,

Татар толпами окруженный.

Мечи сверкнули в их руках –

И окровавилась долина.

И пала грозная в боях,

Не обнажив мечей, дружина…

 

Горький финал, но звучал он как реквием, как вера в победу русского оружия.

По песням, конечно, историю Отечества не изучают, но это был тот случай, когда школьная программа шестидесятых годов минувшего столетия излагала поход Ермака весьма сухо и бесцветно, а наша учительница истории не добавила от себя к учебнику ничего нового и запоминающегося.

Зато поставил наши знания о Ермаке с ног на голову завуч средней школы № 11, где я учился, Виктор Петрович Красиков, учитель географии. Я и сегодня, шестьдесят лет спустя, помню всё, что и как он говорил.

Случилось это в школьном палаточном лагере на берегу Иртыша. День выдался ненастный. Над пляшущими волнами висели грозовые тучи. Время от времени они погромыхивали, будто кто-то могучий ворочал в небе тяжеленные камни. Но дождя не было. Лишь порывами налетал шальной ветер и, словно стая разъярённых псов, рвал зубами неподатливый брезент, потом вдруг обессиленно отступал.

Во время одного из таких затиший и появилась у наших палаток комиссия из гороно, проверяющая организацию летнего отдыха учащихся, а с ними завуч нашей школы Виктор Петрович Красиков. Среднего роста, сухощавый, в армейской рубашке с наглухо застёгнутым отложным воротником, он выглядел моложе своих тридцати пяти лет. Лицо волевое, по-мальчишески ясное, с прядью русых волос над широким лбом. Единственный мужчина в учительском коллективе школы, да ещё фронтовой разведчик, орденоносец, гвардии подполковник запаса, он пользовался всеобщим уважением и авторитетом. Одним словом, Вик-Пет!

Ну, как дела, сподвижники? – заглянул он к нам в мальчуковую палатку. – Грома испугались? Так он сам вас боится. Вот и припугните его встречным боем!

Как это припугните? – нашёлся среди нас непонятливый.

Как положено: боевой песней! – весело объяснил завуч и обвёл взглядом палатку: – А ну, орлы, поднимите руки, кто тут из нашей одиннадцатой, песенной школы?

Поднялось рук десять.

Отлично. Я ненадолго отлучусь к гостям, а вам поручаю подготовиться к самой задушевной исторической песне, созвучной обстановке, в которой мы нынче находимся. Соревнуемся школа на школу. Победители получат приз, – и исчез так же внезапно, как и появился.

И тут случилось чудо: черноволосый молчун из нашей школы Вовка Рыжиков вскочил на скрипучую кровать и с видом оперного певца ломающимся голосом вдохновенно грянул:

 

Ревела буря, дождь шумел,

Во мраке молнии блистали.

И беспрерывно гром гремел,

И ветры в дебрях бушевали…

 

Из школьной солидарности мы в десять голосов Вовку поддержали.

Не дослушав нас, ребята из других школ зашумели:

Ага… Вик-Пет вам заранее «Смерть Ермака» подсказал. Нечестно получается…

Но мы, перевирая слова, гнули своё:

 

Нам смерть не может быть страшна:

Своё мы дело совершили:

Сибирь царю покорена

И мы – не праздно в мире жили!..

 

Иртыш кипел в крутых брегах,

Вздымалися седые волны,

И рассыпались с рёвом в прах,

Бия о брег казачьи чёлны…

 

Когда мы закончили петь, спор продолжился:

А нам что осталось? – кипятились ребята из других школ, – «Во поле берёзонька стояла, во поле кудрявая стояла, ой, люли-люли стояла…»?!

Нашли проблему. «Синее море, священный Байкал…» пойте, – отвечали мы, – А ещё лучше «Варяга». Или «Дубинушку»…

В конце концов решили не делиться по школам, а всем вместе блеснуть знанием «иртышской истории и географии».

Вик-Пет вернулся один. Хлынул дождь. Комиссия укрылась в палатках девчонок. Их в лагере вдвое больше, чем нашего брата, а значит, всё внимание переключилось на них. Тем лучше!

Не сговариваясь, мы встретили завуча самым трогательным куплетом рылеевской песни:

 

Иртыш волнуется сильней.

Ермак все силы напрягает

И мощною рукой своей

Валы седые рассекает…

 

Сбив с себя у порога дождевые капли, Виктор Петрович пригладил широкой ладонью мокрые волосы и подсел к столику дежурного.

Молодцы! – похвалил он. – Правильную песню выбрали. И хорошо, что все вместе. А теперь задам-ка я вам, хлопцы, задачку потрудней. Кто скажет, когда и как случилось первое присоединение Сибири к России?

Мы недоуменно запереглядывались.

А разве такое было?

Не только было, но и отражено во многих исторических документах.

А почему тогда в нашем учебнике об этом не сказано?

Возможно, его авторы не сошлись во мнении по этому вопросу. Такое случается.

И как тогда быть?

Поискать ответ в научной, краеведческой, справочной или даже в художественной литературе.

Нам и на учебник-то времени не хватает, – поспешил перевести разговор на шутку острослов из школы № 7 Игорь Худяков.

Не обращайте на него внимания, Виктор Петрович, – сделали серьёзные лица приятели Худякова. – Он в детстве рыбьего жира переел, никак опомниться не может. Вы нам лучше про первое присоединение Сибири расскажите!

А потом про второе, – добавил мой сосед. – Не помешает вспомнить…

А я понять не могу, как это Ермак с дружиной в пятьсот сорок человек не побоялся бросить вызов Кучуму, у которого было несметное войско, – поднял, как на уроке, руку болезненно полный ученик из музыкальной школы, неизвестно каким образом оказавшийся в наших рядах.

Да вы, я гляжу, любомудры! – обрадовался Вик-Пет. – Столько вопросов сразу, и все толковые. Так держать! Времени у нас с избытком, обстановка подходящая. Так что я, конечно, расскажу. Но с условием: не хочешь слушать – не слушай. Опять же, человек я детдомовский, к неспешным разговорам привык, на детали сбиваюсь, в сторону ухожу… Так что вы меня назад возвращайте. Согласны?

Согласны!

Итак, – голосом скорее сказителя, чем учителя, начал Виктор Петрович, – в 1555 году от Рождества Христова, говорится в Никоновской летописи, прибыли в Москву из-за Камня (то есть Урала) послы правителей Сибирского ханства Едигера и Бекбулата Тягрул и Панчада – просить Иоанна Грозного, чтобы он «всю землю Сибирскую во свое имя взял и от сторон от всех заступил». Не стало сил у Едигера и его брата Бекбулата терпеть разбойничьи набеги сыновей Бухарского правителя Муртазы, Ахмад-Гирея и Кучума, мечтавшего захватить их земли в Среднем Приобье.

Возликовал русский царь. В прежние годы, подчинив Казанское и Астраханское ханства, он положил конец трёхвековому владычеству Золотой Орды в Поволжье. Затем присягнул на верность Москве правитель Большой Ногайской орды Исмаил… А ныне готовы стать под его «высокую руку» Едигер и Бекбулат! Платить ясак (налог) в царскую казну они обещают «со всякого чёрного человека по соболю» – итого тридцать тысяч шкурок. Не много, но и немало. Значит, столько у него мужчин-добытчиков. Женщины, старики и дети ясаком не облагались.

Такая доверчивость тронула Иоанна Грозного, но и растревожила вместе с тем. Война с Ливонией (прибалтийскими странами) за выход к Балтийскому морю увязла в разрозненных, выматывающих силы и казну сражениях. А тут ещё Крымская орда, подстрекаемая турецким султаном, голову подняла. Много и других забот, неустройств, бедствий в делах царских накопилось. При таком положении за тысячи вёрст трудно будет помочь сибирским правителям. Но и отказаться никак нельзя. Соседние управители это, чего доброго, за слабость примут…

Отбросив сомнения, Иоанн отправил в Сибирь дворянина Дмитрия Непейцына – привести к шерти (присяге на верность) «тамошний народ», сделать перепись мужчин-добытчиков, а посольских людей всех прочих стран уведомить, что Москва принимает Сибирь в подданство.

На строку длинней стал и без того длинный титул Иоанна Грозного. Начинался он словами: «Всея Русии самодержец…». Затем шло перечисление наиболее значимых городов Московского государства. Следом (в память о походах московских дружин 1465, 1483, 1499–1500 годов на Северный Урал и Нижнее Приобье) величание: «князь Кондинский и Обдорский». И, наконец, самое впечатляющее: царь Казанский, царь Астраханский, царь Сибирский»…

Слушать Вик-Пета легко и интересно. Каждое устаревшее слово он объясняет, каждому поступку тогдашних правителей даёт оценку. Часто прибегает к цитатам…

В 1563 году, при поддержке Бухары и ногайцев Сибирского юрта, братья Ахмад-Гирей и Кучум захватили столицу Сибирского ханства Кашлык, убили Едигера и Бекбулата и стали наводить в их улусах свои бухарские порядки. Но это оказалось не таким, как думалось им, простым делом. Пять лет спустя Кучум стал единоличным правителем Сибири, но ещё много лет ему не удавалось усмирить местную знать. Это вынудило его вступить в переговоры с «крестьянским белым царём» Грозным. Хан выразил готовность признать белого царя своим «братом старейшим», однако дерзко добавил: «И ныне похошь миру, и мы помиримся, а похочешь воевати, и мы воюемся». Подписался тоже дерзко: «Вольный человек Кучум царь».

Тогда что же получается, Виктор Петрович? – заудивлялись мы. – Кучум войну с Москвой затеял, Сибирское ханство вероломно захватил. Оно к тому времени уже восемь лет в состав Московского государства входило! Какой же Ермак после этого завоеватель?! Правильней сказать – освободитель, или как-то ещё…

Вечный острослов Игорь Худяков тут как тут:

Закон природы гласит: «На каждого Кучума – свой Ермак!».

На этот раз шутка удалась. Все разулыбались, а сосед Худякова картинно пожал ему руку – дескать, знай наших!

Но всё испортил самый маленький и самый въедливый в нашем отряде Тарас Сосуля.

Красиво звучит, да не всё у тебя сходится, Игорь! – громогласно заявил он. – Кучум Сибирь в 1563 году захватил. Ермак к этому никакого отношения не имел – в том смысле, что в царском войске его не было. На исторической сцене он появился лишь в 1582 году, как атаман донских и волжских казаков, охранявших по найму владения пермских купцов – промышленников Строгановых. За это время Иван Грозный не сумел вернуть себе Сибирь. Так и угас этот конфликт сам по себе. А сибирский поход Ермака – это другая история, связанная больше со Строгановыми. Если так, то авторы учебника, который мы тут дружно ругали, правильно сделали, что отделили один период от другого.

Вот что значит иметь свою точку зрения! – похвалил его Виктор Петрович. – Учитесь! – и спросил у Сосули: – Напомни, кстати, как тебя величать, голубчик?

Тарас Юхимович, – солидно представился тот.

Закон природы номер два: дели неделимое, и ты будешь прав! – не унимался Худяков.

Но должен тебе заметить, Тарас Юхимович, – не обратив внимания на худяковскую реплику, стал развивать свою мысль Вик-Пет, – насчёт того, что Ермак никакого отношения к захвату Сибири ордынцами не имел, ты ошибаешься. Имел, да ещё какое! Он ведь от кого южные границы с донскими и волжскими казаками оборонял? – От крымских, астраханских, казанских и ногайских остатков Золотой Орды. А бухарцы – её узбекская ветвь. Так что и сам Ермак, и его дружина знали, что происходит в сибирском Зауралье, и сердцем кипели против воровского Кучум-хана. Кликни их царь против ордынцев, поднялись бы все, как один! Но ты прав, Тарас Юхимович, призыва от него не последовало. Что касается исторической сцены, то она, как правило, быстро меняется. Когда Ермак выступил в свой легендарный поход, его знали лишь те, кто шёл рядом, или те, что бились с ним против врагов. Однако прошло не так много времени, он стал героем народных песен и сказаний. Вот и давайте проследим, как Ермак оказался в этой роли «на диком бреге Иртыша».

Давайте! – дружно согласились мы.

Родословную Ермака сказители и летописцы на много рядов расписали, – без особого труда перестроился Виктор Петрович. – По одним он выходец с Северной Двины, по другим – из Суздаля, по третьим – из Вологодского уезда Тотемской волости, по четвёртым – завзятый уралец с реки Чусовой… Но всё это сомнительно. В те времена простые люди, гонимые с места на место, не по календарю жили. Многие не только своего дня рождения не знали, но и места прежнего проживания. Ориентировались во времени обычно по крупным событиям – война, стихийные бедствия, церковные праздники, урожайные или неурожайные годы… Так что мифологию, с Ермаком связанную, придётся опустить.

Начнём с Дикого поля, где началась его атаманская жизнь. Так назывались южнорусские степи между Доном, Волгой и Яиком (река Урал), разорённые нашествием хана Батыя. После распада Золотой Орды сюда стали стекаться выходцы с русских «украин» (окраин), а с ними беглые люди, переселенцы, промысловики… Постоянные сшибки с ордынцами, тяжёлые условия жизни, повальные болезни на многих из них оставили свои горестные следы. Даже на атаманах. Нередко они носили странные по сегодняшним понятиям прозвища – Кривой, Брюхо, Хрипун, Сухорук, Слизень, Брязга, Горбатый, Нюнька, Хромыга… Другое дело – прозвище Ермак. Судя по нему, телесных изъянов у атамана не было. Напор и сила! Так что прозвище Ермак, скорее всего, – это сокращённое православное имя Ермолай. Звучное и внушительное.

Вот как рисовало его одно из летописных сказаний: «Оный человек был силен и велеречив и остёр, ходил на струге по рекам Волге и Дону, и от той работы принял смелость и, прибрав себе дружину малую, прозван Ермаком, так сказуется дорожной артельной таган, по-волжски – жерновой мельниц рушной». В другой летописи, составленной на документах всё знающего Посольского приказа, утверждалось: «Прозвище ему у казаков было Токмак», что значило «пест», «колотушка», «било», а в расширительном смысле «бьющий» или «сотрясающий неприятеля».

В отличие от более позднего казачества «вольные люди» Дикого поля земледелием из-за частых набегов ордынцев не занимались. Кормились чем придётся – охотой, рыбной ловлей, речными перевозками, охраной торговых караванов, но чаще всего нанимались в царские ополчения – защищать русские земли. А поскольку при Иоанне Грозном военные действия шли практически непрерывно, можно с уверенностью сказать, что большую часть жизни Ермак провёл в походах и сражениях за Отечество.

На протяжении уже четырёх веков между специалистами по истории и историографии идут жаркие споры о ключевых датах сибирского похода Ермака и его дружины. Принято считать, что начался он «в лето 7090 от сотворения мира». Но есть и другие варианты. По данным историка Шлякова, в это же самое время (лета 1581 «от Рожества Христова») «Ермак Тимофеевич – атаман казачий» сражался под стенами Могилёва. Сведения об этом Шляков почерпнул из архивных документов тогдашней могилёвской комендатуры. В отличие от летописных сведений – это факт достоверный, убедительный, заверенный подписью коменданта Могилёва Стравинского. Вот и будем его держаться.

Летом того же 1581 года Иоанн Грозный и польский король Стефан Баторий заключили перемирие в Ливонской войне. «Споткнувшись» об него, дружина Ермака соединилась с «баловнями» атаманов Ивана Кольцо, Никиты Пана и Саввы Болдыря, оборонявших по уговору с Москвой южные земли от набегов Большой Ногайской орды. Незадолго до того, выполняя наказ царских военачальников побивать крупные силы ногайцев, возвращавшихся с богатой добычей из русских земель, в отместку за разорённые только что города Темников и Алатырь, атаманы Кольцо, Пан и Болдырь на Самарском перевозе под Сосновым островом отряд в триста сабель хана Уруса погромили, а с ним и московского гонца Василия Пелепелицына. Очень уж высокомерно он с казаками себя повёл, зато с ногайцами – чересчур услужливо. И царскую казну не хотел отдавать. Вот и стали жаловаться ногайцы, что московская сторона мирных соглашений не соблюдает…

Не успели ермаковцы отдохнуть с дороги, припожаловал к ним доверенный человек пермских солепромышленников Строгановых: зашевелились-де на Чусовой, Яйве, Койве и других уральских реках немирные вогулы (манси), зауральские пелымцы и татары, вот и дозволил государь для охраны строгановских владений «охочих людей» набрать. Жалованье им Строгановы кладут не меньше, чем в боевых полках, да ещё и с «прибавками» за хорошую службу. Соглашайтесь, братцы, не пожалеете!

Собрали Ермак, Кольцо, Пан и другие атаманы общий казачий круг. На носу зима – поздно в путь пускаться, да и размыслить бы надо, что к чему. А с первой водой можно и до Чусовой добежать, вдруг дело сладится… На том и порешили. Большим атаманом выбрали Ермака. Он изо всех самый подходящий: силён, умён, дальновиден, заботлив, храбр, всего не перечислить.

До весны изладили казаки сколько надо стругов, и в путь: с Яика на Большой Иргыз, с Большого Иргыза – на Волгу, с Волги – на Каму, с Камы на Чусовую… С Чусовой и началось второе присоединение Сибири к России, а точнее сказать, её возвращение. О том, как оно происходило, повествуют Есиповская, Строгановская, Погодинская, Кунгурская и другие летописи.

При создании первой из них, самой, кстати, популярной, дьяк Тобольского архиепископского двора Савва Есипов использовал «сказы» (свидетельства) сподвижников Ермака, доживших до почтенных седин и участвовавших в написании Синодика (поминального списка), по которому с тех пор поётся им «вечная память». Главная мысль этой летописи звучит так: «Не от царского повеления воевод, но от простых людей сам Бог призвал Ермака на святое дело».

Строгановская летопись значительно шире Есиповской. При её написании использованы не только «Синодик ермаковским казакам», но и созданная тогда же «Повесть о сибирском взятии», а главное – многочисленные документы из архивов солепромышленников Строгановых. Они потребовались автору для того, чтобы доказать: Сибирь была «взята промыслом и радением» его благодетелей. Ведь это Строгановы зазвали Ермака и его дружину в Сибирь, они подсказали пути к ставке Кучума, они снабдили казаков продовольствием, одеждой, свинцом и порохом. Значит, и слава первая им!

В Есиповской летописи не сказано, когда именно струги Ермака появились на Чусовой. Зато сказано в Строгановской: в июне 1579. Её автор как бы подсказывает нам, что поход Ермака готовился во владениях Строгановых, причём весьма долго и старательно. Но с историческими документами не поспоришь. Как я уже сказал, в то время Ермак находился в литовской Ливонии, а на Чусовой появился лишь летом 1582 года. И сразу же столкнулся с летучими отрядами Алея, старшего сына-наследника Кучум-хана, пришедшего «воевать» Чусовские городки вместе с вогулами и пелымцами. С этого и начинается крутой поворот в жизни Ермака, а значит, и в дальнейшей нашей истории. Лишь крупные цели рождают столь крупные и поистине молниеносные решения, делают походного атамана выдающимся военачальником.

Наиболее достоверно этот поворот описан в Погодинской летописи: «…а как Кучумов сын Алей пришёл на Чусовую, и в тое же пору прибежал с Волги атаман Ермак с товарыщи и повоевать ему Чусовской острог не дали. С тех мест и учали они, Ермак с товарыщи, мыслить и збиратся, как бы им дойти до Сибирские земли и до самого Кучума».

О том же говорят и другие документы Погодинской летописи: Ермак принял решение отправиться в Сибирь лишь после схватки с Алеем. Почему, спрашивается, после? – Да потому, что Алея на Чусовой он не ожидал встретить, тем более с отборным войском хорошо вооружённых и обученных ногайцев, бухарцев и терсяков (башкир). Значит, Кучум-хан не столько пермские вотчины Иоанна Грозного вздумал пограбить, сколько показать, кто истинный властитель Сибири.

Другой бы на месте Ермака преследовать разбитых в ближнем бою степняков бросился, а он, одолев их, направился в строгановскую крепость Кергедан (Орёл) на Каме-реке, чтобы обдумать сложившееся положение.

А поразмыслить было над чем. После того, как Кучум «воровски» захватил Сибирское ханство, Иоанн Грозный свой титул сокращать не стал, продолжил именоваться «царём Казанским, царём Астраханским, царём Сибирским». Вот Ермака и осенило: а ведь отдав Алею лучшую часть своего войска, Кучум остался со вспомогательными отрядами из завоёванных сибирских племён, а это преграда не ахти какая крепкая и не ахти какая надёжная. Если на ставку хана внезапно напасть, она тут же и рассыплется. Что до Алея, то он сейчас отцу не помощник. После сражения на Чусовой он своих уланов из владений Строгановых на север увёл – раны залечивать, отряды перестраивать. Там у него на пути царская крепость Чердынь. Пусть-ка об неё зубы поломает…

Пока это был только план. Его ещё предстояло превратить, говоря сегодняшним языком, в хорошо продуманную боевую операцию.

Станичные атаманы замысел Ермака одобрили, казачий круг тоже. О Строгановых и говорить нечего. Они ещё в 1574 году от «обиженного Кучумом» Иоанна Грозного дозволение получили (вдобавок к самовольно занятой в сибирском Зауралье слободке на реке Туре) построить крепости на Тоболе, Иртыше и Оби. Но Кучум не только слободку у них отобрал, но и запер в их владениях, как медведя в берлоге.

А владения у Строгановых ого-го-го какие! Они их в то время получили, когда Грозный опричнину в Московском государстве ввёл. Как верные опричные слуги царя, Строгановы получили право двадцать лет пошлину за них не платить, завести соляные варницы, на Каме и Чусовой построить крепость, острог, укреплённые городки, а для охраны всех этих угодий нанять собственное войско в тысячу человек.

Ко времени прибытия Ермака на Чусовую войско это заметно поубавилось, но не больше, чем наполовину. Вот и растолкуйте мне, зачем Строгановым понадобилось ещё столько же «охотников» добавочно нанимать? А я отвечу: у самих военной хватки и решимости с Кучум-ханом тягаться не было. Искали, кого бы на него натравить. Вот и выпал им редкостный случай – к подвигу Ермака и его дружины пристроиться…

По палатке неспешно пробежал дождь, затем застучал чаще и громче. Пришлось Вик-Пету прибавить голос:

Казаки – мастера на все руки. За август месяц в Кергедане у Строгановых они вместо тяжёлых стругов лёгкие изладили. А это дело непростое: липы поохватистей сыскать, выдолбить из них «тулово», досками как следует обшить. На каждом по двадцати «ездоков» вместе с вооружением и продовольствием можно разместить. Да десятка с два челнов поменьше, поманевренней спроворили. Вот и получилась целая флотилия.

В Кунгурской летописи, вложенной в «Историю Сибирскую» первого русского картографа, писателя-летописца Семёна Ремезова, живо описано, как Строгановы хлебом, мясом и свинцом-порохом ермаковцев в дорогу снаряжали. В долг – вот как! На обратном пути, дескать, за всё с лихвой расплатитесь. Но атаман Иван Кольцо воли Максиму Строганову не дал. «По запросу клади, – говорит, – иначе не сносить тебе головы!» Пришлось тому свою скупость попридержать…

Здесь к месту вспомнить, как тот же Иван Кольцо год назад на Самарском перевозе вместе с ногайцами московского гонца, сына боярского Василия Пелепелицына оконфузил. После того случая царь незадачливого послужильца воеводой в опорную крепость Пермского края Чердынь и отправил, подальше от московских глаз. Не успел Пелепелицын на новом месте освоиться, Строгановы себе на службу тех самых «воров-атаманов» призвали, что Москву с Ногайской ордой ссорили, убытки царской казне чинили». А когда наследник хана Кучума Алей на Чердынь напал, вместо того, чтобы на помощь ей Ермака и его атаманов двинуть, Строгановы послали их «воевать сибирские места». Об этом чердынский воевода тотчас царю донёс. И как тот на его стенания ответил? – Строгановым опалой пригрозил, а Ермака с его дружиной назад вернуть велел – «для оберегания пермских мест». Выходит, Иоанн Грозный Ермака не преследовал вовсе. И Ермак не от гнева царского в Сибирь «утёк». Походная жизнь научила его принимать быстрые решения, на первый взгляд даже безрассудные. Вот и на этот раз он почувствовал, что само стечение обстоятельств даёт ему редкую возможность поставить на место зарвавшегося «богатыря царя Кучума». И он не преминул этим воспользоваться. Ведь жизнь его – это вечная дорога и ратное братство, ведущее к познанию мира и справедливости.

Новый год в то время начинался первого сентября по церковному календарю. Это ещё раз подтверждает, что Ермак выступил в свой рискованный поход не в начале 1581 года, как утверждает Строгановская летопись, а 1 сентября 1582-го, когда сын Кучум-хана Алей напал на Чердынь…

Откуда вы всё так подробно знаете, Виктор Петрович? – не удержал любопытства обычно молчаливый Ваня Гросс. – Вы же географию, а не историю ведёте!

А мне спецкурс по Ермаку посчастливилось прослушать! – озорно глянул на него Виктор Петрович. – И знаете где? На войне. Точнее сказать, под Краматорском, в военном госпитале…

Мы привыкли видеть своего учителя в полувоенной форме. Над правым карманом армейской рубашки поблёскивает гвардейский знак, над левым скромно прицеплена одна-единственная орденская планка. Только раз в году он надевает парадный китель с погонами и россыпью боевых наград – в День Победы. Рассказывает о своём боевом пути, подпевает звучавшим повсюду военным песням, плачет и смеётся, гладит по головёнкам младшеклассников… А после 9-го мая вновь надевает свою будничную, крепко поношенную, но всегда чистую рубашку, и становится привычным Вик-Петом.

Вот и сейчас он преобразился, словно в День Победы. Сразу и не поймёшь, постарел или помолодел. Скорее, и то, и другое одновременно.

Вырос он в селе Заульбинка, неподалёку от Усть-Каменогорска, воспитывался в детском доме, окончил педагогическое училище и успел поработать учителем в Убинском районе. А ведь был, считай, нашим ровесником. Потом война, окопы Сталинграда, батальонный разведчик 73-й гвардейской Сталинградской стрелковой дивизии. Первая медаль «За отвагу»; бои на Харьковском направлении; Мариуполь, Донецк, Изюм, Богучар, станица Вёшенская; ранение под Краматорском… Всё, что мы знали о своём учителе, за несколько минут промелькнуло в нашей памяти… И мы вновь стали его слышать.

Там, в госпитале, и свела меня судьба с работником политотдела, старшим лейтенантом Забелиным, – поведал Виктор Петрович. – До войны он научным сотрудником одного из уральских музеев трудился. Специалист редкостный. На любой вопрос мог сходу ответить. Но главная его тема была – Ермак. О нём он мог говорить часами, в любое время дня и ночи. От него я «подробностей» и набрался. А после войны ещё и в научную литературу заглянул, в летописи. Что касается географии и других учебных дисциплин, я так скажу вам, ребята: все они крепко-накрепко с историей связаны. Тот же поход Ермака взять. Это же сплошная география! Ответьте, к примеру, на такой вопрос: можно ли переплыть через Уральские горы? Реки-то с гор, а не в горы текут.

Мы озадаченно запереглядывались, а всё знающий Геша Агапов спокойно, как по-писаному, отчеканил:

Зато в разные стороны. Берега рек и их притоков на склонах гор местами так сближаются, что с воды на воду, как по ступеням, до вершины добраться можно. И таким же примерно образом спуститься с другой стороны.

Остроумно, – согласился Виктор Петрович. – Но летом – вот беда! – горные реки пересыхают. Как в таком случае быть?

А как Ермак, – задиристо привстал с места невысокий смуглолицый Агапов. – Дождаться осени. Пойдут дожди – и реки наполнятся, станут судоходными.

Смотри ты, какой молодец! – порадовался за него Виктор Петрович. – Ты это наперёд знал или сам догадался?

Наперёд, – признался Геша. – Дядя у меня все горы излазил. Он о них всё знает.

Значит, вдвойне молодец, – похвалил Виктор Петрович. – Садись, Геннадий. Спасибо, что помог нам разобраться, как Ермак Урал переплыл. За четыре с лишним века путь его многие специалисты и любители приключений повторили. И начинается он с какой реки?.. – обвёл нас ожидающим взглядом Виктор Петрович.

С Чусовой! – опередил всех Геша Агапов.

Дай и другим отличиться, – шутливо укорил его Виктор Петрович.

С Чусовой!! – хором откликнулись чуть не все обитатели нашей палатки..

Почему с Чусовой?

Потому что она с вершины Уральских гор сбегает! – перебивая друг друга, заговорили сразу несколько «знатоков». – А разве нет?

А разве да! – по-мальчишески передразнил их Виктор Петрович, и вновь посерьёзнел: – В верховье своём Чусовая – это даже не река, а могучий горный поток, мчащийся меж обрывистыми скалами высотой до двухсот метров. То тут, то там его вспенивают подводные и надводные камни, похожие на днепровские пороги, за которыми в то время укрывалась знаменитая Запорожская Сечь. Дружина Ермака прошла по Чусовой против течения более двухсот километров, а затем ещё девяносто по Серебрянке. Берега её до того сузились, что меж ними два струга не везде могли протиснуться. Вода в реках к этому времени поднялась. Немало вёсел казаки о скалы поломали, немало пробоин в днищах прибавилось. А сколько раз в бурлацкие лямки впрягаться пришлось?! Холод. Сырость. Парусов, как на Волге, не поставишь… Надежда только на самих себя.

С Серебрянки сошли неподалёку от Тагильского перевала, за которым реки текут уже в сибирскую сторону. Следующая река Журавль, но путь к ней зарос или буреломом завален, а под ним острый речной галечник пластами нанесло. Место для переволоки не самое подходящее. Но другое искать – времени нет. Прорубили из конца в конец просеку, и «поплыли» вверх по живописному склону остроносые челны – на плечах казаков, привыкших к таким переходам. Тяжёлые и повреждённые о камни струги оставили возле Серебрянки. (В «Чертёжной книге» Семёна Ремезова помечено: «Лежат суды ермаковы»). Вместо них изготовили небольшие плоты, вёсел в запас понаделали, да и дальше поплыли – теперь вниз по течению. В Сибирь!

Но скорость обманчива. Чуть зазеваешься, жди беды. Хорошо хоть с Журавля на Баранчук грузы волоком перетаскивать посчастливилось – по заболоченной седловине и многочисленным ручьям… С Баранчука спустились на широкий полноводный Тагил. У подножья Медведь-камня, как его ныне называют (неподалёку от Магнитной горы), устроили ещё одно плотбище. Починили суда, которые можно было починить, срубили новые, да и поспешили дальше, теперь уже по Туре.

Стремительно стал меняться пейзаж. Скалистые берега вдруг сделались невысокими, плоскими, вскипающее на перекатах течение разгладилось, обрело спокойствие и умиротворённость. Поначалу таёжные просторы вокруг казались «лешими», безлюдными, однако, приглядевшись, казаки начали различать в них (прежде всего по дымам) разбросанные на десятки вёрст стойбища сибирских татар. Те наблюдали за ними издали, на призывные знаки казаков не отвечали, предпочитая прятаться. Лишь несколько раз дело до стычек дошло, но, помня наставления Ермака, казаки благоразумно отступили. Пусть видят сибирцы, что против них они «никакого дурнá» не замышляют…

А на Тоболе уже царствовала осень. По утрам тонкий ледок сковывал его прибрежные воды. Но река ещё дышала полной грудью. Днём и ночью походным строем шла по Туре, а затем по Тоболу судовая рать Ермака. За два неполных месяца она перемахнула Уральские горы. (Ну чем не переход через Альпы Александра Васильевича Суворова?). До конца навигации оставались считанные дни. До ставки Кучум-хана на Иртыше столько же. Только бы успеть…

И ведь успели. 26 октября на подступах к Кашлыку произошло историческое сражение. Дружина Ермака одержала первую, причём самую убедительную победу. О том, как – после перемены!

С этими словами Виктор Петрович извлёк из нагрудного кармана часы-луковицу, щёлкнул крышкой. Приготовился услышать, как по школе прокатится нетерпеливый звонок на перемену, но тут же спохватился – он же не в школе! – улыбнулся и объявил:

А теперь перерыв десять минут! По-моему, дождь тоже решил сделать передышку. Вольно! Разойдись!

Ур-р-а! – часть ребят сыпанула из палатки, часть осталась с Виктором Петровичем.

Ну как, чапаевцы, не устали слушать?

Не-е-т! – разминая голоса, заорали «чапаевцы». – Интересно! Оказывается, Ермак вон какой… А что со старшим лейтенантом Забелиным стало? Сейчас, наверно профессор?..

Если бы… – поник Виктор Петрович. – Война забрала… А мне он Ермака на память оставил…

А вы – нам, – успокоил его Тарас Сосуля.

Спасибо, голубчик…

Подождав, когда все вернутся, Виктор Петрович начал свой следующий урок:

Вырос Ермак, как мы помним, в Диком поле, на разорённых ордынцами землях. Знал, что такое иго кочевых народов, впитавших с молоком матери завоевательный дух монгольского «народа-войска». Азовские, прикаспийские, а тем более бухарские родичи-шейбониды, подчинившие себе Сибирь, не знали ни к кому жалости. Оседлые малочисленные племена спешили уйти с их дороги вглубь тайги или схорониться среди болот. Другой способ спастись от нашествия степняков – объединиться с соседями и противопоставить силе обидчиков свою силу. Но сделать это было дано немногим. Оно и понятно: тех, кто способен организовать сопротивление, уничтожали в первую очередь. Вот и решили Едигер и Бекбулат воспользоваться третьим способом, известным больше как закон выживания. Он гласил: хочешь уцелеть, стань за спину сильного, но так, чтобы и он мог опереться на тебя.

Зная, что Иоанн Грозный ищет мира и союзников на своих границах с Сибирским Зауральем, соправители Сибирского ханства присягнули ему на верность. Это обозлило и вместе с тем испугало Кучума. Заарканив Сибирь, он казнил братьев-тайбугинов, посмевших обратиться за помощью к Москве. Но смерть одних рождает неповиновение других, вооружает силой и упорством третьих…

Сорок девять лет спустя, следуя примеру Едигера и Бекбулата, за спину Москвы станет князь томских татар-эуштинцев Тоян Эрмашетов. Он сам отправится в Москву просить царя Бориса Годунова взять его народ в подданство и построить на Томи русскую крепость, которая бы защитила эуштинцев от енисейских киргизов, чёрных и белых калмыков и джунгар Хара-хулы. К тому времени в Приобье уже было построено четырнадцать острогов и городов: Обской, Тюмень, Тобольск, Лозьва, Берёзов, Пелым, Сургут, Тара, Обдорск (Салехард), Нарым, Верхотурье, Туринск, Мангазея, Кетск. Пятнадцатым стал Томск. Можно ли назвать это завоеванием? Конечно, нет. Это было возвращение Сибири Московскому государству, расширение и развитие его земель и присоединившихся к нему по законам выживания других племён и народов. Это было собирание Сибири и России в единое тело.

Но вернёмся к Ермаку. За годы своего атаманства он хорошо изучил особенности ближнего и дальнего боя ордынцев, стратегию и тактику их военных действий; хитросплетения внешней и внутренней политики; сам не раз с успехом использовал наиболее удачные их приёмы. Ну вот, к примеру: что отличает набег степняков от военного похода европейского войска? Прежде всего стремительность, мобильность, неожиданное появление тех, кого неприятель не ждёт, грозный вид, пугающие крики и выстрелы… Так ведь и поход Ермака через Уральские горы можно набегом назвать. Всего за два месяца пройти такой путь, да ещё и без крупных столкновений с местными жителями, втайне от имевшего везде глаза и уши Кучум-хана… Это надо суметь!

А вот другой пример: обманный или выборочный бой. Суть его в том, что один из противников, а то и оба, не хотят сражаться по-настоящему; колют, рубят, стреляют куда попало, лишь бы со стороны казалось, что сражаются они насмерть…

Именно так, на мой взгляд, и сложился первый бой дружины Ермака с защитниками Кучум-хана. Основное войско его сын Алей увёл на русскую сторону – грабить Чусовские городки; а под началом племянника Кучум-хана Маметкула осталась сотня наёмных уланов и вспомогательные отряды сибирских князьков. Уланы заняли оборону в засеке из поваленных деревьев на берегу Иртыша у Чувашева мыса. А под ним выстроила пограничную полосу судоходная рать Кучум-хана. Каких только челнов там не было! Каюки, юмы с диковинными берестяными парусами, большие и малые дощатые лодки из кедра, долблёнки из осины, берестянки, селькупские анты и антоки, ветки… Дождь стрел посыпался с них на флотилию дружины Ермака. Казаки бросили вёсла и ответили ружейными залпами. Порядок боя у них отработан до мелочей. Один заряжает пищаль, другой стреляет. Один заряжает, другой…

– …Не попадает, – подсказал Игорь Худяков. – Да и как попадёшь, если сторонники Кучума все на одно лицо – и зависимые, и независимые.

Зато одежда у всех разная, – терпеливо объяснил Виктор Петрович. – У хантов, остяков, обских татар, вогулов – всё больше дорожные малицы, колёки, шубы и полушубки из оленьих шкур мехом наружу, прямоугольные накидки до пояса, штаны из ровдуги или рыбьей кожи с чешуёй… А сторонники Кучума, его ударная сила, сплошь в доспехах. Совсем как мишени в детском стрелковом тире! Одни в наборных латах, прикрывающих грудь и спину, другие в кольчужных рубахах до колен, третьи в кожаных кафтанах, крытых плитками на колечках, четвёртые в бехтерцах, куяках, юшманах… Они-то в засеке на Чувашевом мысу и укрылись. Так что пришлось казакам почти вплотную с судовой ратью местных племён сойтись. Тут и захочешь выстрелить мимо, но как? Вспомните потрясающую картину Василия Ивановича Сурикова «Покорение Сибири Ермаком». Куча-мала – иначе не скажешь. Челны казаков от тяжести по дну скребут. Сибирцы в толпу сбились. Накал их чувств трудно передать. Здесь и смех, как вопль. И отчаяние. И надежда. Но следов крови нет.

Казаки не спешат высаживаться на берег и вступать с сибирцами врукопашную. Медленно, но неуклонно они вытесняли аборигенов с прибрежной полосы…

Посчитав это за неуверенность в своих силах, Маметкул решил сомкнуть линию обороны. По его знаку уланы разгородили в засеке проходы и, устрашающе крича, высыпали на берег пеше и конно.

Не давая им соединиться с судовой ратью Кучум-хана, казаки и раз, и другой, и третий пальнули по бегущим из пищалей, отлитых наподобие малых пушек с сошником, а остальные поддержали их залпами из ручниц. Это смешало бросившихся было в атаку уланов. Но тут на их глазах споткнулся о метко посланную с головного струга пулю Маметкул. Его подхватили телохранители и, прикрывая со всех сторон щитами, ходко понесли к челнам.

И сразу наступление захлебнулось, рассыпалось, повернуло вспять. Походные князьки велели своим воинам прорвать плотное кольцо, в котором они оказались. Опередив их, казаки сами разомкнули цепь из стругов, выпуская противника на иртышский простор. И те, как стая птиц, радуясь освобождению, весело заплясали на волнах в своих быстрых судёнышках.

Видя бегство вспомогательного войска, покинул свой наблюдательный пункт на взгорье Чувашева мыса удручённый происходящим Кучум-хан…

Чудо свершилось! На закате дня 26 октября 1582 года дружина Ермака вступила в Кашлык, покинутый его обитателями и защитниками.

Ханский дворец венчал широкую береговую кручу Иртыша. Издали он напоминал вырезанную из камня фигурку свернувшегося клубком соболя. Да и сама круча казалась выложенной из камня. Но стоило казакам подняться наверх, всё вокруг обрело иные очертания и краски. Дворец превратился в земляной вал с расписными стенами над неглубоким рвом. За ним на вершине уступа высилась мечеть, шла череда нарядных построек для приближённых хана и его челяди. В них было темно и пусто. Зато в палатах дворца полыхали десятки светильников. В открытые двери врывался холодный поднебесный ветер с первыми хлопьями ослепительно белого снега и оседал на стенах, украшенных яркими коврами и позолоченным оружием.

Лишь часть казаков успела прогуляться по брошенному его обитателями дворцу. Подошедшие следом станичники сгрудились было в переходах, но тут же повернули назад. Очень уж хоромы хана показались им малы и в плечах узки! Пришлось отставшим казакам занять постройки за рвом. Иные из них ворчать стали:

Ребяты в ханском гнезде, поди, уже вовсю «дувáнят» (делят трофеи после удачного набега), а у нас тут шаром покати…

Уймитесь вы, балаболы, – шумнул на них есаул Богдан Брязга. – Или забыли уговор – вести себя, как положено русским воинам: ничего самовольно не брать, грубостей не делать. Мы ж не разбойники какие… А что положено победителям, мы, конечное дело, возьмём и поровну поделим. Так у всех народов заведено. Всему своё время.

Ай да Богдан, ай да краснослов! – развеселились казаки. – Чешет, как по- писаному. А ведь ещё недавно первый в дружине «дуванщик» был… Глядишь, скоро и мы, равняясь на него, в есаулы выбьемся…

К полуночи посланные «в подсмотр» (в разведку) охотники принесли долгожданные вести: Кучум-хан на личном судне «убежал в поле» (то есть в одно из своих владений в Среднем Прииртышье). Его примеру последовали остяки (обские люди), ханты, вогулы. Последними вернулись в свои улусы, разбросанные вокруг Кашлыка, наиболее верные Кучум-хану обские и иртышские татары.

Выслушав срочные донесения, атаманы разошлись по своим станицам. Теперь можно и отдохнуть. Но ещё долго ханский дворец гудел, как растревоженный улей. Ещё долго победный сон казаков не брал. То здесь, то там вскакивали они с крытых коврами лежанок, размахивали руками, отчаянно спорили, хвалили себя, пушкарей, а то и лучников Кучум-хана, много стрелявших, да мало попадавших. Но ведь когда Ермак научал казаков хитростям выборочного боя, не многие поверили, что они им могут пригодиться. Однако ж пригодились. И не только они…

Пересудам не было конца. Они затянулись за полночь. Но и тогда нашлись горячие головы, готовые хоть сейчас отправиться в погоню за Кучум-ханом.

Пришлось вмешаться Ермаку.

Спать, братцы, спать! – прошёл он дворец из конца в конец, обещая: – Доколе сами не проснётесь, поднимать вас не велю. А как встанете, присесть не дам…

Сколько проспали тогда казаки, в летописях не сказано, – помолчав, с улыбкой оглядел палатку Виктор Петрович, – зато доподлинно известно, что на четвёртый день после памятного боя у Чувашева мыса в Кашлык припожаловал хантыйский князец Бояр с реки Демьянки. В дар Ермаку и его дружине он примчал запряжённый оленями санный обоз. Чего только не было на санях: отборная речная рыба, чёрная икра, оленье мясо и копчёное оленье сало, особо любимое хантами, лесная и озёрная дичь, ягоды и кедровые орехи. С помощью отдельных слов, жестов и выразительной мимики Бояр неплохо изъяснялся по-русски.

Оказалось, четверть века назад, когда властители Сибирского ханства Едигер и Бекбулат решили стать подданными Московского государства, в Кашлыке побывал посланец русского царя Дмитрий Непейцын. Бояр помогал ему «исчислить всех чёрных людей, которые бы ясак сполна в царскую казну давали», и в деловых поездках его сопровождал.

Я в твои люди не стрелять, – заверил Бояр Ермака. – Я с твои люди дружить хочешь.

Золотые слова, князь, – обнял его Ермак. – А не боишься, что Кучум-хан об этом узнает? Он скор на расправу.

Зачем боюсь, если ты рядом будешь?

Тоже верно, – согласился Ермак. – В таком разе напомни мне, мил-человек, какой ясак сибирские народы обязались тогда Московскому государству платить?

Тридцать тыщев соболей на каждый год, – с достоинством ответил немолодой полнотелый Бояр. В пышной шапке из рыси и красочных одеждах он и впрямь был похож на боярина.

А сколько соболей с вас Кучум-хан берёт?

Ой, много, – вздохнул Бояр и начал складывать пальцы. – Совсем разорил. Но сколько ему ни дай, всё мало…

Вот об этом и расскажи всем своим близким и знакомым. Пусть знают, что мы сюда с миром пришли. Чтобы Сибирь опять рядом с Москвой стала. Спасибо, Бояр. Наша дверь и душа открыты тебе…

На другой день атаманы собрали общий казачий круг. Места для всех в ханском дворце не хватило, пришлось вынести походное знамя на широкий гостевой двор между рвом и береговой оградой. Там ему самое место. Расправлять ярко-синее, обшитое красной каймой полотнище не пришлось, оно само под ветром развернулось. И тогда видны стали стоящие один против другого на задних лапах вырезанные из белых холстин единорог с конским туловищем и грозно рыкающий лев, царь зверей. Кого каждый из них олицетворяет, окружающие и сами не знают…

День выдался холодный, ветреный, но это не остудило пыл казаков. Наговорились вдоволь, однако войсковой приговор изложили кратко: привести «к шерти (дать клятву на верность) и ясак с живущих тут иноязычных людей по их верам взять на том, что бысть им под высокою царьскою рукою до веку, покамест Русская земля будет стоять… и зла никакого на всяких русских людей не думать и во всём стоять в прямом постоянстве».

А ещё войсковой круг постановил: до прихода больших холодов и скорого возвращения из Пермских земель сына-наследника Кучум-хана Алея с отцовским войском срубить на Карачин-острове близ устья Тобола зимовой городок для дружины. Негоже ей и далее пребывать в ханском дворце. Не затем она здесь, чтобы хозяйничать, а чтобы хана Кучума на место поставить.

Сказано – сделано. Уже в конце ноября половина дружины перебралась в тёплые землянки и срубы в устье Тобола. Обустроились в них по-домашнему, друг на друга повнимательней глянули… Боже, исхудали-то как, на себя не похожи стали. Зипуны рваные, заплата на заплате, обувь износилась, шапчонки повытерлись, запасы, взятые взаймы в Кергедане у Строгановых, поистощились: ржи – всего несколько мешков, масла и вовсе не осталось. А ведь казаки – народ не бедный. Каждый из них свою долю трофеев на общем сборе получил. Есть на что новую одежду пошить или выменять, а заодно и угоститься на славу.

Но Ермак условие поставил: одевайтесь, утепляйтесь, всем необходимым обзаводитесь, но без гульбы и глупых задирок. А кому силы и удаль молодецкую девать некуда, пусть вступают в промысловую артель. Запасы-то на будущее надо делать? – Надо! Вот и дерзайте: тайга-то за окном!..

Тут есаул Богдан Брязга слово вставил: татары про чудо–озеро Абалак бают. Рыбы-де там видимо-невидимо, с утра до вечера вёдрами можно черпать. И недалеко: от Кашлыка до Абалака пятнадцать вёрст ходу…

Ермак ему в ответ:

Тебе Абалак и проведывать, Богдан. Но в оба гляди. Маметкул со своими людьми где-то рядом бродит. Рана, полученная им у Чувашева мыса, зажила. Но он из тех, что пока за неё не отомстит, не успокоится. Не знаю, как ты, а я его дыхание всё время рядом чувствую.

Ладно, батька, учту, – пообещал есаул. – Не в куклы играем…

Пятого декабря, затемно, со всеми предосторожностями, его отрядец дошагал до озера Абалак. А там уже Маметкул со своими подручными побывал. Людей у него больше, чем у Брязги. Сделали они на берегу крепкую засаду, следы старательно снегом присыпали, да, видать, не везде, как надо. Казаки на подходе это приметили – и не дали себя, как кур, перерезать. Завязалось неравное сражение. Со стычкой у Чувашева мыса его и не сравнить. В том бою больше видимости было, чем напора. А тут ярость против горла встала: грудь на грудь, копьё на копьё, сабля на саблю. У кого больше силы и выдержки? Кто ловчей и удачливей?

То эти верх берут, то другие. То издали бьются, то врукопашную сходятся. Передохнут малость – и опять. Лишь пополудни одному из казаков удалось из этого противостояния выбраться. Кое-как дотащился он до городка близ тобольского устья и крикнул товарищей на помощь. Те пятнадцать вёрст в один присест отмахали и кучумычей в пух и прах разнесли. Глянули вокруг: батюшки-светы… Снег всюду взмят и кровью раскрашен. В стволах деревьев стрелы, как ежиные иглы, торчат. А по другую сторону кора на стволах пулями изрыта.

Вот вам два боя – у Чувашева мыса и у Абалакского озера. По мнению большинства исследователей, успех похода Ермака и его дружины определила победа на Абалаке. А мне думается, у Чувашева мыса. Почему? Да потому, что она показала: Ермак не с народами Сибири пришёл биться, а с Кучум-ханом и его родичами.

Уже в первом сражении он применил тактику обманного боя. Казаки стреляли много, но стремились действовать на расстоянии, сабли в ход не пускали и постоянно давали сибирцам вырваться из окружения. Почувствовав это, защитники Кашлыка из числа хантов, остяков, вогулов, селькупов тоже стали «драться без охоты».

Зато в полную силу – до последнего вздоха – бились казаки с отрядом Маметкула, подстерёгшего их на Абалаке. Это были хорошо обученные уланы в «крепких доспехах».

А теперь сравним потери того и другого боя. Они приведены в поминальной книге Тобольского архиепископского Синодика, составленного по «сказкам» (расспросам) оставшихся в живых участников тех баталий. Так вот: в сражении «под Чювашею убиенных не бысть» (выходит, только раненые), а «под Обалаком» пали восемь казаков и есаул Богдан Брязга. Погибших в бою положено было поминать «вечной памятью большой». Это высшая награда того времени. Разница, как видим, есть, и существенная. Она и дальше даёт о себе знать.

За три года своего пребывания в Сибири Ермак и его товарищи побывали во многих городках и улусах на Иртыше, Демьянке, Оби, Тоболе, Тавде и других реках; и голодали, и холодали, и в осаде изнурительной чуть не полгода просидели, но «мнози языцы окрест живущие татаровя, остяки и вогуличи приношаху к ним многие запасы и от ловитв своих от зверей и от птиц и от рыб со всякое довольство изобильно».

По-разному встречали их лучшие люди (правители) сибирских племён и улусов. Одни в знак верности Московскому государю за неимением царской сабли, как положено по христианскому обряду, целовали казацкую, и вносили в казну «соболий ясак» (царский налог). Другие в знак преданности Кучум-хану или племенным вождям перекрывали пути к своим улусам, «учиняли бои», «хватали казачьи лодки крюками» и «всякие другие нападения учиняли», считая их, по наговору, захватчиками.

Приведу цитату из Кунгурской летописи. Речь в ней идёт о «ясашном походе» одного из ермаковских отрядов на Нижнюю Обь: «А кои бои и были по дороге на низ пловучи, и тех всех описать трудно подробну: вои (воинов) убитых нет, а раненых каждый бой многащи». Уж не о выборочных ли боях здесь идёт речь? Стрельба велась с двух сторон, как у Чувашева мыса, но погибших нет.

А вот одно из хантыйских преданий о Ермаке: «Остяки с Ермаком не воевали. Когда Ермак пришёл, то наш вождь встретился с ним, встали напротив друг друга и поменялись, передавая из рук в руки лук и ружьё: тот нашему ружьё, а наш – лук».

В другом сибирском предании говорится, что один из татарских князей-мергеней Елыгей отдал Ермаку свою красавицу дочь в наложницы, но атаман не принял его дара и другим не велел…

А на реке Тавде Ермака ждал враждебный приём. Вогулы (манси) под началом князьца Лабуты устроили на его пути засаду. Но атаман по другой дороге её обошёл и обрушился сзади. В плен попал вогульский есаул Инчихм, но тут же был отпущен вместе с другими пленными. Это произвело большое впечатление на побеждённых. Затем Ермак побывал в святилище Чандырь, пообщался с его жрецом и шаманами, присутствовал на «великом болванском молении» и проявил такой искренний интерес к быту, верованиям, обрядам, изобразительному искусству местных жителей, что один улус за другим стал давать «шерть» (клятву) на верность Московскому государству, а Чандырский жрец предсказал Ермаку победу над Кучум-ханом.

«По своей охоте» русское подданство приняли Белогорские ханты, царство которых состояло из двенадцати городков на Оби, а управлял ими «большой» кодский князь Алачей; вогульские князьки Ишбердей и Суклем, владения которых находились в урочище, со всех сторон защищённом непроходимыми Яскалбинскими болотами, и другие предводители сибирских племён.

В 1584 году, когда был пленён самый опытный и высокородный военачальник Кучум-хана Маметкул, Ермак встретил его с почтением, равным его известности, окружил вниманием и заботой, предложил перейти на службу к русскому царю, подлинному властителю Сибири. Маметкул усмехнулся: «Ты не царь, чтобы раздавать должности, Ермак. Ты пока атаман. Не забывай об этом». «Но и слово атамана что-то значит», – ответил Ермак. Год спустя, уже после гибели Ермака, Маметкул был доставлен в Москву, принял православие, стал князем, получил щедрые земельные владения и высокий чин в царском войске.

А казаки, исходившие и «исплававшие с Ермаком чуть не всё Сибирское царство», признавались летописцу Савве Есипову, что ходили по нему «свободными стопами», иными словами, спокойно, уверенно, как по родной земле. А спокойствия в Сибири ещё не было. Его ещё предстояло установить. Но Ермак сделал главное: своей преданностью Отечеству, силой духа и мысли, мужеством и умением родниться с другими народами он «выбил меч из рук завоевателя Кучум-хана». За это и погиб на Вагае, заслужив от народа вечную память.

Похоронен Ермак на Иртыше, ниже устья Вагая, у татарского селения Баишево, рядом с шейхами и сибирскими борцами за ислам. Это было священное для мусульман кладбище, самое почитаемое в Сибири. Так и хочется добавить: «И нарекоша его богом и погребоша по своему закону». А известный сибирский военачальник Аблай-паша вспоминал: «Егда же был мал и утробою болен и даща мне земли с могилы его (Ермака) пить, здрав явихся до ныне; егда же земли с могилы взято и еду с нею на войну, побиваю; егда же нет земли, тощ возвращаюсь».

Имя Ермака было зарукой данному слову и никогда не нарушалось.

С тех прошло много лет. Образ Ермака, нарисованный нашим учителем Виктором Петровичем, врезался в память, открыл нам, старшеклассникам, много нового и поучительного. Как-то вдруг мы осознали, что история не терпит пропусков малых и больших, вольных и невольных. Всё в ней важно и взаимосвязано – начало и конец событий, любовь к Отечеству и его истории, верность делу и долгу, умение жить по законам дружбы и взаимопомощи, веры и единства. Это они окрыляют человека, помогают ему «переплывать» через горы поднебесные, шагать дальше «свободными стопами», силой духа и силой воли увлекая за собою других.

У каждого времени свои краски, своя история, своя правда. Нельзя судить о событиях далёкого прошлого по меркам сего дня. Об этом предупреждал нас ещё Н. М. Карамзин: «Мы должны судить о героях истории по обычаям их времени». И сам не отступал от этого правила.

Возьмём его фразу из «Истории Государства Российского»: «Три купца (Строгановы) и беглый атаман волжских разбойников (Ермак) дерзнули без царского повеления именем Иоанна (Грозного) завоевать Сибирь». По мнению Карамзина (крупнейший дворянский исторический писатель XVIII века), лишь государь вправе решать для себя и своих подданных вопросы войны и мира. Ибо сказано: каждому – своё; что положено царю, не положено атаману. А Ермак дерзнул мимо Иоанна Грозного войну с ханом Кучумом, потомком Чингизхана, затеять, всевластию московского самодержца народный патриотизм противопоставить. Это ли не вызов царю и сословной России того времени? Это ли не особый тип народного героя?

Вступившись за честь Московского государства, Ермак тем самым и за честь Сибири вступился. Не мог не вступиться. Обещание Иоанна Грозного взять её «под свою высокую царскую руку» он воспринял как обязательство, долг, причём не личный, а государственный. Таков русский человек: если дал слово, на нём хоть терем строй – выдержит!

Особо запомнилось нам предостережение Виктора Петровича – не доверять историческим вымыслам и формальной логике, с помощью которой они чаще всего и делаются. Что такое формальная логика, мы тогда смутно представляли. Вот он популярно и объяснил:

Это когда доказательства ведутся по формуле: у Петра борода, и у козла борода, значит, Пётр – козёл.

Мы невольно разулыбались:

С козлом – это интересно. Побольше бы таких формул, и наука на ум быстрей бы шла.

Но Виктор Петрович нахмурился:

В таком случае вот вам другой пример, строго по теме. Многие и до сих пор думают, что Сибирское ханство было государственным образованием западно-сибирских татар, а Кучум-хан – татарин. Отсюда следовало, что основным их защитником от нападения разбойных казаков под началом атамана Ермака был опять-таки Кучум. На самом деле Кучум – один из заметных на общем историческом фоне потомков Чингисхана по бухарской родословной ветви, иначе говоря, узбек.

Дальше – больше. Захватив Сибирское ханство, принявшее к тому времени подданство Московского государства, Кучум бросил вызов Москве. Иоанн Грозный вынужденно уклонился от войны с ним, а Ермак проявил неожиданную для него инициативу. Создалась сложная ситуация. Она и помешала историкам сразу определить, в чём заключалась главная заслуга Ермака – в «завоевании Сибири», её «присоединении» или всё же в «возвращении» России и «собирании воедино»?

Кем только не довелось быть Ермаку за свою, в общем-то, недолгую, но удивительно яркую жизнь! И простым волжским казаком, и «большим атаманом», и предводителем знаменитой казачьей дружины, и народным заступником, как Кузьма Минин и Дмитрий Пожарский, выбившие из Москвы польских интервентов, претендующих на русский престол, и выдающимся военачальником из славного ряда полководцев… А разве не под его руководством Сибирь вновь принесла «шерть» (клятву на верность) Московскому государству и стала собирать «царский ясак»? Разве не дипломатические способности Ермака позволили ему подружиться с жителями Сибири, проникнуться их заботами (крайне обедневшее племя татар-туралинцев он, например, освободил от уплаты непосильного для них налога (ясака), проявить живой интерес к их обычаям, верованиям, быту, культуре. Разве не Ермака русский народ несколько веков ставил рядом с былинным Ильёй Муромцем?

 

«Сибирская одиссея Ермака»

 

Первую и наиболее достоверную биографию Ермака создал известный ленинградский учёный, доктор исторических наук, автор более 50 книг по русскому средневековью и Смутному времени Руслан Григорьевич Скрынников. Особой популярностью пользуется созданная им серия биографий русских царей и народных героев. В неё вошли «Иван Грозный», «Борис Годунов», «Василий Шуйский», «Три Лжедмитрия», «Михаил Романов», «Минин и Пожарский», «Ермак», «На страже Московских рубежей», «Смутное время» и два оригинальных учебных пособия, посвящённых Руси IX–XVII вв.

По количеству созданных им книг может показаться, что он, скорее, популяризатор отечественной истории, чем её исследователь. На самом же деле Скрынников в первую очередь талантливый исследователь, крупный историограф, сделавший немало открытий в науке, а ещё профессиональный писатель, умеющий живо, доказательно, и, как говорится, «из первых рук», повествовать об исторических событиях.

В 37 лет он защитил докторскую диссертацию «Опричнина Иоанна Грозного». При работе над ней в писцовых книгах Казанского края Скрынников обнаружил сведения о ста без малого княжеских семьях, уже в первый год опричнины отправленных в ссылку – подальше от Москвы. Их состав свидетельствовал, что опале подверглась исключительно княжеская аристократия. Отсюда напрашивался вывод: Иоанн Грозный сокрушал её могущество за «неправды многие» и противодействие его начинаниям.

Не менее сложным и трудоёмким оказалось восстановление синодика (поминального списка) бояр и прочих лиц, казнённых Иоанном Грозным, а незадолго до своей кончины им же помилованных. Более того, Скрынников не только перечислил имена всех (кроме трёх) жертв царя, но и указал места и обстоятельства их гибели. Это помогло ему восстановить опричный архив, утраченный после смерти Иоанна Грозного.

Так вот, изучая политическую и социальную историю Русского государства того времени, Скрынников вышел далеко за её рамки и создал сложный образ противоречивого царя-реформатора, много сделавшего для укрепления России. Следующей его книгой стала история «злосчастного царя» Бориса Годунова, правление которого, в первые годы на редкость спокойное и успешное, вдруг полыхнуло первой русской Смутой. Вот почему Скрынников писал о нём с искренним сочувствием, заметно смягчая ту оценку, которую давали другие историки:

«Борис Годунов был щедро одарён талантом государственного деятеля. И всё же ему не удалось предотвратить гражданскую войну… Победа досталась авантюристу, принёсшему России неисчислимые бедствия».

Увлекла Скрынникова и другая тема, требующая серьёзной доработки, – присоединение Сибири к России. В ней оставалось ещё немало пропусков, разночтений, «зыбких первоисточников» и «ходячих рассказов», далёких от действительности. Ей он и посвятил свою следующую монографию. Называлась она «Сибирская экспедиция Ермака», и вышла в 1982 году в сибирском отделении издательства «Книга» под редакцией академика А. П. Окладникова….

Два года спустя, в 1984 году, мне выпала честь познакомиться с Русланом Григорьевичем. Случилось это в Доме творчества Союза писателей СССР «Пицунда» (Абхазия). Он прилетел из Ленинграда с дочерью Лидой, тоненькой яснолицей девочкой лет двенадцати, ещё не тронутой, как и он, южным загаром. Увидев его, я невольно вспомнил моего школьного учителя Виктора Петровича Красикова, благодаря которому много лет назад совершил незабываемый «сибирский поход с дружиной Ермака». Скрынников был тоже среднего роста, сухощавый, узкоплечий, в зелёной дорожной безрукавке. Копна начавших седеть волос рассыпалась на затылке двумя волнистыми прядями. Ему в то время было 53 года, мне на 11 меньше.

Здравствуйте, Виктор Петрович, – думая о Красикове, поздоровался я с ним и осёкся: – Виноват, оговорился… Здравствуйте, Руслан Григорьевич!

И вам здравствовать… – доброжелательно оглядел меня Скрынников. – Из каких краёв в столицу солнца пожаловали?

Из Томска.

Хороший город, – улыбнулся он. – Университетский. И звание у него памятное: Сибирские Афины. – Затем, непонятно к чему, добавил: – Тогда вы должны знать Тояна Эрмашетова…

Ну как же, – оттолкнувшись от знакомого каждому томичу имени, подтвердил я, – очень даже знаю. По его челобитию Борис Годунов велел Томск поставить.

О, да вы к тому же историк, – одобрительно заметил Скрынников.

Не совсем… Окончил-то я и впрямь историко-филологический, но по диплому числюсь исключительно филологом.

Значит, сюда… – указал он на здание Дома творчества писателей, – вас занесло попутным филологическим ветром?

Но сначала помотало на газетных ветрах, – уточнил я. – Зато вы, как я знаю, прирождённый историк.

Что ж делать? Так вышло, – развёл руками Руслан Григорьевич, и повинился: – Только вы не подумайте, что я вас разыгрываю. Это мои студенты анкету для первокурсников составили: «Знаешь ли ты свой город и себя самого?»… Вот я и решил поупражняться на досуге… Кстати, что за человек Виктор Петрович, с которым вы меня перепутали?

Замечательный человек! – заверил его я. – Учитель с большой буквы. Фронтовик. Участник Сталинградской битвы. К тому же – гвардии подполковник. Ермаковед.

В таком случае мы подружимся, – пожал мне руку Скрынников. – Не прощаюсь, – и энергично зашагал дальше.

В тот же день мы обменялись авторскими книгами. Руслан Григорьевич подписал мне ЖЗЛовское издание «Минина и Пожарского», я ему – свои «Рассказы о Томске». Начинались они именем и деянием Тояна Эрмашетова, князя племени эуштинских татар, по примеру правителей Сибирского ханства Едигера и Бекбулата принявших в 1604 году подданство Московского государства…

А почему вы назвали Виктора Петровича ермаковедом? – поинтересовался Скрынников.

Узнав, почему, он выразил желание послушать, что сохранила моя память от уроков Красикова. Желательно в том порядке и теми же словами, какими он говорил. Ведь у каждого учителя своя манера изложения учебного материала и свой объём информации, а у каждого ученика – свои герои и свои способы запоминания.

Одним словом, эксперимент, – догадался я. – Ну что ж. С вами это как-то понятней и почётней… Но мне надо хоть немного подготовиться, собраться с мыслями…

Понимаю и поддерживаю, – кивнул Скрынников.

К моей радости, память меня если и подвела, то меньше, чем я ожидал. Руслан Григорьевич слушал внимательно, где-то бережно подсказывал, где-то поправлял, давая собраться с мыслями. А когда речь зашла о польских источниках, согласно которым летом 1581 года Ермак был не на Урале, а под стенами Могилёва, Скрынников оживился:

Между прочим, статья историка Шлякова, на которую ссылался ваш Виктор Петрович, опубликована не где-нибудь, а в журнале Министерства народного просвещения ещё царской России. Ныне такое издание – библиографическая редкость. Не знаю, как оно к нему попало, важно, что он нашёл ему достойное применение. Восхищаюсь людьми неожиданного, пусть и непонятного для других, поступка… Того же Шлякова взять. Судя по всему, и он не совсем историк, скорее, любитель с учительским уклоном…

Почему вы так решили? – не понял я.

Да потому, что ошибку в датировке он предложил исправить простейшим образом: считать началом похода Ермака 1 сентября следующего, 1582 года. Не потому, что так оно и было, а потому, что так могло быть. Но это не научный подход. Нужны доказательства, а их нет. Этим и воспользовались сторонники той последовательности событий, которая дана в Строгановской и Кунгурской летописях. Чтобы не менять её, они выдвинули не очень оригинальную гипотезу. Согласно ей, существовали два казацких атамана с нередким в ту пору именем Ермак, да ещё Тимофеевич. Один Ермак волжский, другой донской; один вольный, как птица поднебесная, другой на службе у царского правительства; один и впрямь Ермак Тимофеевич, другой – атаман правой руки воеводы донских казаков Василия Янова, того самого, что в списке могилёвского коменданта значится перед именем Ермака. Нехитрый вообще-то приём – запутать, отвлечь внимание коллег… Но он сработал. И осталась нужная науке статья Шлякова в потёмках далёкого прошлого.

Стало быть, и у историографов не всегда и не всё мирно бывает? – не удержался от шпильки я.

Ничего удивительного, – усмехнулся Скрынников. – Особенно если спор идёт в разных коллективах и растягивается на десятилетия. Взять статью Шлякова. Я, к примеру, ознакомился с ней лишь через 75 лет после её публикации. И, откровенно говоря, чертыхнулся на тех «стариков», которые всё это время вид делали, что её как бы и нет. Сколько драгоценного времени из-за их самолюбия упущено! Неужели никому из них не пришло в голову, что гораздо легче уточнить, где в 1581 году были Иван Кольцо, Микита Пан, Савва Болдыря и другие ближайшие сподвижники Ермака? – На Самарском перевозе ногайцев вместе с Василием Пелепелицыным громили, вот где! Простые люди, казаки тогда не по календарю жили, а по таким вот памятным событиям. Их и надо было искать – в Синодике, в «Повести о Сибирском взятии», в разного рода правительственных документах…

Я так и сделал. Для начала собрал все даты, которые удалось найти в разных источниках, сравнил их, стал выстраивать хронологию похода с первых шагов после перемирия Москвы с Речью Посполитой, заново исследовать совокупность различных источников. Противоречивые или просто неточные сведения сами собой из общего ряда выпали, а их место заняли ранее не известные данные. Вот с чего я работу над монографией начал. Спасибо Шлякову, это он мне своим могилёвским списком ключ к передатировке «Ермакова хождения» помог найти, – голос Скрынникова благодарно дрогнул: – Но мы, кажется, отвлеклись?

Вот и хорошо, – признался я. – С тематическими отступлениями и разговор живее…

Скрынников согласно промолчал.

В следующий раз он подключился к моему пересказу, когда речь зашла о том, что кроме уже известных летописей, по мнению ряда учёных, остаётся не найденным пока «архив Ермака».

А по-моему, он уже найден, – улыбнулся Скрынников. – Причём довольно просто. У каждой летописи есть свой автор-составитель. От того, кем он был в жизни, во многом зависит достоверность его хроники. Вот, скажем, главный архиепископский дьяк Савва Есипов, записавший «сказы» (воспоминания) ветеранов «Ермакова взятия». Это, скорее всего, добросовестный исполнитель порученного ему тобольским архиепископом дела. А поручено ему было воспеть подвиг Ермака и его дружины «во имя христианизации языческой Сибири». Что касается Строгановской летописи, то она восславляет прежде всего роль в походе Ермака Торгового дома купцов и солепромышленников Строгановых. Вот я и стал приглядываться к Погодинской летописи…

И что же? Чувствую: в основу её положена летопись Саввы Есипова, но с изрядным количеством вставок, взятых из других источников. И больше всего таких вставок сделано с осени 1583 года, когда в Москву прибыл отряд сеунщиков (сеунч – весть о победе) под началом казака Черкаса Александрова. Он доставил Иоанну Грозному донесение Ермака о взятии Сибири и первый её ясак в царскую казну.

В Есиповской летописи процитированы лишь несколько слов из этого донесения: «царя Кучума и с вои (с воинами) его победиша». А в Погодинской летописи приведена вся фраза: «сибирского царя Кучума и с его детми с Алеем да с Алтынаем да с Ышымом и с вои его победиша и брата царя Кучума царевича Маметкула разбиша ж»…

И таких вставок в Погодинской летописи оказалось немало. Большинство из них взяты из документов, составленных в Посольском приказе, ведавшем тогда и сибирскими делами. А поскольку интерес к Ермаку и его дружине у москвичей был тогда огромный, то именно Черкас Александров и 25 его спутников и стали главными информаторами о том, с чего начался поход Ермака и как он развивался в минувшие годы. А встречались они не только с приказными сидельцами, но и с монахами Чудова монастыря, где сделали поименные вклады в его казну отборными соболями, а своего прямого начальника, молодого казака Черкаса Александрова, самого, кстати, щедрого из них, величали не иначе как сибирским атаманом Черкасом. (Вот и в Погодинскую летопись он вошёл то как казак, то как атаман.) На основании свидетельств «сеунщиков» в Посольском приказе был сделан посольский отчёт о состоянии дел в «государевых сибирских землях», и вновь они кусочками вошли в Погодинскую летопись.

А главное, – подчеркнул Скрынников, – в ней чувствовался слог деловых бумаг – грамот, отписок, расспросов, отчётов; весьма подробно был расписан путь через Камень в Сибирскую землю – с указанием, казалось бы, мелочей (по течению или против течения надо плыть, налево или направо сворачивать)… Складывалось впечатление, что автор Погодинской летописи – человек довольно осведомлённый в делах царского двора, с довольно широким кругозором. Он знал, например, второе имя «владыки вселенной» Чингизхана, которое мало кто знает – Темир Аксак… В то же время у него не было речевых повторов и штампов, характерных для большинства летописей.

Вновь и вновь перечитывая труд этого безвестного книжника, я пришёл к выводу, что он был вхож в Посольский приказ, а возможно, и служил там. Это позволило ему – пусть и частично! – воссоздать в Погодинской летописи утраченный «архив» Ермака. Читателю и исследователю она даёт верные ориентиры. Ныне эта летопись хранится в Публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина в С.-Петербурге.

Пользуясь случаем, я спросил Скрынникова, почему летопись, найденная Семёном Ульяновичем Ремезовым в Кунгуре, называется «краткой»? Только потому, что она переписана его рукой?

Были, вероятно, и другие причины, – ответил Скрынников. – Мне кажется, Ремезов хотел, чтобы она воспринималась как набросок к его «Истории Сибирской». Об этом говорит прежде всего время написания летописи. Ремезов побывал в Кунгуре через 119 лет после Ермака, уже при Петре Первом. К этому времени он исходил «Ермакову Сибирь» вдоль и поперёк, составил свою знаменитую «Чертёжную книгу», в которой нарисованы все сибирские реки, озёра, населённые пункты, урочища, собрал «сказы» казаков и татарские предания, притчи о «подвигах» ермаковцев, описание ясашного похода вниз по Иртышу… Всё это так или иначе вошло в Кунгурскую летопись, но уже не глазами стороннего летописца, а, скорее, зорким и творчески активным взглядом писателя. Подход его к историческому материалу за минувшее столетие с лишком, надо думать, изменился. Вот он и решил улучшить текст: ошибочные сведения убрать, вновь выявленные включить. А убрал он данные о численности дружины, времени её перехода из одного урочища в другое, маршруте и населённых пунктах, где она побывала, но при этом более детально, с именами хантыйских и остяцких князьков, расписал ясашный поход. Мне кажется, «краткой» Кунгурская летопись названа потому, что Ремезов вложил её в свою «Историю Сибирскую» – как более краткое и более современное изложение. Вот и я придерживаюсь той точки зрения, что это литературное приложение к главному труду Ремезова. Его писательские способности хороши с эмоциональной, повествовательной стороны, но именно они затрудняют работу исследователя. Для учёного, как показывает опыт, важны более ранние источники, не испытавшие на себе влияния художественного творчества…

Мы ещё долго беседовали, позабыв о времени, но влажный зной Пицунды напомнил нам о себе.

По-моему пора охладить горячие головы, – предложил Скрынников, – а то мы само море проговорим. Время пообщаться ещё будет.

И мы отправились купаться, благо, море от жилого корпуса Дома творчества отделяла лишь стена камышовых зарослей, похожих на бамбук. Там на деревянном мостике Скрынникова терпеливо поджидала Лида.

Море было удивительно тихое, парное, затянутое вдоль берега вязким слоем медуз.

Осторожно! – пошутил я. – После Невы и Балтийского взморья здесь и обжечься недолго.

Ничего, – весело хлюпнул ладонью по воде Скрынников. – Я привычный. Родился-то я в Кутаиси, душой прикипел к Ленинграду, но погреться в родные края тянет… Специфика!

Разговор мы продолжили лишь через день; так вышло.

Спасибо за Ермака, – задним числом поблагодарил меня Скрынников и пожал руку. – Очень интересный разговор получился. Ваш Виктор Петрович уникальный педагог. Слушал ваш пересказ и поражался, как точно он выстроил урок, как умело поделил его на тематические узлы, как естественно переходил от одного к другому, скрепляя в неразрывную цепочку. И речь у него, как я понял, нестандартная, и комментарии содержательные. Но главное – его убеждённость: Ермак – герой на все времена. Вам и вашему городу очень повезло – иметь такого педагога.

Это уж точно, – в тон ему подтвердил я. – Мы после того рассказа о Ермаке и по истории, и по географии за ум взялись. Я даже стихи под настроение написал.

Ну-ка? ну-ка? – оживился Скрынников. – Хочется в исполнении автора послушать.

Отнекиваться я не стал: сам напросился, самому и расхлёбывать.

«Урок географии» – объявил название своего сочинения я и стал читать:

 

Свой предмет уроком биографии

называл учитель географии.

Чувствуя, что понят не вполне,

Всё забыв, пускался в объяснения:

Био – это к жизни отношение.

Гео – отношение к земле.

Графия – рисунок, описание…

Изучайте карту мироздания.

Не даётся сходу? Ну и пусть…

Я, к примеру, понял в сорок пятом,

Как к земле, как к жизни отношусь.

Двадцать три мне было в День Победы…

Впрочем, я сегодня не об этом.

Я хотел сегодня о другом…

 

Свой предмет уроком биографии

Называл учитель географии.

Землю – домом… Я люблю свой дом.

Он один на всех. На человечество…

Есть у сердца лишь одно Отечество.

И, ступая на его порог,

Я смотрю вокруг, запоминая…

А вокруг клокочет жизнь земная,

Продолжая вечный свой урок.

 

Всё правильно, – одобрительно кивнул Скрынников. – Не удивлюсь, если и стихи о Ермаке у вас есть.

О Ермаке нет, – смутился я. – Не дорос ещё.

Не расстраивайтесь. До поры до времени это простительно. А если со стихами не получится, прозой наверстаете… – и переключился на другое: – Так, говорите, лейтенант Забелин погиб?

Его письмо Виктору Петровичу переслали с пометкой: погиб смертью храбрых в боях за село Каренац на Дунайском плацдарме. А сам Виктор Петрович после Кременчугского госпиталя свою гвардейскую Сталинградскую дивизию как раз на правом берегу Дуная догнал. В тех боях она ещё и гвардейской Дунайской стала, а он – помощником начальника разведки. Тогда и орден Красного Знамени получил, и новое ранение… А после Румынию, Болгарию, Югославию, Венгрию освобождал. День Победы встретил в Австрии. И всё это в 23 года! Можете себе представить, как мы им гордились, как завидовали, особенно после того палаточного лагеря…

Могу! – подтвердил Скрынников. – И как же вы решили отличиться?

Не отличиться, – уточнил я, – а отметить День памяти Ермака… Второй сезон в нашем лагере кончился в конце июля, а Ермак погиб 5 августа. Вот и задумали мы проплыть в этот день по Ульбе через весь город до Перекопи на Иртыше. Наша Перекопь чисто условная. На том месте, где она находится, и впрямь была прорыта канава, похожая на волок. Она и стала нашим заключительным ориентиром.

А начали заплыв где?

Ну как бы это объяснить… – замялся я. – В то время у нас в Усть-Каменогорске престижным считалось прыгать с коммунального моста, само собой, вниз головой, а не по-барски – ногами вниз… Мост старый, дно под ним битым камнем в арматурных сетках уложено. Бдительная милиция самых заядлых прыгунов для их же пользы регулярно вылавливала…

А стартовать мы решили с берега у коммунального моста, чтобы не сказали потом, что побоялись огласки. Но тут случай помог. Береговая разведка донесла, что охраны на месте не видно. Мы, недолго думая, забрались за ограждение среднего пролёта и, как горох, посыпались с моста – кто вниз головой, кто барином-солдатиком. Говорят, эффектно получилось.

Через город плыли гордо и сноровисто. Но скоро уставать стали. Ульба – река холодная и своенравная, чуть расслабишься, на середину течением снесёт. А Иртыш рядом. Не видно его, но ощущение такое, будто подводный еле слышный гул на тебя надвигается. Вот и стали мы к берегу прижиматься, искать полоску не затронутой течением воды.

На Иртыше и вовсе из сил выбились. Воды нахлебались вдосталь. Вовке Рыжикову дважды ногу судорогой сводило. У кого ссадина, у кого кровь из носу. Но в целом благополучно до Перекопи добрались. А там уже ребята из нашей команды: на велосипедах одежду привезли…

Осталось самое главное – Ермаку и погибшим с ним казакам свечи поставить. В поминальной книге XVII века, по словам нашего Виктора Петровича, указаны Яков, Роман, два Петра, Михаил и Иван. Всем им положена «вечная память большая и возглас большой». Что мы и сделали. А в песне Рылеева «Смерть Ермака» две строчки изменили. Вместо «И пала грозная в боях…» спели:

 

И будут жить теперь в веках

Ермак и вся его дружина.

 

Спасибо, Вик-Пет нам объяснил, что при внезапном нападении ордынцев казаки Ермака не потому к стругам бросились, что за себя испугались, а потому, что в бою так положено: продолжая сражение, ускользнуть от неприятеля. Атаман в таком случае с поля боя уходит последним. Или навсегда остаётся на нём. Так случилось и на этот раз…

И какие последствия были у вашей инициативы? – спросил Скрынников.

С каждым из нас разбирались отдельно. Сначала дело разгонисто шло, потом о Вик-Пета споткнулось. С ним очень-то не поспоришь. К тому же гвардеец, Сталинград защищал… Помню, представительница гороно волю своим чувствам дала: дескать, если бы каждого героя из учебника так оригинально отмечать, у нас все только бы и делали, что с вышек прыгали… «Или отлично учились», – отсутствующим голосом подсказал ей Виктор Петрович. Тут все её коллеги по строгой комиссии поневоле разулыбались. В конце концов огласке наш заплыв решили не предавать, а нас оштрафовать – посредством родителей – за нарушение порядка в общественном месте. Чтобы другим неповадно было.

Мудрое решение, – похвалил Скрынников, – а Виктору Петровичу надо было бы «Благодарственное письмо» вручить. Подумать только, ведь это первый известный мне случай, когда под влиянием учителя, но по собственной инициативе школьники Ермака почтили!

Это ещё не всё, – досказал я. – Как потом мы узнали, в дни, когда шло это разбирательство, из Алма-Аты пришли документы на присвоение Красикову Виктору Петровичу звания «Отличник народного просвещения Каз. ССР». А чуть позже его директором нашей школы назначили.

Значит, заслужил, – порадовался за него Скрынников. – Кстати, хочу уточнить: рассказывая про обманный или выборочный бой, ссылался ли Красиков на конкретные источники? Очень уж смелое предположение…

Конечно, ссылался. И не раз. Разве не об этом говорят малые потери с обеих сторон в сражении у Чувашева мыса и в других, более мелких стычках? Я уж не говорю о законах степей или таёжного Севера. В каждой книге о природе, о древних землянах и междоусобных распрях их можно в достатке найти.

Но ни в одной из них, – возразил Скрынников, – я не встречал обманного боя, согласованного обеими сторонами. Речь в книгах идёт о бое, обманном в прямом значении этого слова. А вдруг мы имеем дело с преувеличением, вызванным подростковой фантазией или склонностью всё перестраивать на свой лад? Виктор Петрович вырос в детском доме, а там на первом месте, как правило, приключенческая литература – про индейцев, папуасов, о северных народностях… Ребята так к сотворчеству тянутся, что могут потерять грань между реальностью и собственными домыслами. Как это было у Семёна Ремезова при написании краткой Кунгурской летописи. То, что хорошо для литературного произведения, не всегда желательно в исторической летописи.

Не спорю, Руслан Григорьевич. Вам, как исследователю, видней. Но я в подростковом возрасте тоже книгами про индейцев, папуасов и других детей природы, можно сказать, обчитался. И не жалею об этом. Они большой заряд душе и знаниям дают. И не только я, многие убеждены, что между Ермаком и коренными народами Сибири существовал негласный договор о ненападении. И звучал он примерно так: «Добром пришёл – добром встречен». Это как «Добром иду – добром встречайте». С одной стороны приветствие, с другой – пароль. Я и у Распутина спросил: «Как по-твоему, Валентин Григорьевич, можно считать это конкретным источником?». Он ответил: «А почему бы и нет?».

За конкретный источник спасибо, – кивнул Скрынников. – Но я не совсем понял: вы с Распутиным на ты?

Не то чтобы на ты… – стал оправдываться я. – Мы ведь как познакомились? Год назад он мой очерк о Томске в газете «Советская культура» прочёл. И захотелось ему сказать мне спасибо. Ну и написал, что теперь любое слово о Сибири, о сибирских городах и сёлах очень нужно, а у меня не любое… Вот такой человек!.. А ещё он написал: «…надеюсь, ты не в обиде, что пишу на «ты», о чём в свою сторону и тебя прошу»… А я моложе его на пять лет. Ну и как тут быть? Отказываться?

Поздравляю, – протянул мне руку Скрынников. – Считайте это знаком почёта. А меня за пристрастный вопрос извините. И вернёмся к прерванному разговору.

Нынче Распутин книгу очерков и рассказов о Сибири писать задумал, – повеселел я, – а Томск – один из первых сибирских городов. Вот и выпало мне Томск исторический ему показывать. К тому времени в Новосибирске вышла ваша монография о сибирской экспедиции Ермака с предисловием Окладникова. Мы с Распутиным и в неё, и в сибирские летописи успели заглянуть. Очень ему понравилось, как сдержанно, но чётко вы по тем историкам прошлись, которые чем больше «разгадывают истину», тем больше её запутывают. Ведь ни одна историческая личность столько споров среди учёных и государственных мужей не вызывала, сколько Ермак. Зато никто так не любил его и не восхищался им, как простой разнонациональный народ!

Святые слова, – согласился Скрынников. – Но сделать это не так просто. Дело ведь не только в рабочих ошибках учёных, но и в их позициях, а они нередко выходят за пределы науки…

А ещё мы с Распутиным говорили о том, что Ермак – это тот национальный герой, к которому школа и вузы ныне в своей общественной жизни, к сожалению, практически не обращаются. Не так давно встречался я со старшеклассниками одной из томских школ, завёл разговор о Ермаке и ахнул: знают они о нём с пятого на десятое. Спрашиваю: а Верещагина из кинофильма «Белое солнце пустыни» помните? Разом встрепенулись: Верещагина помнят! И то, как он (артист Луспекаев) контрабандистов за борт богатырски бросал. Его знаменитые слова «За державу обидно!». И сразу тишина в классе: «А разве Ермак за державу сражался?» – спрашивают. Пришлось рассказать, как он Сибирь Московскому государству вернул… Ребята просят ещё пример из какого-нибудь фильма привести. Ладно. Привожу. Знаменитый путешественник, исследователь Дальнего Востока Владимир Клавдиевич Арсеньев и его проводник, охотник-гольд Дерсу Узала, для которого огонь, птица, зверь – всё человек. Их связывала чистая, бескорыстная, полная веры, преданности и сердечной заботы дружба. Именно такая дружба с коренными народами Сибири и помогла Ермаку развернуть её в сторону Московского государства.

Я даже размечтался: а что если для начала провести открытый урок по Ермаку хотя бы в нескольких сибирских школах, скажем, в Тобольске, Тюмени, Сургуте, Томске, Енисейске, Красноярске… Под девизом: «Представить сегодня Советский Союз без Сибири так же невозможно, как Советский Союз и Сибирь без Ермака».

И как отнёсся к вашей идее Распутин?

Одобрил, конечно. А вы, Руслан Григорьевич, что скажете?

Я настроился изложить ему суть идеи, пришедшей мне в голову ещё в то время, когда я работал редактором Томской областной газеты «Молодой ленинец». В те годы подобные мероприятия не казались сложными. Я мог рассчитывать не только на свой опыт, но и на поддержку школьных организаций, обкома комсомола, отделов народного образования, журналистов из других городов. Но идей было слишком много, а времени на всё не хватало. Вот и ушёл я из газеты «на вольные литературные хлеба», так и не осуществив свою давнюю мечту. Знакомство со Скрынниковым всколыхнуло меня.

Идея замечательная! – одобрил и он. – Я – с вами! Скажу больше. Ваш учитель Виктор Петрович и его урок – это готовый сюжет для рассказа. Или повести. Не удастся организовать открытый урок в школах – не огорчайтесь. Вам есть чем его заменить. А мне после нашего разговора захотелось вернуться к книге о Ермаке и написать её заново, более художественно.

Два года спустя я получил от Руслана Григорьевича небольшое письмо. В нём говорилось:

Дорогой Сергей Алексеевич!

В Новосибирске вышла моя книга о присоединении Сибири – второе издание, сугубо учёная и скучная («Сибирская экспедиция Ермака»С. З.). Параллельно я написал художественную книгу «Сибирская одиссея Ермака»: результаты исследования, облечённые в занимательную художественную форму. Будьте добры узнать в Вашем томском издательстве, не возьмут ли они мою рукопись, 15 п. л. Для издательства: сибирская тематика, сибирский герой и более того – наш национальный русский герой. Фактически это будет первая достоверная биография Ермака.

18/XI – 86 г. Р. Скрынников

В издательствах страны перестройка началась раньше, чем в партийных и советских органах. Они стали «делать бизнес», выпуская на резко вздорожавшей бумаге вместо книг региональных и российских писателей «актуальную», зарубежную, детективную и другую пользующуюся повышенным спросом литературу. По этой причине места для книги Руслана Скрынникова «Сибирская одиссея Ермака» в тематическом плане Томского книжного издательства на ближайшие годы не нашлось. В Москве и Ленинграде рукопись автору тоже вернули. Ермак вдруг стал «устаревшим» героем.

И всё-таки справедливость восторжествовала. В октябре 2008 года «Сибирская одиссея Ермака» была опубликована в Электронной библиотеке ЛИТ МИР. А в 2009 издательство «Молодая гвардия» выпустило книгу Руслана Скрынникова «Ермак» в любимой серии «ЖЗЛ». Посмертно. Я воспринимаю её как завещание писателя идущей следом молодёжи.

 

 

Обелиск на Чукмане

 

В 1782 году, впервые за двести минувших лет, Россия отметила одно из ключевых событий в своей истории – вхождение Сибири в Государство Московское. Могла не отметить и на этот раз, как случалось прежде, если бы по велению правившей в ту пору Екатерины II (Великой) в «царствующем граде Сибири Тобольске» по соседству с его белокаменным кремлём на Троицкой горе не развернулось строительство Дворца Наместника, иными словами, торгово-промышленного управления Сибирской губернии.

Его торжественное открытие с приглашением высоких гостей из других губерний и «лезущих вперёд» зарубежных стран, по замыслу императрицы, должно было показать, как велика, богата, миролюбива Россия, как сильна она единством входящих в неё языков и народов.

Стоило нерасторопным советникам Екатерины заглянуть в архивы, нужный пример тотчас нашёлся. И относился он ко времени не слишком далёкому, но и не слишком близкому, а именно к тому, что требовалось.

Спрашивается: разве не Ермак и его дружина числом в пятьсот сорок человек сделала первый шаг за Каменный Пояс (Урал), чтобы освободить от ига Кучум-хана вероломно захваченную им Сибирь? Разве не его последователи двинулись дальше и на одном дыхании (всего за 57 лет) дошли до берегов Тихого океана, а затем повернули назад, присоединяя к Руси-заступнице, Руси-освободительнице, Руси-собирательнице всё новые и новые земли, пока не превратили её в великую европейско-азиатскую державу по имени Россия? Разве не Сибирь стала снабжать её дорогими мехами, красной рыбой, златом-серебром и другими бесценными богатствами? И разве не с такого наместничества, как нынче в Тобольске, начинал когда-то Ермак в Сибири? Три года управлял он ею, подводя «под высокую царскую руку» Иоанна Грозного местные народы, сдруживал их, собирал в российскую казну ясак (налог), подтверждавший подданство Российскому государству и участие в её хозяйственных расходах.

Приурочить открытие Дворца Наместника к полузабытому юбилею «Ермаковой Сибири» (так его называли в народе) труда не составило…

И случилось чудо. Люди разных языков, верований и занятий вдруг вспомнили легендарного атамана, да так ясно и подробно вспомнили, будто лично с ним были знакомы.

Взять мальчишек из Нижнего города. Разбившись на отряды Ермака и Кучума, словно острыми саблями, они теснили друг друга к берегу Иртыша ивовыми прутьями – и там победно сбрасывали неприятеля в воду. В таких схватках главное – убедить себя, что и они, подобно казакам ермаковой дружины, не лыком шиты и готовы постоять за русскую землю.

А в театральных кругах Тобольска так и вовсе праздник наступил. Сразу два небесталанных автора исторические драмы о сибирском походе Ермака не в Санкт-Петербург, Омск или Москву, где уже были свои публичные театры, представили, а в отстающий от них по этой части Тобольск. Правда, и в Тобольске спектакли в домах знатных горожан уже ставились, но весьма редко.

Один из авторов этих сочинений П. Казанский зарекомендовал себя как автор развлекательных, комедийно-назидательных пьес для небольших частных театров и балаганов Ирбитской, Енисейской и других главных на Сибири ярмарок. Драма его называлась «За Каменный Пояс» и повествовала о справедливых разбойниках, ставших в силу обстоятельств слугами царя. В ней было много удачных сцен, но ещё больше неудачных.

Гораздо интересней оказалась драма «Ермак» дьякона Софийского собора Ивана Федоровского. Вырос он в семье дворового человека Тобольской архиерейской школы, где в начале XVIII века возник первый в Сибири церковный театр. Актёрами в нём были учителя и ученики архиерейской школы и младшее духовенство. А спектакли по произведениям Симеона Полоцкого, Феофана Прокоповича и других видных духовных деятелей того времени они ставили на открытой площадке у архиерейского дома на Чукманском бугре, неподалёку от тобольского кремля. Там-то вольным зрителем Федоровский-младший и выучился сценическому и актёрскому искусству. Сам он был невидным, хлипким на вид человечишкой, но голос имел густой, басовитый. На людях дьякон появлялся редко. До поры до времени мало кто его знал. И вдруг все узнали – и стар, и млад. И зауважали – как «провозвестника» идущего им навстречу из глубины времён Ермака со своей дружиной…

В такой вот обстановке сам собой возник замысел: поставить Ермаку памятник в Тобольске. Где же ещё? Здесь навсегда остались его корни.

Замысел упал на благодатную почву. Нашлись охотники взять на себя это сложное, хлопотное дело. Но едва начались сборы пожертвований, из С.-Петербурга в Тобольск прибыл доверенный человек Екатерины II. При личной беседе с излишне самостоятельными тобольскими благотворителями он сказал:

Императрице видней, кого, за что, как именно следует награждать её подданных. – И ласково попросил: – Не лишайте её такого удовольствия.

Эти слова станут понятны, если вспомнить, что уже на следующий день после вступления Екатерины II на престол (октябрь 1762) Сенат поручил Академии наук подготовить проект памятника императрице. (Свой вариант представил тогда и М. В. Ломоносов). Однако через год, узнав о таком для неё подарке, Екатерина запретила столь «чрезмерное внимание к своей особе», но повелела при этом увековечить Петра I. В Москву был приглашён французский скульптор Фальконе, талантом которого и сотворён знаменитый «Медный всадник» в С.-Петербурге.

Зато при Екатерине II в России расцвело искусство усадебных памятников. Посвящено оно было, как правило, царским особам, посетившим имение того или иного сановника, владельца усадьбы, его родственников или благотворителей. Основная масса таких памятников сосредоточилась в окрестностях С.-Петербурга (Царское Село, Павловск), возле Москвы (Архангельское, Кузьминки, Остафьево), вблизи Киева, Полтавы и других царских резиденций. На первом месте среди гостей имена фаворитов Екатерины II – Орлова, Потёмкина, прославленного полководца Суворова, героев Крымского, Чесменского и других сражений… Но эти памятники стали известными прежде всего потому, что здесь гостили люди высшего света. Атаман Ермак к их числу явно не относился, а потому в число избранных не попал. Народным героям в ту пору монументов ещё не ставили.

Но вернёмся к Дворцу Наместника. Его открытие прошло ярко и показательно. Жаль вот только, что сама Екатерина II и некоторые из именитых гостей не смогли на нём поприсутствовать. Зато каким проникновенным молебном собравшиеся почтили Ермака и его дружину, как душевно провозгласили им Вечную Память…

Годом позже в Тобольске была поставлена драма Ивана Федоровского «Ермак» – первая в Сибири. Она пользовалась успехом, и не малым…

А пятьдесят лет спустя, к 250-летию «Ермаковой Сибири», Николай I лично повелел «поставить в Тобольске памятник Ермаку, подвиги которого открыли первый путь к обогащению, извлекаемому ныне из Сибири».

Однако и на этот раз соорудить его решено было на деньги, собранные подписными листами – у купцов, промышленников, торговых людей. Не поскупились на святое дело Строгановы, Демидовы, Голицыны и другие богатейшие люди России. Ещё 41 тысячу рублей серебром к «всенародному сбору» добавил сам император Николай I – с пометкой: «для удовлетворения окончательных потребностей по сооружению памятника».

В то время особым авторитетом в академических кругах С.-Петербурга пользовались братья Брюлловы. Старший из них, Александр Павлович, был признанным рисовальщиком, акварелистом, литографом, портретистом, одним из ярких представителей русского классицизма, построившим ряд зданий в Петербурге, к тому же профессор архитектуры. Он-то и взялся спроектировать обелиск Ермаку в виде остроугольной колонны из светло-серого мрамора, на высоком постаменте, общей высотой 16 метров. Подходящая плита была тут же найдена и отправлена для обработки на Горношитский мраморный завод неподалёку от Екатеринбурга.

Что касается Брюллова-младшего, Карла Павловича, знаменитого художника-живописца (его мы знаем по классическим полотнам «Вирсавия», «Последний день Помпеи», «Всадница»…), мастера гравюры, то он получил не менее ответственное задание. Руководство Российской Императорской академии художеств озаботилось тем, что до сих пор среди материалов по отечественной истории нет «достоверного изображения» Ермака, зато широкое хождение получили «портрет какого-то неизвестного рыцаря» с именем атамана и другие «незнаемые лица». У самого Ермака не было времени думать, каким его будут представлять потомки, да и художника у него в дружине не имелось. Вот и решено было поручить Карлу Брюллову создать обобщённый портрет атамана, на который бы равнялись как опытные живописцы, так и начинающие рисовальщики, скульпторы, резчики, лубочники, вышивальщики и прочие народные умельцы. А придерживаться в работе ему следовало описаний и «рисунков в Ремезовской, Тобольской или сибирской летописи, в которой Ермак два раза представлен во всеоружии своем», равно как и «драгоценных памятников Московской оружейной палаты…».

В декабрьские морозы 1835 года в Тобольск прибыла мраморная колонна (пока ещё в разобранном виде), посвящённая Ермаку. Весила она 192 тонны. Для доставки её пришлось соорудить санный поезд и запрячь в него 400 лошадей. Встречать необычный обоз вышел весь город. Мужики снимали шапки, низко кланялись начальству и друг другу: «Господи, событие-то какое! Наконец-то…».

Поначалу обелиск решено было поставить на Плац-Параде тобольского кремля. А то ведь непонятно получается: Плац-Парад у города есть, а монумент, от которого лучше всего начинать парады и праздничные шествия, отсутствует…

Но пошли шёпоты: «А по чину ли будет обелиском казацкому атаману государевы парады открывать?». И вмиг разговоры о Плац-Параде прекратились, будто их и не было. Стали обсуждаться другие подходящие места – такие, как Панин бугор, а то ещё и посад нижнего города… Но тоже безуспешно.

В начале июня 1837 года Тобольск посетил «первородный сын императора Николая I», цесаревич Александр II (в отечественную историю он войдёт как «царь-освободитель»). При его отце в России было установлено около ста памятников. Не удивительно, что к обелиску Ермака цесаревич отнёсся с повышенным вниманием и тут же выразил желание осмотреть подходящие для этого площадки.

Плац-Парад ничем его не заинтересовал, зато пленил расположенный в нагорной части Тобольска мыс Чукман, что означает «высокое место», «бугор». Чувашев мыс, возле которого Ермак одержал решающую победу над войском Кучум-хана, расположен по другую сторону Троицкой горы. С Чукмана его не видно, зато хорошо просматривается нижний город с его «семиречьем», уходящее за край земли Заиртышье и Московская дорога на протяжении нескольких вёрст. Более того, здесь, на Чукмане, сходятся Никольский и Казачий взвозы. Место тихое, напитанное историей, способствующее раздумьям о судьбах России, Сибири и её народов.

Значит, здесь ермакову памятнику и стоять! – высказал своё веское мнение цесаревич.

Но оказалось, обстоятельства к этому не располагали. Полвека назад в Тобольске случился большой пожар. Более тысячи «обывательских» (жилых) домов выгорело, а вместе с ними 14 церквей, архиерейский дом и духовная семинария с многочисленными службами… Архиерейский дом, издавна имевший «на бугре Чукман» часть своих владений, перебрался туда, а рядом решил «возродить» духовную семинарию. Синод выделил на это 20000 рублей. Строительство каменного здания семинарии началось… Однако вскоре после этого тобольскую кафедру возглавил другой архиепископ. Он посчитал, что доставлять воду в бочках-сороковках на мыс высотой в 33 сажени (около 800 метров) для епархиальной казны слишком расточительно, следует поискать более близкое к реке место. Воспользовавшись этим, губернские власти намерились выкупить Чукман у епархиального ведомства, чтобы установить там «Ермакову колонну», но их не устроила цена купчей крепости, равная сумме, внесённой Синодом на строительство духовной семинарии.

Вникнув в создавшееся положение, цесаревич упрямо повторил:

Иного места для памятника лично я не вижу. Но, думаю, не стоило бы святым отцам забывать, что значит Ермак для России и православия. Разве не он открыл ему путь в Сибирь?..

Уже после отъезда цесаревича из Тобольска по предложению архиепископа Амвросия сумма купчей крепости была снижена до 2000 серебром. Вопрос был решён окончательно.

Открытие обелиска Ермаку состоялось 23 августа 1839 года. В полдень, когда на колокольне Софийского Успенского кафедрального собора ударил большой колокол и начался благовест, во храм (специально из Омска) прибыл генерал-губернатор Западной Сибири Пётр Дмитриевич Горчаков. Его сопровождали тобольский гражданский губернатор Иван Дмитриевич Талызин, ректор тобольской духовной семинарии Евфимий, другие чиновники и священнослужители, а также воины Сибирского линейного полка, купцы и мещане.

Благовест со звоном в Успенском соборе дружно подхватили приходские церкви. И началось шествие к обелиску. Певчие впереди несли соборные хоругви. За ними по двое в ряд следовали певчие в облачении приходских церквей, затем дьяконы, хор певчих, священники с Евангелием и иконами. Но вот в этот ряд встроились генерал-губернатор и губернатор, члены казённой палаты и суда, губернского правления и прочих присутственных мест, а следом воины Сибирского линейного полка.

Возле церкви святителя и чудотворца Николая архимандрит Евфимий под молебен ко Господу окропил знамя Сибирского линейного полка. И тотчас с обелиска Ермаку на Чукмане шумно обрушилось белое покрывало, и собравшиеся спозаранку горожане получили наконец возможность в подробностях рассмотреть устремлённую ввысь, по-воински скромную мраморную пирамиду. Её украшали лишь вырезанные на залитых солнечным светом гранях пальмовые ветви, венок на постаменте с датами похода Ермака – увы! неточные – и надпись: «Покорителю Сибири Ермаку».

На Чукмане в это время ступить было некуда, так много на нём собралось горожан. Подножие монумента сплошь было усыпано цветами. С чугунных столбиков оградки свисала парадная цепь, очерчивая круг, за который вообще-то не следовало заступать, но многие по-свойски заступали. Внутри в почётном карауле замерли солдаты всё того же Сибирского линейного полка.

И тут «трижды по трижды», как положено, собравшиеся грянули «вечную память» Ермаку. И зазвучали «самодельные», а потому по-особому берущие за душу речи в его честь и память.

От полноты чувств народ дружно прослезился, а кто-то и обниматься стал. А в тесный коридор между «публикой» и обелиском, под звуки марша, будто на Плац-Парад у Тобольского кремля, уже вступила колонна искусных в строевом деле пехотинцев-линейщиков. Их возглавлял генерал-губернатор Западной Сибири Горчаков. Трижды обойдя вокруг обелиска, он трижды выкрикнул ликующее «ура!». Эхом «ура» подхватили собравшиеся…

А вечером была дана праздничная «иллюминация», не очень удачная, правда, но памятная: «От широкого ярко пылавшего круга, опоясывавшего ограду памятника, огни разноцветными лучами взбегали на самую вершину монументальной пирамиды и здесь раскинулись великолепной звездой»…

К этому времени на сибирских и уральских ярмарках уже появились лубочные рисунки с изображением Ермака, бумажные иконы, «писанные домашним способом», шкатулки с росписями, лепные, резаные и кованые изделия, а для ребятишек – «Ермаковы свистульки». В Тобольске от этого свиста хоть уши затыкай. Но старшие ласкали свистунов взглядами: «Пущай посвистят себе на здоровье мальцы; глядишь, Ерьмаком вырастут…». А простым тоболякам поглянулись те из глиняных фигурок и строгих гравюр, на которых Ермак изображён в казацкой папахе и, подобно запорожским казакам, с трубкой в зубах.

Но особое внимание собравшихся привлёк мещанин Захар Дедюхин, всю свою жизнь проживший на Чукмане. Он припожаловал на открытие обелиска с портретом Ермака работы Карла Брюллова. Шёл и рассказывал налево и направо, как хорошо было бы увеличить этот портрет и поместить с четырёх сторон на постаменте.

С четырёх-то зачем? – спрашивали его. – У человека на всё про всё одна голова.

А затем, люди добрые, – отвечал Захар Дедюхин, – чтоб не только тулово, но и лик Ермака мы со всех сторон видели.

Его ответ замечателен не только своей логикой, но и тем, что он свёл воедино имена выдающихся художников – скульптора и живописца, так много сделавших для обращения потомков к великому наследию Ермака…

Весной следующего года городские власти решили провести на Чукманском мысу первые народные гуляния. Но вместо благодарности получили попрёки от привередливых жителей нагорной части Тобольска.

Это что за убогость? – возмущались они. – Аллей нет. Деревья то здесь, то там сухими палками торчат. О прогулочных дорожках и говорить совестно – ухаб на ухабе, только ноги ломать. Какие уж тут гуляния? А скамейки для отдыхов где? Музыкантам присесть не на что, не то что уважаемым людям. И хоть бы один цветник для удовольствия глаз и умягчения дыхания завели. Нешто так следует похвальный памятник Ермаку содержать?

Но столь безрадостное начало народных гуляний окончилось вполне благополучно. Горожане «третьей руки», ничем особым не примечательные, зато умеющие всё делать своими руками, уже на другое утро взялись за грабли, лопаты, топоры и пилы. Одни дорожки чистят и ровняют, другие порченые деревья корчуют, третьи из своих столярных запасов скамейки под вид диванов ладят – с высокими спинками и резными опорами. Голь на выдумки хитра. Кому не охота перед соседями отличиться?

А жёны трудовой части «верхнего Тобольска», обычно молчаливые и затурканные, вдруг голосистыми сделались, приглядными. Каждая из дома кулёк цветочных семян принесла. Они их со стороны Никольского взвоза высадили, как раз напротив обелиска Ермаку. И получился цветник, но пока «подземный», зато такой узорный и многоцветный, что загодя петь хочется.

Под такое по-артельному жизнерадостное настроение асессор (член) строительной комиссии Жилин умудрился, как бы между прочим, организовать Общество любителей сибирского садоводства. Чем оно хуже Общества любителей воскресных или народных гуляний? Русский человек сызмала садовод и огородник. Дай ему землицу да подходящий посадочный запас, из него враз земледелец вылезет, а тут такая благородная цель – общественный сад возле обелиска самому Ермаку устроить. Отсюда он свой поход в Сибирь начал, здесь Кучум-хана одолел, сюда вернулся, чтобы досягнувшую с его помощью Тёплого моря – Тихого океана – Россию и в новой своей жизни надёжно охранять.

Перед именем Ермака кто ж устоит? Вот и стали окрестные купцы, торговцы, служащие, ремесленники вносить добровольные вложения в продолжение благоустроительных работ. Первым делом закупили саженцы морозоустойчивых деревьев – елей, сосен, кедров, берёз, тополей, ив, и под руководством губернского садовника высадили их, чтобы они образовали то хвойные, то лиственные аллеи, обрамлённые белыми ивами просторные поляны и причудливые дорожки между ними. Одновременно устроили несколько цветников с беседками для отдыха. Обелиск Ермаку обнесли решёткой, изготовленной мастерами художественного литья Каменского чугуноплавильного завода. Такими решётками принято украшать дворцы и памятники царствующим особам.

Так вот день за днём, год за годом рос и преображался «Сад Ермака». Каждый год в нём появлялось что-нибудь новое. Особенно впечатлила посетителей просторная, с обогревом, оранжерея в его северном крыле. Это было царство цветов и тропических растений, название которых сразу и не выговоришь, а сочетание красок и запахов словами не опишешь. Однако самой большой достопримечательностью оранжереи стали ананасы, более десяти лет вызревавшие здесь. Их вкус довелось отведать самым деятельным членам Общества сибирских садоводов, сумевших к тому же высадить возле оранжереи клёны, сирень и другие не свойственные Тобольску деревья. Вот и убедите верующих людей, что без живительной силы «Сада Ермака» это не могло сделаться.

Другой редкостью стал построенный по примеру Лондона и Москвы деревянный «вокзал» – иными словами, павильон для музыкальных выступлений и театральных постановок. Сочетание ярких природных красок, звуков, запахов, вдохновенных слов и завораживающей музыки влекли сюда людей разных вкусов, возрастов, интересов, заряжали бодростью и единодушием. К тому же, это было место, с которого вдали между береговых бугров, похожих на горы, склонами своими напоминающими Швейцарию, смутно виделась Вершина и её предместье, овеянное местными сказаниями.

Рядом с обелиском цветник обступила живая изгородь из кустов малины, рябины, смородины, а в южном крыле гористого сада, вровень с обелиском Ермаку, поднялась крытая в китайском стиле беседка, из которой открывался чудесный вид на Иртышское Заречье.

Затерялось во времени имя народного умельца, который подарил саду скульптурное изображение Ермака, вырезанное из дерева, по образцу Карла Брюллова. Особыми художественными достоинствами оно не отличалось, но нашло живой отклик в душах простых горожан. Во время воскресных и народных гуляний скульптура появлялась то на одной из аллей сада, то на другой, а в будние дни находилась в оранжерее. Она стала её символом.

Своего расцвета «Сад Ермака» достиг в середине 70-х годов XIX века, а потом стал потихоньку угасать. Менялись городские и губернские власти, сокращались расходы на его содержание. Состарились, ушли на вечный покой самые деятельные члены былого Общества любителей сибирского садоводства. Сад стал приходить в запустение. Не удивительно, что при таком положении дел сгорела оранжерея, начали зарастать сорной травой аллеи…

Именно таким увидел Чукман другой цесаревич, Николай Александрович, в недалёком будущем последний русский император Николай II. Он побывал в Тобольске 63 года спустя после памятного визита Александра II. Сад был ещё привлекателен, однако должного впечатления на именитого гостя не произвёл. И даже искусно вырезанная из клыка моржа копия обелиска Ермаку, которой одарил его городской голова Трусов, оставила цесаревича равнодушным. В ответ он посоветовал Трусову окружить «колонну Ермака» воинской арматурой (то есть пушками), ведь именно они олицетворяют силу и могущество власти.

Уже назавтра по бокам обелиска стояли пушки с горками ядер. А через пятнадцать лет, в годы первой русской революции (1905–1907) их и след простыл. Зато сквер Ермака стал постоянным местом собраний, митингов и политических манифестаций. Значит, сила разящего слова и рабочей солидарности куда крепче, чем сила пушек и снарядов…

В годы Первой мировой войны, как сообщали местные газеты, «прибывшие в Тобольск военнопленные в короткие сроки преобразили вид города. Приведён в благоустроенный вид и Сад Ермака. Дорожки усыпаны песком, лопух выкосили…».

Затем грянула Великая Октябрьская социалистическая революция. Вместе с утвердившим свою власть народом из одной исторической эпохи в другую шагнули Ермак и его дружина. И вновь оказались в ряду правофланговых. Рядом с ними, в трёх братских могилах, в Саду Ермака похоронено более двухсот борцов за советскую власть. Так распорядилось время…

 

Парк «Ермаково поле»

 

Чем парк отличается от сада, Елфимов уяснил ещё в детстве, заглянув из любопытства в «Толковый словарь живого великорусского языка» Владимира Даля. «Парк, – говорилось в нём, – чистая ухоженная роща для гулянья, а иногда для содержания дичи; обычно огораживается». А «сад – это участок земли, засаженный стараниями человека – деревьями, кустами, цветами, с уютными дорожками и разного рода и вида затеями; сад бывает плодовый или потешный, для прогулок; сады картофельные и овощные…».

Отсюда и пошло садово-парковое искусство, иначе говоря, умение соединить рощенный в природных условиях лес и посаженный стараниями человека сад, подбирая при этом деревья для разных почв и климатов, дополняя их зелёные массивы скульптурными и архитектурными композициями, тенистыми аллеями, живописными водоёмами, ландшафтными, историческими, мемориальными панорамами.

Именно это искусство на склоне лет вдруг потеснило всё, чем Елфимов жил и занимался прежде. Словарь Даля стал для него настольной книгой. Время от времени он погружается в неё, чтобы насладиться и впрямь живым, образным, а порой «потешным» языком, сравнить былое с тем, что утвердилось ныне, воспринять, как сказку, свои детские представления, что-то вспомнить, чему-то порадоваться, а чему-то и попечалиться.

Вот, скажем, утверждение Даля, что парк – это «чистая ухоженная роща для гулянья». Но в книгах известных русских писателей прошлого парк, а значит, и роща – это, как правило, приусадебный участок заповедного, непременно лиственного леса. Потому она и чистая, как светёлка, потому и ухоженная не только трудом садовых работников, но и бережно протоптанная ногами его владельцев. А Елфимов вырос в таёжной Сибири, где властвовал хвойный лес, и лишь на тёплых окраинах его сопровождал смешанный. Даже припоселковые и пригородные рощи и парки здесь особым порядком и чистотой не отличались. Лес шёл на строительство, на отопление, на нужды фронта…. Всего не упомнишь. И всё же приятно было думать, что и у нас, в Сибири, когда-нибудь появятся настоящие города-сады.

Зато и впрямь были «картофельные и овощные сады», «плодовые или потешные, для прогулок» участки земли, «с уютными дорожками и разного рода и вида затеями» (скорее всего, речь здесь шла о детских садах и площадках для подвижных игр), с тёплыми «садовнями» (оранжереи, теплицы, питомники) и «зимними садами» в глиняных горшках на окнах.

А «поле, – как вычитал позже у Даля Елфимов, – это простор за городом», «площадка, окружённая лесом, без посева», «равнина, противополагаемая лесу, горам, болотам, селениям», а также «поле науки, труда, исследования и поле сражения». То самое «поле, где две воли: чья сильней». Однако из россыпи пословиц на эту тему Елфимов выделял самую неброскую и миролюбивую: «Кому на бою божья помощь, тому на бою божья милость». Таким, по его мнению, был обманный или выборочный бой у Чувашева мыса в 1582 году…

Неудивительно, что задуманную для «Парка «Ермаково поле» галерею памятников Елфимов собирался открыть монументом знаменитому художнику­передвижнику Василию Сурикову, потомку сибирских казаков, создавшему незабываемую по силе воздействия картину «Покорение Сибири Ермаком». Фигура живописца виделась Елфимову изваянной в полный рост, в будничном костюме, с походным мольбертом, но внимание зрителей в первую очередь должны привлекать не эти второстепенные подробности, а его взгляд, устремлённый из реального мира в мир творческих раздумий над очередным живописным полотном… Да вот неудача: подобный памятник уже был установлен, и не где-нибудь, а в Москве, на Пречистенке – напротив Академии художеств, и не рядовым скульптором, а народным художником, лауреатом Государственной премии Михаилом Переяславцем. Для Общественного благотворительного фонда «Возрождение Тобольска» он уже создал запоминающиеся высокохудожественные памятники Ершову, Достоевскому и Дунину-Горкавичу.

Как быть в таком случае?

Переяславец пошёл навстречу Фонду – согласился создать парковый вариант своего выдающегося творения. Место для него было выбрано удачно: береговое взгорье, поросшее вольной травой и пихтовым редколесьем, а пообок, вровень с монументом, поднялась ослепительно белая берёзка – знак того, что сражение на другой стороне Иртыша Подчувашева мыса, так реалистично изображённое Суриковым, несмотря на яростную ожесточённость боя, должно окончиться восстановлением прерванного Кучумом объединения Сибири с Московским государством и возникновением страны по имени Россия. Увы, не все подобные повороты истории осознаются и исправляются сразу. К иным приходится возвращаться вновь и вновь, подкрепляя их новыми фактами и доводами, оспаривая старые.

Историческое полотно Сурикова увидело свет в 1896 году. Мастерство художника потрясало; оно давало возможность всем и каждому стать свидетелем судьбоносного события, которое заметно повлияло на становление России. Однако название картины («Покорение Сибири Ермаком») восторгу части просвещённых зрителей заметно поубавило. По их мнению, оно не соответствовало героическому образу Ермака и его дружины, сложившемуся в народе за 314 лет после взятия Сибири. В том, что это было «взятие», а не «завоевание», «порабощение» или «покорение», большинство авторов исторических обзоров и общих трудов были единодушны. Непреложным было и то, что вой­ны, которые когда-либо вела Россия, были прежде всего оборонительными, а не наступательными.

Но времена меняются, а с ними и оценки тех или иных событий. Не раз поменялись они и по отношению к Ермаку. Вот как в одной из сибирских летописей описывается начало его похода за Камень. Узнав «о воровстве и злом непокорстве» волжских и донских казаков, царь велел их ловить и вешать, но «иные аки волки разбегошеся по Волге вверх», с ними был их «старейшина атаман Ермак Тимофеев». Вверх – это и есть в Сибирь. И там «сяде в царстве Сибирском, ко царю же к Москве посла с сеунчем казаков пятьдесят человек… а к Ермаку повеле государь написати не атаманом, но князем сибирским». Ну а поскольку волжские и донские казаки, по мнению московской власти, сплошь были разбойниками, то и «старейшина» их, атаман Ермак, был не лучше.

Анархистская закваска казацкой вольницы Ермака отмечалась многими учёными, в том числе такими именитыми, как историограф С. М. Соловьёв, академик Г. Ф. Миллер, автор знаменитой «Истории Сибири» (Ермака и его сподвижников он называл «разбойниками с большой дороги») или Н. М. Карамзин, ставивший знак равенства между сподвижниками Ермака и испанскими конкистадорами, захватившими Мексику и Перу, а самого Ермака именовал «российским Пизарро»…

Вот и Кондратий Рылеев, автор песни «Смерть Ермака», отдавая дань подобным оценкам, вложил в уста атамана такие слова, обращённые к «товарищам его трудов, побед и громкозвучной славы»:

 

Вам нужен отдых; сладкий сон

И в бурю храбрых успокоит:

В мечтах напомнит славу он

И силы ратников удвоит.

Кто, жизни не щадя своей

В разбоях, злато добывая,

Тот думать будет ли о ней,

За Русь святую погибая?

 

С такой оценкой не согласился М. В. Ломоносов. «О сём деле, – возражал он, – должно писать осторожно и помянутому Ермаку в рассуждении завоевания Сибири разбойничества не приписывать». По его мнению, главная заслуга в присоединении к России нового огромного края за Уралом принадлежала вольным казакам и русским поморам. (С этим связано историческое предвидение Ломоносова о том, что «могущество российское прирастать будет Сибирью и северным океаном».)

Ломоносова поддержали многие его современники и последователи. Выдающийся сибирский просветитель П. А. Словцов назвал поход Ермака «возобладанием Сибири», А. Н. Радищев «приобретением», «печальник Сибири» Н. М. Ядринцев – «подарком, который народная масса преподнесла России». М. Горький писал: «Русский народ… присоединил… к Москве огромную Сибирь руками Ермака и понизовой вольницы». А уже его точно найденное слово «присоединение» окончательно закрепило традиционное определение: «присоединение Сибири к России». Ему соответствовал научный термин: «вольно-народная колонизация», иначе говоря, природное и хозяйственное освоение пустующих земель. Этот термин использовал и А. И. Герцен. Присоединение Сибири к России он называл «бескровным завоеванием», а само завоевание считал «подвигом цивилизации». Конечно же, этот подвиг разительно отличался от тех, которые сотрясали Северную и Южную Америку, Африку, Новую Зеландию и другие земли и континенты. Там цивилизованные европейцы огнём, мечом и обманом покоряли «нецивилизованные» племена и народы, обращали их в рабство или загоняли в бесплодные резервации.

Что касается Сурикова, то свою картину он подписал теми словами, которые были высечены на обелиске Ермаку в Тобольске, куда он приезжал для работы над своим живописным шедевром. Это была надпись на первом памятнике народному герою, в известном смысле историческая. Её он и решил придерживаться…

С тех пор многое в нашем отечестве переменилось. По-иному, чем во времена Василия Сурикова и его предшественников, стала рисоваться эпопея вхождения сибирских народов в состав Московского государства. Историки и государственные мужи сошлись наконец во мнении, что Ермак был не «разбойным атаманом», а великим патриотом, выразителем духа свободы русского народа, его твёрдости и неутомимости в достижении мира и добрососедства с жителями Зауралья. Тут-то и добралась до исторических названий наших городов и весей, улиц и предприятий, памятников и символов вышедшая из берегов перестройка 90-х годов прошлого века…

Один из первых показательных погромов произошёл в городе Ермаке (ныне Аксу) Павлодарской области северного Казахстана. Тамошние реформаторы снесли памятник великому «открывателю Сибири», поставленный, как значилось на нём, «от благодарных потомков целинников». Как сейчас помню этот выразительный монумент: на высокой каменной глыбе, опершись о её гребень левой ногой, со скрещёнными на груди руками, стоял могучий казачий атаман, по-отечески озирая просторы бескрайней «Сибирской России». Показывая снимки этого и других памятников Ермаку, наш незабвенный учитель географии Виктор Петрович Красиков подчеркнул, что теперь Ермака с полным правом можно считать одним из первых советских целинников. И надо же такому случиться: националистический самосуд над образом Ермака произошёл в одном из самых славянских городов трудового целинного края…

Как написали мне школьные товарищи, узнав о событиях в городе Ермаке, наш учитель Виктор Петрович, к тому времени уже пенсионер, отправился туда защищать справедливость. До конца жизни он оставался воином, гвардейцем, героем Сталинграда…

Между тем выпады против Ермака, а значит, и против «Сибирской России» стали множиться, причём разными, весьма изощрёнными способами. Вот один из них. Известный скульптор Юнус Сарфардиар, живущий ныне в Англии, через крупного сибирского предпринимателя в дар аэропорту Толмачёво (город Новосибирск) преподнёс скульптурную композицию «Ермак». Достаточно было одного взгляда, чтобы понять: это не Ермак, а, скорее, его противник Кучум или племянник Кучума Маметкул. Об этом говорила его одежда (небольшой среднеазиатский шлем на головном платке, кольчуга с характерными надплечниками, сапоги, меч в левой руке), а главное – вставший на дыбы боевой ордынский конь с пятью ногами (явно мультипликационный приём, помогающий изобразить неудержимый бег и горячий нрав скакуна). А волжским и донским казакам коня в их повседневных разъездах заменяли струги или речные челны. На них дружина Ермака «перемахнула» разделяющий Европу и Азию знаменитый Камень (Урал). На них казаки передвигались по Оби, Иртышу и их многочисленным притокам. Словом, всё говорило о том, что дар Сарфардиара был двусмысленным, всё побуждало вспомнить латинскую пословицу: «Бойтесь данайцев, дары приносящих».

Руководители аэропорта Толмачёво не испугались. Установили. Правда, в некотором удалении от пассажирских потоков и с таким наклоном, чтобы конь выглядел не вздыбленным, а скачущим.

Вариант той же скульптурной композиции «Ермак» был подарен и Томску. Однако депутаты Томской городской Думы после многодневного обсуждения решили, что возле спортивного комплекса «Ермак» в центре города уместней изваяние с нейтральным названием «Преодоление». Оно, по их мнению, лучше отвечало месту и назначению скульптуры.

Попутно вспомним, что поначалу Сарфардиар намеревался установить своего «Ермака» в Ташкенте, не знаю, правда, под каким названием. Если под другим, это было бы понятно. Но тогда непонятно, почему власти Ташкента и президент Узбекистана и на такой вариант не согласились. Скорее всего, не захотели омрачать отношения с Россией. Ведь именно Ермак положил начало солидарным отношениям между ними, протянув руку помощи Сибири, принявшей российское подданство.

В начале нынешнего «перестроечного» века эхо событий в городе Ермаке докатилось до Тюмени. В первом номере альманаха «Тобольск и вся Сибирь» было опубликовано открытое письмо сопредседателей Союза писателей России Валерия Ганичева и Валентина Распутина, председателя Союза художников России Валентина Осипова, Станислава Куняева, Владимира Крупина, Константина Скворцова и других ведущих писателей России.

«Горькая новость пришла из Тюмени, – говорилось в нём. – В городе, славном своим трудовым и историческим вкладом в судьбу государства Российского, депутаты Законодательного собрания отказали в установлении памятника великому первопроходцу сибирского края Ермаку Тимофеевичу. Тому самому казаку-воину, который и открыл этот богатейший край для России, предопределив будущее движение народа по его просторам к Тихоокеанскому берегу, заложил основу содействия русского православного народа и коренных народов Сибири.

Что же стало причиной этого отказа? Отсутствие казённых и общественных средств? Невозможность достойного художественного воплощения монументального образа героя? Или места нет в Тюменской земле для такого памятника, чтобы виден был всем и вся?

Увы, ни то, ни другое, ни третье… Очевидно, за годы перестройки и реформации последних двух десятилетий совершенно опустился уровень исторического сознания наших соотечественников, неправильно представляющих ход истории на дальних российских рубежах. С позволения сказать, в России и в дореволюционное, и в советское время первопроходческий подвиг и образ Ермака считался наивысшим примером утверждения «дружбы народов» и самоотверженного исполнения государственного дела. Серьёзным учёным-историкам и каждому школьнику, гимназисту, студенту известно, что интересы и претензии Кучума к Ермаку Тимофеевичу со товарищи были исключительно материальные, и никаких интересов местного населения, а тем более намерений государственно-строительных сей хан не имел. О том немало свидетельств написано.

Надо полагать, что и песни о Ермаке депутаты Законодательного собрания Тюмени, как и суть исторического деяния в Сибири героя-первопроходца, забыли.

Конечно, в наше трудное время нет важнее дела, чем мир и дружба между народами России. Только вот, поощряя националистические настроения, забыли уважаемые депутаты, что с таких «резолюций и итогов голосования» межнациональная рознь и начинается. Мы-то хорошо помним, к чему привело уничтожение скромного памятника генералу Ермолову в построенном на Кавказе русскими и чеченцами городе Грозном. С молчаливого попустительства местных властей разгорелось пламя местного терроризма.

Что же касается других примеров положительного свойства, то вспомним о восстановленном памятнике атаману Платову в Новочеркасске, Петру I в Таганроге и многим другим преумножателям славы российской. Обошлось ведь без инцидентов со стороны инакомыслящих коммунистов и представителей татарского, еврейского, калмыцкого, греческого и других народов. Нам кажется, что и депутатам Тюменской администрации не стоит опасаться появления Ермака на тюменских просторах. Четыреста с лишним лет его присутствие в русской истории ещё никому не повредило и повредить не может.

Ошибки же надо исправлять, на то они и ошибки!».

Не секрет, что своё решение депутаты Законодательного собрания Тюменской области приняли под давлением представителей «Национально-культурной автономии сибирских татар» земли Тюменской». Оговоримся: далеко не всех членов этой автономии и далеко не всех сибирских областей. Вот мнение главы Омской татарской культурно-национальной автономии Рафаэля Забирова:

«Ермак принёс сюда государство Российское, чему мы рады. Поэтому, я думаю, таким людям, как Ермак, мы сейчас обязаны тем, что у нас прекрасная страна, крепкая, сильная. Мы живём в мире. Мы не делились, мы делали общее дело – государство Российское мы поднимали все вместе. Нам нечего делить, мы должны радоваться, что у нас такая прекрасная страна!».

А член редколлегии альманаха «Тобольск и вся Сибирь», один из самых деятельных помощников Елфимова Игорь Алексеевич Иванов, в знак несогласия с тюменскими депутатами решил установить памятник Ермаку в Сургуте. Должность у него немалая: генеральный директор ООО «Газпром трансгаз Сургут». А Ермак и вовсе национальный герой России. Тем, кто это забыл, не мешает напомнить.

В другое время найти скульптора, способного изобразить Ермака во всю его историческую мощь, помог бы Елфимов, а ныне у него и для своего парка «Ермаково поле» памятника нет. А раз так, вряд ли он чем-то сможет помочь. Но посоветоваться с ним всё-таки следует. Их теперь многое связывает, и в первую очередь фонд «Возрождение Тобольска», который прямо на глазах становится фондом «Возрождение Сибири»…

С тем и отправился Иванов к Елфимову.

Опасения его оказались напрасными. Елфимов встретил высокого гостя дружески и уже в начале встречи заверил:

Считай, Игорь Алексеевич, что скульптор у тебя уже есть. И отличный скульптор! Правда, мы с ним давно не виделись. Вот я и думаю: не лучше ли тебе самому первый разговор с ним провести? Дальше видно будет, что и как.

Так и сделаем, Аркадий Григорьевич. Ты командуй, а я подключусь. За мной дело не станет, – повеселел Иванов. – Но скажи откровенно: твои планы я своим вторжением не очень нарушу? Тебе ведь не меньше, чем мне, нужен сейчас опытный скульптор по имени Уже. Так ты его, кажется, наименовал?

Остроумно! – от души рассмеялся Елфимов. – Но если быть точным, не «уже есть», а конкретно Кубышкин Константин Владимирович, 1974 года рождения, сын города Орла, выпускник художественного института имени В. И. Сурикова – по мастерской хорошо известного тебе профессора Переяславца, произведения которого стали достопримечательностью Тобольска, а в парке «Ермаково поле» растёт посаженная им именная липа № 4.

Исчерпывающее уточнение! – эхом рассмеялся Иванов. – Но ты не ответил на мой вопрос. Не нарушит ли это твоих договорённостей с Кубышкиным?

Не знаю… Надеюсь, что нет, – посерьёзнел Елфимов. – Да ты сам посуди, – и поведал ему такую историю.

Случилось это во времена оны… Мэром Тобольска в ту пору был Куйвашев, а я ещё только организовывал благотворительный фонд. Общих вопросов у нас хватало. Один из них касался монумента у здания военкомата: каким ему быть? Вот Куйвашев и попросил меня пригласить авторитетного скульптора, чтобы всем вместе поразмыслить на эту тему. Я пригласил, в курс дела ввёл, дал возможность гостю самому ознакомиться с достопримечательностями города. А под конец о своей давней мечте проговорился: поставить не архитектурный, как на Чукмане, а скульптурный памятник Ермаку. О том, где именно, речь не шла. И без того ясно было, что в городе, где уже воздвигнута в его честь памятная колонна, это может вызвать понятные возражения. На слуху были другие варианты. Их мы и обсудили в первую очередь. Таким образом, деловой контакт со скульптором состоялся.

Уже из Москвы он позвонил мне. Голос звонкий, приподнятый; я его сразу и не узнал. Обо всём рассказать торопится, всему свою оценку дать. От Тобольска в восторге. От Сибири тоже. Самолёты не любит. То ли дело железная дорога – без конца и без края. Для человека с воображением это музей под открытым небом, театр без сцены, школа, не поделённая на классы, кинолента, которую снимаешь сам… Словом, пространство, распахнутое настежь, чтобы каждый мог смотреть, слушать, узнавать и удивляться…

Тут Елфимов сделал выразительную паузу и, словно любуясь открывающимся впереди пейзажем, продолжил:

А за окном проносятся поля, мелькают дороги, накатывает таёжное разнолесье. Его сменяет череда высоких елей. Они словно ввинчиваются в поднебесную высь, стараясь не отстать от поезда, но всё же отстают, стремительно уменьшаются в размерах, но перед тем, как исчезнуть, удивлённо-прощально разворачиваются вослед уходящему составу. Одно лишь мгновение, но сколько в нём силы, стремительности и невозвратности, сколько противоречивых чувств рождает оно!.. Вот и загорелся Константин желанием повторить это движение в своей скульптурной композиции. И ведь повторил! И, на мой взгляд, весьма талантливо. В этом я убедился, побывав у него в мастерской несколько месяцев спустя. Представь себе: с высокой тумбы глядит на тебя небольшая, сантиметров восемьдесят, модель. Сразу понятно: это Ермак – простоволосый, с короткой кустистой бородой, в том самом «развороте сверху вниз», который так ясно привиделся Кубышкину в поезде Тюмень – Москва. Кожаный кафтан поверх доспехов снизу распахнут, за правое плечо мирно закинута пищаль, левая рука приподнята, как для объятья, так и для противодействия, если понадобится. Осталось сделать всего один шаг с возвышения, на котором он стоит (скажем, с казачьего струга), – и он ступит на сибирскую землю, не знающую пока, что это и есть её заступник…

Тут Елфимов выдержал ещё одну паузу, на сей раз печальную…

Осталось показать Куйвашеву пробный вариант скульптуры… Но его с повышением в должности именно в это время перевели на Урал. До создания самого памятника в натуральную величину дело так и не дошло. Ситуация сложилась хуже некуда. В глазах Кубышкина я был полномочным представителем городской администрации. Естественно, он рассчитывал, что именно я как-то решу возникшую проблему. А у нас в фонде денег совсем не было, одни кредиты и долги тяжкие… С тех пор мы и не виделись. Он остался ни с чем, а Тобольск (в моём лице) угрызения совести мучили. Но Константин молодец! Вот уж и правда, сын Орла, – не только города, его взрастившего, но и символической царь-птицы. Другой бы на его месте стал ходить по инстанциям, а он, ни слова не говоря, на другой сюжет переключился. И вот пожалуйста: Гран-при на выставке «Молодые художники России» недавно получил, а заодно золотую медаль Союза художников России. Видел я его работу по интернету – прекрасное произведение. И название с подтекстом: «Кулачный боец». Была когда-то такая профессия, со своими правилами и кодексом чести…

Иванов на шесть лет моложе Елфимова. Окончил Ленинградский политехнический институт по специальности «турбиностроение». Порой ему кажется, что Аркадий ещё из студенческого возраста не вышел – всё ему ново, интересно; своё драгоценное время он готов тратить на далёкие от его прямых обязанностей дела. Но именно это окружающим его людям и нравится. Сегодня это настроение почувствовал и Иванов.

Слушаю я тебя и радуюсь, Аркадий Григорьевич, – признался он, – Вырос ты, помудрел, но заводным, как и раньше, остался: привык трудиться на износ, наработками своими разбрасываться. Мой тебе совет: знай меру. Ну вот хотя бы с Кубышкиным отношения восстанови. У тебя свой парк «Ермаково поле» сиротствует, а ты готов почти готовую скульптуру Ермака мне отдать. Хочешь, чтобы я вместо тебя теперь совестью угрызался?

Хочу! – подтвердил Елфимов. – Но при этом поневоле сравниваю свои силы и возможности с твоими. У тебя, я знаю, быстрее дело сладится, да и нет пока что в Сургуте памятника Ермаку… Так что записывай координаты Кубышкина и действуй…

Через неделю Иванов позвонил Елфимову из Москвы:

Приветствую тебя, Аркадий Григорьевич! Только что побывал в мастерской Кубышкина. Сразу скажу: модель скульптуры превзошла мои ожидания. Она словно врезана в пространство. Именно таким и был шаг Ермака из века в век. Кстати, Кубышкин тебя добрым словом вспоминает. Да. Считает тебя в какой-то мере соавтором этой работы. Так что жди: когда памятник будет готов в полную величину, позовём тебя на смотрины. А может, и раньше…

Следом за Василием Суриковым постоянным обитателем тобольского «Парка «Ермаково поле» стал «всей Сибири радожитель», названный так Семёном Ремезовым в его «Чертёжной книге Сибири». Не будем пока называть его имя, поскольку в ту пору он был ещё только небольшой деревянной скульптурой, созданной мастером ваяния из города Ялуторовска Тюменской области Владимиром Шараповым. В числе своих многочисленных работ Шарапов привёз её в Тобольск, где в галерее «Вольница» торгового комплекса «Ермак» благотворительный фонд «Возрождение Тобольска» вот уже пять лет каждый месяц открывал новые имена живописцев, графиков, скульпторов, фотохудожников. На этот раз вслед за персональными выставками Владимира Игловикова (Тобольск), Николая и Людмилы Старых (Иркутск), Сергея Павского (Томск), Германа Травникова (Курган), Андрея Машанова (Омск) дошла очередь и до Владимира Шарапова.

Его сложные, многозначные, эмоционально насыщенные композиции встретили такой живой и благодарный отклик собравшихся, что скульптор расчувствовался и решил подарить фонду одну из своих выставочных работ – «какая понравится».

Ну что ты!.. что ты!.. – растерялся Елфимов, – Володя, милый, дорогой… Ты – художник, какие у тебя материальные достатки? На что это похоже? Будто я с кистенём выхожу на большую дорогу и граблю простодушного творца…

Аркадий Григорьевич, я же искренно… – чуть не плачет Шарапов. – Не обижай…

Не выбирая, Елфимов взял с выставочной тумбы небольшую деревянную фигурку «Ангел», стоящую ближе других, и потребовал:

Тогда подпиши!

Скульптор неумело подписал: «От Шарапова получил в подарок 17.03.2010».

Оставшись один, Елфимов принялся рассматривать так неожиданно доставшуюся ему скульптуру. Ангел – значит вестник, заступник, небожитель… Ещё на выставке в торговом комплексе «Ермак» Елфимов слышал, как по-разному оценивают её любители и знатоки изобразительного искусства… Многие обратили внимание на несоразмерность фигуры «Ангела»: шея и туловище заметно вытянуты, бёдра шире, а ноги полнее и короче… Кто-то высказал предположение, что верхняя, бестелесная часть ангела в полёте вытягивается, а нижняя не успевает оторваться от земли.

Один из зрителей вполшёпота заметил:

А у Шарапова олицетворение женской красоты – лебединая шея и высокая, прямо-таки утончённая талия. Не случайно и «Ангел» у него женщина…» – и вдруг догадался: – Так это же и есть «всей Сибири радожитель»!

Завязалось оживлённое обсуждение: а не отступает ли Шарапов от исторической традиции? Ведь ангел испокон веков мужского, а не женского рода…

Елфимов тоже отметил эту женскую, охранительную, материнскую сущность скульптуры Шарапова. Пусть не всё в ней гармонично, зато всё необычно, одухотворённо, многозначно: вдохновенное лицо, заботливый взгляд, вазой сложенные на груди руки, а в этой вазе букет крупных полевых цветов, вровень с плечами готовые к полёту крылья. А если смотреть на Ангела сбоку, да ещё издали, он покажется рослой, деревенского вида девушкой, в длинном светлом одеянии, с грузом за плечами. Что это за груз, волен домыслить каждый; может быть, редкостная икона, а может, обычная связка дров. Ведь никто точно не знает, как выглядит ангел. У каждого он свой…

Тоболяку Алексею Витальевичу Белоусову, согласившемуся стать консультантом Елфимова по архитектурным вопросам, «Ангел» тоже лёг на душу. Белоусов – член Союза архитекторов России, трижды лауреат Международного фестиваля «Зодчество», человек философического склада. Он уже создал для парка волшебно-лёгкую, сквозную «Соловьиную беседку», навеянную мелодиями композитора Александра Алябьева. Возле неё, в логу, под кустами черёмухи и тала, переплетёнными побегами хмеля с зелёными шишечками, тотчас поселились варакуши и звонкоголосые алябьевские соловьи. И вот новая задача: выбрать подходящую смотровую площадку для Ангела, сотворённого из современного полимербетона и увеличенного до нужных размеров…

На этот раз ландшафт крутого иртышского берега сам подсказал Елфимову и Белоусову, где его можно установить. Ну конечно, у проёма, врезавшегося в ровную линию берегового откоса. Сначала здесь осыпалась земля, потом образовалась воронка, затем она превратилась в выемку, заросшую снизу травой и прибрежным кустарником. Теперь, когда «радожитель» для парка счастливо найден, у обоих одновременно родилась мысль: а что если сверху поставить широкую видовую веранду двух уровней с Ангелом на постаменте, символизирующим единство верхней и нижней части Тобольска?..

И стало ясно: это – самое лучшее и долгожданное решение. Место тоже самое лучшее, историческое… Как тут вновь не вспомнить берущие за душу строки Семёна Ремезова, на этот раз из «Служебной чертёжной книги»:

 

Уподобися пресловущий первоначальный

сибирский город Тобольск

Ангелу именем

зрящем лицом на запад…

Правое крыло Тобол да степи,

левое – Иртыш с подперием…

Одеян светлым воздухом,

еже евангельским учением.

 

Чем не стихи?

А в июне 2010 года один из первых городов, а затем нефтеградов Сибири Сургут собрался в деловой своей части, чтобы открыть памятник Ермаку работы скульптора Константина Кубышкина. Он был установлен у корпоративной гостиницы «Ермак», замыкающей череду геометрически соединённых между собою многоэтажных жилых корпусов, и до поры до времени укрыт от любопытных взглядов собравшихся горожан плотным пологом. Кого только здесь не было – ветераны войны и труда, городская интеллигенция, служащие, представители власти, сотрудники «Сургутгазпрома», учителя, школьники и гости города!.. Чеканя шаг, сдвоенным строем промаршировали к памятнику учащиеся Сургутского казачьего кадетского корпуса. Форма у них новенькая, в ремнях, с узкими красными лампасами на брюках, руки в белых парадных перчатках. Впереди красное знамя с эмблемой корпуса, освящённое самим Патриархом всея Руси Алексием. Вот они – потомки Ермака Тимофеевича, продолжатели его дел, бравые казачата…

Грянула торжественная музыка. Тяжёлый полог соскользнул вниз, и над людским морем во весь свой скульптурный рост вознёсся атаман Ермак. Высота 2,85 метра (с пьедесталом ещё выше); в эти мгновения фигура его показалась поднебесной. Пространство у гостиницы словно раздвинулось; бронзовая фигура заиграла зеркальными бликами.

Опережая голос ведущего, кадеты и дюжие газпромовцы, как сто семьдесят один год назад воины Сибирского линейного полка в честь установленного на Чукманском мысу обелиска Ермаку, трижды выкрикнули ликующее «ура!». Просветлённые общими чувствами тоболяки вслед за ними возгласили Ермаку «вечную память».

И митинг начался.

Елфимов, прибывший на торжество с товарищами по благотворительному фонду «Возрождение Тобольска», глаз не мог отвести от скульптурной композиции «Ермак». Ещё один весомый шаг во глубину Сибири сделан. Можно не сомневаться: будут и другие. Пример Сургута впечатляет.

Но не только эта радость окрыляла его. В благодарность за многолетнее сотрудничество (по подсказке Игоря Алексеевича Иванова) скульптор изготовил для парка «Ермаково поле» уменьшенную копию своей работы «Ермак». Так же в своё время поступил его учитель Михаил Владимирович Переяславец: поняв, что парку Елфимова не хватает мемориального произведения «В. И. Суриков», он сделал для него уменьшенный вариант своего памятника, стоящего в Москве на Пречистенке…

В том же году за скульптуру «Ермак» Константин Кубышкин был награждён дипломом Российской академии художеств. Ныне он автор монументальных произведений на тему отечественной истории в Красноярске, Иркутске, Старом Осколе, Южно-Сахалинске, Симферополе, Москве, Ангарске и других городах России.

А его «Ермак» стал своего рода визитной карточкой Сургута…

 

 

В этом месяце Сергей Алексеевич Заплавный отметил юбилей – 12 мая ему исполнилось 80 лет. Томская областная писательская организация и редакция нашего журнала от всей души поздравляют Сергея Алексеевича с днём рождения и желают здоровья, счастья, бодрости, а также дальнейших творческих успехов!