Журнальный мир

День второй

Как болит голова!.. Только не шевелиться, не открывать глаза…

Что с ней? Где она? Сейчас утро или… Ох, как светло… спальня… квартира … Она что, заболела?.. Нет, не она… Алексей… Ну да… Скорая была… его увезли…

Господи, ведь Алексея увезли… с дачи… он упал в свои розы!..

Звонок… Был звонок из больницы… Алёша умер! Он умер, умер, умер!

Да… Всё… Всё… Его больше нет…Она одна, теперь всегда одна…

Дверь хлопнула. Кто там?

— Тата, ты дома?

Это же он! Ботинки скинул, сумку бросил… Всегда всё разбрасывает. Слава тебе…

Но скорая, она же была, его увезли…

— Вот ты где притаилась! Что с тобой? Тебе плохо?

Надо же, бодрый… А лежал белый, как смерть…

— Тебя же в больницу вчера увезли… Неужели выписали?

— Не-а, сбежал, — сел рядом, улыбается хитро, — и в больничку загремел не вчера, а в пятницу. Ты, мать, не проснулась, что ли? Давай уже вставай, я голодный, как тысяча волков! Капельницы, капельницы… Нет чтобы борща или котлету, на худой конец… У нас есть что пожрать? Ладно, лежи, я сам найду…

Что же ей такое пригрезилось?.. Голос в трубке… женщина… всё покашливала… Алексей Григорьевич Березин скончался сегодня утром, не приходя в сознание…

Она же не придумала такое?! Кто — она? Та женщина или она сама?.. В справочном всё перепутали! Разве можно так людей пугать! Вот теперь голова болит… Надо выпить что-нибудь. А лучше поспать…

— Заболела моя девочка, умаялась… спи, спи, завтра всё пройдёт, поедем на дачу… А то Вербицкие небось икру мечут, телефон оборвали. И Герман из «Ауры»… Всем чего-то надо… Сезон, блин…

Лежит сзади, её позу повторяет: на правом боку, колени согнуты, рукой подушку обнимает. Нет… её обнимает. Дышит так спокойно, чуть похрипывает… простыл наверно…

Ну всё, спим, спим…

День третий

В электричке битком. Хорошо, сумки пристроили в дверях. Но стоять придётся, раз в последнюю минуту вскочили. Это из-за неё. Видимо, всё же нездорова, голова тяжёлая, как чугунный котёл. А Лёша молодцом, будто не падал, сознание не терял. И не злится на неё за тормознутость, понимает…

Про звонок рассказала — огорчился. И задумчивый стал, уже не шутит. Но с ней согласен — жаловаться не надо… Всё… баню проехали…

Сразу в сад кинулся. А она пока чайник поставит, бутербродиков с ветчиной нарежет. Перекусят и за дело. Пусть научит её всему, что сам умеет: прививки делать, черенковать. Зачем-зачем… А вдруг что?! Надо осваивать, мужу помогать.

Ведь она уже десять лет не работает. Так, статейки в журналы пишет иногда, но это чтобы форму не потерять. Тягловая сила — Алексей. И ведь только видимость, что деньги. Туда-сюда и нет их. Правда, квартиру в центре всё же удалось купить. За пятнадцать лет пахоты! Зимой отдохнуть бы, так он с лекциями мотается. А уж в дачный сезон… Его и не видно: в чужих садах пропадает. Вечером приползёт без задних ног, так в своём дотемна копошится.

Всё, хватит. Жареный петух уже клюнул — пора и ей впрягаться… Раз он никому отказать не может.

Вот, под окнами ныряет… то сорняк выдрать, то табличку поправить. Так он долго будет идти. Надо постучать.

Ишь, улыбается, через стекло ладонь её целует. Что-то ласковый стал, давно такого не было… Наверно, опять уговорили новинку взять. «Леди Годиву» какую-нибудь, которая стоит как хороший ноутбук… Или приступ так повлиял? У него ведь был сердечный приступ, она знает, уже не первый раз… Зря сбежал, надо было долечиться. Такой Алёшка у неё — как ребёнок. Чуть полегче, в постели не удержишь.

— Три дня всего не был, а заросло-то! Тля на всех молодых посадках, надо срочно прыскать. Но сначала… сначала заправиться.

Ест с аппетитом. А ей совсем не хочется. Но надо.

Надо. Надо. Надо есть. Иначе сил не будет, следом пойдёшь…

Кто это сказал? Голос знакомый, вроде Верки. Только откуда? Они тут вдвоём, никакой Верки быть не может. Она же в Москве. Три журнала ведёт. Одинокая, сама всего добилась. Лучшая подруга. И работой снабжает. Жаль, почти не видятся. Статьи шлёт по почте, да в скайпе всё о делах.

Ладно, хватит, нечего рассиживаться. За дело!..

С непривычки спину ломит. Хорошо хоть звонками не досаждают, знают, что он в больнице. Зато ей звонят. Ага, те самые Вербицкие. Лёша мотает головой — не отвечай. Но как не отвечать? Она так не может.

— Алё… да, я вас слушаю… всё в порядке, излагайте… Нет, Герман обещал только завтра… Да причём здесь обстоятельства, голландская партия на таможенной очистке… Да, завтра после обеда мы у вас. Ну, мы… мы с Алексеем…

Почему-то трубку бросили. Алёша хмурится: «Говорил же, не надо было отвечать… Ну, не расстраивайся, клиент всегда прав… даже когда бросает трубки. Смотри, сейчас будем прививки делать. Вот нож окулировочный, острый должен быть…».

Уже ночь. Лёша спит на веранде — ему нужен воздух. А ей ужасно холодно. Под двумя одеялами трясёт… Грипп что ли? Нет, это нервы. Ну зачем, зачем они бросили трубку?!

День четвёртый

Ей сегодня на похороны. Обещала, теперь неудобно отказываться. Да и какие причины? Любимый муж нежен с ней, как в молодости? Да, это и есть причина. Никуда не хочется, тем более, на кладбище. Там все плачут, а она счастливая… Впору петь и танцевать. И вместе с Алёшкой наводить красоту в чужих садах. У Вербицких хотя бы.

Он поедет к ним один, она — в следующий раз. Вернее, вместе поедут. Конечно, вместе. Что она одна может?.. Её никто и слушать не станет. Хотя с Муратом, бригадиром садовников, смогла бы. Он много чего знает, а она умеет с заказчиками договариваться: слушает и улыбается.

Вот всё бы сейчас отдала, чтобы на эти похороны не ехать! Позвонить что ли? Сказать просто — не могу. Пусть обижаются… Там будет тьма народа. Можно и не звонить. Просто не ехать и всё!

Лёша вздыхает и хмурится: «Поезжай… так надо… Подумаешь, пара часов — и обратно. К тому времени я уже вернусь. Будем стричь отцветшие розы… Нет, это не так просто… Ведь они должны опять зацвести… Давай, до вечера! Ну что ты плачешь, ты же у меня храбрая, Тата…».

Возле станции вспомнила — приезжает Вера, её надо встретить. Сказала, на неделю или больше… Так некстати… Никто им сейчас с Алёшкой не нужен. Даже лучшая подруга.

День шестой

Всё прекрасно устроилось. Вера — золото. Вот настоящая подруга! Правда, зачем-то притащилась на кладбище, хотя договаривались встретиться у вокзала. Говорит, знала покойного… Хороший, видать, был человек… Жаль, она с ним не была знакома… Столько народу, столько цветов! Алёше бы не понравилось. Он не любит срезанные цветы…

Живут втроём на даче. Вера им нисколько не мешает. Наоборот: хозяйство взяла на себя, так что у них руки развязаны, работают от зари до зари. Вместе с Алёшей едет на «объект». А там уже Мурат с ребятами — и сразу к ней. Планы свои излагает, в руках Лёшкины почеркушки.

Может, лучше его самого спросить? Мурат хмурится: зачем беспокоить, разберёмся… А и верно. Пусть пока с хозяевами о делах поговорит…

Вчера уехал один, они с Верой в сад — там работы море. Вечером — гоняли чаи на веранде, и разговоры, разговоры… В каком саду он побывал! В райском саду! Шестьсот сортов роз!

Все руки исцарапаны. Вера крапиву запарила, ванночку на троих, в неё руки опустили, сидят — словами перебрасываются. Потом опять чай пили и всё разговаривали. Тата больше слушала, интересная у них жизнь. Слушала и задремала. Лёшка её на руках в постель отнёс, Вера с одеялом следом.

Сквозь сон Алёшин голос: а вот в Архангельске, представь себе, выращивают розы канадской селекции… Вера в ответ что-то про импрессионистов… но и про розы тоже.

Среди ночи пробрался под одеяло, зашептал ласково: Татушка моя… рыбка золотая… не скучай без меня… я ненадолго…

Гладит горячими руками, целует в шею, усами нежно щекочет. И говорит, говорит: увидимся скоро… не успеешь оглянуться… нас ничто не разлучит, рыженькая моя белочка… моя роднуля…

Куда собрался? Завтра… всё завтра…

День восьмой

С Лёшкой что-то происходит. Три раза уходил — уйти не может. То телефон забыл, то деньги, то время перепутал. Виновато так улыбается, они с Верой над ним подтрунивают. А то злиться начинает: рукой махнул — чашку любимую разбил. Вера в такие минуты уходит в сад, чтобы не слушать. Лёшка убегает, не прощаясь. А вечером ластится, виноватыми глазами смотрит. Скоро, говорит, всё изменится, увидишь…

Он что-то задумал. Все заказы ей передаёт, сам только к Вербицким, на днях закончит. И уедет. Он уже не раз про отъезд заговаривал, да ей сквозь сон одно мурлыканье слышалось.

Сегодня сказал конкретно: через месяц. Куда поедет? Пока ещё точно не известно. Может, не ехать? Зачем, ведь всё наладилось, опасности нет. Да не в опасности дело! — морщится досадливо, потом вздыхает и в шею целует.

Ладно, завтра обсудят. Если уедет, то ненадолго, так обещал. Для неё и на три дня — вечность.

День девятый

Проснулась — Алёши нет. Рано ушёл, не стал будить. Вера бормочет в углу — молится. Свой складенёк привезла и нашёптывает: да будет воля твоя… да приидет царствие твоё…

Одинокая, опору ищет…

Алексей — атеист. Природа для него бог. А ей… ей всё хорошо. Пока Лёшка рядом, он её божество. Любимое и единственное.

Вечером ужинали вдвоём. Вера наливку достала из буфета, разлила по рюмочкам и рассказывала про своего друга. Девять дней сегодня, мол… помянуть надо… Не чокаясь…

Вроде ей он тоже знаком… И Алёша его знает. Историю про затопленную на Волге церковь… они ныряли, в звоннице под балкой икону нашли, как новая… вытащили наверх, а через день она рассыпалась в прах… Об этом ведь Лёша рассказывал, когда они только встречаться начали. Значит, вместе ныряли… с покойным… Жалко человека, молодой ещё был…

Допоздна ждала, Алёши нет. Неужели уехал не попрощавшись?

Проплакала всю ночь. Как он мог с ней так поступить?! Верка зашла, села рядом: поплачь, поплачь, легче станет… Что-то она знает про Лёшу… знает… Не зря болтали вечерами… небось, сказал ей, куда собирается…

Дождь хлещет. Алексея нет.

День двенадцатый

Это невыносимо! Всё пытала Веру, куда, куда он уехал… Она туманными намёками, мол, повременить надо, не отчаиваться, но твёрдо говорит: не к другой. Ах, уж лучше к другой, только чтобы наверняка знать! Неизвестность страшнее всего…

И вдруг сегодня сквозь сон… его дыхание за спиной… чуть табачное… Он не курит, но если весь день рядом с курильщиками… Ещё темно, лица не разобрать… а руки его: шершавые, мозолистые, тёплые, — обнимают сзади.

Сердце от радости чуть не выскочило! Вернулся!.. вернулся!..

Устал, спит мёртвым сном… Не надо будить… Проснётся — всё ей расскажет. Главное — живой.

День семнадцатый

Всё очень плохо. Алёша появился, но это теперь совсем другой человек. Надломленный. Чужой. Исхудал, лицо почернело, кашляет ночами, ей слышно. Про врача было заговорила — резко оборвал: а что они сделают? Спит теперь всегда на веранде. Если вообще приходит. И, главное, молчит, молчит…

В среду весь день спал, уж беспокоиться начала. Дыхание еле заметное, и бледен. Сидела рядом, он бормотал во сне, всё какого-то Петра звал, просил помочь… непонятно в чём. К вечеру покрылся испариной, даже не сразу заметила, что у него слёзы текут, вся подушка мокрая.

Стала тормошить — стонет. Пыталась вызвать скорую, но Вера отговорила: не велел же, рассердится. Так теперь пусть помирает, что ли? Но звонить не решилась.

Утром исчез. Два дня не было. А сегодня рано так появился, ещё засветло. Грязный, оборванный, еле на ногах держится… и улыбается. Отмылся, переоделся и скорее за стол. Аж дрожит от голода. Боялась, что худо с животом станет. Нет, ничего. Даже кофе выпил.

И вот за кофе сказал… Нет, дословно не вспомнить… Вроде как всё не так уж плохо для него складывается… хотя кругом беспредел редчайший, народ мучается годами, просвету никакого… Так где это, где? А везде. Хорошего мало, зато страданий насмотрелся всяких, лучше не вспоминать… Ты поэтому и уехать собрался? Уехать по любому придётся, сейчас решается, куда его пошлют…

Кто и куда его может послать, непонятно. У него жена, работа. Да и сердце больное. Он вообще-то уважаемый человек, друзья могли бы помочь… чтобы дома остался.

Но лучше молчать, не спрашивать. Вот он, рядом. Прежний, ласковый. Соскучился, тянется своими худющими руками, целует острым носом. Любимый…

День двадцать шестой

Теперь вся жизнь волнами. Как Алёша, так и она. Он исчезает на несколько дней — она ждёт. Сказал, что уедет через месяц, значит, не раньше второго сентября. А пока… пока у них есть время, чтобы договориться обо всём. Ведь если уедет и вестей о себе не подаст, кто она такая? Соломенная вдова? Нет, надо до отъезда решить, как быть дальше… сколько его ждать…

Но поговорить не получается. Когда приходит мрачный и больной — какие уж разговоры! А если прежний, ласковый — не хочется… ничего не хочется, лишь теснее прижаться, глупости шептать… и его горячие скороговорки слушать: Татушка, милая моя рыбка золотая… измучил я тебя, девочка… подожди… скоро уже… всё пройдёт…

Нет, не надо, чтобы скоро… Она согласна всю жизнь так раскачиваться, лишь бы рядом был… Или хоть надежду оставил…

День тридцать второй

Ночью его принесли. Слышала сквозь сон мужские голоса. Пока очнулась, пока халат накинула — в окне только две спины в ватниках, пар изо ртов… Или дым?

Он лежит на веранде, не шевелится. И не дышит. Сердце послушала — не бьётся. Ещё тёплый. Верку разбудила, она хмурая, волосы шпильками закалывает. Какие шпильки, кричу, он там помирает или умер уже! Она только глянула с тоской, но пошла. Чего выдумываешь, говорит. И правда, дыхание слабое, пульс еле ниточкой, но жив… Жив, жив!

Укрыли одеялом, пошли чай пить. Верка и говорит: пора уже привыкнуть… делом заняться… ей тоже надо скоро уезжать… все дела заброшены… Отпусти ты его, говорит, вы с ним хорошо пожили, в любви и согласии… Так что, всё же другая? Да какая другая, он же тебя одну любил…

Почему это любил… он и сейчас… Нет, теперь любовь переросла во что-то… Тоже любовью можно назвать, только прежней близости никогда уже не будет… Алёшка весь истаял, тело невесомое, как у ребёнка… Иногда кажется, что он не муж ей, а сын. Которого у них так и не было.

День сороковой

— Тата, я сегодня должен уехать.

Как сегодня? Разве уже… да, второе сентября… Ещё тогда прикидывала: соседские дети пойдут в школу, а ему вещи собирать. Забыла совсем…

— Не беспокойся, мне ничего не нужно.

— А как же тёплая одежда? Ведь осень уже.

Улыбается в отросшие усы. И борода как у деда. Но глаза искрятся, светлые такие… Головой мотает: нет и нет, никаких вещей.

— И куда ты пойдёшь на ночь глядя?

— Так это теперь не важно. Команда дана — в путь…

Глядит на заходящее солнце, и закат горит золотом в глазах.

— Ты не волнуйся, теперь всё будет хорошо. Сжалились надо мной, послали в благодатные края… не ожидал… думал, к чёрту на рога загонят… Райские сады помогли, у меня их ровно сорок… не поленились, подсчитали…

Какой же он у неё красивый, Алёшенька! Вроде уже не так и бледен, лицо ясное, волосы длинные и не седые отросли, а свои, пшеничные.

— Ну, давай, Тата, присядем на дорожку.

Век бы так сидела — рука в руке, на плечо голову положив. Но встаёт, она за ним.

— Не провожай… скоро встретимся, увидишь…

Целует в висок, крепко стискивает плечи… и вот уже за калиткой… идёт, не оборачиваясь.

Хоть бы до станции вместе… Нельзя. Сказал — не провожай… Сказал — увидимся скоро…

Наверно, на электричку уже сел, до города доехать. Потом… поезд или самолёт… А куда едет, так и не сказал! Куда-то далеко… но куда? Если бы знать, пальчик на карте держать, о нём вспоминая.

Надо позвонить.

Не надо.

Нет, надо! Пусть только скажет название… города или села… или страны…

… Абонент временно недоступен… оставьте сообщение…