Журнальный мир

I

Котлован подсыхает в жарком свете разгулявшейся поздней весны. Серо–бурые отвалы вывороченной земли бугрятся по краям отверстой ямы. Судя по всему, котлован вырыт на месте снесённого дома. Останки его валяются по всему участку. Вон старая дверь в дальнем углу лежит на столбиках из отбитых кирпичей, на ней – потрёпанный тюфяк. Дверь, видно, вела в тот самый снесённый дом. Был тот дом, скорей всего, дощатым, послевоенной постройки, в три оконца по фасаду. Думается, красили его в голубой, чтоб подстать небу. А до того, как этот дом появился, тут наверняка находилось поле. До поля, несомненно, рос лес. А до леса…. Что тут творилось до леса, не вообразить.

И вот сегодня на этом месте идёт закладка дома нового. Замысливается, предположительно, двухэтажный, брусчатый, чтоб было просторно большому семейству. Конечно, сделают террасы. Две. Одна с видом на Оку. Не могут же упустить возможность, сидя, положим, в плетёном кресле на открытой террасе, любоваться с этого высокого места на вольно раскинувшуюся речную пойму и текучее, блёское тело реки. А ощущение паренья? Вполне возможно, что возникнет, если с высокой террасы долго смотреть на смыкавшиеся просторы бездонного неба и бескрайней речной поймы. А с другой террасы будет другой притягательный вид – на янтарно-чешуйчатые корабельные стволы с игольчатым, тёмно-зелёным навершием. Высокой, пронизанной светом стеной высятся эти стволы над крышами соседних домов, обозначая начало храмового, смолисто пахнущего пространства соснового бора.

Вот как тут есть. Для жизни мирной и полной, под солнцем на редкость для жизни пригодным. Впрочем, в действительности тут надо бы кое-что подправить, подчистить, подстроить. Вот тогда будет здесь самое что ни на есть подходящее место и не для просто людей, а для форменных ангелов, если такие тут возможны.

Гудит победно кран, скрежещет лебёдка, опускается бетонный блок в землю, ложится углом к первому, белеющему в сырой глубине.

– Может, монетку бросить? На счастье? – предполагает сухощавая черноволосая женщина преклонных лет, наклонившись над ямой.

Никто из наблюдавших за закладкой фундамента не откликнулся. Тогда женщина оборачивается к стоящему чуть позади неё мужчине:

– А? Как, Миша?

Ноги её в черных велюровых, с блёстками лодочках скользнули вниз в яму. Удержала рука того, кто был за её спиной.

– Ничего, Миша, не упаду. – Смущённая ему улыбка.

Миша этот был по-стариковски пухловат, солиден, лыс и бледнокож.

– Роза, это как-то не принято, с монеткой, – шепнул он, притягивая её к себе.

Роза послушно стихла и вместе со всеми стала следить, как по воздуху движется третий блок. Когда он в яму уложился, то стоящий выше всех на бугре человек лет сорока, прямой и стройный, поблёскивая стёклами невидимых очков, махнул рукой, чтобы все шли к двум клёнам, росшим в дальнем углу участка, который не был затронут строительным рытьём. Молодая листва деревьев бросала сетчатую тень на раскладной стол. Подле стола темнели две хозяйственные сумки. К ним нацелено устремилась Роза.

– Роза Рустамовна! – крикнул ей тот, кто направил всех к двум клёнам. – Зачем вы всё это натащили? Мы же тут чисто символически… – И неодобрительно в другую сторону: – Михаил Семёнович!

– Ты, что, Олег, мою Розу не знаешь! – хмыкнул тот. – Она иначе не может.

– Но мы же едем отсюда в ресторан, – досадливое от Олега напоминание. – Алла! – поворот к шедшей рядом с ним женщине. На её руках покоился малыш. – А ты что-нибудь сюда взяла?

– Мы не договаривались! – обидчивая на вопрос реакция и уверенное добавление: – Дети всё равно здесь есть не будут. Остальные пусть как хотят. Мама что-то поесть привезла.

Олег резко повернул к выходу с участка. Там сквозь пыльную листву поблёскивал белой эмалью микроавтобус. Водитель курил, прислонясь к его дверце.

– Надо бы купить пару бутылок минералки, – обратился к нему Олег. Поколебавшись, крикнул жене, мелькавшей среди народа у стола: – Может, дети колу будут?

– Не будут! – отрывистый отклик.

От стола отошёл с насупленным видом юнец. Ему вслед моляще голос Розы Рустамовны:

– Ну хоть кыстыбий возьми, Андрей!

– Что? Что? – брошен ей через плечо недовольный отзыв.

– Ничего есть не хочет! – Огорчённый вздох. – Намучается с ним жена.

Юнец Андрей, покачиваясь тонким корпусом, направился в сторону отца, раздумчиво шагавшего по сухой голой земле к столу. Шёл юнец не по прямой, а зигзагами, словно выделывая какие-то па. Олег сам быстро подошёл к Андрею и, приобняв, шепнул на ухо:

– Что, сын? Не нравится бабкина еда?

Припав на мгновение виском к отцовскому плечу, Андрей от него вывернулся и, отступив, буркнул:

– Такое жирное в жизни есть не буду.

– Я тоже так думал, – признался Олег. – А потом ничего, стал. Родственники всё же. Бывает даже вкусно.

Андрей метнул на отца напряжённо недоверчивый взгляд и, сжавшись, опустил лицо. Сунул руку в карман и, вынув смартфон, углубился в него. По лицу пробегали отклики на то, что он там видел.

Коротко за этим лицом понаблюдав, Олег отошёл. Уголки губ досадливо подёргивались. Вот он – твой сын, от твоего семени. Олег упрямо вздёрнул голову. А смотришь – совершенно отдельное, непонятное тебе существо, совершенно не по образу твоему и подобию. Но как родился, так загудело неотступное за него беспокойство. Рад бы избавиться, да не отпускает, обязывает, подстёгивает это беспокойство отпрыска оберегать и вскармливать.

Олег поправил не переносице очки. Несколько раз глубоко вдохнул и подошёл к столу. За столом поглощать еду уже начали, но ещё не выпили.

– Отец, давай, – призвал Олег, – наливай, что у вас там.

Призванный налить был человеком высоким, сухощавым, носил, как и его сын, очки, но если у Олега они были на лице ­почти незаметны, то у отца выделялись, как очки мотоциклиста – выпуклые, в толстой тёмной оправе.

– Мне, Алексей Иванович, совсем чуть-чуть, – кокетливо смиренная просьба Розы Рустамовны.

Спиртное было желтоватого цвета и отдавало мёдом. Где-то в каком-то крае, может быть, и на Рязанщине, стоит тот улей, скопивший тот мёд, который попал в ту бутыль, что поставлена на стол. А ещё в бутыль наверняка добавлены имбирь и лимон. Есть такой рецепт.

– Анны Сергеевны рецепт, – горделиво пояснил Алексей Иванович. – Даже детям капелюшечку можно. Что, Даша? Плеснуть на донышко? Как, Анна Сергеевна, можно ведь внучке? – обратился он к стоявшей подле него отрешённо задумавшейся женщине.

– Я вот, что думаю, – изрекла она. – Если лето будет, как в прошлом году, дождливым да еще с ураганами, то дом к зиме не закончить.

– Предлагаю тост! – бодро всколыхнулся Михаил Семёнович, облизнув жирные после пермяча пальцы. – Мы имели честь присутствовать при закладке нового дома. Глядели на это с радостью. Вот пусть и дом этот будет всегда полон радости. Ура!

– Прекрасно, прекрасно! – проскрипела подслеповатая старушенция, протягивая над столом свою рюмочку. Покачнувшись, она была подхвачена Анной Сергеевной, прошипевшей ей: – Мама, ну что ты в самом деле! Держись же!..

Старуха упрямо свою руку отдёрнула и с улыбчивыми морщинами на лице обвела взглядом присутствующих. Никто не откликнулся. Старуха не пала духом. Цепляясь за стоявших у стола, она прошлёпала к Олегу и с ним чокнулась.

– Строй скорей свой дом. Хочу хоть одним глазком успеть взглянуть на этот твой золотой терем, – баском прогудела она.

Олег погладил свою бабку по горбатой спине. Скоро должна будет навсегда исчезнуть. Останутся от неё, с меркнущей отчётливостью всплывая то у того, то у другого в памяти, картинки, где она предстаёт в разные свои времена.

Но пока она ещё среди них, надо как-то на неё реагировать. Анна Сергеевна, теснее всех с ней связанная, время от времени проверяла, как она. Настал момент, когда поблёскивающая на солнце седая её голова начала бессильно клониться на грудь Анна Сергеевна, подхватив под руки утомившуюся мать, увела её в машину и там оставила. Никто на это не обратил внимание. Все продолжали застолье. Только стоявший у остатков старого забора Андрей проводил двух своих предков взглядом, поправляя наушники от смартфона.

На тарелках стал уже полностью виден пёстрый глазурный узор из изогнутых лепестков, полумесяцев цветочных головок, волнистых сине-зелёных линий на ярком лазурном фоне. Узорную поверхность тарелок покрывали жирные разводы после съеденных кыстыбаев, пермячей и почмаков. Эта снедь лежала теперь сытой тяжестью в желудках. В Розиной сумке есть ещё чем снова наполнить тарелки. Роза к сумке потянулась, но её остановил Олег. Предстоит ужин в ресторане, так что уже хватит. Роза Рустамовна молча покорилась.

В спину Олега постучали. Дочь Даша. Со смешливым удивлением она кивала на дальний угол участка. Там, на лежащей плашмя двери, в золотистой дымке солнца сидел некто в кепке и болотного цвета куртке. Спокойная, даже скорее застывшая поза, сцепленные руки свешены между колен. Пришельца поливал с предзакатной силой жар солнца. Но отрешён от этого жара пришелец. Солнце палило мимо него. Он словно пребывал в недоступном светилу пространстве, и кожа его была землистого цвета, на такую загар не ляжет.

– Что вам здесь нужно? – не очень дружелюбно спросил Олег, приблизившись к незнакомцу.

Тот поднял на него глаза. Были они жёстко светлые, как кварц.

– Да вот пришёл, думал – к себе, а дома тут уже нет. Мать у меня здесь жила.

Он перевёл взгляд за спину Олега. В их сторону поспешно двигался Михаил Семёнович. Быстрота шага с трудом ему давалась из-за солидной тучности. Роза Рустамовна его нагнала и потянула назад.

Пришелец снова посмотрел на Олега. Холодновато тусклым был его взгляд.

– Ладно, пойду я, – словно сжалившись, заявил он.– Всё равно ничего не поделаешь.

Хлопнув себя по коленям, он поднялся.

Пусть идёт на все четыре стороны. Или надо кое-что всё-таки прояснить?

– А вы кто будете бывшей хозяйке этого участка? – осторожно спросил Олег.

– Кого имеете ввиду?

– Ларису Викторовну Конягину.

– Брат.

– Значит, у неё был брат, – констатировал для себя этот факт Олег.

– Почему – был. Вот он – я, Валентин Конягин.

– Откуда вы взялись? – Грубо получилось, но уж как получилось.

– Издалека, – уклончиво ответил Валентин. – Ну я пошёл.

– И что? Будете оспаривать? – не мог не уточнить Олег.

– Что?

– Продажу участка.

– А могу? – с усталой язвительностью осведомился Валентин.

– В каком-то смысле, – вглядываясь в него, произнес Олег. – Я – юрист, поэтому сразу могу сказать: у меня оспорить – шансов никаких. А вот у вашей сестры можно, часть денег от продажи.

– Да? Ладно, разберусь. Спасибо за консультацию.

Валентин взял рюкзак, стоявший у него за спиной, и поднялся, закидывая его на плечо. Сделал он это с такой притягательной ловкостью и свободой, будто был всё ещё молод и красив. Сквозь потрёпанность его облика проступило нечто, на удивление привлекательное.

– Значит, вы не знали, что дом вашей матери продан? – неожиданно озаботился Олег.

– Виноват. Не писал ей. Вот и не знал.

– И куда вы теперь?

– Посмотрим.

– Если что, можете переночевать здесь в бытовке, –бесконтрольно вырвалось у Олега.

– А вам не страшно? – Валентин поставил рюкзак на землю.

– Мне? – растерялся Олег.

Крупный сухой рот пришельца слегка двинулся в усмешке. Он достал сигарету, щёлкнул бензиновой зажигалкой и, сделав глубокую затяжку, выпустил клуб дыма.

– У меня в посёлке крёстная. Авось жива.

Он снова закинул рюкзак на плечо и неспешным шагом направился с участка.

– Если крёстной нет, – крикнул ему вслед Олег, – приходите сюда. Я предупрежу.

– Ты что! – хватая за локоть, осадил его подскочивший Михаил Семёнович. – Знаешь, кто это?

– Брат Ларисы Викторовны. – Олег отстранился от тестя.

– Он сидел в тюрьме. По Касимовскому делу.

– Какому?

– Самому большому. Золото воровали с нашего ЗЦМа. Около двухсот людей с завода посадили. Сколько этот Конягин получил, точно не знаю, но много. Его сестра Лариса думала, что он окончательно пропал. А вот на тебе – явился!

– Я говорил с ним. – Олег приподнял лицо к солнцу, до чего славно греет. – Вполне адекватный мужик.

– Кто сидел, да ещё такой срок, – негодующе вспух Михаил Семенович, – к нормальной жизни уже не пригоден! Видел я таких! У меня в Касимове в автосервисе пробовали работать. Ты-то с ними только в зале суда, а я по жизни их знаю, – заявлено было зло и категорично. Потом с хитроватым прищуром пошло устрашение. – Таких, сколько ни корми, всё голодными волками смотрят. Я-то знаю, навидался, что с людьми делается даже после пяти лет отсидки, а этому Валентину наверняка все десять влепили. Органы были тогда страшно злы. Такие дела у них под носом с золотишком делались. Да ещё у некоторых из них самих нос оказался в пушку. Чумовое время было. Так что зря ты с этим Валентином как с нормальным.

– Идите, Михаил Семёнович, в машину. Надо ехать. Ресторан на шесть заказан.

– Нет, нет, – возразил тот. – Мы с Розой решили – без ресторана, сразу в Касимов. Завтра надо рано быть в автосервисе. А пока из Рязани доберёшься… Так что мы с вами до автостанции, а дальше уж как-нибудь на такси.

Озабоченно Михаил Семенович оглядел участок. Что здесь будет? Покачал головой и вперёд Олега пошёл к машине.

Олег окликнул сторожа. Наказ ему: если придёт тот, с кем он только что разговаривал, то его можно пустить ночевать в бытовку. Валентин Конягин. Но, может, и не придёт.

Если теперь последовать за Валентином, то возникнет высокий берег Оки. Берег травянистый, с песчаной отмелью внизу. Вот тут, несомненно, могут проходить самые солнечные, самые сильные радостью дни детства. Всё, что может дать река для счастья, здесь есть – открытый волнистый простор, лёгкая золотистая вода, тепло и вольно овевающий ветер, а в ребячьем теле – задор и прыгучесть. Нет ни тяжести прошлого, ни щекочущей тревоги будущего. Всё – единое пространство юного, полного энергии настоящего. Возврата к которому нет у тех, кто вышел на этот берег вспоминать.

Вспоминать Валентин Конягин на берег Оки не шёл, просто ноги сами вынесли. Некий разбег перед броском к дому, где живёт, а, может, уже и не живёт его крёстная. То настоящее, что так полно и остро ощущается в детстве, уже недоступно. Оно распалось на отдельные едва ощутимые волокна – тонкие нити брызг, лучики улыбок, струйки мелкого тёплого песка. Слабы эти волокна оставленного в детстве настоящего. Теперь Валентин холодно и отстранённо смотрит на пойменные луга с блёстками стариц. Застит ему это пространство влажный туман, наползающий из-за Уральского хребта, где остались двадцать прожитых лет.

Река Ока – не Угрюм-река. Не так мощна, не так мрачна и полноводна. Нет в этой равнинной реке ни широких, пузырящихся камнями, неустойчивых под ногами отмелей, ни скальных выступов посреди русла, нет и вольного золота, что вымывается из раздробленной пустой породы. Яркими блёстками сверкает оно, застряв в ячейках лотка. Красивый дикий зверёк в ловушке. Сгребаешь пойманное золото в сыпучую, особой желтизной отливающую горку и перекладываешь в мешок. Чтоб с собой унести, утаить и в мыслях не было. Спокойно сдавал бригадиру. Будто это не то же золото, что видел на заводе в слитках, похожих на маленькие гробы или надгробные плиты. В них-то золото набрало уже свою силу, искусительную силу. Ну да, а что? Когда кругом разруха и нищета, выправить житье надо же как-то было. Вот и тащили с завода, чтобы выжить. Это Курбатов, бандюга, жирел. Всё к нему шло. То, что давал взамен, на это просто нормально прожить можно было. А что теперь пустота, ну так что, как мог, так и делал, семья хоть несколько лет в достатке жила.

Валентин тяжёлым медленным шагом вернулся в посёлок. Не глядя по сторонам, уперев взгляд в землю, словно устав от того, что было вокруг, двигался он к дому, где, может быть, его примут.

Дверь не заперта, легко открылась. Темнота в сенях не помеха – память направляет: немного продвинувшись, толкнуться надо влево. Открывается золотисто-белая, в четыре узких окна горница. А в ней – две женщины за столом. Одна намного старше другой. Сидят и смотрят, приоткрыв рот, на вошедшего. Старуха ойкнула и закрыла лицо руками. Отняв их, прошептала имя вошедшего.

Будто воскрес. Двадцать лет никаких вестей. Думали, что уже нет в живых. На пятнадцатом году мать заказала панихиду по сыну. И только тогда смирилась, успокоилась, поместив сына среди усопших.

– А ты вот явился! – Толика радости в упреке всё-таки у старухи засветилась. – Как же ты так?

– Да вот так, крёстная. Сначала сам себя похоронил, а потом из могилы выбрался.

– Где столько времени пропадал? Тебе ведь только семь лет дали.

– Добавили, – омертвело пояснил Валентин.

– Я твою эту… – начала, было, та, что помоложе.

– Бывшую. Неважно.

– Видела я её на днях в Касимове. Но она теперь там больше не живёт.

– Дом когда продали? – Валентин безразличным взглядом обвёл комнату.

– Год назад. Когда Пелагея умерла, дом перешёл к Ларисе. Она и продала. Никто ведь не знал…

– Продала и продала. Что тут говорить.

– Так ведь придётся другое жилье искать. Если есть на что…

– Ну можно и побомжевать, и не такое бывало. В общем, как-нибудь образуется.

Закатное солнце бьёт прямо в глаза Валентину, а он даже не жмурится. Заглатывает свет, не ощущая, тёмными отверстиями зрачков, и на лице ничего не отражается. Когда отводит от окон взгляд, то делает это не для того, чтобы отвернуться от света, а чтобы взглянуть на ту, что сидела напротив крёстной.

– А ты, Алевтина, где сейчас? – вяло у неё спрошено.

– Как вышла замуж в Касимов, так там и живу, – отвечено колюче. – Вот приехала сегодня маму навестить. Каждую неделю обязательно приезжаю.

– Ну это понятно.

Валентин поднялся со стула и сделал шаг к двери. У женщин некоторое замешательство, короткий перешёпот, и Валентину заявлено, что он может пожить неделю в комнате Алевтины до её следующего приезда.

Алевтина в свою комнату его и повела. Остановился Валентин, не входя, в дверях. Разбросанные женские вещи были быстрыми бросками заброшены в шкаф, и жестом приглашение Валентину войти. Вошёл чуть враскачку и встал у шкафа. Алевтина села на кровать. Он положил на неё отливающий кварцевым тусклым блеском взгляд.

– И как ты там с мужем? – В голосе Валентина жёсткая сухость.

– Тебе какое дело? – резко отрезала Аля.

В поднятых на Валентина глазах негодующая нежность. Валентина хватило лишь на кривоватую улыбку. Поменялись местами: Алевтина встала в дверях, готовясь уйти, Валентин сел на кровать и стал смотреть в окно.

Так начались его дни в комнате, мало изменившейся с тех пор, как он подростком обнимался здесь с манившей его тогда Алей. Теперь он вытянулся на кровати, и его твёрдые белёсые глаза уставились в потолок. Зачем после стольких лет приехал? Отрезал ведь себя от этого места в первый же год тюрьмы. А вот неделю назад поднялся из оставшегося теперь далеко за Уральским хребтом посёлка и оказался на станции Таксимо. Сел на поезд и сюда явился. Без всякой тоски по здешним местам или желания наладить тут свою жизнь. Ничего такого и в помине нет. И виниться тут не за что. Делал то, что возможно было тогда делать. Сам выбрал, как выживать – сам и получил то, что за это давали. По справедливости или нет – такой вопрос не возникает. Валентин усмехнулся – этот вопрос для другой жизни.

И получается по всему нынешнему раскладу, что Валентину Конягину своего пристанища теперь нет. На месте, где был дом его матери, строится новый. Для семьи Олега Романдина. Дом будет толстостенный и тёплый, с глубоким подвалом, двухэтажный, но направленный больше вширь, чем в высоту. Так надо, чтобы меньше заслонял окрестные дали. А ещё будет прикуплен соседний участок, планируются там газоны и цветники. Но в случае чего хорошее место, чтобы сажать картошку. Мысль о картошке вряд ли могла возникнуть у Олега. Скорей всего о возможной необходимости сажать картофель мог подумать его отец, Алексей Романдин, которому выпало преподавать историю в десантном училище.

Закладку будущего дома семейство отметило в узком кругу в ресторане с пожеланиями благополучия и процветания. Теперь Олег сидит на кухне своей рязанской квартиры, утомлённый и немного раздражённый от выпитого и съеденного. Чтобы привести себя в норму, позвал сестру присоединиться на чашку кофе перед сном.

Сестра с терпеливой снисходительностью смотрит на своего взрослого младшего брата и слушает его голос. Создан этот голос чуть рокочущим, бурунчивым, будто прошедшим через скрытые у него внутри пороги. Речь Олега должна идти сейчас приглушённо, чтобы не привлечь внимание его жены. Журчит Олегов голос о предполагаемом будущем его детей. Журчит переменчиво, то с досадой, то с обожанием. Рассуждения его идут о том, кто из троих на что, может, будет годен. Будущее не то, чтобы страшит, но ощущается перед ним некоторое бессилие. Нет, конечно, делается всё, чтобы застраховаться, особенно ради детей. Но будущее всё время меняет свой облик, и нет уверенности, что именно надо делать сейчас, чтобы быть к будущему готовым. Только ведь успеваешь приноровиться к одним порядкам, как возникают другие. Олег неодобрительно хмыкнул, а сестра шумно вздохнула, и всё. Хоть бы прикоснулась утешающе к своему младшему братику. Умела же раньше проявлять сочувствие. Показал же он ей свою ранку, там – бо-бо, а сестра только поверхностно, без всякого облегчающего воздействия скользит по нему взглядом, потом вообще отворачивается. Глядя в сторону, заговаривает о своём. Голос дан этой женщине, тонковолосой, светлокожей и худощавой, несоответствующий её облику – хрипловато грудной и низковатый.

Говорит она, что сейчас у них в заповеднике жуткий переполох. На Бабьем болоте уже несколько дней то и дело поднимается страшный гвалт и крики тамошних обитателей. И непонятно пока отчего. Что их всех всполошило, определить не могут. Гоняют сотрудников туда-сюда проверять территорию. Трясут весь заповедник. Боятся, предполагая то ли эпидемию, то ли нашествие неуловимых браконьеров, то ли появление новых хищников. Невозможно сосредоточиться на своем деле. Нарушены размеренность и порядок в работе. А ведь ради них, ради устойчивости и предсказуемости заведенной там жизни бросила она город и переехала туда. Так было отрадно наблюдать естественное течение природной жизни, в которой всё происходит в положенное тому или другому время. А теперь в заповеднике разрушительный хаос. Сейчас ведь для многих обитателей наступила пора выводить потомство, а они безумствуют, кричат, поднимают гвалт. Даже, кажется, у растений вид изменился: листья словно заострились, у трав появилась режущая сухость.

– Неужели заповедник пропадает! – жёстко простонала сестра.

– Прекрати паниковать, Ирина! – с раздражением шикнул на неё Олег. – Ничего у вас там не пропадает. Просто происходят перемены. Приспособится этот ваш заповедник, и всё успокоится. Только не надо ныть. И чего ты такой стала?!

Да, теперь уже не найти в старшей сестре той основательности и устойчивости, что когда-то, в пору его взросления ощущались как надёжный тыл. Нет от неё, как прежде, поддержки, потеряла она свою способность быть отзывчивой и чуткой. Стала чёрствой даже к нему, её младшему брату. Не говоря уже о её собственном сыне. Тут у Олега не могли не промелькнуть перед глазами мордашки его собственных детей. Их-то он никогда так не бросит, как это сделала сестра Ирина со своим сыном. Оставила его, умчалась в заповедник, когда у парня был самый сложный момент выбора пути после школы. А она в это время только дёргала его звонками из своей глуши и ничем реально его не поддерживала. Никита и сейчас ещё не в том возрасте, чтобы оставлять его без родительского участия и бросать одного выживать, тем более в таком месте, как Москва.

Ирина в грустью слегка покачивалась на табуретке и вдруг тихо и мечтательно пропела:

– Всё будет хорошо. Когда вернусь, в заповеднике будет уже тихо, всё утрясётся.

Тонкие, недлинные её руки, согнувшись в локтях, легли на стол, голова плавно на них опустилась. От её расслабившегося тела исходило мягкое лучистое тепло. Ладное, мирное существо славно устроилось, упокоив ступни на полу, тело на табуретке, а голову уложив на стол. Милая, милая сестра. Тянет погладить тебя, ласково потрепать по затылку, слегка побутузить, ощутить твою упругость, живучесть, обменяться настроенной на одну частоту волной родства. Но нет. Не получится. Не хватает у этой волны энергии, чтобы к тебе прорваться. Так что расслабляйся сама по себе, пока не очнёшься.

А вот и жена Алла. Недовольна, что засиделись и сухо окликает Ирину: постель готова на диване, а если надо принять душ, то в шкафу есть полотенце. Когда Ирина, наконец, ушла, стало возможным поговорить с мужем о своём. Да, дети уже спят. Даже маленький Роман спокойно сопит, накормлен. Немного покапризничал – он теперь хочет больше играть. Но когда наестся, глазки сами слипаются, и всё, отключился. Теперь о другом. Что за человек был сегодня на участке? Он, что, собирается ночевать в бытовке? Алла внимательно вгляделась в мужа.

Таким уж Олег для этой жизни создан, что не дано ему было воспринимать жену как отдельное от себя существо. С момента первого в неё проникновения он уже не отличал эту женщину от себя. Говорил с ней так, как хотел, не следя за тем, воспринимает его жена или нет. Если и напускал что-то на себя, то так, как бы это делал, рассуждая сам с собой. Не в силах он был представить, что она может не понять или понять не так, как бы ему хотелось. Он не видел у жены другой, не его жизни. Хотя время от времени возникали перед ним из Касимова отец Аллы, упрямый, деловитый, медлительный родитель, Михаил Семенович Мордовцев, и её мать, Роза, совсем уже других кровей, со своими кыстыбаями и пермячами. Но какое эти касимовские родственники могли иметь воздействие на его общую с женой жизнь? Да никакого! Во всяком случае, Олег его не замечал. Алла, как вполне могло ему казаться, была полностью с ним едина. Не бросалось в глаза, чтобы она когда-либо выходила из отведенной ей роли. Однако, надо признать, была она в этой роли весьма требовательна. Вот и теперь Алла настойчиво ждёт разъяснений, зачем понадобилось пускать чужака на их участок?

Что ж, сейчас самое время Олегу порассуждать: как так получилось, что этот пришелец, Конягин, настораживающе непроницаемый бывший зэк, вызвал потребность его приютить.

– Никакой опасности от Конягина исходить не может. – Олег притянул к себе жену и с некоторой взволнованностью поворошил носом её волосы. – Он хоть и выглядит физически крепким, и есть в нём даже некая привлекательность, но, и я это прекрасно видел, он измотан и опустошён. У него может быть сейчас одно только желание – где-нибудь рухнуть и замереть.

Мягкое полноватое лицо жены покривилось в усмешке. С той же, как и мужа, рассудительной интонацией, было произнесено:

– Ну да, ему бы напиться и рухнуть, а потом, чёрт знает, что может надумать.

Олег скользнул взглядом по лицу жены, поднял вверх брови, забавная гримаска получилась. Но надо было продолжить своё о Конягине.

– Знаешь, похоже, он так невозмутимо держится на каком-то своём давнем убеждении. Что-то твёрдо для себя решил, и теперь это по инерции его ведёт. И крепок он, как задубевшая, высушенная древесина. Ничего его пронять не может. Никакие внешние раздражители. И вряд ли какие-то сильные желания у него могут возникнуть. Так что опасаться, что он может что-то у нас натворить, нет никаких оснований.

Олег поставил точку, хлопнув легонько по столу. Потом этой же рукой погладил светло-смуглую, гладкую руку жены, в которой была зажата чайная ложечка, мерно и тихо постукивающая по блюдцу.

– За одну ночёвку, конечно, натворить ничего не сможет, – прожурчал голос жены, – но дольше позволять ему оставаться не стоит.

– Знаешь, глаза у этого Конягина, действительно, странные. Почти не имеют цвета. Белёсые, с каким-то каменным блеском. Отсидел, кажется, десять лет. Ситуация возникла не очень приятная. Я имею в виду с участком. Нет, с нашей стороны всё было по закону. Думаю, это у Ларисы могут быть с ним проблемы. К ней участок перешёл не по завещанию. Завещания не было. Лариса выступала как единственная наследница. А тут вот появляется её брат, Валентин. И он тоже имеет право на наследство матери. Видимо, не всё было Ларисой в наследовании проведено правильно.

– Но это не наша вина, – буркнула Алла.

– Верно. Это к сестре могут быть претензии у Конягина. Он ведь вернулся в дом своей матери, а дом без его ведома продан. Лариса обставили дело так, будто у неё нет брата. А для Валентина Конягина после заключения этот дом был единственным пристанищем. А его нет. И что ему теперь делать?

– Ты меня спрашиваешь?

– Нет. Я рассуждаю: что могло бы пронять судью.

– Какого еще судью?! Тебя, что, Конягин нанял своим адвокатом?

– Нет, конечно. Он, скорей всего, ничего у своей сестры оспаривать не будет.

– Ты собираешься спать? – Алла забрала у Олега недопитую чашку кофе.

– Знаешь, а ведь Конягин выполнял первейший долг мужчины – добывал средства для нормальной жизни своей семьи. И что он мог тогда, в той ситуации, делать?

– Он получил срок за воровство, – напомнила ему Алла.

– Но приговор должен учитывать общую картину, в которую вписывается совершенное преступление. А картина эта показывает повсеместную нищету, жестокость и бандитизм. Так что неоправданно было давать Конягину такой большой срок – пятнадцать лет.

– Ты же говорил – десять.

– Нет. Ему, наверняка влепили пятнадцать. Сейчас какой год? Вот! А он только сейчас вернулся.

– Но ведь ничего уже изменить нельзя. И не твоё это дело.

– Да, не моё. Было бы моё, такой большой срок ему бы не дали. И вернулся бы он домой совсем в другом состоянии. Не таким отключённым и окаменевшим. А сейчас все его достоинства покрыты толстой бесчувственной коркой.

Взволнованно затуманился Олег. Но быстро стряхнул наползший на него морок и здравым тоном рассудил: в процессе судебного разбирательства вполне возможно было бы добиться снижения срока хотя бы до шести лет. И тогда Валентин смог бы застать свою мать в живых. И будущее могло быть у него совершенно иным. Но теперь, жаль, скорей всего он – пропащий человек. Пусть пока ночует, если больше негде, в бытовке, ничего страшного.

Олег тревожно взглянул на жену, облегчённо вздохнул и, приобняв, потянул подняться. Пора идти вместе в постель. Для них-то самих всё спокойно. Будущему их дому ничего пока не угрожает.

Утро вошло под высокий облачный полог неба. Невинное утро только начавшегося нового дня. Ещё ничего не совершенно. Ещё только к этому приступают.

Ирина всё то утро проспала. Сон её был на редкость безмятежным и крепким, с летящей лёгкостью в неподвижном теле, какой бывает лучшими ночами в детстве. Открыла глаза, когда комната и остальное вовне уже сильно освещалось солнцем. Просторная тишина прослушивалась по всему дому. Ничьё присутствие не мешало неторопливо, в одной майке и трусах с потягиванием и мурлыканьем слоняться из комнаты в комнату, от залитого светом окна к затенённому коридору, из прохладной на северной стороне кухни под горячий душ. Затем приземление на диванчик с кружкой крепкого сладкого кофе.

Весь день будет совершенно свободным. Никаких дел, никакой работы. Полная, никому ничего не обязанная праздность. Таков будет день. Это потом, когда начнёт смеркаться, наступит неизбежное возвращение к себе домой. А уж там встретит то, что встретит, и лучше будет отложить разбирательство до следующего дня.

А пока можно переместиться к окну и, задрав ноги на подоконник, погрузиться взглядом в шевелящуюся листву деревьев за стеклом. Она дремуче густа и хаотична, но совершенно безопасна, отгорожена, и предел ей положен соседними домами. Как звери в зоопарке, заросли листвы лишь напоминает, что есть вне города обильная дикая жизнь. Да, к этой жизни есть и наша причастность, к её страшным и прекрасным видам, которые наполняют пространства вне городских стен. Но стены всё больше и больше раздвигаются, и теснимая ими жизнь уходит в резервации.

Однако о той отдельной жизни в заповеднике нет смысла Ирине сейчас думать. Она должна строить планы на свой свободный день в городе.

Во-первых, отправится Ирина побродить по старым улицам, где могут соседствовать строения разных веков. Здесь должна быть видна и одушевлять связующая времена разноликость. И всё же при всём разнообразии строений понятна одна их общая цель – укрыть, защитить, обезопасить. Этой целью город всегда был силен.

На улицах встретятся Ирине многие люди. На них можно смотреть, не вспугнув. Одеты кто во что, но преобладают традиционные брюки и юбки. И все где-то питаются приготовленной на огне пищей. Она в городе разнообразна. Скорей всего Ирина зайдёт в «Избёнку». Там отличный салат с куриной печенью и густой, тёмно-бордовый борщ с гренками. Этой пищи вполне достаточно, чтобы, с легкостью её переваривая, отправиться в торговые ряды и там развлечься обилием вещей. За всё время в заповеднике Ирина была этого лишена. А тут – бельё и парфюм, туфельки и платьишки, платочки, кофточки. То – мило, это – так себе, те чудо как хороши, а что-то просто в большем количестве и утомляет.

И тогда пора будет вырваться из цепких торговых заведений и нырнуть в тенистый сквер. На скамейке откинуться на её спинку и перемещать взгляд от ровных рядов декоративных кустарников на цветники, от них – на фонтан и мамочек с колясками. Всё, что можно, надо от города взять в эту отлучку из заповедника. Может даже пройтись под высокими сводами залов, где от света из арочных окон бликуют картины и скульптуры.

Взвизг телефона. Вздрог расслабившегося тела. Визжит сигнал, выдёргивает Ирину из затинного покоя размышлений о предстоящем дне отдыха. Кому-то на том берегу неймётся.

Перекинут мост – соединение. И тут настораживающая неожиданность – возник на другом конце голос того, кто мог так настойчиво звонить единственно, если что-то срочное надо сообщить из Москвы. А это могло быть только о сыне. Звонивший – один из немногих земляков Никиты, с кем он постоянно встречается в Москве.

И сразу вырвался вопрос: что-то с Никитой? Нет? Всё в порядке? Просто так звонишь? Повидаться? С Никитой точно всё нормально? Не язви! Конечно, можно хотеть просто увидеться. Только на тебя это не очень похоже. Ты ведь стал таким деловым! Ну да, понятно есть разные с людьми отношения. Да, у нас давние. Сколько, сколько не виделись? Надо же, подсчитал. Хорошо, приезжай через час. Но не позже. Да, много дел.

Нарушен приятный ритм дня. Разбит вторгшимся московским рязанцем. Был когда-то школьным товарищем брата. Теперь, надо понимать, – покровитель сына. Через него Никита, как говорит, нашёл работу и завёл нужные знакомства. Опекает этот сирота рязанский теперь Никиту. А сам когда-то отвергал все попытки старшей сестры школьного друга ему покровительствовать, хотя рос без отца, без матери в семье наверняка бесчувственной к нему тетки. А ведь от сестры друга, кто старше на целых четыре года, мог бы тогда получать совершенно бескорыстную заботу и поддержку. Была в состоянии по-матерински его ободрять и обихаживать. Ну и что, что в школе прекрасно успевал! Зато какой зажатый был, бычливый. Так и хотелось погладить его по горбившейся спине, расслабить, чтоб раскрылась его замкнутость, спала суровость с хорошего, милого его лица. Но нет, не это тогда ему нужно было.

И вот вдруг сам напросился на встречу. Что? Может, случилось упасть с московских высот и понадобилось сочувствие и поддержка? Так ведь не получит! Всё, выдохлась. Это тогда, двадцать с лишним лет назад было, чем насытить нуждающегося. Теперь бы самой от кого-нибудь подпитаться.

Открылась дверь. В проёме обрисовалось погрубевшее, подсушенное временем, но вполне узнаваемое лицо. На лоб мыском сходят коротко стриженные седеющие волосы. Глаза, как и прежде, круглые, будто очерченные циркулем, матово карие, но без раздражавшей когда-то, по-мальчишески дерзкой, уязвимой чувственности. По цвету и форме глаза те же, хотя уже тысячу раз сменили все свои клеточки. Смотрят теперь с лёгкой снисходительностью ко всему, чтобы перед ними ни оказалось.

Что ж, пусть так. Пошла медленно следом. Этот Антон Уваров, говорят, стал весьма успешным айтишником, где-то что-то программирует. И, по словам Никиты, любит продвинутые тусовки. Но, видимо, всё-таки больше корпит над компьютером – сутуловат. Хотя выглядит неплохо. Надо ему первой выдать какой-нибудь глупый вопрос.

– Ну как там в Москве?

Воспринял вопрос всерьёз и дал пространный ответ:

– Да по–разному. То обожжёшься, то что-нибудь дельное получается. Но в целом я доволен.

Смотрит на Ирину внимательно и отстранённо, скользит взглядом по всему её облику. Скрыто в ней то, что хранит его память. Есть сходство с тем, что было – то же удлинённое, чуть покрытое веснушками лицо, тонкие, слегка вьющиеся волосы, небольшая твёрдая грудь и узкие сильные руки. Свесила их с подлокотников кресла, а загорелые худые ноги, скрестив, поджала.

– Вот приехал – захотелось немного в провинциальной тишине передохнуть, – вглядываясь в Ирину, сообщил Антон.

– Думаешь тут в Рязани тихо?

– А что, разве шумно?

– А то нет!

– Так ведь рядом заповедник, – с наигранной наивностью удивился Антон. – Ты же теперь там. Вот где уж точно полная тишина и покой.

– В заповеднике идёт серьёзная работа, – сердито парировала Ирина.

– Ну да – ходишь, бродишь, наблюдаешь. Любопытно?

– Бывает невероятно любопытно, – огрызнулась Ирина.

– А про нашего Никиту тоже ведь любопытно, верно?

– Что ты имеешь в виду? – насторожилась Ирина.

– Ну как же! – Чистое гладкое лицо Антона выразило недоумение. – Он же собрался жениться.

– С чего ты решил?

– Ты, что, не знала? – Антон с довольным видом откинулся на спинку дивана. Подержал пристальный взгляд на когда-то, очень давно возбуждавшей его женщине. Теперь не то, и не та она. Теперь сила на его стороне, это он может сейчас её пожалеть и сказать, что, наверное, не так понял намерений Никиты, и, может, он вовсе и не собирается жениться. Ирина удовлетворённо посветлела, в ней даже появилась некая смешная величавость.

– Вот, вот! Я бы знала! – наставительно заметила она.

– Хотя с другой стороны, – засомневался Антон, – Никита просил у меня денег взаймы. Сказал, что не хватает на кольцо с брилльянтиком для одной хорошей девушки. Обычно такое кольцо нужно, когда собираются делать предложение. Возможно, Никита всё-таки созрел для этого дела.

Ирина вскочила на ноги и жёстко прошлась по комнате. Усмехнувшись, вернулась в кресло.

– А ты? Давно это дело сделал? Женат? Дети?

– А как же! – Лицо Антона округлила напускная простоватость. – Само собой. Отдал дань этой природной потребности.

Он прислонился затылком к верху дивана и, прикрыв глаза, опустил на лицо холодноватую невозмутимость.

– Дети уже почти взрослые, – оповестил он Ирину. – Так что всё нормализовалось. Да. Вот так. – И застыл с прикрытыми глазами.

Внезапно броском распахнул их на Ирину и несколько взвинчено и колко спросил:

– А ты? Как у тебя с мужем?

– Нормально.

– Он тоже в заповеднике?

– Нет. Он тут, в Рязани.

Антон смешливо вылупил глаза на Ирину.

– А ты там, в заповеднике.

– Ну и что?

– Я-то считаю, что ничего.

– Вот и помолчи.

Антон усмешливо замкнулся. Его плотное узкое тело с каким-то горбатым изломом согнулось на диване. Вдруг, словно от толчка, он сдёрнулся с дивана и преданным солдатиком встал перед Ириной, шея напряжена, а взгляд, опущенный на неё, раскалён решимостью.

В первый момент Ирина растерялась. Что это значит? А потом ёкнуло: это в нём, верно, пробилась прежняя в неё влюблённость. Но Антон продолжал неподвижно перед ней стоять, и ничего не происходило. Тогда пусть будет так: у самой Ирины из поднятых на Антона глаз потянулось к нему подталкивающее томление. Антон как-то боком отступил.

– Ну и как ты тут вообще? – не глядя на неё, глухо спросил Антон.

– Да так… – с трудом размыкая губы, выговорила Ирина.

– Что, и в заповеднике для тебя что-то не то? – сухо спросил он.

– Я завтра туда возвращаюсь. – Ирина сглотнула, смягчая возникшую в горле сухость. – А ты? – и вдруг предложила: – Может, ты тоже съездишь в заповедник? На денёк.

– На денёк? На денёк… – хмыкнул Антон и плюхнулся на диван.

– Дольше ты там не выдержишь, – решительно отрезала Ирина.

Антон рывком поднялся с дивана и подошёл к окну.

– У меня квартира в Москве на двадцатом этаже.

– Неужели? И что же оттуда видно?

– В основном небо.

– Скучновато.

– В самый раз. Даёт мозгам отдохнуть.

– Нуждаешься?

– Теперь намереваюсь с госслужбы совсем отбыть в свободное плавание. Скоро откроется возможность. Будем делать софты для роботизированных систем.

– Вот оно что. Значит – роботы. – Ирина вроде всё устало поняла.

– А если пойдёт так, как предполагается,– в голосе Антона вдруг откуда-то взялась слабо рокочущая угроза, – то будут созданы универсальные нейронные сети. Всё к тому идёт. И настанет момент, – теперь вроде как в шутку спрогнозировал Антон, – когда появится новое усовершенствованное население планеты.

– Сумасшествие, – со смешливым ужасом определила Ирина.

– Нет, новая реальность.

– И ты её создатель.

– Умею программировать.

– Никогда не понимала, что ты на самом деле хочешь, – сдержанно заявила Ирина.

– Не беда. Было бы здоровье, – машинально ответил Антон и повёл головой, расслабляя шею. – Нужно исключить психику, и тогда дела пойдут без срывов.

– А у нас в заповеднике ЧП. На Бабьем болоте, – внезапно пожаловалась Ирина.

Антон взял лежащий на столе мобильник.

– Твой? – И начал проверять начинку.

Ирина следила за его манипуляциями.

– До чего тут всё у тебя примитивно, – отметил он.

– Уж что есть, – вспыхнула раздражённо Ирина. – Мне хватает.

– «Мне хватает»! – передразнил Антон. – Вот так и живём. Внутри отстой, но! – вокруг оборонительные стены возводим. Чему Рязань, между прочим, неплохо способствует. – Антон метнул на Ирину колкий сожалеющий взгляд. – За это вам дают здесь более или менее сносно жить.

Антон начал снова вертеть в руке смартфон.

– Пора бы сменить на что-нибудь более продвинутое, – посоветовал он, тыкая пальцем в экран.

– Положи на место, – потребовала Ирина.

Антон небрежно вернул смартфон на столик. Вздохнул и обвёл взглядом комнату.

– Значит, Олег строит дом, – медленно выговорил он. – Ну и как?

– Прекрасно.

– Вот и замечательно. Правда, посмотреть не успею. Но с Олегом встречусь обязательно. А ты молодец, хорошо держишься.

Антон имел привычку, уходя, не прикрывать за собой дверь. Ирина резко её за ним захлопнула и посмотрела на себя в зеркало. Отошла, зло выговорив: «Никогда больше. Ни за что!»

Из слепяще знойной части Затинной улицы через перекресток вход в затенённое ивами и ветлами её продолжение. Идёт теперь Затинная по берегу реки Лыбедь. Тёмные заросли плетут сетчатые стены справа и слева от дороги и смыкаются над ней узорчатым сводом. Может идущего под этими сводами охватить тревожная заторможенность, может и свежая бодрость, а то найдёт и ровный затинный покой. Это, смотря, кто и когда идёт и чему больше подвержен. Тянется изгибами дорога по пробитому сквозь древесные дебри тоннелю, выложенному мозаикой листьев. Не надо только смотреть на то, что валяется внизу. Там виднеется всякая дрянь. Лучше всего смотреть вверх, туда, где густота крон смыкается с небом. А разве зазорно глядеть лишь на то, что не ранит глаз, не мутит душу? Вот и Антон предпочёл, идя по Затинной улице, видеть только зелёный узорчатый свод, а не то, что гниёт и ржавеет под ногами.

Однако сколько улочке ни виться, упрётся она в свой конец. Конец ей наступит при впадении речки Лыбедь в реку Трубеж, что течёт под кремлевским валом. Тут, при устье Лыбеди – маленький пляж. Когда-то был намного больше, отмечает память Антона. Его мальчишеское тело на тогдашней широкой полосе песка греет-припекает солнце, ступни нежит песок, остужает мягкая речная вода. То загорелое, увлажнённое рекой своё тело Антон со смутным, еле пробивающимся наслаждением ощущал, когда бывал здесь в свои нечастые приезды из Москвы..

Снимать ботинки Антон не стал. Стоял обутый у самой кромки воды, которую неспешно и плавно ломали пологие и мелкие волны. Постоял так, постоял с достойным спокойствием и двинулся к решётчатой лестнице, что ведёт наверх к белой кремлёвской стене.

Из кремлёвских ворот выходящим увидел Антон отца своего друга, Олега. Тот шёл армейским шагом, крепко прижимая к себе тощую папку. Окликнуть его? Или, может, пропустить? Вроде того, что это сам Алексей Иванович не заметил явившегося из Москвы знакомого рязанского парня. Ну а если всё же сделать так, что его зоркий, воинский глаз выхватит из праздно шатающейся перед Кремлём толпы узкую и прямую фигуру Антона, то ведь должен обязательно окликнуть. Должно же ему быть интересно, как жизнь у давнего приятеля его сына, о котором он как о своём когда-то пёкся.

Сели Антон и Алексей Иванович на скамейку в нарядном соборном сквере. Даже с мороженым в руках сели. Было жарко. Но мороженое имело больше сладости, чем холода, и потекло. Не доев, они его выкинули. Алексей Иванович обтёр руки матерчатым платком, Антон – влажной гигиенической салфеткой.

– Значит, ты считаешь, там в Москве не столь уж трудно устроиться? – спросил Алексей Иванович так, будто Антон явился из какого-то далёкого-предалёкого края. – Нужен только этот… – драйв. Драйв, конечно, хорошо. Если означает энтузиазм, то…

– Не только, – быстро и слегка язвительно вставил Антон.

Алексея Ивановича это уточнение не сбило, и он наставительно продолжил:

– Энтузиазм плюс умение. Ты заметил, как наша Рязань преображается? Сколько строят солидных зданий. Даже тротуары приводят в порядок.

– Где?

Алексей Иванович с недовольным вздохом покосился на Антона.

– Где, где! В разных местах. Не везде, не всюду благоустроено. Средств не хватает.

– Согласен, – с готовностью подхватил Антон. – Страна у нас бедная, едва на распилы хватает, так что на остальное мало, что остается.

– Нет, страна у нас богатая, только богатства её труднодоступные. А сколько нашествий пережили! – с мужественной мрачностью было добавлено, и затем более просветлённо: – И это переживём!

– Не переживать хотелось бы, а нормально жить, – буркнул Антон.

– Я что вам всегда с Олегом говорил? – Будьте трудолюбивы, тогда вам ничто и нигде не будет страшно, – отчеканил Алексей Иванович.

– Не страшно – этого мало, – глядя в сторону, заметил Антон. – Надо бы ещё и другого.

– И чего? – с хитроватой выжидательностью Алексей Иванович вперился в Антона взглядом.

– Много чего, – поднимаясь, неохотно откликнулся Антон и собрался, было, попрощавшись, отчалить, но Алексей Иванович его остановил:

– Что так сразу уходишь! – Старик взял Антона за руку. – Толком и не рассказал, как ты там в Москве. Знаешь, я всегда считал тебя гораздо сильнее своего сына. Предвидел, что ты намного дальше него пойдёшь. Он тут, в Рязани, остался. Адвокат. А ты вот – в Москве. Какими делами ворочаешь, если не секрет?

Антон взглянул на старика. Глаза его под седыми бровями всё ещё яркие, пытливые. Ждёт разъяснений. Что ж, можно и кое-что раскрыть, раз старик такой ещё любознательный. И сохранилась к нему из далёких времён снисходительная симпатия.

– Я – на госслужбе, – скупо начал Антон. Это не особо впечатлило Алексея Ивановича, он хранил выжидательное молчание. Антон нахмурился. Чётко очерченная, крепкая внешность старика в сочетании с теплотой его взгляда побудили Антона к некоторой откровенности: – Но это так, пустяки. В основном зарабатываю заказами на программное обеспечение для различных компаний.

– А на службе должность у тебя какая?

– Должность как должность. Ничего интересного. Но я… – Антон сделал паузу, пронзительно зыркнув на Алексея Ивановича. – У меня есть своя команда айтишников. – Опять пауза и испытующий взгляд на собеседника. – Работаем над созданием многофункционального софта для нейронных сетей. – Раздувая ноздри, Антон втянул в себя воздух и откинул назад голову. Этот мах головой нужен, чтобы разогнаться, и дальше Антон ринулся с открытой насмешливой решимостью. – Короче, приближаем, так сказать, тот момент, когда несовершенного, ветхого человека заменят интеллектуально совершенные создания цифровых технологий. Не совсем точно называть их искусственным интеллектом, но что совершенно точно: они заменять эволюционно застрявшего человека. Вот так. Что? – Антон сделал страшные глаза на Алексея Ивановича. – Пугает?

– Да меня уже ничего напугать не может, – отмахнулся старик. – И эти ваши нынешние попытки построить новый мир тоже. Хотелось бы, конечно, увидеть, что из этого получится. Но не удастся. Не доживу.

Славный старик. Осознаёт, куда дело идет. И тут у Антона возникло некоторое любопытство к самому Алексею Ивановичу.

– А вы-то сами как? Всё там же?

– Нет, я теперь не у десантников преподаю. Взял спецкурс по истории в академии ФСИНа.

– Ничего себе! – игриво восхитился Антон. – Ну и как там? Не зажимают? – В его глазах вспыхнули острые смешинки. – Можете будущим сотрудникам исправительных заведений в открытую говорить, как нам когда-то с Олегом, про Олега Рязанского?

– А как ты думаешь? На Соборной площади теперь памятник ему стоит. Теперь допустимо считать московские летописи необъективными и политику князя Олега толковать как умелую дипломатию. Так что имею право сказать будущим психологам исправительных заведений, что нашему князю удавалось лавировать между Москвой и Ордой и давать своим людям передых от сражений.

– Ну теперь-то осталась одна Москва, – раздвинув губы в улыбке заметил Антон.

– И ничего значительного в отношениях с Москвой теперь нет. Так по мелочам дергаются. Никакой рязанской истории давно нет.

Но это уже не могло быть интересным Антону. Если что и способно было удержать его от немедленного ухода, так это возможность почесать давно затянувшуюся, но всё ёще бередящую ранку, спросив Алексея Ивановича, как там их касимовская родня.

– Приезжали на закладку нового дома Олега.

– И Равиль тоже приезжал?

– Что ему там делать? Он теперь со своими единоверцами из Казани предпочитает общаться.

– Ну и хорошо, – облегчённо заметил Антон.

– Чего хорошего? Он всех Ахундовых стал обрабатывать, чтобы меньше общались с Мордовцевыми. Жене Олега, Алле и её родителям, конечно, больше всех из нас это неприятно. Этот Равиль откровенно настраивает своих против общения с Розой Рустамовной. Она, теперь оказывается, не за того вышла замуж. Совсем Равиль с катушек съехал. Ахундовы и Мордовцевы всегда дружно жили, а Равиль это ломает. С казанскими стал тесно контачить и своей касимовской родне претензии предъявляет. – Алексей Иванович невесело хохотнул. – Исторические!

– Что? За взятие Казани обижаются?

– Представь себе – да! – сердито подтвердил Алексей Иванович. – Тычет им, что касимовцы помогали русским Казань брать.

– Это у него из-за Ирины, – уверенно пояснил Антон

– Из-за Ирины? Она-то тут при чём?

– Ирина Романдина? Так забыть не может, как любовь с ним крутила, а потом отставку дала. Напрямую отплатить не может, вот и действует окольным путем, хочет раздор среди Романдиных устроить.

– Да когда это у него с Ириной было! Столько лет прошло.

– А когда взятие Казани было? А ведь до сих пор есть, у кого болит.

– Нет, хорошо всё-таки, что Ирина с Равилем рассталась. Ничего путного у неё с ним бы не вышло. А так с Кирилловым вполне ладят. Да, вполне… – подтвердил как бы для себя самого Алексей Иванович. – Ирина живет своим умом и сама своей жизнью управляет. Сергей умный, покладистый мужик.

– Кириллов?! Да он просто осёл, этот ваш Кириллов. Чужие тексты переваривает и своё выкакивает. – с холодной яростью процедил Антон. – Да Равиль по сравнению с ним породистый выезженный жеребец!

– Не злобствуй! Если с Ириной у тебя самого не могло ничего получиться, то зачем других её мужчин обругивать. Ты в Москве свою жизнь окучивай, а на чужую жизнь не скалься.

Алексей Иванович, сердито пыхтя, поднялся со скамейки и повёл, освобождаясь, плечами.

Солнце со всей своей зенитной силой окатывало и двигавшегося по Соборной улице Алексея Ивановича, и сидящего на коне посреди площади Олега Рязанского, и свернувшего в Посадский переулок Антона. Слепящий золотом свет припекал голову учителю истории, раскалял застывшего на постаменте конного князя, подгонял замкнувшегося в себе московского рязанца. Энергии льющегося сверху света было слишком много, чтобы всю её усвоить, и от её избытка жухла трава, привядали деревья, поникали цветы.

Но пройдёт время, и солнце станет с нарастающей силой нести свою энергию на другую сторону шара. А в Рязани наступит вечер, вытянутся тени, подует ветерок с отдалённой Оки, и впитанное от солнца растечётся по всему внутреннему пространству освещавшихся тел.

И тогда в стихшем свете ушедшего за горизонт светила в посёлке недалеко от Рязани разбушуется личность малого предпринимателя, родившегося сорок с лишним лет назад у Варвары Тихоновны, коренной жительницы этого поселка и ставшей ­когда-то крёстной Валентину Конягину. Сам же Валентин во время бушевания в доме, будет стоять на ступеньках террасы и застыло курить.

До него доносится громогласный грохот сына его крёстной. Саму же Варвару Тихоновну ему не слышно. Слишком тихо она уговаривает сына прилечь и отдохнуть. Поскольку Валентин присутствовал при начале разразившейся бури, то он должен был бы знать, что её вызвало.

Должен-то, может, и должен, да не это могло сейчас занимать его мысли. Вернее, ничего не могло, кроме движения только-только принесённых западным ветром облаков.

Но Варвара Тихоновна не могла, подобно её крестнику, безучастно слушать бурю, поднятую сыном. Лицо Варвары подёргивалось от сотрясавших воздух возмущений, вырывавшихся из её такого несчастного, такого неразумного сына.

И верно, зачем было, бросив все дела, закатываться с приятелями на целую неделю на Оку? Зачем было просаживать на это дело такие большие деньги? Зачем палить из ружей по всей округе и всех пугать? Ну поехал бы в свои законные выходные, отдохнул бы как все нормальные люди, а то на неделю загулял. И теперь кричит, что его подставили, обложили, и жена видеть его не хочет.

– Вот пришёл к тебе, ты одна меня понимаешь, – упал, обессилев, Толик у ног матери и ткнулся носом в её колени. – Только не надо – приляг, отдохни. Да как тут отдохнёшь, к чертям собачьим, когда никто покоя не даёт! А я ведь никого не обижаю, я ведь хочу, чтобы всем было хорошо.

Всхлипнул Анатолий и снова вскочил на ноги, но чтобы опять начать бушевать, сил уже не было. Он махнул рукой, уходя в комнату, где спал в детстве, и теперь тоже уснул, рухнув ничком на кровать.

Валентин вернулся в дом, прошёл мимо Варвары Тихоновны, закрывавшей лицо руками. На кухне поставил кипятиться чайник. Стоял, глядя на крышку, пока из носика не пошёл с гудением пар. В кружку бросил пять щепоток чаинок и залил крутым кипятком. Над кружкой поднялся суровый горьковатый дух. Валентин застыл на мгновение и вытянуто всем телом, несгибаемо двинулся к порогу. Обратился к крёстной, и та направилась к нему на кухню, села за стол. Валентин поставил ещё одну кружку и отлил в неё немного заварки. Посмотрел на илисто темневшую внутри густоту и подлил кипяток. Отпив глоток, Варвара Тихоновна подняла на Валентина пристально недобрый взгляд. Неподвижно этот взгляд выдержав, Валентин неспешно развернулся и вышел из дома.

Подошел к калитке. Роста ему хватило, чтобы положить согнутые в локтях руки на верхнюю перекладину и упереться в неё подбородком.

В этот момент у калитки остановился длинный потрёпанный «форд». Вышли из него два бритоголовых и, расставив ноги, уставились на Валентина.

– Чего надо? – глухо спросил Валентин.

– Разговор есть, – сказал тот, кто пониже.

– Ну давай.

– Говорят, золотишко у тебя есть.

– Было. В девяностые. Сейчас нет.

– Ты мозги не пудри. У старателей работал. Должно быть.

– Всё золото сдавали.

– Ну! – ухмыльнулся коротышка. – Знаем мы старателей! И тебя знаем. Если сам не продашь по сходной цене, тебя и дом этот спалим вместе с твоей тёткой. Понял? Три дня даём, чтоб достал из своих схронов.

Уехали. Валентин остался стоять у калитки. Небо теперь заволокли пухлые, со стальным отливом облака. Появлялись разрывы, по их кромкам горел золотой свет, а сквозь разрывы свет, белея, падал столбами на землю.

Валентин достал мобильник и с кем-то соединился. Тихо проговорил: «Нужно повидаться». И через паузу: «Может, поговорю с Олегом Романдиным».

А в это время сестра Олега, Ирина, попала в поле зрения его жены, Аллы. Та сидела под навесом в кафе на Почтовой улице Рязани. Находилась Алла за столиком одна. И это должно было её тяготить. Не выносила она одиночества. На неё наваливалось в такие моменты жуткая тоскливость, и чтобы она ушла, откуда пришла, нужно было кого-то заполучить рядом с собой.

Вот и сейчас, сидя за столиком в одиночестве, она чувствовала приближение этого отвратительного состояния. Подкрадывалось оно медленно – мешали близко сидевшие за другими столиками люди.

Надо было после торгового центра ехать вместе с подругой прямо домой. Там ведь миленький маленький Ромочка. Повозилась бы с ним, погугукола, няню бы расспросила, как он себя вёл. Так нет – понесло выпить эспрессо. И вот расплата. Сейчас уже станет не до удовольствия от кофе. Надо будет отгонять подступающие спазмы тоски.

И тут как раз подоспела Ирина. Вон как вышагивает независимо и спокойно в жутких своих штанах и дешёвой майке. Сюда! Сюда! Алла машет ей рукой.

Сидит теперь Ирина напротив и – воспитанная девочка! – говорит положенное: «Хорошо выглядишь. Как дела?».

А вот и отлично дела! Дети радуют. Старшие стали так лихо обращаться с компьютером. Андрей помог установить скайп. Теперь можно свободно общаться со всеми. Сейчас Даша в Касимове у бабушки, и можно её отсюда там видеть каждый день. Такие все они красавцы стали. Жаль, Ирина их вчера не видела в ресторане, слишком поздно пришла.

Про Никиту Алла так ни разу не спросила. Да что ей чужой ребёнок! Своих трое. Так ими поглощена, что другие ей совершенно неинтересны. Ну и хорошо, что не спросила. Рассказывать нечего. Ничего, никаких подробностей своей жизни в Москве, ни о каких своих событиях сын не сообщает. Звонит, правда, часто, но коротко.

Невозмутимо держалась Ирина под обрушившимся на неё потоком подробностей про Аллиных детей. Стойко и терпеливо улыбалась. Когда же улыбка на лице Ирины стала явно вымученной, Алла сама по себе, от какой-то у неё самой возникшей мысли остановилась. Напустила на лицо искрящуюся значительность и достала из своей сумки бархатную коробочку.

Открылась крышка, и на тёмном фоне заиграл тёплым жёлтым блеском драгоценный металл. Хитроумного плетения цепочка была из него изготовлена. Алла следила за выражением лица Ирины. Та удивленно хмурилась.

Красоты невероятной было это массивное украшение. Солнечным сиянием маняще переливалось золото в искусном плетении. Ничего подобного в природе нет. Ирина протянула к цепочке руку. Не прикоснувшись, отдёрнула.

Сколько земли надо было выворотить, сколько породы раздробить, чтобы добыть золото для этого чуда. И вот лежит это чудо на фиолетовом бархате, и своей красотой предназначено украшать восхитительную шейку. Аллина с её морщинками и под слегка уже обвисшем подбородком совсем этому чуду не подходит!

– Плетение называется «панцирное», по сходству с кольчугой. – пояснила Алла. – Так мне сказали в ювелирном. Особо прочное плетение. А что ты так смотришь? Не шубу же покупать на деньги, подаренные Олегом на день рождение. Шуба со временем истрётся, а золото – никогда.

Золото вечно. Поэтому вполне возможно предположить, что золотая эта цепочка будет переходить из поколения в поколение и, кто знает, вдруг возьмёт и станет фамильной драгоценностью.

– Да! – уверенно заявила Алла. – Надо же начать заводить фамильные ценности. У всех порядочных семейств когда-то такие были.

У касимовских купцов Ахундовых обязательно имелись. Носили их по-европейски одетые татарские купчихи и оставляли в наследство своим дочерям. Потом унеслось враждебными вихрями в небытие касимовское купечество со всеми своими ценностями. Лишь отдельные отпрыски рода Ахундовых из-под железного потока выбрались и начали выстраивать заново свою жизнь. Предки Аллы Ахундовой в прошлом веке смогли устроится мастеровыми на госфабрике меховых изделий.

– Эксклюзивный экземпляр, – сообщила Алла и, почти не касаясь, провела пальцем по цепочке.

– И стоит уйму денег, – сухо заметила Ирина.

– Ну и что? Моя сестра в моём возрасте уже умерла. Две мои любимые тётки лишь немного этот возраст перешагнули и тоже скончались. Так что мне самое время заводить фамильные вещи. Будет, что оставить Дашеньке. Память стирается, а золото – никогда. – Алла взглянула на Ирину как на непонятливую и поясняюще добавила: – Да что я тебе говорю! Ты всё равно не так всё понимаешь.

– Ну прости! – отступила Ирина. – Я ничего в этом не смыслю.

– Но ведь цепочка, скажи, потрясающе красива! – напирала Алла.

– Очень, – покорно согласилась Ирина.

Алла удовлетворённо убрала коробку с цепочкой в сумку и зачем-то надела чёрные очки. Солнце уже давно зашло за крыши домов. Сквозь тёмные очки Алла уставилась вдаль поверх головы своей неудачливой свояченицы. Потом слегка перегнулась через столик к ней и перешла на шёпот.

– Тебе Олег что-нибудь говорил о Валентине Конягине?

– Кто такой?

– Брат Ларисы Конягиной, у которой мы купили участок. Отсидел пятнадцать лет. Вор. А Олег разрешил ему пожить у нас в бытовке. Представляешь! Но ведь никому неизвестно, что придёт в голову бывшему зэку. Я сказала об этом Олегу, а он ответил какую-то глупость. Ты – его старшая сестра. Может, вправишь ему мозги?

– Я? Зачем? У Олега мозги совершенно на месте, иначе он не зарабатывал бы столько, чтоб ты могла покупать такие дорогие вещи. – Ирина кивнула на сумку свояченицы.

– Да? – Алла недовольно дёрнула губами. – Тогда непонятно, почему он пустил к себе вора.

– Не знаю, – отрезала Ирина. – Но мой брат никогда не поступает глупо.

На этом Ирина и Алла разошлись. Обе были недовольны друг другом. У обеих после расставания возникло сходное желание – повидать одну женщину, Анну Сергеевну. Алла вознамерилась убедить свекровь вразумить своего сына Олега. Ирине хотелось увидеться с матерью, чтобы снять зудящее раздражение от встречи со свояченицей.

Можно, конечно, не доверять тому, что у Анны Сергеевны была способность одним своим молчанием утешать, одним только взглядом размягчать претензии к жизни и лишь прикосновением снимать тяжесть с сердца. Сомнения в возможность такой способности, конечно, возникнуть могут. Однако, чтобы там ни говорили, Анна Сергеевна была ею наделена и точка. Может статься, это от того, что ей много доводилось пребывать в высях классической литературы, которую преподавала в школе, и поэтому у неё все эти умения и появились. Как бы там ни было, эта женщина всегда была в силах…, ну хорошо, пусть будет так: редко, но в определённых ситуациях, безусловно, могла благотворно действовать на свою дочь.

Итак, если Алле удалось договориться с Анной Сергеевной по телефону о встрече на завтра, то Ирина получила возможность застать Анну Сергеевну у себя на квартире. Та сидела на кухне с Сергеем, стараясь с ним беседовать. На лице Сергея было заметно некоторое недоумение, и он с облегчением вздохнул, когда Алла увела мать в большую комнату.

Дверь на балкон оставили открытой. Свет зажигать не хотелось. В прозрачных сумерках становились не так существенны тяжести прожитого дня.

Ирина сидела на подоконнике окна у балконной двери. Анна Сергеевна устроилась рядом в кресле. Обликом дочь и мать совершенно друг на друга не походили. Ирина была светловолоса и тонкокостна. Анне Сергеевне достались тёмные волосы и широкая кость. Глаза у одной были светло-серые и большие, у другой – тёмно-карие и поменьше. Но обладали эти женщины одним общим свойством, и оно могло проявляться с наибольшей силой, когда они бывали вдвоём. В такие моменты у них обострялось восприятие, и становились доступны малейшие движения воздуха, запахов, теней, шевеление занавесок, позвякивание предметов, шорох листвы и бесконечный звук тишины. Вот и сейчас они обе отдались сосредоточенному улавливанию слабозаметных, многочисленных и замечательных мошек жизни. И они были счастливо наполнены тем, что в этот момент могли воспринимать.

Но сладость согласия вполне может приесться и утомить. Ирина, скинув тапки, села на диван и, вытянув ноги, пошевелила пальцами ног. Захотелось чего-то острого и терпкого. Небрежно и насмешливо она вдруг произнесла:

– Знаешь, кто явился? Антон! Видела его сегодня. Припёрся на квартиру Олега, когда я там была.

– Антон приехал? – с неожиданной звонкостью отозвался голос Анны Сергеевны.

После такого радостно звенящего возгласа становится совершенно очевидным, что Антон ей чем-то очень дорог. И это должно идти из прошлого. Конечно! Антон же был когда-то её учеником. Она преподавала словесность в его классе. И его присутствие на уроках неизменно приводило Анну Сергеевну в особое, возбуждённо приподнятое состояние. И она вела занятие с невероятным, прошибающим даже сонливых красноречием. А какой у юного Антона был иронично отзывчивый взгляд, какой тонкой выделки лицо… Теперь он, скорей всего, погрузнел. Но тогда он был именно таким – по-мальчишески ломким и обаятельно нескладным. До сих пор у Анны Сергеевны, когда его вспоминает, перед глазами всплывает тогдашний, многолетней давности, узколицый, густобровый, пытливый ученик Антон Уваров.

Вот и теперь при известии, что он приехал, Анну Сергеевну охватило волнение, ведь ей представился Антон именно таким, каким был в школьные годы. Глядя на мать, Ирина усмехнулась. Но лиричная воодушевленность с лица Анны Сергеевны быстро исчезла. Вернулась прежняя, невыразительно ровная мягкость. Она буднично спросила, надолго ли приехал Антон.

– Всего дня на два, на три. Дел у него много. Хочешь знать, чем он сейчас занят?

Анна Сергеевна с милой неопределённостью пожала плечами.

– Работает над созданием универсального искусственного интеллекта. Приближает, как говорит, время, когда ветхого несовершенного Адама можно будет заменить безукоризненно мыслящим и действующим роботом. Вот такая безумно потрясающая задача – отправить большую часть людей на свалку истории, а оставшиеся будут обслуживать роботов!

Анна Сергеевна растерянно заморгала.

– Может, ты не так интерпретируешь то, что он тебе сказал? Вероятно, задача как раз в том, чтобы облегчить человеку жизнь. У людей будет больше свободного времени, они станут больше заниматься самообразованием, читать книги, слушать музыку…

– Господи, мама! Да кому эти занятия будут нужны! Разве только каким-нибудь маргиналам. Такие, как ты, мама, уже и сейчас где-то на грани.

– Просто сейчас, – Анна Сергеевна посуровела от огорчения, – людям приходится много сил и времени отдавать зарабатыванию денег. Они очень устают. У них не остается ни сил, ни времени на чтение. А вот Антон, похоже, как раз и стремится изменить такое положение дел. Однако, я уверена, – Анна Сергеевна упрямо вскинула голову, – даже самая мощная интеллектуальная машина не сможет делать то, что есть главное в человеке – быть милосердным, деятельно сопереживать и обладать творческой широтой. И ценить живое, а не железки.

– Быть милосердным! Сопереживать! – зло усмехнулась Ирина. – Да нет более жестокого и разрушительного создания, чем человек.

– Ну тогда, моя милая, – сердито и наставительно заявила её мать, – если следовать твоему взгляду, человек и не создаст ничего путного. Будет пакость и гадость. И в этом случае, какая разница, сам ли человек себя уничтожит, или это сделают роботы, а потом и сами развалятся как паршивые создания бесчеловечного человека. Ладно, лучше посмотри, что я тебе принесла. Вот, какое чудное издание. Будешь читать Тютчева на досуге в своем заповеднике. Одно удовольствие даже просто листать. Ну давай поцелуемся. Мне ещё надо к Олегу заехать, передать кое-что для внуков.

Но в это время Олег находился далеко от дома. Он был в таком месте Рязани, где есть развалины, отдалённо напоминающие те, что остаются после гибели древней цивилизации где-нибудь на Востоке или Западе. Почти так же, как на каком-нибудь знаменитом полуострове, здесь на окраине Рязани имеются осыпающие свою былую красоту сооружения с облупленными колоннами, разваливающимися ступенями, отбитыми капитулами, полуразрушенными портиками, повреждёнными статуями и, как все руины, эти сооружения свидетельствуют о смене эпох или, скажем так: смене представлений.

Но смена произошла здесь не тысячелетия назад, а всего ничего тому назад. Причем то, что первоначально было тут построено как Выставка достижений, не просуществовало и десятка лет, как эту Выставку превратили в Торговый городок. И тогда гипсовый обильный декор стилизованных плодов стал соседствовать с реальным, но гораздо менее прекрасным и обильным набором товаров на прилавках. Однако неприхотливые труженики того далёкого нового времени, говорят, очень любили гулять среди уже ветшавших архитектурных красот и были не против постоять в очередях за продуктами, которых не достать в других местах. Торговля шла бойко, здания, потеряв былое предназначение, всё больше разрушались. А когда наступило ещё более новое время, большую их часть заколотили, некоторых, как-то державшихся, превратили в подсобки, а какие-то обшили сайдингом и перегородили, чтобы определенным образом и по-новому чем-то там заниматься.

Вот в такое место и попал Олег Романдин по своим адвокатским делам. Шагая по заросшей травой и сорным кустарником, некогда главной аллее, он наверняка обдумывал, как повести в нужном русле предстоящий разговор со свидетелем обвинения против его клиента.

Остановился он у небольшого компактного здания, ещё сохранившего тёмно-красную, из полированного камня облицовку. Окна изнутри были зашиты, а деревянная ротонда наверху здания покосилась и гнилостно чернела. Олег опасливо взглянул на поросший берёзовой порослью карниз и вошёл внутрь.

Здесь помещалось заведение по продаже оргтехники. Подрагивающий свет падал из гудящих под потолком неоновых ламп. Он освещал темневшие полки с товаром и стеклянный прилавок, за которым сидела молоденькая продавщица. Она углублённо листала страницы в смартфоне. Оторвавшись, подняла на Олега густо черневшие, по-ведьмински накрашенные глаза. Олег объяснил, что ему нужно встретиться с главным бухгалтером их компании. У неё ведь офис в этом здании, верно? В ответ – её сейчас нет. Когда будет? Неизвестно. Хорошо, можно и подождать, договорённость о встрече была.

На самом деле бухгалтерша находилась на месте. Об этом можно было догадаться по тому, как быстренько продавщица куда-то ретировалась, а, вернувшись, зло зыркнула на продолжавшего стоять Олега. Бухгалтерша сидела у себя в задней комнате, с утра предупредив, что её ни для кого нет.

Но всему есть предел. И терпению опытной бухгалтерши, по имени Елизавета Михайловна, тоже. Всё то время, что Олег высиживал её появление, а длилось это часа полтора, Елизавету Михайловну мучил усиливающийся голод. В офисе утолить его было нечем. Один выход – покинуть укрытие. Но там наверняка её поджидает этот настырный адвокат, неделю донимавший просьбами о встрече. Мало надежды, что теперь, добившись от неё согласия поговорить, он не выдержит и уйдёт. Вскоре состояние Елизаветы Михайловны усугубилось ещё и от того, что к голоду прибавилось озлобление. Вспыхнуло оно после телефонного разговора с тем, ради кого она в своих показаниях очернила их главного босса. И как она раньше не понимала, что этот звонивший – подлый негодяй, что он всё время пудрил ей мозги! Теперь совершенно очевидно: он и не собирается бросать эту свою нынешнюю. Ну ничего! Отольются кошке мышкины слёзы. Тем более, что Елизавета была отнюдь не мышка, а лишь на какой-то момент потерявшая нюх крыса. Вот поэтому, подгоняемая, как попутным ветром, злостью и голодом, грузная и высокая Елизавета Михайловна вплыла в торговый зал и причалила к прилавку, у которого стоял Олег.

– Вам чего?

– Вас, – в тон ей ответил Олег. – Есть разговор по поводу дела, в котором ваш босс оказался обвиняемым, а я – его адвокатом.

Елизавета Михайловна оценивающим взглядом пробежалась по стоявшему перед ней Олегу. В её настроенному на быстрый счет мозгу было вычислено, что с этим адвокатом можно повернуть дело так, что тот, кто написал в налоговую на их главного босса и с кем у неё только что и совершенно точно закончилась любовь, из доносчика превратится в обвиняемого.

– Идёмте в мою машину, – позвала она Олега.

На заднем дворе в белом «нисане» прошли переговоры между адвокатом и свидетелем обвинения. Было решено, что бухгалтерша отзовёт прежние показания против своего босса и даст новые, более правдивые, в его пользу. Но за это Олег должен помочь в осуществлении её замысла: отомстить своему бывшему любовнику, засадив его в тюрьму.

Напоследок Елизавета Михайловна, впав в некоторую сентиментальность, даже чуть материнское сочувствие, заявила:

– Не любят у нас адвокатов. У нас считают, что кто попался, сам виноват, что попался, и защищать его берётся только тот, кто видит в этом для себя выгоду. Так ведь? Но я вам всё равно помогу. Не сядет за решетку наш босс. Сделаю всё, чтобы в тюрьму попал не он, а наш управляющий директор, негодяй и предатель!

Умеривая частящее сердцебиение, Олег покинул Торговый городок через высокую облупленную арку, окружённую неряшливыми палатками. На встречу с бухгалтершей Олег машину не взял. Когда позволяло время и расстояние, предпочитал ходить пешком. Ритм ходьбы помогал упорядочивать мысли

Что мог думать Олег о только что состоявшейся встрече? Вроде всё складывается в пользу его клиента. С поддержкой главной бухгалтерши защищать его будет намного проще. Елизавета настроена решительно, преследуя свою цель, ну пусть, если это поможет получить смягчающие сведения для клиента.

Однако зудело ощущение какой-то неопрятности. Будто он побывал в дешёвой едальне, и его белоснежная рубашка впитала её чад. И теперь преследует тяжёлый запах. Может, это из-за жирного парфюма Елизаветы Михайловны? Надо, в конце концов, обрести умение не реагировать на запах тех, с кем имеешь дело! Люди есть люди. Они всегда чем-то пахнут. Это не должно мешать главной задаче – добиваться смягчения кары.

Свернув от площади Свободы на Грибоедовскую, Олег у светофора был окликнут из открывшегося окна чёрной «ауди». Она стояла на перекрёстке в ожидании зелёного света. Из окна выдвинулась чья-то физиономия, через мгновение вполне узнаваемая, особенно по густым, выгнутым дугой бровям. Дверца у переднего сидения открылась, и ничего не оставалось, как сесть в машину.

Антон Уваров был доволен удачей – хотел повидать давнего приятеля и вот встретились на дороге. А то никак дозвониться не мог. Да, подтвердил Олег, телефон отключил, был по делу в одном месте. Куда едем? Может, перекусим вместе? Но домой не стоит. Лучше пообщаться без помех вдвоём.

Оказались в ближайшем подвальном ресторанчике. Низко круглились арочные кирпичные своды, нависая над ними с какой-то отдалённой угрозой. Мрачновато тесное пространство, как сгрудившийся вокруг них лес. Единственный огонёк горел на их столе. Олег и Антон сидели за этим столом, как вокруг костра.

Открытое за стенами ресторана небо лишь начинало вечереть, а в подвальном каменном лесу давно стояла ночь. Сближает ночь и раскрепощает. Двое за столиком перегнулись слегка через него друг к другу, движимые обоюдно возникшим притяжением.

Ну как ты? Да по-всякому. Понятно. А ты? Да всё вроде ничего. Москва не зажимает? Прорвёмся. Конечно. Ха… ха… ха!

Откинулись на спинки стульев, посмеиваясь. Хорошо, что встретились. На столе появились тарелки с бордово лоснящимся борщом. Склонились над ними. В ход пошли ложки и рюмки. Отяжелев от съеденного и выпитого, они снова откинулись на опору за их спинами и, словно заново увидев друг друга, цепко вгляделись.

– Дом, значит, строишь? – спросил Антон.

– А что? Вполне естественное желание иметь жилье, где можно собрать всю семью под одной крышей, и где каждому будет свое личное место.

– Дурацкая идея, – нервно хмыкнул Антон. – Никому это не нужно. От твоей затеи лучше никому не станет. – Тут Антон пыхнул на Олега едким взглядом. – У тебя в голове засели наивные понятия о семье, и ты изо всех сил пытаешься всех под них подмять.

– А что ты злишься? – Олег постарался улыбнуться.

Антон тоже оскалился в улыбке. Вскинув голову, снисходительно пояснил:

– Я просто трезво оцениваю теперешнюю жизнь. Может, раньше и надо было сбиваться в кучу, чтобы выжить, но теперь такой необходимости нет. Все теперь обросли всяческой техникой и приспособлениями для своей безопасности и удобства, и особой нужды в других людях нет. Ну или, по крайней мере, она существенно ослабла.

– Ты так думаешь? Ну давай! – ровным тоном разрешил Олег. – А мне лучше в окружении живых людей.

Антон хмыкнул, пожав плечами. Размеренным холодным тоном спросил:

– Не понимаю, зачем тебе столько сил и средств вкладывать в свой собственный дом? Люди становятся всё более мобильными. Нет нужды в каком-то семейном гнезде. Я вот в Москве уже четыре квартиры сменил и вполне доволен. Это у кого нет средств должны сидеть на одном месте.

В кармане Олега раздался телефонный сигнал. Взглянув на высветившийся номер, Олег нахмурился. Бросив Антону: извини, встал из-за стола и отошёл к двери.

Неприятная неожиданность: на другом конце – Валентин Конягин. Олег и забыл, что дал ему свою визитку. Глухо и бесцветно у Олега было спрошено: не найдется ли работа на стройке дома, готов на любую. Олег ответил Валентину не сразу и вопросом: где тот будет жить. На другом конце спросили: нельзя ли в бытовке. Надо подумать, посмотреть.

– Ты чего так напрягся? Клиент звонил? – встретил вернувшегося Олега вопросом Антон.

– Вроде того. – Олег принялся ковырять вилкой остатки еды на тарелке.

– Ну и работа у тебя – вызволять из дерьма вляпавшихся дурней.

– Далеко не все дурни. – Олег отбросил от себя вилку.

– А тот, кто звонил?

– Особый случай. Он вообще мне не клиент.

– Ну так брось о нём думать.

– Да я и не думаю. Но надо решать.

– Плохо твоё дело, Олежка, если будешь вникать в людские пакости, – с усмешливым сочувствием заявил Антон. – Я-то стараюсь поменьше иметь дело с людьми.

– И как? Получается? – Олег устало подпёр голову рукой.

– Двое сотрудников и всё, минимум живых контактов.

– Это что за работа у тебя такая?

– С интеллектуальными системами. Всем на счастье работаем над искусственным вариантом человеческого интеллекта, высокоразвитого и свободного от всякого человеческого дерьма.

– Ух ты! – кисло восхитился Олег. – Понятно – киборги, роботы. Прекрасно. Хотя до вас тоже занимались усовершенствованием человечества. С жутким треском провалились. Теперь вот вы взялись за это дело. Ну, флаг вам в руки, спасители человечества.

Антон снисходительно на эту тираду покривился, а потом выпалил:

– А сам ты, знаешь, кто?.. Ага, вот! – Выскочило слово, когда-то застрявшее в мозговых извилинах: – Золотарь!

– Это в каком смысле? Что я золочу?

– А в том смысле, что с дерьмом дело имеешь.

– Ну что поделать. Все мы его в себе носим.

Шёл восьмой час вечера. На улице после подвала показалось очень светло. Олег отказался от предложения Антона его подвезти и поехал домой на маршрутке. Антон, лихо крутя баранку, отправился в гостиницу. С родителями он уже повидался. Завтра, наконец, возвращение к понятным и осмысленным делам в Москве.

II

Вырвавшись за границы садовых участков, кусты малины образовали колкие дебри по обеим сторонам тропинки, петлявшей по склону высокого берега Оки на окраине города Касимова. Солнце палило, заросли испускали густой растительный дух. Придавливало это, пришибало, разве только не сплющивало до состояния ползущей рептилии. Одичавшая малина, словно сорвалась с цепи, кусает, царапает, цепляет. Порубить бы её да нечем. Остаётся только сопротивляться её наскокам, двигаться дальше и продолжать искать.

Сквозь заросли проглядывают ржавые сетки и потрескавшиеся планки заборов. Над зелёным буйством растительности кое-где виднеются крыши домов. По их вполне сносному состоянию не скажешь, что садовые участки здесь заброшены. Хаос растительной жизни так разгулялся, видимо, только за их пределами. Впрочем, что на самом деле творится в тех садах, с этой тропки увидеть было нельзя.

На ней в тот день оказался самый старший из Романдиных – Алексей Иванович. Привело старика на тропку, вьющуюся меж садовых участков, его собственное желание кое-кого найти. Однако вообще отправиться именно в Касимов его заставило другое – просьба сына Олега. Надо было привезти забытый в Рязани рюкзачок гостившей здесь Даши. Этой поездке предшествовала целая цепочка передачи рюкзачка от одного к другому. Сначала мать Даши, Алла, отдала его Анне Сергеевне: та вроде бы собралась навестить в Касимове внучку. Но Анна Сергеевна передумала и перепоручила это дело Олегу. Тот сначала согласился, но потом попросил своего отца отвезти этот розовый с картинками рюкзачок. На Алексее Ивановиче перепоручения закончились, и рюкзачок отправился в его машине.

Въехал Алексей Иванович в Касимов, когда уже было за полдень. Машину оставил на Соборной площади у музея. Занимал музей внушительное асимметричное строение, когда-то бывшее купеческим дворцом. Потом в этом объёмном здании было разное. В конце концов, для культурного развития города отдали его под музей. Всё-таки как-никак Касимов – районный центр. Хотя был в некоторое далёкое время и столицей, главным городом касимовского ханства. Эту тему – образование русским князем татарского ханства на русских землях и его существование более двух веков Алексей Иванович внутренне переживал, но так и не разработал для своих лекций в военном училище. Но даже если бы у него и получилось, то больше для собственного удовлетворения: всё равно в учебном плане военного заведения этой теме часов бы не нашлось. Алексей Иванович вытер пот со лба, подёргал, обмахиваясь, взмокшую на груди рубашку и продолжил путь по тропке среди одичавшей малины. Он не просто пошёл погулять среди садовых участков по берегу Оки. Он направился сюда, чтобы найти одну женщину. В музее, где она по его сведениям работала, её не застал. Сказали: отпросилась с работы и пошла к заболевшей матери в их садовый домик. Это совсем недалеко, минут десять ходьбы.

Что за блажь такая напала на Алексея Ивановича, что он в жару, прямо с колёс, не поев, не попив, отправился искать домик, где могла быть в этот момент женщина, уже давным-давно ничем с ним не связанная, а тут вдруг она стала для него настолько притягательной?

При рождении эту женщину назвали Авророй. Так она ею и оставалась, хотя имя своё не любила и в школе звалась Ава. Позже на истфаке, куда пошла по своей склонности к неточным наукам, вернула себе полное имя – Аврора. И вот там, в коридоре университета, она впервые столкнулась с Алексеем Ивановичем. Предстал он перед ней интересным, подтянутым мужчиной с густой седеющей шевелюрой, сквозь очки в тяжёлой тёмной оправе на неё смотрели с мягким трепетным вниманием золотисто-карие глаза. Спустя несколько дней Аврора Сумарокова стала дипломницей Романдина.

Было отчего Алексею Ивановичу ухватиться за возможность стать руководителем этой сообразительной, изящной дипломницы. Тема для защиты была ему сердечно дорога, самому хотелось написать об этом хотя бы большую подробную статью, но всё не получалось. Вековые, то кровавые, то союзнические отношения Рязани на западе с Москвой, на востоке и юго-востоке с азиатскими ханами призывали к справедливому и непредвзятому рассмотрению с современной колокольни.

То, с какой самоотдачей, с какой страстью Сумарокова стала трудиться над дипломом, волновало всё нутро Алексея Ивановича. Их встречи были частыми, взгляды их совпадали, слова соединялись, язык Сумароковой сближался с языком Романдина, и получалась отличная работа. Она была для Алексея Ивановича как выход к бескрайней, словно степь, стихии поисков и догадок, от которых веяло пьянящим ветром свободы.

После стриженных под одну гребёнку голов курсантов военного училища он оказался лицом к лицу с пышноволосой, изящной, остро воспринимающей девицей Авророй. Как тут можно остаться равнодушным? Не испытать желания обнять прекрасную, премудрую дипломницу? Не почувствовать порыв прижать её к себе? И, познав яркость и быстроту её ума, не захотеть ощутить телесный её жар и аромат?

Но к военной дисциплине приученный и с нею соглашавшийся, Алексей Иванович держал себя в руках, бормоча: «Позор! Бред!».

Алексей Иванович достал платок и промокнул им шею. Он уже сделал все указанные в музее повороты, подъемы и спуски, но на его возгласы; «Аврора! Сумарокова!» отклика не было. Видно, не судьба. Не получится исполнить желание свидеться с этой женщиной.

И тут из-за изгиба тропинки возникла фигура. Сноповидная баба в лёгком сарафане, сквозь который проступали обвислые формы. Тяжёлые длинные руки были слегка растопырены, словно она хотела кого-то поймать. Появившись, женщина больше не двигалась, стояла и слепо смотрела вперёд. В поле её зрения не мог не попасть несколько оторопевший Алексей Иванович. Женщина стояла, как вкопанная, будто не понимала, что, не посторонившись, не разойтись. Неряшливые длинные пряди её седых волос пошевеливались, иногда приподнимались, хотя не было ни ветерка. Алексей Иванович, справившись с первым изумлением, медленно двинулся вперёд.

– Чего ищите? – спросила баба странно для её вида молодым крепким голосом.

– Сумароковы где-то здесь участок имеют.

– А что нужно? – потребовала ответа женщина.

В другой обстановке, не при такой жаре и не в таком знойном неподвижном воздухе Алексей Иванович вежливо бы отшил любопытствующую, но тут он покорно ответил:

– Хотел повидать.

– Алевтину Игоревну? Так её здесь нет.

– Не её. Дочь её, Аврору.

– Стар ты для Авроры. А, может, ко мне? – хохотнула звонко баба. – Устал ты, отдохнёшь.

– Дела у меня ещё, – слегка испуганно буркнул Алексей Иванович.

– Дела у него! – вдруг басовито протянула проклятая баба. – Ха! Ладно, ещё не время. Я так, пошутила. Испугался? Меня испугался?

– Ну что вы! – глупо пролепетал Алексей Иванович.

– А я бы тебе золото дала. Унести бы не смог, но дала бы.

– Да бог с вами! Что вы такое говорите!

– Что надо, то и говорю. Ладно, свободен.

Баба боком толкнулась в заросли, раздался треск веток, скрип петель. Тропинка очистилась. Алексей Иванович сначала ощутил озноб, потом его снова охватила жара. Он двинулся, соображая, куда же теперь идти? Через несколько шагов возникло ответвление от тропинки, вело оно вверх. Алексей Иванович сошёл на эту тропку и стал подниматься. Никаких сомнений, что, следуя по ней, он сможет выбраться из садовых участков на улицу, а по ней можно будет добраться до Соборной площади.

Когда он на площадь вышел, то взгляд его был притянут к лестнице музея. По широким ступеням бывшего купеческого дворца медленно и выпрямлено поднималась пышноволосая статная женщина, весьма похожая на Аврору Сумарокову. Алексей Иванович всем корпусом подался вперед и…. И всё. Больше ничего. Выдохся. Устал. Вышло из него вместе с потом захватившее его, было, желание встретиться с давней, уже очень давней своей соратницей в деле о перипетиях Рязанской истории. Прошло всё это, отошло.

И не о том деле теперь думал Алексей Иванович, садясь в свою машину. Он размышлял: как же он, такой взмокший и грязный, явится к касимовской родне. Всегда он выходил к людям чистым и опрятным, а тут вдруг предстанет потным, измотанным, брючины в колючках, ботинки в пыли. Нет, в таком виде нельзя ехать к Мордовцевым.

Алексей Иванович заехал в торговый центр, зашёл в туалет, и там привёл себя в порядок. Когда шёл обратно по сверкавшему витринами коридору, его скрутил внутри тягучий спазм. Потом отпустил, но возникла где-то в солнечном сплетении сосущая дыра, от которой веяло тоской. Нет, это состояние никоим образом не было связано с неудачной попыткой увидеть Аврору. Тут было что-то иное. Что-то, отталкивающее желание понять, отчего так, и угрожающее. На что в этот момент хватало сил, так только на то, чтобы стойко сносить напавшее на него состояние и продолжать жить.

Исчезло это состояние так же внезапно, как и нашло, оставив лишь некоторое раздражение. Но и оно прошло, когда Алексей Иванович сел за руль. А к моменту остановки у дома Мордовцевых Алексей Иванович уже был в совершенном спокойствии и уравновешенности.

Дом Мордовцевых стоял на высоком фундаменте, был одноэтажный, длинный, в пять глубоко посаженных окон по фасаду. Окрашен в тёмно-бордовый, с вделанными в стену украшениями в виде белых ромбов, полос и кругов. Солидный дом, заметный среди других частных владений бывшей татарской слободы.

Вход был с задней стороны дома, углублённый, как и окна в стену. Дверная притолока была низковата. Михаил Семенович, ставший хозяином этого дома после женитьбы на Розе Ахундовой, наверняка давно имел желание её приподнять, но всё никак.

Слегка пригнув голову, Алексей Иванович вошёл в переднюю. Здесь стояли обитые кожей скамейки с рядами уличной обуви под ними. От пола вели ступени к ещё одной двери, уже достаточно высокой, что Алексею Ивановичу не надо было пригибаться.

Встретила Романдина старшая дочь Мордовцевых, Карина. Она совсем не походила на свою сестру Аллу, и Алексей Иванович с явным, но сдержанным удовольствием её обнял. До чего мила эта сухощавая, подвижная сестра. Вот она-то умеет скрывать свою природную кокетливость. И от неё всегда пахнет добротным домашним уютом.

– А мы только что с кладбища, – обрадовано сообщила она. – Вы как раз вовремя.

Неся под мышкой розовый рюкзачок, Алексей Иванович вошёл вслед за ней в залу. Роза Рустамовна вскинула на него свои вечно тревожные глаза и, натянув на лицо приветливую улыбку, кивнула и продолжила накрывать на стол.

На белой льняной скатерти были расставлены тарелки с заключёнными в них узорами из тюльпанных лепестков, изогнутых стеблей, зубчатых ромбов, кругов и полумесяцев. Они волшебным образом играли синим, красным, зелёным с вкраплениями золотистого, отражая где-то висящие райские сады, открытые только достойным.

Судя по количеству тарелок, ждали гостей. По какому поводу? Роза Рустамовна кинулась на кухню, а когда появилась снова, пояснила: годовщина гибели брата. Родственники соберутся. Имам обещал придти. Так что он молитвы будет читать. Вот и хорошо. Да, обещал. Роза Рустамовна снова двинулась на кухню.

– Хватит уже суетиться! – бросил ей вслед Михаил Семёнович, бездельно сидевший на диване, и снова уставился вниз, куда-то между ножками обеденного стола.

Алексей Иванович подсел к нему, приставив Дашин рюкзачок к боковине дивана. Михаил Семенович пододвинулся, освобождая больше места, хотя его было достаточно, чтобы уместился Алексей Иванович. Помолчав, Романдин вдруг оживленно произнес:

– Какой жаркий сегодня день.

– Знаешь, – не глядя на него, начал Михаил Семёнович, – сколько лет прошло, а как вспомню, что тогда творилось в Касимове, так дрожь пробирает. Я сам еле отвертелся от курбатовских молодцев. А вот Артур под них попал и погиб.

– Да, – только и смог сказать Алексей Иванович.

– И зачем на нашу голову здесь аффинажный завод построили. Да ещё в какие времена. Тогда все еле-еле сводили концы с концами. А там золото лилось рекой. Такой ведь соблазн! Многим башку снесло. Я-то в стороне был, но немало моих знакомых попались.

– Что-то Даши не видно. Где она?

– С подружками гуляет. А вот твой сын… Знаешь? Пустил к себе одного из тех, кто таскал с завода золото и других подталкивал. Вор он, а Олег к себе его взял.

– Не знаю. У Олега своя голова на плечах.

– Артура жаль. Роза тогда сама не своя была. А родители после смерти сына быстро начали сдавать. Конечно, старенькие уже были, но могли бы еще пожить. А вот и Равиль, племяша мой пришёл! – Михаил Семёнович оживился и по-медвежьи проворно кинулся встречать вошедшего.

Низкорослый, по-юношески стройный Равиль утонул в неожиданных объятьях корпулентного Михаила Семёновича. На мгновение застыв обхваченным, он холодно высвободился и окинул быстрым цепким взглядом комнату. Мельком поклонился Розе Рустамовне и, заметив на диване Алексея Ивановича, слегка напрягся, а потом твёрдо направился к нему. Сел на краешек дивана подле него и, вдохнув, веско заявил:

– Моя жена придёт попозже со старшим. Младшего решили не брать. Они с Дашей не очень ладят.

– Понятно, – равнодушно откликнулся Алексей Иванович.

– Давно здесь? – Равиль искоса бросил на Романдина острый взгляд.

– Да, наверное, уже час. Скоро отправлюсь обратно.

– Что так? За стол не сядете?

– Прости. Не могу.

– Что ж, ладно. Как там Олег? Какими делами занят?

– Какие у него дела? Само собой адвокатские, – уклончиво ответил Алексей Иванович.

– Валентину Конягину помогает? – вдруг резко осведомился Равиль.

– Конягину? Кто такой?

– Брат Ларисы Конягиной, у которой он участок купил.

– Не знаю. А что с ним?

– Бывший зэк. Сидел по делу нашего ЗЦМа. Большим криминалом тогда занимался.

– Дело прошлое.

– Похоже, может начаться новое.

– Не в курсе, – коротко отрезал Романдин.

– Передайте Олегу, что Лариса Викторовна – ведущий специалист нашего банка. Мы её в обиду не дадим.

– Ну и молодцы. Зачем кого-то в обиду давать, – отвлечённо отозвался Романдин.

– Вы всё-таки ему передайте. Про Ларису Викторовну.

– Хорошо, передам, – спокойно согласился Алексей Иванович.

Он встал с дивана, подошёл к Розе Рустамовне, что-то ей шепнул, поцеловал руку и тихонько ушёл.

Алексей Иванович из Касимова уехал, а Валентина Конягина как раз в это время привёз в Касимов автобус. Шёл седьмой час вечера. Солнце стояло уже довольно низко, но ещё не скрылось за крышами старинных особнячков на Советской улице. По этой улице шагал Валентин от автовокзала к месту встречи со своей сестрой Ларисой.

Светлого окраса, укоренившиеся вековые дома давали тень на правую сторону улицы к центру. По затенённому тротуару и шёл Конягин, ничего по ходу не разглядывая, уставясь неподвижно вперёд. Дошёл до торгового центра, где некоторое время назад отчищался Романдин. Нашёл на первом этаже кафетерий, в котором за чашечкой кофе ждала его Лариса. Попросил себе бутылку воды и сразу перешёл к делу. За продажу материного дома не в обиде, претензий не имеет, но просит Ларису пустить к себе ненадолго крёстную Варвару.

– У тебя дом под охраной, а ей нужно сейчас в безопасном месте побыть неделю, пока я разберусь с делами.

Лариса недобро усмехнулась: брат снова вляпался в криминал. Заверения, что всё это отголоски прошлого и скоро всё закончится, вызвали у неё лишь смешки. А потом она начала хрипло причитать, что всегда знала, что младший брат – материн любимчик – плохо кончит потому, что всегда был в семье на первом месте – такой красавчик, лучше всех учится, раньше всех высшее образование смог получить.

– И вот результат! – вызывающе провозгласила Лариса. – Криминал, тюрьма, и всем ты приносишь одни несчастья. Молодец Людмила – развелась с тобой, совсем отрезала от себя. А Варвара дура, что пустила тебя к себе. Но я – не дура, связываться с тобой не собираюсь. Разбирайся сам.

– Ну и разберусь, – тихо прорычал Валентин. – И с твоей продажей материного дома тоже.

Валентин резко поднялся и жёстким ровным шагом вышел на улицу и – обратно на автовокзал. Прочь из Касимова. В этом расползшимся по приокским холмам городке, когда-то Валентину привычном, и где с ним так сурово расправились, делать ему было больше нечего. Никто и ничто здесь его больше не цепляло.

Оставалось попытать удачу в другом, недалеком отсюда городке. Обитал там бывший, как и Конягин, работник ЗЦМа и сиделец по тому же, как и он, делу. На работе почти с ним не сталкивались, зато в предварительном заключении сидели вместе. Только, если Конягину дали десять лет, то этому Николаю Резанцову всего четыре года. Так что на свободе он был уже давно и, кто его знает, может уже приспособился к новой жизни.

В камере Николая прозвали «Живчик». Наделен он был такой неизбывной энергией, лучистой и весёлой, что сокамерники не раздражались на его неуёмную подвижность. К тому же активничал он в основном на своей территории, то есть на своих нарах под потолком. То он там разминался, то перетряхивал тощий матрас и взбивал плоскую подушку, то крутился волчком, выискивая положение поудобнее. А когда собирались за общим столом, вдруг иногда начинал читать стихи. Главным образом есенинские, так что никто ему рот не затыкал. Созвучно это было Руси сидящей за тюремной баландой. Читал Резанцев по-особенному, делая певучий подскок на каждом ударном слове, а в конце строчки, о чём бы она ни была, голос его звучал с развесёлым надрывом. Валентина такая манера Резанцева нисколько не напрягала, скорее, погружала в отстранённое летучее состояние, как ритмичные удары бубна среди однообразного унылого пейзажа. Бывало, возникало желание самому это состояние в себе вызвать, и Валентин брал из тюремной библиотеки есенинский сборник, бубнил про себя возникавшие перед глазами строчки, запоминал, но глубокого отклика, как при чтении Николая, не возникало.

Потом, когда их всех развели по разным местам отсидки, всплывали иногда запомнившиеся строчки. На тюремном дворе в стадном движении по кругу временами мерно в голове стучало: «Я хотел бы затеряться в зеленях твоих стозвонных». Уже в лагере, сидя на лавочке у барака, глядя на высокие рваные полосы заката над бетонной стеной, случалось шептать: «Грубым даётся сила, нежным даётся печаль. Мне ничего не надо, мне ничего не жаль». А на свободе, меся каменистую грязь развороченной в поисках золота земли, Валентин мог скрежещуще шептать: «Разберёмся со всем, что видел, что случилось, что стало в стране».

Перед броском обратно в Рязань Валентин порой барабанил пальцами по дощатому столу в столовке, про себя проговаривая: «Если и есть, что на свете, это – одна пустота».

Резанцев, впервые вбивший ему в голову есенинские строчки, может теперь найдётся в Спас-Клепиках. Безлюдные сумеречные улицы этого городка низкоросло и вольно ветвились под широким раскидом неба. Были улочки ухабисты и изгибчивы и как бы тихонько похихикивали над сбивавшимся на их выбоинах и колдобинах шагом Конягина. Адрес бывшего сокамерника прост, да непросто его найти, если спросить некого Не встречалось ни одного прохожего на темневших к ночи улицах. В конце концов, Валентин нашёл у кого спросить. В светившемся на площади магазинчике ему объяснили дорогу.

И в результате Конягин пришёл туда, куда ему надо было – к длинному барачного вида дому с кирпичным низом и дощатым вторым этажом. Внутри лестница на второй этаж – по центру, словно в особняке. Деревянные ступени – с впадинами там, куда чаще всего ступали ноги. Привела лестница к длинному коридору. Теперь надо решать – направо? Налево? Конягин направился налево и не ошибся. Оказался, наконец, у Николая Резанцева.

Когда спустя несколько мгновений бывшие сокамерники признали друг друга, они крепко обнялись. Расцепившись, скупо улыбнулись, и тогда хозяин мелко запыхтел, завертелся, ища, куда гостя усадить. Трехрожковая люстра мутно освещала маленькую квадратную комнату. Расположились за стол, покрытый пупырчатой скатертью бордово-коричневого цвета.

Теперь перед ними початая бутылка горькой настойки и тарелка райских яблочков. Ужин будет, когда придёт хозяйка. А сейчас надо как-нибудь начать разговор. Не просто же глядеть друг на друга, что-то, молча, друг в друге узнавая. Надо произнести что-нибудь приличествующее, к примеру: «Ну как жизнь-то?».

Течёт себе. Работа? У одного какая-то имеется, другой думает, что скоро будет. С кем из прошлой жизни есть контакт? Понятно. Кому охота эту прошлую жизнь трогать.

– Вот ты первый за двадцать лет появился. – Николай с робкой пытливостью скользнул взглядом по жёсткому лицу Валентина.

– Да я недавно тут. До этого там, за хребтом, кантовался.

– Теперь у матери живёшь?

– Нет её. Дом сестра продала. Я сейчас у крёстной.

– Ничего? Приняла?

– С ней у меня проблем нет. Только вот нашлись тут одни отморозки, с кем могут быть. – Валентин черно улыбнулся. – Думают, я с золотом приехал.

– Откуда? – слабо поразился Николай.

– Откуда-то, видно, узнали, где я после отсидки был.

– И где это? – на хриплом выдохе спросил приятель.

– У старателей, вот где.

– И тебя взяли? – недоверчиво спросил Николай.

– Да, вот взяли. Им на документы наплевать, главное, чтоб, как надо, вкалывал и всё до грамма сдавал. А эти думают, что там золотишко себе в карман кладут. Вот и грозятся, что если не продам по сходной цене, ни мне, ни крёстной житья не будет.

– А ты что?

– Нет у меня ничего! И ничего мне не нужно. Вот только этих бандюгов отвадить. Знаю как. Но для этого мне надо крёстную на неделю куда-то пристроить. Не возьмёшь к себе?

Николай жёстко сузил глаза, направив на тарелку с яблоками. Тяжёлая его спина сгорбилась над коричневым полем столешницы.

– Да что я? Я – пожалуйста. Надо только Наде сказать. Её сейчас нет. У неё поэтический клуб в музее. Дождись. А то вообще ночуй.

– Я не против, если можно.

– Вот так и сделаем. А ещё тебе надо сейчас поесть. А то когда ещё Надя придёт.

Пока Валентин ел холодные котлеты, Николай играл на баяне, еле слышно под нос промурлыкивая есенинское про старушку-мать, про опавший клён, про страну, где тишь да благодать. Пел ровно, без всякого выражения, только баян иногда надрывно взвывал. Глаза поющего застыло глядели сквозь запущенное пространство кухни, сквозь облупившиеся стены, сквозь потемневшую побелку потолка, не воспринимая расстройство замкнутого хозяйства. Оставил, видно, Николай интерес к обустройству своего житья, так заметно проявлявшийся в заключении. Теперь, чуя бесконечное пространство вокруг, он в нём растворялся, и в этом растекании по бескрайнему простору, видимо, и состояло то, что ему нужно было.

Когда на пороге кухни появилась женщина, баян свой Николай сложил, объявив:

– А вот и жена моя, Надя.

Была она телом сухощава, спина сутулилась. Серовато-пегие, тонкие её волосы доходили до плеч и были заколоты в хвост, чуть завивались, словно султан сухого ковыля. Да и сама она в прямом балахонистом платье напоминала осенний степной ковыль.

Разъяснения мужа насчет Конягина она выслушала с наплывающей на лицо озабоченностью. Без возражений согласилась пустить Варвару у них пожить. Постелила Валентину на пустовавшей кровати сына, и они все расстались до утра.

Утром в Касимов приехал Олег с сыном. Андрей сам напросился отправиться туда вместе с отцом. Олега это удивило. Он не раз замечал, как коробит сына от их касимовской родни. Самому Олегу в этот город нужно было по делу, и получится, что когда он будет этим делом заниматься, Андрею придётся ждать у Мордовцевых, вызывающих у него тихое неприятие.

Андрей с довольным видом сел рядом с отцом в машину и, не оглядываясь на махавшую ему мать, благодарно косился на отца. Похоже, главное для Андрея было оказаться с ним вдвоём, а куда ехать – неважно. Что ж, уже неплохо, хоть кому-то эта поездка доставит радость. Для Олега никакого удовольствия в ней быть не могло. Его лишь вела то ли решимость добиться некой вообще справедливости, то ли неизвестно откуда взявшаяся тяга чем-то услужить Конягину.

Так или иначе, но у Олега была в Касимове назначена встреча с его сестрой, Ларисой. Надо было прийти в офис банка, где она работала. Но в Касимове Олег оказался быстрее, чем рассчитывал, и до встречи с Конягиной оставалось несколько часов. Чтобы не сидеть в доме у Мордовцевых, Олег позвал сына прогуляться вдоль Оки.

Идея пройтись пешком да ещё по такому захолустью, как Касимов, не могла понравиться Андрею. Но он согласился – это же лучше, чем оставаться с непонятной и приставучей бабушкой Розой.

Солнце припекало тихую набережную, отгороженную низкой литой оградой. По шатким плиткам тротуара Олег с сыном прошли быстро. Теперь вдоль Оки их вела грунтовая дорога с ответвляющимися от неё тропинками. Олег свернул на ту, что круто шла к реке.

Прибрежная трава была сочно зелёная и густо стелющаяся. Олег сошёл с тропки. Погрузив ступни в травяную мягкость, он встал лицом к блекующему на солнце, зеленовато-голубому речному полотну. Оно было растянуто среди плоской, лишь изредка всхолмленной купами ивняка равнины. Чтобы любоваться этим простором, надо уметь улавливать его мелкую, лёгкую, как дыхание ребенка, узорчатость, тонкую россыпь деталей на однообразно тянущемся фоне.

В небе стрекотало светом солнце. Приподняв лицо и жмуря глаза, Олег вбирал в себя наполненные энергией его волны.

– Ну пошли уже, – нетерпеливо подтолкнул его Андрей.

Олег послушно двинулся вперёд, за ним потянулся Андрей. Олег обернулся к сыну. Расслабленно понурый его вид вызвал у него неодобрительный хмык.

– Сам ведь захотел со мной пойти, – напомнил он сыну. – Не любишь ходить пешком, так мог бы остаться с бабой Розой.

– Не мог, – мрачно буркнул Андрей. – Я не люблю там быть.

– Так чего ты тогда вообще со мной поехал? – жёстко спросил Олег.

Отчаянно пыхнув на отца взглядом, Андрей отступил назад, уголки его губ опустились вниз, нос покраснел. Уж не собрался ли он пустить слезу?

– Иди сюда! – позвал его Олег к себе.

Приобняв сына, он дал ему идти по тропке, а сам пошёл рядом по траве. Андрей успокоенно задышал и даже стал всматриваться вперёд, в волнистые до горизонта пойменные луга, исполосованные кустарниковыми лощинами и прорезанные широким руслом реки.

– Ты нос не вороти от касимовской родни, – обнимая за плечи сына, попросил Олег. – У них есть свои достоинства. Какая у них сплочённость! За своих горой встанут. Бабушка твоя Роза может, конечно, немного раздражать готовностью услужить своим мужчинам, а к нашей барышне Даше бывает несправедливо строга. Но для своей семьи она надежный тыл. Иметь это ввиду бывает весьма полезно.

– Мне вообще эта касимовская родня совсем неинтересна, – фыркнул Андрей. – Я их не понимаю. И что бы ты ни говорил, не собираюсь понимать. И в доме у них какой-то не такой запах, будто там всё время что-то сладковатое жарят.

– Не замечал, – неодобрительно выговорил Олег. – Роза Рустамовна очень чистоплотна. Это ты выдумываешь.

Андрей вывернулся из-под руки Олега, зашагал впереди него и первым вышел на песчаную отмель Оки. Олег встал рядом с сыном на плотный влажный песок. Скучно смотрел Андрей на плоский из края в край разлёт земли. Ничего возбуждающего энергичные чувства в нём не наблюдалось. Равнина и равнина, наводит скуку и сонливость. Хоть бы какое движение пейзажа вверх или вниз. Ровно всё и однообразно.

– Здесь хорошо танкам ездить, – вдруг выдал Андрей.

– И коням тоже, – тихо добавил Олег.

– Простреливается местность отлично. – Андрей повёл взгляд от края до края видимого пространства. – И река тут не течёт, а спит.

Сильная звуковая волна прокатилась по воздуху. Гулкий раскат, затем другой, третий.

Андрей вопросительно посмотрел на отца: гроза идёт? Нет, это на полигоне стреляют. Тут полигон? Под Рязанью не один такой.

Носком кроссовки Андрей поддел торчащий из песка камушек, тот подпрыгнул и по-лягушачьи шлепнулся на землю.

– Может, пойдём уже обратно? – попросил Андрей.

– Давай ещё немного пройдёмся.

– Эта местность зомбирует, – исподлобья глядя на подрагивающее в сильном солнечном свете плоское пространство, произнёс Андрей. – Тупеешь тут.

Он вынул из кармана смартфон и пошёл за отцом, лишь краем глаза держа того в поле зрения. Основное его внимание уходило на экран гаджета. Листал сообщения и картинки.

Олег тоже мельком следил за тропкой, он больше смотрел по сторонам, вбирал и общую картину поднебесного, далеко видимого простора и отдельные его приметы: опушенные зарослями ивняка лощины, разбросанные по пойме золотисто-голубые осколки зарастающих стариц, светящиеся на солнце песчаные колеи просёлочных дорог. Заметив на одной из них далёкую фигуру одержимого движением всадника, остановился. Не уловив это, Андрей врезался ему в спину.

– Ты что? – вскинулся на него Олег. Увидев в руке сына смартфон, насмешливо заметил: – Это ты как раз сам себя зомбируешь тупым листанием в сетях. Что тебя там так заворожило, что не смотришь, куда идёшь? Ерунду всякую друг другу шлёте.

– А вот и не ерунду! От Антона важное сообщение пришло.

– От какого Антона?

– Твоего, вернее, теперь моего друга.

– Не знал, что ты с ним переписываешься.

– А что? Я же тебе, по-моему, говорил, что после школы поеду к нему. Ну не прямо к нему, а в его институт, где он семинар ведёт по нейронным интерфейсам. Я же тебе говорил, куда хочу поступать.

– Что-то не припомню.

– Это твоя проблема. Антон прислал сообщение, что здесь в Рязани есть отличный репетитор по информатике и программированию. Берёт, правда, много. Ты дашь на него денег?

– Конечно. Что за вопрос. Только я думал…

– Не буду я учиться в Рязани. Только в Москве.

– Я не о том. Просто мы с твоим дедом были уверены….

– Думайте с дедом, что хотите. А я буду заниматься тем, с чем связано будущее.

– И в чём, по-твоему, будущее?

– В создании мощных интеллектуальных машин. Надоело, что ваши мозги постоянно ошибаются: то не так просчитали, то не то спланировали, неправильно спрогнозировали. И при этом те, кто этим занимаются, получают огромные деньги. А что в результате? – Все трясутся, что вот-вот катастрофа. Тошнит уже от этого! – на взрыде выдал Андрей.

– И что? Искусственным интеллектом спасёмся? – миролюбиво поинтересовался Олег.

– А что ещё остается? Конечно. Только надо успеть, – шмыгнув носом, заявил Андрей

– Ну, ну, попытка не пытка, лишь бы хуже не было. Ладно, пошли обратно. У меня уже через час встреча.

Встреча Олега с Ларисой Конягиной происходила тогда, когда солнце уже прошло свой зенит, и свет его из золотисто-синего перешёл в мягко оранжевый. Этот свет окрашивал окно офиса Конягиной, выходящее на юго-запад. Сама Конягина, плотная, осанистая начальница отдела кредитования, темнела контражуром на его фоне. На плоском продолговатом её лице черты проступали смутно, словно на её голову был накинут чёрный прозрачный платок.

Олег сел на стул посетителя у бледно-коричневого стола. Лариса Викторовна в кресле начальницы жёстко и выжидательно смотрела, положив на стол руки. Теперь Олег мог отчётливо видеть её черты. Небольшие, круглые, голубовато-пепельные глаза Конягиной были нацелены на то, чтобы сковать посетителя и вести его в нужном ей направлении.

Но не на того она напала. Даже самому сильному, давящему vis-a-vis Олег был способен противостоять. Сейчас ему должно было быть совершенно очевидным, что настоящую цель своего прихода высказывать сразу не стоит. И Олег начал с того, что не ошибся, выбрав Конягинский участок для покупки: все его достоинства, которая приводила в переговорах Лариса Викторовна, подтвердились.

Этот любезный зачин нисколько на Конягину не подействовал. Она по-прежнему отчуждённо и молча взирала на Романдина. Правда, кивками головы показывала, что принимает то, что говорит Олег. Когда он стал подбираться к главному, сообщив, что на днях познакомился с её братом, у монументально безмолвной Конягиной вырвался понимающий хмык, будто она только и ждала этого сообщения. Затем она отвела голову в сторону окна, обратив к Олегу свой слабо рельефный профиль. Олег пошёл дальше.

– В наших с вами переговорах вы ни разу не упомянули, что у вас есть брат. – Олег умело смешивал жёсткость и теплоту в голосе.

Лариса Викторовна спокойно перевела взгляд от окна на Олега, но ей понадобилась пауза прежде, чем ответить.

– Не вижу смысла и сейчас говорить о моем брате.

– Ваш брат произвел на меня сильное впечатление, – непринуждённо продолжил Олег.

– Вот как? И чем же? – слегка оживилась Лариса Викторовна. – Неужели тем, что сидел в тюрьме за воровство в особо крупном размере?

– Дело в том, Лариса Викторовна, что у нас с вами была купля-продажа не каких-то безликих активов. Дело касалось того, что было домом не только вашим, но и вашего брата.

– Ну и что? – сухо спросила Конягина. – В документах ведь ясно сказано, что собственницей дома с участком на момент продажи была я. В чём дело?

– Вы виделись со своим братом после его возвращения? – в упор спросил Романдин.

– Он вас нанял? Хотите предъявить мне иск? Понятно. Что ж, да, я вчера с ним встречалась и уже тогда поняла, что он хочет подать на меня в суд. Сразу скажу – ничего у вас не выйдет. Да, завещания не было, но с матерью я была до конца её жизни, я её содержала, и я за ней ухаживала. А Валентин сам себя от матери отрезал, ни разу даже не написал ей. Да делайте, что хотите! Но право на наследство матери имела я одна.

Олег на мгновение прикрыл ладонью глаза. Опустив руку, направил на Конягину взгляд, настолько проникновенный, насколько это могло быть у весьма умелого адвоката.

– Валентин – ваш родной брат. Вы вместе росли. Вас воспитывала одна мать. Ваше детство прошло рядом друг с другом…

– И молодость, между прочим, тоже, – буднично добавила Конягина. – Он учился в касимовском техникуме и жил у меня. И это я его кормила, обувала. А ведь к тому времени у меня была уже своя семья, маленький ребёнок.

– Так что же вы теперь его отталкиваете?

– Да потому что тогда я его любила! Он был тогда другим человеком. А потом золотишко подняло в нем всякую дрянь. Может, он и в детстве был заносчив, а уж тут, когда появились денежки, совсем стал нос задирать и всех поучать. И я уже не хотела его больше видеть.

Конягина и Романдин сцепились яростными взглядами. У Олега вырвалось негодующее восклицание:

– Да что он такое ужасное совершил, чтобы посадить его на пятнадцать лет?!

Этот его выкрик вызвал у Конягиной пренебрежительную, победную улыбку: вышел-таки из себя этот прикрывавшийся любезностью адвокат.

– Не я одна его осуждаю, – величаво выговорила она. – Все судьи были согласны, что Валентин заслужил такой срок.

Надменная холодность, с которой Лариса Викторовна произнесла это, подхлестнула Олега, и он развернул наступление:

– Но разве Валентин убивал, грабил людей, расстреливал невинных? И если уж разобраться до конца, то государство само его ограбило. И потом он расплатился за содеянное совершенно сверх меры. Он ведь спасал семью от нищеты.

– А мы что, не выживали? Крутились, как могли, в эти девяностые. Но мы понимали, где предел, который ни в коем случае нельзя переступать. А Валентин не понимал. Он всегда был эгоистичным, самоуверенным красавчиком, материным любимцем. Знаете, что я вам скажу? У нас был ещё один брат. Так вот он в те же девяностые годы утонул. Рыбачил на льду весной и провалился под лёд. Так мама из-за его гибели не так переживала, как из-за Валентина, когда того посадили. А ведь Славик ради прокорма семьи тогда рыбачил. А Валентин и квартиру себе купил, и свою жену Людмилу с детьми обул, одел. И эта его Людмила…. Ладно, всё, не хочу большее об этом говорить.

Лариса Викторовна рывком поднялась из-за стола и подошла к окну. Смотрела на бугристое с впадинами и подъёмами поле крыш.

– Ваш брат сейчас в отчаянном положении, – с жёсткой силой пустил ей в спину Олег.

Лариса Викторовна, опустив голову, развернулась лицом к нему. Подняла на него взгляд, и этот её взгляд пошёл сквозь Олега, куда-то за его спину, в какое-то видимое лишь только ею пространство. Вступил её голос, неожиданно мелодично и печально:

– Ну да, я любила Валю, было время, росли вместе, я тогда старалась его опекать, младший брат, такой был подвижный, ладный, заметный. Когда вышла замуж в Касимов, взяла его к себе. – Вдруг переменив тон, по-деловому резко спросила: – У вас ко мне всё?

– Наверное, – не сводя с неё тревожный взгляд, ответил Олег.

Что теперь оставалось делать? Похоже, пора было уходить. Но Олег всё же сделал ещё одну попытку, и уже нажав ручку двери, обернулся.

– Вы ведь, Лариса Викторовна, сейчас состоятельная женщина. Неужели вам трудно отдать Валентину какую-то часть суммы, которую вы получили за дом вашей матери. Валентин ведь ваш брат.

– А что вы сделаете, если не отдам? – Лариса Викторовна с вызовом выпрямилась.

– Ничего, – устало произнёс Олег и переступил порог.

– Вы не того защищаете! – было брошено ему вслед.

Олег сделал шаг назад к Конягиной.

– Защищать – моя работа, – с лёгкой улыбкой Олег двинул в поклоне головой и окончательно от Ларисы Викторовны ушёл.

Каждый из них остался при своей картинке

У Ларисы Викторовны между лёгших на стол рук, сквозь полированную его поверхность проступили холмистая местность и рослая фигура юноши с котомкой за плечом. В приподнятом, дурацком настроении он перебирает ногами по каменистой тропе и не видит, как меняется местность, как впереди обрушивается в пропасть тропа, и становится человек к ней всё ближе. Но дурак смотрит поверх и не понимает, что этот провал он перепрыгнуть не сможет.

А между рук Олега, лежащих на ободе руля, вытянулась высокая поникшая фигура на берегу реки. Застыло стоит человек, голова опущена вниз. Не воспринимает он простирающуюся перед ним реку и холмы. Взгляд упёрт в скупо поросшую травой землю. Ничто его не трогает, ни виднеющийся на том берегу дом, ни то, что опрокинуто и расплёскано позади, ни то, что осталось неиспытанным. Полные кубки ещё есть рядом с ним, но они его не манят.

А Валентин Конягин тем временем трясётся в автобусе на пути в посёлок к своей крёстной. Ехать будет часа два, за которые Варвара Тихоновна успеет принять у себя дома местного приходского попа и напоить его чаем.

Поп молод, ни сединки в густой коротко стриженой бороде и длинных, забранных в хвост волосах. Варвара Тихоновна с напряжённым ожиданием смотрит, как степенно пьет чай отец Василий. Наверняка он чувствует, что Варвара ждёт от него каких-то важных слов, однако хранит молчание, но не так, как перед тем, чтобы сказать что-то, а так, когда уже всё сказано. Это Варвару Тихоновну не усмиряет. Она жаждет что-то ещё услышать от отца Василия и вперяет в него вопрос:

– Что, совершенно точно они к нам больше не придут?

Отец Василий уверенно кивнул и разломил в руке сушку.

– А если всё-таки заявятся и погром нам устроят?

Отец Василий отрицательно покачал головой, хрустя сушкой во рту.

– Считаете, на этих ваших местных… молодцев можно рассчитывать, усмирят они пришлых?

Отец Василий сделал подтверждающий кивок и отпил чай.

– Ой, боюсь! – Варвара Тихоновна сжала сухие морщинистые веки. – И чем это вы их проняли? Неужели пригрозили адским пламенем?

Отец Василий поднял сочувствующий взгляд на Варвару.

– Нет? – Варвара Тихоновна понимающе закивала. – Этим их не проймёшь. А всё-таки, отец Василий, что эту братву бритоголовую в церковь тянет? Они, небось, и молитв не знают.

– Знают. По крайней мере две. Остальные за мной, когда надо, повторяют. – Отец Василий обтёр рот и бороду носовым платком и сунул его обратно в складки рясы. – Они другой мир, чем вокруг них, в церкви видят. Ещё суеверий у них много. Приходится этим пользоваться. Ради их спасения. Благодарствую.

Отец Василий поднялся, поклонился Варваре и пошёл на выход. Когда был уже у двери, она распахнулась, и в комнату шагнул Валентин. Он мельком, непонимающим взглядом окинул попа и прямиком направился к Варваре.

– Собирайся. Сейчас едем в Спас-Клепики. Я договорился.

– Это ещё зачем? – бодливо воспротивилась Варвара Тихоновна.

– Сама знаешь. Я отвезу тебя к своему приятелю, а сам вернусь и побуду здесь, пока тут всё не утрясется.

– Да не придут они! – рыкнула Варвара Тихоновна на крестника и поискала глазами отца Василия, но тот уже ушёл.

– Не понимаешь? – не унимался Валентин. – Такие не отстанут. Так что собирай свои вещи. На неделю, не больше. За это время я всё тут улажу.

Варвара ростом и статью не уступала крестнику, а массой даже превосходила. Схватив за руку Валентина, она пихнула его к стулу. Валентин хоть и был широк костью, но высушенный, и кости полые, лёгкие. Покачнувшись, он пал на стул.

– Слушай меня, – внушительно прошипела Варвара. – Ты свою жизнь испоганил, но свою я тебе не дам. Никуда из своего дома я не поеду. Отец Василий поговорил с местным авторитетом, он к нему в церковь ходит и своих туда водит. Они обещали разобраться, чтобы тебя оставили в покое. Можешь здесь спокойно оставаться, сколько тебе нужно. Но меня в свои дела больше не впутывай.

– Это отец Василий был? – Валентин кивнул на дверь.

– Молодой, да? Но ему можно доверять. Уж не знаю, чем он взял местную братву, но они обещали всё сделать, чтобы от тебя отстали.

– Сомневаюсь, – жёстко усмехнулся Валентин. – Если золото поманит, то уже не отпустит.

– Так ты ж говорил, что золота у тебя нет! – рассердилась Варвара Тихоновна.

– Ничего у меня нет. Но они думают, что есть. И поп этот, небось, тоже думает, что есть.

– Ничего он про золото не думает! – окриком осадила его Варвара Тихоновна. – Он меня про твою жизнь подробно расспрашивал, а уж потом согласился помочь.

– Про жизнь? – холодно усмехнулся Валентин. – Что такого про мою жизнь можно рассказать, чтобы поп согласился помочь?

– Ещё и фотографии твои старые ему показывала. Не много их, но уж сколько ты давал. И школьные, и студенческие, и семейные. Что? Разве плохую ты жизнь вёл, пока этот проклятый завод не появился. До того ты жил, как все. А тут с этим золотом у ваших заводских крыша поехала. Хорошо жить захотели. А когда мы хорошо жили? И ничего. А тут вдруг такое!

Да уж! Пошла тогда ломка: наркотик уравниловки отменили, а ведь на нём сидели почти поголовно. А тут раз и его перестали давать. Вот и наступила ломка. Что делать? Ничего ведь взамен не дали. И вот в этот момент и начал действовать ЗЦМ. Там золото текло в изложницы рекой. Как гальванический элемент сработал этот завод. Осмеливаться стали работники на зажиточную жизнь. И в результате огромное их число село в тюрьму. Почти двести заводских осуждено было.

– Знаешь, что отец Василий сказал про то, что ты десять лет отсидел? – Варвара Тихоновна со скорбной неприязнью подёргала ртом. – Что так ты за нас всех пострадал. Во как рассудил! Что, мол, так ты расплатился за то, что бандитам дали власть над городом и что выход из нищеты правильный не видели. Ты бы сходил к отцу Василию. Может, он что-нибудь дельное тебе подскажет. Надо же тебе налаживать жизнь.

– Ничего не надо, – с мрачным равнодушием Валентин уставился в какую-то точку у плинтуса.

– А на что жить будешь?

– Жить? Придётся как-то. – Валентин вскинул на крёстную холодно искрящиеся кварцевым блеском глаза и жёстко хохотнул. – Нагрузка у меня, видно, такая – жить.

Варвара Тихоновна испуганно смутилась, потом отмахнулась от Валентина и пошла спать.

Валентин остался сидеть боком к столу. Потом взял чашку с остатками чая на дне, налил туда ещё заварки и выпил. Выпрямлено замер, затем ссутулившись, повернулся к столу лицом. Настенные часы долго били двенадцать. Когда отбили, Валентин направил взгляд на циферблат, вроде как проверяя показание. Ватно поднялся и понёс себя в другую комнату, где у него была постель.

Место для Валентина Конягина всё никак Олег не мог найти. Нет, не то, чтобы этим поиском был устойчиво занят, на какое-то время он вообще забывал о нём. Но побыв некоторое время свободным от мыслей о Конягине, он вновь начинал испытывать беспокойство, что этот неприкаянный обретается где-то рядом с его строящимся домом. И может статься, глядит этот Конягин на стройку в жгучей обиде, ведь идёт она на месте снесённого дома его матери, в котором он рассчитывал жить, а теперь его нет, и приткнуться Конягину негде. Тут вполне может закрасться опасение, что бывший зэк способен замыслить что-то против чужого жилища, возводимого на месте уничтоженного родного его гнезда.

Однако сколько раз Олег ни приезжал на стройку, никогда Конягина поблизости не видел. Но телефонными звонками Валентин знать о себе изредка давал. Отрывисто, равнодушным тоном спрашивал, нет ли для него работы. Но никакого дела для Конягина, к большой досаде, найти никак не удавалось.

Выход из этого затруднения открылся, когда из заповедника приехала Ирина. Давно Олег от неё ничего не слышал, а тут явилась прямо к нему домой. И вдруг Олег понял: именно там у неё, вдали от города, в лесной глуши и должно найтись место, куда можно пристроить Конягина.

Вошла сестра, раскрасневшаяся от мороза, с радужным блеском в глазах и тут же бросилась обнимать брата. Страшно соскучилась. Скинула шубку ему на руки и, на ходу стягивая шарф, пошла обходить комнаты. В руках она тащила объёмную сумку.

– А где все? – спросила она.

– Сейчас каникулы. Алла повезла детей на море в Дубай.

– О господи! А я им тут навезла новогодних подарков. Ладно, сам передашь. Но тебе-то я сейчас вручу.

Сев на пол, Ирина до дна опустошила сумку, и, наконец, достала то, что предназначалось Олегу. Оставаясь на полу, она протянула брату подарок, сияющими глазами глядя на него снизу вверх.

Вынув из обёртки, Олег увидел плотный прямоугольник, На ощупь, похоже, мобильник. Упрятан в самодельный чехол. Чехол весь вышит каким-то стародавним орнаментом из красно-коричневых ромбов с гребенчатыми сторонами и отростками на углах, вкраплены между ними белые и чёрные кругляшки и зигзаги. Орнамент, если вглядеться, переводил на свой древний язык то, что находилось внутри чехла, вернее под крышкой вложенного в него айфона

Олег держал на одной ладони вышитый прямоугольник, на другой – той же формы, но металлический мобильник. Руки колебались, попеременно то опускаясь, то приподнимаясь под взглядом Олега.

– Ну и подарок! – Олег остановил взгляд на сестре. В его глазах застенчиво искрилась благодарность. – Как это ты?..

– Идея моя, – поднимаясь с пол, пояснила Ирина. – Но айфон купил мой муж. А чехол – тут целая история. У нас появилась новая сотрудница из Саранска. Увлечена национальным орнаментом. И вообще много знает о всяческих там языческих традициях. Я с ней очень сдружилась. Правда, немного чокнутая, говорит, что понимает язык птиц, слышит деревья, но всё равно она – прелесть. И большая мастерица. Вот я её и попросила сделать для тебя этот чехол.

Олег обнял сестру и нежно чмокнул её в лоб.

– Как же давно мы не виделись. Что, долго не могла вырваться?

– Да у нас всё разные проверки были после происшествия на Бабьем болоте. Я же тебе рассказывала. Но сколько ни проверяли тамошних обитателей, никаких отклонений от нормы не находили за исключением довольно большого количества птиц, погибших от разрыва сердца.

– Ну теперь-то всё в порядке? Успокоились? – Поглаживая обнимающей рукой плечо сестры, Олег повёл её устроиться вместе на диване.

– Сейчас тихо. Правда, мертвых птиц всё ещё находят, но уже единицы. И что странно – почти все из них погибли по той же причине – разрыв сердца. Наши орнитологи теряются в догадках. А у моей новой подруги, её взяли к нам лаборанткой, есть свое объяснение, совершенно, кажется, фантастическое…

– А для работы лаборантом, – быстро спросил Олег, – нужно специальное образование?

– Предпочтительно, – хмурясь, буркнула Ирина. – Хотя бы среднее.

– Но у вас наверняка есть работа и для не специалистов?

Ирина с насмешливой пристальностью уставилась на брата.

– Что? Надоело разглагольствовать на судебных разбирательствах?

– Ну зачем ты так! – поморщился Олег. – Просто мне пришла в голову мысль, что ты можешь помочь мне в одном деле.

– Я? – неохотно удивилась Ирина. – А в чём дело?

– У меня есть обязательство перед одним человеком.

– Он твой клиент?

– Нет. Он брат Ларисы Конягиной, у которой я купил участок. Он сейчас в крайне затруднительном положении, а его сестра отказывается ему помочь.

Олег изобразил грустную улыбку и слегка развёл руками, глаза его при этом были полны нежности, предназначенной сестре. Эту нежность ощущать, конечно, приятно, но ведь она так, для создания общего настроя разговора. А что же главное?

– Не понимаю. Почему ты считаешь себя обязанным что-то делать для этого человека? – отстранилась Ирина.

– Я строюсь на месте дома его матери! – быстро выговорил Олег. – Он приходил на участок, не зная, что дом его матери уже продан. – У Олега напряглись скулы, и он категорически заявил: – Но сделка уже совершена. Пересмотру не подлежит. – С порывистым вздохом, он отвёл глаза в сторону, мотнул головой и вернул смягчённый взгляд на сестру. – Этот Конягин считал, что у него есть, где жить, а оказалось, что негде. Он теперь вроде как бомж. Да ещё без работы. У него есть серьёзная судимость, так что здесь найти ему место не удаётся.

– Да, печально. Но что я могу тут сделать?

– Валентин Конягин, – убеждённо продолжил Олег, – ещё крепкий мужик, и даже не лишён привлекательности. Он наверняка многое умеет делать. После отсидки он работал у артельщиков в Сибири. А по профессии он – инженер-электрик. Но сейчас такое впечатление, что он махнул на себя рукой. Без работы он совсем пропадет.

– И что? – Ирина никак не хотела понять, к чему клонит брат.

– Понимаешь, надо ему помочь найти работу где-нибудь в отдалённом месте. – Олег требовательно упёрся взглядом в сестру: она сама должна сказать про заповедник, и сестра поддалась

– Ты хочешь сказать – у нас в заповеднике?

– Да! Валентину там самое место.

III

Где же этот заповедник? Найти его охраняемые земли можно в Мещере, что находится почти в центре Восточной Европы.

Низменное это место, болотистое, с осколками мирового океана, длинными речными и округлыми озёрными. Среди этой пропитанной влагой местности поднимаются возвышенности – песчаные дюны, холмистые гривы, надпойменные террасы. А над их поверхностью высятся другие мощные строения природы – медноствольные сосняки, светлые берёзовые рощи, мозаичные смешанные леса.

Если после болотистой низины или топкого берега торфяного озера выбраться на лесистую возвышенность, то можно оказаться в таком месте, где ноги тоже будут утопать, но не в чавкающей зыбкой почве, а в сухом мху, и уйдут там не глубже, чем по щиколотку.

Когда день жарок и безветренен, и пройдено пешком немало, бухнуться на моховой покров очень заманчиво. Что Ирина и сделала, совершив многокилометровый маршрут, положенный ей в этот день для наблюдения. Лежит Ирина во мху, сквозь плотную ткань куртки ощущая пружинистые бугорки мха. Веки слипаются, и возникают перед глазами, наплывая друг на друга, картинки увиденного за день – упруго податливые, в пояс высотой заросли цветущего луга, блеск воды сквозь густую узорчатую сеть прибрежной растительности, бездонные голубые провалы в небо среди плетения разновеликих крон.

Вдруг этот калейдоскоп получает странную озвучку – ритмично, словно под бубен, раздаётся:

Луганяса келунясь,

Луганяса келунясь.

Точк ночк куман дерон келунясь.

Это напарница Серафима сидит рядом с лежащей во мху Ириной и, покачиваясь из стороны в сторону, выпевает на своём языке, уставя взгляд в какую-то дальнюю точку.

– Что ты там видишь, Серафима?

– Вон! – Серафима ткнула в глубь сосняка. – Попала в рыжее царство белая невеста.

– Какая ещё невеста?

– Берёза. Вон светится между соснами. Совсем молоденькая, но статная.

– Не вижу.

– Попала в сосняк. Одна-одинёшенька. Но она крепкая, выдержит. Ещё и потомство даст. Может, будущим летом увидим. А пока готовится к зимнему сну. И перед сном красуется, золотит свои листочки. Ничего, лет через пять тут много берёз будет.

– Вряд ли. Сосновый бор берёзы заместить не смогут.

– Так ведь на горельниках первыми займут место берёзы.

– Тьфу-тьфу! Не надо никаких пожаров.

– Да уж как получится. Сосны, конечно, мощные, ну а берёза – волшебная. Такой высокой и раскидистой может вырасти, что ей поклоняться захочется. И в наше время никакой Стефан не найдется, чтобы её срубить. Молиться перед берёзой не надо. Так что на колени не становись, а просто обними её обеими руками и прижмись всем телом. Тогда шептать ей можно, что тебе хочется. – Серафима с важностью знатока прокашлялась. – Никогда не пробовала? К берёзам прижиматься, считаю, лучше всего. Она хорошо организм очищает. Наше тело приспособлено к этому. Надо только тело своё понимать. И уважать, а не так, что оно только мешает, чего-то всё требует, да еще и болит.

Серафима слегка надула губы и погладила торчащий рядом кустик облетающей черники. Ирина хмуро поднялась на ноги и, отряхнув прилипший к одежде лесной сор, кивнула Серафиме, чтобы та тоже поднималась. Пора возвращаться на центральную усадьбу. Писать отчёт о маршруте лучше по свежим следам. Сдать его и быть свободной к приезду гостей. Заповедник этой осенью приманил и брата, и мать, и даже Антона. С первыми двумя, в общем, понятно: мать намерилась собрать на зиму грибов, Олега наверняка влечёт сюда интерес к Конягину. Никак ему не удаётся выкинуть из головы застрявшего там с окаменевшим лицом Валентина.

Но вот что Антону понадобилось в заповеднике, пока не ясно. Ах, Антон, Антон, что-то, значит, заставляет его вырваться из его любимой и очень им ценимой московской жизни.

– А знаешь, – Ирина окликнула идущую впереди Серафиму, – один весьма знающий человек, ты его завтра увидишь, Антон, считает, что вся наша биологическая сущность – слабое, несовершенное создание природы, и его надо радикально улучшать всякими хайтековскими штучками. Или даже вообще от тела избавиться и перевести себя в виртуальное пространство.

Серафима остановилась и развернулась лицом к Ирине с горящими от возмущения глазами.

– Ум за разум у этого твоего Антона зашёл! – убеждённо выговорила она. – Не ценить свой организм глупо и даже скажу – преступно.

Ирина сочувственным взглядом окинула рыхловатой кубышкой стоящую перед ней Серафиму.

– Ты же сама от своих почек страдаешь. Тело болеет, изнашивается, умирает.

– Ну и что? Разве есть в мире, что со временем не распадается? И звёзды, и букашки – всё со временем умирает.

– И что в этом хорошего для человека? А вот заменят его оцифрованной копией, занесут в компьютер всю о нём информацию, и всё – человек бессмертен.

– Ну да! Информацию можно стереть.

– Нет, она всё равно где-то остаётся.

– Ну и человеческий организм где-то в чем-то остается. Но лично я не хочу существовать без своего тела, пусть оно и болеет, и страдает. Мне не подходит жить в каком-то компьютере.

– Полную имитацию жизненных ощущений и приятных переживаний обещают, – подразнила Ирина.

– Всё равно не подходит. Да и возможность такая вряд ли будет. Это сколько же надо энергии затратить на такую имитацию, чтобы она сравнялась с реальной жизнью. Смотри! – прижав руку козырьком, Серафима закинула вверх голову. – Какая огромная стая летит. Чудно летят. Вот у птиц какое замечательно сильное тело – такие перелёты выдерживают. Господи! – Серафима вдруг рванула вперёд. – Мне же ещё мышей препарировать. Сказали – срочно. А почему срочно? У этой нашей специалистки по грызунам всегда срочно. Страх, как боится эпизоотий. Сама никогда не препарирует, мне поручает. Как будто я не могу заразиться.

– Но ты же можешь к берёзе припасть, – колко заметила Ирина, – и всё с тобой будет в порядке.

Серафима только отмахнулась.

У шлагбаума при входа на центральную усадьбу к ним наперерез шагнул инспектор госохраны, сурово натягивая фуражку на голову.

– Ирина Алексеевна, есть разговор. Отойдемте-ка.

Рядовой инспектор, а говорит так начальственно и смотрит с такой буравчатой значительностью! Бдит службист, но больше насчёт сотрудников заповедника, ими обеспокоен, а не дикими обитателями. Наклонив голову, Ирина скрыла усмешку и, хмуро выпрямившись, отошла с инспектором в сторону.

– Как на маршруте? – осведомился для начала инспектор. – Никаких нарушений не заметили?

– Нет. Всё будет в отчёте. Если любопытно, Роман Анатольевич, можете почитать.

– Я вам доверяю. Но есть одна проблемка. – Роман Анатольевич, выпятив живот, важно вдохнул. – Последнее время участились случаи браконьерства, уток стреляют. Нашли опять пару подранков. Ходят браконьерствовать умники без собак. Откуда взялись? Винтовки у них, видно, с глушителями, по звуку нельзя определить, где безобразничают. – Инспектор снял фуражку, посмотрел на её дно и опять натянул. – Никогда такого раньше не было.

– Ко мне-то какой вопрос, Роман Анатольевич? – раздражённо спросила Ирина.

– Да вот ведь что получается: начались эти безобразия как раз когда тут новенький появился. Ваш Валентин Конягин.

– При чем тут Конягин?!

– А вы спокойнее, Ирина Алексеевна. Возможно, вы не знали, когда рекомендовали его в заповедник, что у Конягина судимость за воровство.

– Его, что, взяли сюда на материально ответственную должность? Он же простой рабочий. Чистит, чинит, убирает – и всё! Я знаю, это вы написали на него жалобу, что в ограде, которую он ставил, досок недостает. Контролируйте, Роман Анатольевич, вашу личную неприязнь.

– Ничего личного, – строго отчеканил инспектор. – Не я один к нему с подозрением. Многие замечают за ним всякие непонятности. Людей сторонится, бродит где-то подолгу один. Делает вид, что мобильника у него нет, а сам, небось, скрытно по нему говорит.

– Ерунда какая-то! – отмахнулась Ирина.

– А теперь, – возвысил голос инспектор, – есть сведения, что этот Конягин на дальний кордон просится. Смотрителем! Бывший зэк – смотритель! Это что за дела.

– Не знаю, не слышала, – оторопела Ирина. Уход Конягина на дальний кордон явно рушил какие-то её намерения.

– Так вот наша служба будет выступать против этого. Ясно, Ирина Алексеевна? – предупреждающе прогудел инспектор, развернулся и ушёл.

Ирина растерянно обвела округу глазами, словно ища, за что уцепиться взглядом. Но всё вокруг было таким примелькавшимся, обычным, что тоскливость только усилилась. Надо идти к Серафиме. Она всё знает, с ней можно говорить о Конягине. Она поймёт, что, если Конягин уйдёт на дальний кордон, не останется никакой надежды вернуть его к полнокровной жизни. Не будет возможности с ним видеться и пытаться привести его в чувства. А сейчас здесь, под её присмотром, он хоть немного оттаивает. Когда просишь его чем-то помочь, всегда отзывается. Чинил недавно крыльцо, потом на чай согласился зайти. Разомкнул молчун за столом уста и даже человеческие слова произнёс – о зубрах заповедника. Смешно немного, что только о них и смог что-то сказать. Похоже, зубры – единственное, что вызывает у него отклик. Иногда прикоснёшься к нему, проведёшь рукой по его отвердевшей, как камень, спине, не отдёргивается, но и никакого отзыва. Ничего не чувствует? Спящий красавец. Омертвел. Если уйдёт на дальний кордон, то точно навсегда.

– Серафима, ты скоро освободишься? – входя в лабораторию, спросила Ирина.

– Скоро. Последнюю мышь вскрываю.

Ирина приблизилась к столу, где была распластана тушка мыши. Скальпелем уже взрезано крохотное тельце. Обтянутые латексом пальцы раздвинули края надреза на слегка опушенном волосиками кожном покрове. Открылись мышиные внутренности, кукольно маленькие, кровоточащие.

– Всё, как у людей, – ласково выговорила Серафима, осторожно перебирая внутренности мыши. – И болеют почти тем же. Но подозрение на туляремию не подтверждаются. Скорей всего, гельминтоз. Проверим. А ты что пришла?

– Я тебя подожду снаружи.

– Что такая смурная? Роман чем-то напряг?

– Освободишься – выходи. Я тебя буду ждать. Мне надо с тобой поговорить.

Серафима кивнула и стала отделять бурый комочек желудка с глистообразными кишками. Застывшим взглядом поглядев на это, Ирина быстро вышла.

Почему вид внутренностей отвращает? Какой-то глубинный неразумный перед ними ужас. А ведь они дают возможность жить. Они дают человеку то, что нужно для существования. Но не получается смотреть на них без тошноты. Будто есть в них какая-то пугающая загадка. Хотя прекрасно известно, как эти органы работают, для чего нужны. Может, страх оттого, что сколько бы знаний ни было, тело всё равно умрет, и ты вместе с ним. Уголки губ у Ирины неприязненно дернулись. А вот у Серафимы ни страха, ни отвращения. Для неё не имеют значения ужасы жизни. Всё, что живёт, с чем связана жизнь, для неё ценно. Как будто не видит, что в природе и в человеке творится. А с другой стороны – вроде бы умница. И должна она будет понять, что станет с Конягиным, если ему разрешат уйти на дальний кордон.

Но умница Серафима ничего не поняла. Она упорно повторяла, что, если Валентин хочет на кордон, то значит, у него есть на то причины. Если посчитают, что он подходит для работы там, то пусть туда идёт. И нечего против этого интриговать.

– Но как ты не понимаешь, что там, на отшибе, он совсем одичает! – возмутилась Ирина. – Тут он хоть со мной немного общается, а там вообще человеческий язык потеряет.

– Это тебе нужно, чтобы он тут был. Не ему. Тебе хочется его для себя одомашнить. Своей опекой собственную власть над ним утвердить. Если не любовь, так хоть зависимость от него получить.

– Ты дура? – смешалась, краснея от возмущения, Ирина.

Они стояли у калитки домика, где Серафима снимала комнату.

– Не злись ты, – сказала Серафима. – Зайдёшь? У меня есть кое-что вкусненькое.

Ирина отрицательно покачала головой и, круто развернувшись, зашагала прочь. Ничего не поделаешь: понимают тебя так, как могут, а не так, как тебе нужно. «Да, совсем не так, неправильно думает Серафима», – стучало в голове у Ирины. Ноги её пылили по песчаной дороге, изгибами проложенной среди сосен между жилищами.

Конягин пребывал в движении по дороге, как и Ирина. Но шёл в противоположном направлении. Ирина это заметила. Он шёл к реке Пре.

Древнее племя многие века назад так назвало эту реку. Позже с Запада на её берег пришли люди другого племени. Потеснив местных, изменили многое, но название это оставили. Вот и Ирина, с этим племенем связанная, тоже звала эту реку «Пра». Правда, вело к ней Ирину совсем другое желание, очень простое – встретить там Валентина.

Он стоял на краю обрывистого утёса. Ирина приблизилась к Валентину с вопросом; «Не помешаю?». Ответом было молчание. Ирина встала рядом с молчащим и направила взгляд туда же, куда смотрел Валентин – на противоположный низкий в зарослях ивняка и ольхи берег. Поверх этой низины всё огромное пространство занимало принимавшее фиолетовый оттенок, вечереющее небо.

Ирина скосила взгляд на Конягина. Каменный гость. Стоит чудно вылепленный на краю крутого мыса, притягательный и карающий молчанием. От этого его безмолвия можно и самой окаменеть. Разбить надо это тягостное наваждение. Хотя бы вот такое спросить: «Как прошёл день?»

На это – медленный жёсткий поворот шеи, холодный удивлённый взгляд и неопределённый хмык. Не густо. Может, попытаться пронять похвалой?

– О вас в хозяйственном отделе очень хорошо отзываются. Вы, оказывается, мастер на все руки.

В ответ нетерпеливый вздох и затемнение в бледно-жёлтых глазах. Сердится? Не надо! Ирина лёгким поглаживанием прикоснулась к Конягинской руке.

– Вас здесь в центральной усадьбе ценят, уж поверьте, – ласково проговорила она. – Скоро добьёмся для вас комнаты в общежитии.

Конягин снова повернулся лицом к реке. Его профиль – глубокая ложбинка переносицы и отлетом от неё – прямой тонкий нос.

– Спасибо, не надо, – с неприятным спокойствием произнёс Конягин. – Меня переводят на дальний кордон.

Ирина сжалась и тихо выговорила:

– Зачем?

– Шли бы вы домой. Холодает. – Конягин скользнул взглядом по Ирине и отвернулся.

– Почему вы решили уйти на дальний кордон? – не унималась Ирина. – Там подолгу бывает, что нет связи, особенно зимой.

– Меня это устраивает.

– Вам неприятно общение с людьми? Затаили на них обиду? – осмелела Ирина. – Но ведь это люди помогли вам сюда устроиться. И я, поверьте, ваш искренний друг.

Валентин повернулся лицом к Ирине. Приник плотным сочувственным взглядом к её глазам, подержал так с чуть пробивающейся теплотой, а потом его взгляд потух до полной непроницаемости.

– Предпочитаю быть подальше от разборок.

– Какие у нас тут разборки? – негодующе всколыхнулась Ирина.

– Ну я пойду. Кое-какие дела. – Валентин взял руку Ирины. Она замерла и не почувствовала, как он вложил ей в руку что-то крохотное.

Широким, чуть подпрыгивающим шагом Конягин спустился с обрыва и углубился по едва заметной тропе в заросли. Ирина судорожно сунула руки в карманы куртки, между тем из правой выскользнул бумажный комочек и забился на самое дно.

Вот и всё. Ничего теперь не поможет. Валентина не проймёшь, не приобщишь, он не приручаем. Горько. И, действительно, холодает. Небо над низиной стало стремительно темнеть, растительность превращалась в непроницаемые бугры, и уже слышались ночные вскрики птиц.

Следующее утро выдалось пасмурным. Капли возникавшего время от времени дождя быстро уходили в песчаную почву, а по твёрдой поверхности крыш стучали, вроде как вызывая наружу. Но мало кто под дождь выходил. Постучат капли и смолкнут. К обеду облака посветлеют, истончатся, поредеют, а их остатки унесёт ветер. Так предсказали: во второй половине дня будет прояснение. И выйдет Ирина на положенный ей в этот день фенологический маршрут на горельник.

А пока до живых растений дело не дошло, она просматривала их засушенные останки на листах гербария. Сока жизни в них нет, но отчетливо видны их форма и строение. Некоторые из этих засушенных мумий оказались повреждёнными, заменить их следует новыми. Аккуратно вынуть из почвы, обработать и засушить. А то ведь, может статься, какие-нибудь виды из реальной жизни исчезнут, так хоть на листах гербария сохранится их облик. И, кто знает, вдруг над этими листами раздастся сокрушённый человеческий вздох о пропавших с лица Земли обитателях. Как, может быть, некое существо в немыслимой оболочке вдруг возьмёт и вздохнёт о давно исчезнувшем человечестве, увидев его облик на каком-нибудь уцелевшем полотне, лучше всего из эпохи Возрождения, но это на личный вкус, а как уж получится, неизвестно.

К двум часам дня, когда освободившееся из облачности солнце начало обильно поливать светом землю, сделалось невероятно для этой поры жарко. От почвы, от асфальтовых лент поднялся неровных очертаний пар.

Переносить влажную жару Иринин организм был приспособлен плохо, но отправляться на маршрут нужно немедленно, начальница уже несколько раз сердито об этом напоминала. Лучше не давать ей очередной повод к недовольству. Эту осень надо продержаться, а зимой видно будет.

Пропитанная влагой растительность под пылким натиском солнца вовсю источала запахи, и от наполненного ими воздуха находила лёгкая одурманенность. Многолетней давности гарь занимала молодая, жадная до жизни поросль. Сквозь плотную, выше пояса траву с выступавшими буграми кустарников и внезапно возникавшими пиками колких сосенок пробираться давалось с трудом. При этом надо было ещё отмечать, что и как творится в здешнем растительном мире.

Никаких явных следов разрушений от прошлого пожара уже не наблюдается. На месте сгоревшего векового сосняка теперь стояла крепкая молодая растительность. Питается тем, что внесли в почву останки погибших сородичей. Привольно, сытно здесь и злаковым, и кипрейным, и зонтичным. Уверенно пробиваются и юные берёзы, некоторые под два метра вымахали, такая их порода живучая. Попадаются и сосенки, но не часто. Видно, их время не пришло.

Тот сосновый бор, что сгорел, Ирина не видела. Говорят, был царственно мощен и великолепен. Был да сплыл, вернее, сгорел.

Итак, отмечаем: из злаковых преобладают осоки и вейники. Появились несколько новых подростков шиповника. В нижнем ярусе трав встречаются лютиковые, но довольно хилые….

Три с лишним часа Ирина пробыла на маршруте. Собрано для отчета достаточно. Можно возвращаться. Скоро должен приехать Антон.

После возвращения с маршрута и до появления Антона оставалось около часа. Часть этого времени Ирина пролежала на диване, вытянув ноги и прикрыв веки. Под их завесой двигались бесформенные мглистые вихри, они кружили мозги и не давали – ну и хорошо! – ни на какой мысли сосредоточиться. Потом Ирина волево встряхнулась, выпила крепкого чая с лимоном, подкрасила глаза и губы. Теперь всё, готова встретить бывшего своего обожателя, нынче лишь изредка перед ней появлявшегося и, скорей всего, единственно из любопытства: посмотреть, как расправляется время с предметом любви его юных лет.

Некоторый задор перед этой встречей Ирине удалось в себе возгнать, и она вышла из дома, вскинув голову и с крепкой приветственной улыбкой, державшейся на губах вплоть до шлагбаума, за которым по правилам заповедника должен оставить свою машину Антон.

При виде идущего к ней Антона улыбка с её губ сползла, уголки рта озадаченно опустились. Что-то с Антоном не то. Можно было, конечно, предположить, что для поездки в заповедник он сменит свою обычную хипстерскую оболочку на что-нибудь элегантно туристическое, но чтобы облачиться в такой странный для него наряд то ли охотника-любителя, то ли начинающего охранника – это приводило в недоумение. Для чего надо было так обряжаться? На ногах высокие чёрные берцы, в них заправлены плотные, камуфляжной расцветки штаны, дальше – из того же материала простецкая куртка с капюшоном и нелепая панама.

– Ну привет! – приподняв приветственно руку, Антон бодрячески хлопнул ею по двинувшейся в ответ ладони Ирины. – Как тут у вас тихо, – не то спросил, не то утвердил Антон.

– Чай, кофе с дороги? – с милой каверзной услужливостью предложила Ирина.

– После такой дороги прежде всего надо размяться, – пропустив мимо ушей Иринину колкость, заявил Антон. – Покажи мне быстренько, пока не стемнело, какие-нибудь местные красоты. Хочу сразу увидеть, что тут у вас стоящее. Завтра мне уже надо обратно, можно не успеть. Насчёт ночёвки договорилась? Всё путём?

Было заметно, что Антона слегка бьёт нервозность, и он задавливает её требовательной деловитостью.

Хочет сразу красот? Что ж, сейчас устроим. Ирина повела его к тропе, выводящей на крутой берег реки. От дороги эта тропка шла извилистой, узкой полоской через густые древесно-травянистые заросли. Выпуская колтуны стеблей и веток, они так и норовили скрыть протоптанную сквозь них дорожку.

Сделав несколько шагов, Антон остановился, недовольно пыхтя.

– В чём дело? – обернулась Ирина.

– Забыл опрыскать себя репеллентом. Тут ведь клещи.

– И что? В случае чего отлепим.

– А если энцефалитный?

– Обнаруживали таких. Всем делали прививки. А тебе нет? – Ирина окинула оценивающим взглядом обряженного в камуфляж Антона. – Ну и ладно. Всё равно мало помогает.

– А нельзя ли пойти какой-нибудь другой дорогой? Пошире, подальше от зарослей. Зачем обязательно лезть в дебри?

– Так это ж заповедник, Антон. Тут не может быть по-другому.

– Ну не надо! Здесь наверняка есть какие-нибудь светлые красивые леса.

– Встречаются, – уклончиво подтвердила Ирина.

– Вот и поведи меня туда, где природа, скажем так, дружелюбная и приветливая. Знаешь, напряжения в городе хватает. На природе хочется расслабиться.

– Прости, не подумала, что обычная тропинка тебя может напугать.

– При чем тут – напугать! Просто не хочется из-за какого-то здешнего клеща загреметь в больницу. Я сюда не за тем приехал. – Антон сделал паузу, сощурившись на Ирину, как бы примериваясь. – Хочу увидеть, что тебя сюда завлекло. Вдруг и я смогу чем-нибудь тут поживиться, узнать что-нибудь новенькое, освежиться.

– Отправился бы ты лучше за освежением в парк. Было бы надёжнее. Ладно, знаю, что тебе надо. Есть тут одна красивая светлая дорога через вполне приятный лес. Но это не очень близко. Осилишь?

Минут через двадцать они оказались на песчаной дороге желтовато-пепельного окраса. Её полотно, достаточно широкое с заградительными от нашествия растительности канавками, было проложено через веселящий глаз смешанный чистый лес. От верхушек деревьев до низовой поросли весь он был пронизан светом. Из-за высокой небесной дымки свет этот был палевым. Хорош для выявления во всей красе растительной мозаики ветвей и листьев. Воздух здесь был лёгок, с прожилками ароматов трав, листьев и редкой примесью хвои. Антон глубоко и удовлетворённо дышал.

Затем дорога заметно сузилась. Лес кончился, и его место заступили бугры, поросшие невзрачным кустарником. От этого места веяло заброшенностью, как от городского пустыря. Растительность между буграми выглядела колючей и острой. Никаких тебе тут красот. Антон насупился и остановил Ирину: пора поворачивать обратно, нагулялись.

Назад Антон пошёл стремительно, впереди Ирины. До центральной усадьбы добрались в плотных сумерках. Жёлтыми пятнами светились редкие уличные фонари. Тут на Антона напала вязкая вялость. Шёл, еле волоча ноги. Молча и затуманено косился на разбросанные по кривым улочкам жилища.

Ирина привела его к Серафиме. Она снимала жильё в избе у дороги. Семья её хозяйки уехала в отпуск, и Антон мог остаться на ночь в одной из их комнат.

Войдя вслед за Ириной в дом, Антон сразу приободрился. И чем-то весело заинтересовал Серафиму. Она с ласковыми смешинками в глазах подложила к его закованным в берцы ногам хозяйские тапочки и с ходу налила рюмку водки, на закуску – чёрный хлеб с малосольным огурцом. Ужин, конечно, уже готов, осталось только поставить всё на стол.

На середину стола Серафима водрузила большую миску исходящей паром, белоснежной картошки. К ней подала купленную Ириной селёдку, щедро посыпав её зелёным луком. И ещё – обжаренные до румяной корочки толстые куски варёной колбасы. Простая еда не мешает разговору. Говорили, правда, только Серафима с Антоном. Ирина отрешённо ковырялась в тарелке, раздвигая размятый картофель к её краям. Освобождалась середина, Ирина уставилась в неё взглядом, будто по ней прокатилось яблочко, и теперь Ирина что-то там углядела.

– А тебе как это, Ирина? – оторвала её от этого занятия Серафима.

– Что? – тревожно встрепенулась Ирина.

– Вот Антон говорит, что таким, как мы с тобой, в будущем не будет места.

– Не это я говорил! – возразил Антон. – Я просто хотел сказать, что, если развитию технологий ничего не помешает и никакая глобальная катастрофа не случится, то определяющим жизнь общества станет разделение людей по их способностям владеть высокими технологиями. Но самое главное, к чему мы прилагаем усилия, должна сложиться такая система, при которой управлением будут заниматься искусственные нейронные сети. Тогда дела будут вестись чётко, продуманно и эффективно.

– Это почему же? – ворчливо усомнилась Серафима.

– Да хотя бы потому, что искусственные нейронные сети не подвержены эрозии от страстей и инстинктов! – Антон чуть задыхался, но выпускал слова твёрдо, с напором. – Избежать полного раздрая и хаоса можно только, если передать функции принятия решений интеллектуальным машинам. Вот, в чём спасение от нынешних идиотизмов.

– Ничего не скажешь, замечательная идея, – снасмешничала Серафима.

Ирина откровенно зевнула. Антон бросил на неё пронзительный взгляд.

– Ну, если к тому придёт само собой, – рассудила Серафима, – то значит это неизбежно, как смерть.

Серафима смахнула выступившие над верхней губой капельки пота и бросила Ирине:

– А что ты такая скучная? Тебе и раньше всё это Антон наговаривал? Надоело уже?

– Мы с Антоном не так часто видимся. Я была даже удивлена, что он решил приехать в такую даль, чтобы увидеть, как я тут живу.

– Ну что, увидел? – обратилась Серафима к Антону.

– Кое-что увидел. И знаете, что понял: такие заповедники нужны так же, как какие-нибудь музеи. У вас ведь здесь сохраняется то, что в других местах обречено на исчезновение. Природный заповедник – это вроде музея прошлого Земли.

– Прошлого?! – взорвалась Серафима. – Это же катастрофа, если наша природа останется в прошлом. То, что в ней творится, и есть подлинная жизнь, а не её суррогат.

– Под суррогатом вы что имеете ввиду? – снисходительно усмехнулся Антон. И получил в ответ то, что, видимо, и ожидал.

– Эти ваши виртуальные реальности! – подёргивая головой, заявила Серафима. – Киберпространства – вот это и есть суррогат, где живой человек уже не живой человек.

– Так ведь этот, как вы говорите, суррогат, а я называю – расширенная реальность, может дать человеку гораздо больше удовлетворения, чем реальная жизнь Человек будет получать там удовольствие, а не страдать.

– А вам бы только, чтоб послаще было да поприятнее, – пробурчала Серафима.

– Так это ж в природе человека, вашего любимого живого человека – любить сладкое и интересное. Даже ваши животные разве не любят сладкого, не любопытны, не движимы интересом?

– Это у них ради выживания, а у вас ради развлечения.

– Человеку нужны развлечения тоже ради выживания.

– Губят человека ваши развлечения!

– Нет, спасают.

– Губят! – сердилась Серафима.

– Спасают! – веселился Антон.

– Губят.

– Спасают.

И тут Серафиму тоже начал разбирать смех. Она задёргала уголками губ, стараясь его сдержать, а потом, не в силах подавить смех, прыснула.

Стали пить чай. Серафима, подперев кулаком голову, завела песню на своем непонятном Ирине и Антону языке. Песня была и грустной, и задорной.

– А теперь вы, – попросила Серафима.

Но ни Антон, ни Ирина петь не умели. Ирина засобиралась домой. Серафима отвела Антона на хозяйскую половину. Указала на постель, устроенную на узком диване в небольшой комнате, которую она назвала залой.

На следующий день ближе к обеду Ирина зашла к Серафиме в лабораторию. Надо было узнать, как там оставленный у неё Антон. Вчера перед уходом домой Ирина его предупредила, что в первой половине дня будет очень занята и не сможет им заниматься. Это было сказано не столько по правде, сколько из желания бросить его один на один с заповедником. Посмотрим, что из этого получится, что станет делать, куда пойдет. Охрана предупреждена. Опасности, что забредёт куда-нибудь не туда, в какую-нибудь глушь-топь, быть не может. Не того склада человек, чтобы вести себя неосмотрительно. Скорей всего он отправится в чистый светлый сосновый бор, что через дорогу от Серафиминого дома. До него рукой подать, и удовольствие от природы вполне там можно получить. Бродит сейчас, небось, Антон под высокой сенью сосен и наслаждается безопасными красотами этого места.

С этим предположением Серафима равнодушно согласилась, оторвавшись от своих стёклышек, и снова уставилась в микроскоп, буркнув, что, когда уходила на работу, Антон ещё спал, но она написала ему записку, где что взять на завтрак.

К обеду Антон не вернулся, хотя был о том уговор. К четырём часам не появился, несмотря на то, что сам назвал это время для своего отъезда в Москву. Пошёл шестой час, а его всё нет. Волноваться совершенно не хотелось. Он давно уже не тот угловатый хрупкий сирота, что вызывал желание его защитить. И нет у него и следа той застенчивой страстности, которая когда-то была видна в его мальчишеском взоре. Вот тогда, в то далёкое время хотелось о нём заботиться, его опекать, но сейчас, когда он стал этаким самонадеянным хипстером да еще с претензией на знание того, что нужно человечеству – фу! Пусть бродит, где хочет. Хотя всё-таки странно, куда он пропал.

Появился Антон после семи вечера. С довольным видом сообщил, что застрял у своей бывшей одноклассницы, которая, оказалось, работает на конюшне у местной предпринимательницы. У них там большое заведение с лошадьми для экскурсий. Собралась приятная компания. Жарили шашлыки. Предупредить не мог: телефон разрядился.

Это объяснение прошло в передней Ирининого жилища, после чего, не теряя ни минуты, Антон помчался к своей машине и отправился обратно в Москву.

Всё. Уехал. Можно с облегчением вздохнуть. Но вздох получился тяжёлым, прерывистым от перехватившей горло досады. Как будто не оправдались скрытые ожидания. И такая охватила ноющая обида, что вполне оправдано предположить: таились, таились подспудные расчёты получить от Антона нечто такое, от чего бы возникла окрылённость и радостная вера в себя. А тут что вышло – бросил на весь день, а потом поспешно умчался в Москву. Глупо. Ирина похлопала ладонями себя по щекам. Не надо никакого раздражения, никакой досады. Спокойно и трезво смотрим на происходящее. Вот так. Правильно. У зеркала Ирина расчесала свои светлые лёгкие волосы, тонкими волнами обрамлявшие лицо. Повертела головой, себя рассматривая. Отбросила расчёску и с бесстрастным выражением села на диван. Откинулась на жёсткую спинку и с пустым гулом в голове уставилась на противоположную стену. Там на обоях расплывчатыми вершинами вниз значилась гряда высохшей прошлогодней протечки крыши.

Скоро зима. Надо её пережить и начать поиски нового для себя места. Может, пойти преподавать в школе биологию? Вот Серафима от учительства сбежала, а тут наоборот – из заповедника податься в училки. Или снова на кафедру в институт?

– Ты, что, уснула? – над свернувшейся в клубок Ириной возвышалась Серафима. – Я стучала и без толку. Антон уехал?

– Да. Не слышала, как ты вошла.

– И где он пропадал?

– У знакомой на здешней конюшне.

– Он, что, верхом катался?

– Нет. Шашлыки жарили.

Серафима удовлетворённо кивнула и села на диван рядом с Ириной.

– Хорошо, что уехал, – заключила она.

– Антон? Не понравился?

– Тяжело с ним. Не нашего он мира.

– А что, у нас здесь свой особый мир? Заповедный? – Ирина невесело хмыкнула. – С букашками, волками, мышками, жучками и кабанами? Нет, это их мир, этих букашек и волков. Мы в нём чужаки. Сторонние наблюдатели. И нам не позволено ничего в их мире нарушать. Мы должны под этих здешних обитателей подстраиваться, чуть ли ни в них превращаться. Кре-кре! – Ирина захлопала по бокам руками. – Шри-шри! – Она прижала руки к груди и заперебирала пальцами. – Но, как ни старайся, мы остаёмся здесь чужаками. Мы не можем, да и желания нет, быть под стать им. Вообще-то мы ни то, ни сё, застряли между дикой природой и высоким разумом. А, по правде говоря, знаешь, кто мы? Злостные нарушители законов природы. Вот, кто мы. И никуда от этого не деться.

Ирина зло зыркнула на Серафиму. Та отмахнулась, мол, я-то тут при чём. За окном накрапывал дождь. Кажется, только минуту назад было ясно, а тут вдруг – сплошная облачность. Припав плечом к косяку оконного проёма, Серафима держала взгляд на уровне светлых сосновых стволов, посечённых трассирующими струями дождя.

– Конягина уже точно отправляют на дальний кордон, – сообщила она. – Решили дать его в помощники Ананьеву. Пошли навстречу Василию Семеновичу, всё-таки старый сотрудник, много сделал для заповедника. Решили: пусть ещё поработает, раз просится снова на кордон. Но после операции ему кого-то надо там в подмогу. Вот и отправляют Конягина.

– Ну и ладно, – мрачно отозвалась Ирина. – Только он там совсем одичает.

– Кто?

– Валентин. Он и здесь мало с кем общался, а там совсем замолчит.

– С тобой-то он разговаривал, я видела. – Серафима сочувственно покосилась на Ирину. – А толку что? Всё равно сыч сычом.

– Ты не понимаешь! – всколыхнулась Ирина. – Нужно время. Я постепенно смогла бы вернуть его к жизни. Он много страдал, он закостенел, чтобы больше не испытывать боль. Но его окаменелость ещё можно разбить.

– Расковыряла бы ты его, увидела бы, что у него внутри, и бросила.

– Ты не понимаешь!

– Не твоего он романа.

– Какого ещё романа? – колюче удивилась Ирина.

– О благородном разбойнике. Никакого благородства в Конягине нет. Одна борьба за выживание. Вот из-за неё он и закостенел.

– Нет, это только оболочка. Под ней он славный милый человек.

– Возвращайся ты лучше к мужу. А то он совсем от тебя отвыкнет.

– Не надо! У меня с мужем замечательные отношения, – запротестовала Ирина. – Он прекрасно понимает, почему я сюда ушла. Ты не представляешь, какая была в институте бестолковость и грызня. Удушающая обстановка. Когда я узнала, что есть возможность устроиться в заповедник, я за неё уцепилась как за спасение. Я думала, что смогу здесь с ясной спокойной головой взяться за какую-нибудь тему. Но здесь вся эта рутина с наблюдениями так засасывает! – Вдруг Ирина вскинулась, словно закусив удила. – А вот возьму и попрошусь, как Конягин, кому-нибудь в помощники на кордон. Совсем уж на волю!

– Знаешь, Ирина, что я тебе скажу. – Серафима снова села на диван, где, закинув руки за голову, раскачивалась корпусом Ирина. – Остановись! Не корчь из себя то, чего в тебе нет. И возвращайся в город.

– Ничего я не корчу! – в запале выкрикнула Ирину. – А в заповеднике мне нравится. Мне здесь хорошо.

– Не придумывай. Ты лучше соображаешь, когда работаешь с бумагами, а не на маршруте. У тебя с наблюдениями туго. Дело лучше пойдёт, если будешь работать с уже собранными материалами. Возвращайся в город и пиши какие-нибудь научные работы.

– Нет. Я останусь здесь. Попрошу дать мне пробные площадки у дальнего кордона. Буду там работать и найду какую-нибудь свою тему.

– Заблудшая ты овца! – сердечно обругала её Серафима.

– А ты паршивая училка! – огрызнулась Ирина.

– Вот и договорились.

– Серафима! Ну не обижайся! – крикнула ей вслед Ирина, но та уже хлопнула дверью.

Несколько дней Серафима избегала каких-либо посторонних встреч с Ириной, только по работе. Но, когда в заповеднике появился Олег, она неожиданно, как ни в чем не бывало, пришла к ней домой со словами: «Знакомь меня, подруга, со своим братом!» И они познакомились. Да такой воспылали при этом радостью, что на Ирину напала хмурость.

Олег и Серафима оглядывали друг друга по-дурацки сияющими глазами, издавая обрывистые, хрипловатые, похожие на кудахтанье, фразы: – «Так много слышала!», – «Тоже знаю!», – «И замечательно, что здесь!», – «Думаю, поброжу тут!». Вскоре, словно этим насытившись, смолкли. Молча стояли друг против друга, улыбаясь. Потом суетливо сели за стол пить чай. Серафима шумно дышала. Потом вдруг сорвалась с места и окрылённо упорхнула, словно большая тяжёлая бабочка.

Олег после ухода Серафимы сник и расслабленно раскинулся на диване, прикрыв глаза.

– Трудная была дорога? – осторожно спросила Ирина.

– Да нет. Просто последняя неделя была муторная. Несколько судебных заседаний подряд по одному и тому же делу. Вертелся, как на горячей сковородке. Жарили со всех сторон.

– Что так? – встревожилась Ирина.

– Клиент попался сложный. То признавал свою вину, то всё отрицал. А моя главная свидетельница гнула свое, ей главное было посадить на скамью подсудимых другого – своего бывшего любовника вместо моего подзащитного. И я должен был в этом ей подыгрывать, иначе она отказывалась свидетельствовать в пользу моего клиента. Приходилось и в её интересах работать, и свою линию защиты вести. Слава богу, всё закончилось.

– И в чью пользу?

– Моего подзащитного отпустили за недостаточностью улик. Но Елизавета Михайловна горит желанием дело продолжить и засадить за решётку своего бывшего любовника. Не женщина, а танк. Уверен, своего добьётся. У всех ведь рыльце в пушку, и выигрывает тот, кто повернёт дело так, что грязь на лице другого окажется несравнимо грязнее, и его собственное будет выглядеть чуть ли ни белым. Я-то рассчитывал добиться для своего подзащитного минимального наказание, а его вообще отпустили. Вроде для меня как адвоката это должно быть победой, но никакого удовлетворения. Плохой признак. Вот я и решил у тебя тут передохнуть. Восстановлюсь здесь, наверное, и снова смогу спокойно смотреть на то, как у нас обстоят дела. Ничего ведь не попишешь, нет достаточной для людей очевидности, что нарушать законы хуже, чем их соблюдать. Печально, но факт.

Олег снизу вверх смотрел на стоящую у стола сестру. Лицо у Ирины было напряжено, вроде как она ищет, что можно тут сделать.

Что-нибудь ободряющее от нее получить бы. Она же здесь, в этом заповеднике, на воле, не затронута судебной круговертью, отстранена от раскалённой кучи городских дел и страстей, может найти силы, чтобы ободрить.

Давно не видела Ирина своего младшего братца в таком загнанном состоянии. Только, пожалуй, в детстве, когда он прятался за неё от жесткой требовательности отца выполнять всё немедленно и точно. Но разве можно было это требовать от такого подростка, каким был Олег. Ведь у него имелись свои собственные задачи и интересы, и они тоже призывали к преданности и немедленному осуществлению. Особенно его питомцы – черепаха, рыбки и хомяк. Так что Ирина могла быть совершенно убеждена: Олег делает то, за что берётся, ответственно и со знанием дела. И своих подзащитных твёрдо знает, как и до какой степени отстаивать. А тут вдруг такая растерянность! Что это с ним?

Ирина села рядом с братом, притянула его к себе, и он ткнулся головой в её плечо.

– Я перегорел, – выдохнул он ей. – Как-то надо укрепляться. Заново, что ли, договариваться с самим собой. Иначе потеряю способность заниматься своим делом.

– Ты, мой братик, самый сильный адвокат, – поглаживая Олега по руке, напевно выговаривала Ирина. – Ты правильно воспринимаешь людей. Тебе понятно, как трудно быть человеком. Ты не судишь его, а отстаиваешь. Ты – умный, мой братик, ты – замечательный, ты – настоящее золотце.

Господи, наконец, Ирина такая, какая была нужна. Снова может ободрить и поддержать. Давно не было от неё такого отклика. Да, да, ничего, ничего, нынешняя скукоженность распрямится усилившимся током крови, и снова будут силы вести дела.

Олег дышал ровно и глубоко. Ирина перестала его поглаживать, но продолжала держать его голову на своём плече.

Вдруг Олег вскочил на ноги и отошёл от Ирины к столу. Там ещё стояли приборы после чаепития с Серафимой. В первую попавшуюся чашку налил холодной заварки и сделал несколько глотков. Обернулся к Ирине, сел на стул напротив неё и прокашлялся.

– А как тут Конягин? – спросил он. – Ты с ним видишься?

– Конечно. Только теперь он на дальнем кордоне.

– Почему его туда загнали?

– Никто его не гнал. Он сам туда попросился.

– Понятно, А как ты считаешь, ему в заповеднике хорошо?

– Он, по-моему, вообще не ощущает, где ему хорошо, а где плохо. Просто живёт. По инерции. И мне его жаль.

– Жаль, жаль, – передразнивая, повторил Олег. – Жалость – это твой конёк.

– Да? – едко произнесла Ирина. – Неужели? С чего ты это взял? Вот недавно приезжал Антон передохнуть, вроде тебя, от городской жизни. Вот таких, как он, мне нисколько не жаль. Этот твой друг – типичный манипулятор. Умеет выбивать из людей то, что ему нужно. И к таким, в какой бы ситуации они ни оказались, у меня нет никакой жалости. Во второй, нет, даже в третий круг ада поместила бы таких хитрецов.

– Да нет, жаль тебе Антона. Иначе бы ты его сюда к себе не допустила. Ладно, бог с ним, с Антоном. Меня больше интересует Конягин. Хотелось бы его увидеть.

– Он в центральной усадьбе почти не бывает.

– А на дальний кордон к нему можно добраться?

– Хочешь?

– Да, – твёрдо заявил Олег. Наклонил голову, дёрнул губами и отвернулся.

Ирина направила ему в затылок сочувственно сверлящий взгляд, словно хотела проникнуть в голову брата и увидеть, чем она занята.

– Попробую договориться. – Ирина начала собирать со стола. – Не хочешь пройтись перед ужином?

Олег кивнул. Они вышли на широкую укатанную дорогу. По обеим её сторонам высились массивы смешанного леса. По ним пробегал сухой звенящий шелест. Шёл шестой час вечера. До заката оставался час.

С правой стороны дороги потянулось высокое сетчатое заграждение. В охрово-жёлтом с примесью кармина, предзакатном свете на поляне за оградой появились движущимися буграми рогатые звери. Они шествовали с неспешной важностью, их копыта отталкивались от земли с невероятной для их массивных тел лёгкостью.

– Почувствовали нас, – мрачновато заметила Ирина. – Зубры в этом загоне привыкли к людям. Знают, что их здесь кормят.

Она выбрала ветку дикой малины потолще, отломила и просунула сквозь ячейку сетки. Один зубр, особенно лохматый самец, со звериным достоинством стал приближаться. Олег отошёл за спину Ирины, оглядывая животных. Двое из них улеглись на землю. Пара других с ненарочитой картинностью замерла так, что хорошо было видно мощное строение их тел. У сетки лохматый самец мягко и сосредоточенно жевал ветку малины, изгибавшуюся под его хватающими губами. Ирина пропустила два пальца сквозь сетку и погладила крутой лоб зубра. Тот перестал жевать, замер, чтобы в полной мере прочувствовать доставшуюся ему ласку. Затем снова принялся за остатки ветки.

– Достойные животные, – осторожно заметил Олег.

Ирина отошла от ограждения и двинулась к дороге. Зубр смотрел ей вслед.

– Могло этих зубров вообще на Земле не остаться, – глухо произнесла она. – Если бы заповедники не взялись за их спасение. – И вдруг с вызовом посмотрела на Олега. – Ну и что? Исчезли бы навсегда эти зубры и что? Чтобы такое случилось? Да ничего! Всё бы шло, как идёт. И вообще будущему населению киборгов и роботов на фиг не нужна эта дикая природа. Как говорит наш продвинутый Антон: всё идёт к истине, что основа жизни – квант энергии. Его-то и будут чтить, ценить и представлять. Это вот мы ещё печёмся о дикой природе. Не разлагаем её на кванты, кубы и треугольники.

– Знаешь, а мне, честно говоря, стало бы не по себе, встреть я такую зверюгу на воле, без ограждения.

– Зубры безобидны.

– Ну уж! С такими мускулами и рогами?

– А не повернуть ли нам обратно? – бодро предложила Ирина. – А то совсем скоро стемнеет. Да и волки здесь водятся. Ещё съедят тебя, а мне отвечать.

– Ты на них жалостливо посмотришь, и они уйдут, – подыграл ей Олег.

Ирина довольно хмыкнула и взяла Олега под руку. Подошли они к дому уже в темноте. На крыльце Ирина споткнулась обо что-то у порога входной двери. Это оказалась кастрюлька. В ней были уложены голубцы. Такое могла сделать только Серафима, согласились Ирина и Олег.

Яркие звёздочки, игольчатые шарики, лохматые метёлки, львиные головки, сочные кругляшки, изгибчатые полоски, резные колокольца трёхмерным полотном расстилаются по земле. Под небом голубым взаимодействуют тесно, беспрерывно, убийственно и симбиозно. Рассекаются и приминаются движением двух тел – Олега и Ирины.

Разнотравье луга – отрада для глаз, но высокое и густое оно же – испытание: то остро уколет, то жгуче ожалит, то больно полоснёт. И ногам забота – то кочки, то ямки на пути через луг на дальний кордон.

По реке до высадки на берег Олега и Ирину провезли на моторке. Остальной путь – пешим ходом часа полтора. Дальний кордон – за широким раздольем речной поймы. Не джунгли, конечно, но пробираться по ней непросто. Хорошо, что хоть удалось проделать часть пути на моторке. И нашлись сапоги для Олега. Без них по густо поросшей низине идти было бы ещё тяжелее.

Начался небольшой подъем. Травостой, наконец, стал редеть, и уже видно, куда ступает нога. Тишина, что раскинулась под бескрайним, ничем не заслоняемым небом, слабо гудела густой пустотой. Ни крика птиц, ни жужжание насекомых. Только шорох сминаемых ногами стеблей.

Ощутив свободу движения по поредевшему лугу, Олег нашёл силы заговорить:

– Ну и тишина! А что всё-таки произошло у вас на Бабьем болоте?

– Когда? – Ирина приостановилась.

– Ну как же! Ты летом приезжала, помнишь? И говорила о страшном переполохе в заповеднике.

– Ах, это! Так и не пришли к единому заключению. Разные версии, что могло тогда так сильно взбудоражить тамошних обитателей. У Серафимы вообще просто фантастическое этому объяснение. Хотя ведь невероятности могут оказаться в какой-то мере и реальностью, так ведь?

– Могут, – быстро согласился Олег. – Так что говорит премудрая Серафима?

– Твоя Серафима считает…

– Почему – моя? – пожал плечами Олег.

– Ну хорошо – просто Серафима. Так вот она считает, что на Бабьем болоте оказалась особо чуткая, или, как говорит Серафима, вещая птица. Она-то и подняла весь этот шум. Она якобы предчувствовала массовую гибель китов, которая действительно случилась через пару дней у побережья Атлантики. Вообще-то птицы и вправду обладают повышенной чувствительностью к всяким катаклизмам. Но чтобы так…

– Да, верно, какое дело обитателям Бабьего болота, – как бы в шутку возмутился Олег, – до каких-то атлантических китов.

– Серафима говорит: должно быть, генная память взыграла. Всё же как-никак, хоть и очень отдалённые, но все ведь родственники, – в тон ему пояснила Ирина.

– Ну Серафима даёт! А более вразумительного объяснения не нашлось?

– Я ведь тебе уже сказала: их несколько. Но сейчас всё тихо, спокойно, так что поиски поутихли. Случайность, наверное. Тогдашний падёж птиц особо не превысил обычный показатель.

Ирина окинула безмолвный низинный простор расширенным пустым взглядом и продолжила путь. Олег устало потянулся за ней. Скорей бы дойти до жилища и куда-нибудь рухнуть.

Стали всё больше попадаться купины шиповника. Потом земля резче пошла вверх, и возник покошенный взгорок, а на нём – потемневшие от времени и непогоды строения – раскорякой дом под двумя длинными скатами крыши, сделанный из жердей загон, а поодаль – то ли банька, то ли сараюшка. У стен дома топорщились две бочки, колёса, стремянка, выцветший голубой таз и вёдра. Была и узкая скамейка, на которую опустился Олег и вытянул ноги. Ирина обошла дом, окликая хозяев. Заглянула внутрь – никого, и села рядом с Олегом. Ушли на обход, предположила она.

– Попить бы! – жалобно выговорил Олег.

– Сейчас. Найдем, – отозвалась Ирина и не двинулась с места.

Воды им дал возникший, словно ниоткуда, пред их утомлёнными глазами лесник, сухой, коряжистый, как старая ветка дуба. Человек этот был в смятой в блин, когда-то меховой ушанке, бушлате и заправленных в сапоги брезентовых штанах. Он протянул Ирине большую алюминиевую кружку. Струя воды ледяным текучим кристаллом потекла в горло. В голове прояснилось, тело ожило. Ирина передала кружку Олегу. Он припал к ней губами и довольно заморгал.

– Мне по рации сообщили, что вы прибудете. – Суставчатая, землистая рука забрала у Олега кружку. – Хотите посмотреть карточки встреч, Ирина Алексеевна? Понимаю. Я две недели назад должен был их доставить, но не получилось. Собирался на днях, да вы меня опередили.

– Нет, я не из-за карточек. Но могу их забрать, чтобы вам лишний раз не мотаться.

– Так вы значит не с инспекцией? – скупо посветлел лесник.

Жилище вроде как со скрипом приосанилось, и оба окошка серовато блеснули под пробившимся через возникший разрыв в облачном пологе.

– Я показываю брату, – Ирина кивнула на Олега, – наш заповедник. Вот и на ваш кордон, Василий Семёнович, решила его привести. К тому же ваш помощник, Конягин, в некотором роде его подопечный.

– Из милиции ваш брат, что ли? – покосился на Олега Василий Семенович.

– Нет, нет. Просто так сложилось, что Олег считает себя в определённом смысле ответственным за Валентина. А вообще-то он адвокат.

– Может, в дом пойдём? У меня там похлебка из зайчатины. Могу накормить.

Внутри было полутемно. От неба, затянутого облаками, свет через маленькие окна почти не поступал. Предметы сливались с тёмно-коричневыми подкопчёнными стенами одного с ними цвета и материала. По обе стороны длинного стола тянулись скамейки. Ирина села на одну из них. Напротив неё, спиной к окну, расположился Олег. Из зева печи Василий Семёнович достал прихватом чугунок, и от поднявшегося от него белого пара сделалось светлее и уютней.

– Так зачем вам понадобился Валентин? – с приподнятой над чугунком ложкой строго потребовал признания лесник.

Ирина с Олегом невольно вздрогнули и переглянулись.

– А что, нельзя просто хотеть повидаться? – попробовала отшутиться Ирина.

– Нельзя! – негромко гаркнул лесник и с размаха опустил ложку на край чугунка. Тот отозвался глухим утробным гуком.

– Странно вы рассуждаете, – с расстановкой и пристальным взглядом выговорил Олег. – Вы разве ему охранник?

– А что Валентин вас сюда звал? – Нет. Значит, посторонние ему здесь не нужны.

– Это мы посторонние?! – возмутилась Ирина. – Да ведь, кроме нас с братом, ему никто ничем не помог, когда он из лагеря вернулся. Это ведь мы его в заповедник устроили.

Василий Семёнович взял тарелку Олега и наполнил её густым варевом.

– Не надо вам сейчас Валентина трогать. – Теперь и Иринина тарелка была наполнена. – Он тут без людей помягчел. Вам же просто любопытно, как он тут, ну и о себе напомнить. Зачем? Пристроили человека и оставьте его в покое. Он сам тут выправится, как ему надо. От вас ему будет один напряг.

– Но, возможно, мы могли бы ещё что-то для него сделать? – с достоинством предположил Олег.

– Ему сейчас лучше побыть без людей.

– А вы что не человек? – подковыристо спросила Ирина.

– Я-то? – от улыбки складчатая кожа лесника ещё больше пошла морщинками, делая её похожей на древесную кору. – Я-то тут местный, тутошний, сросшийся с кордоном. Валентин, может, меня вообще за человека не принимает. Часть природы тут, так сказать. Ну как зайчатина? Вовремя его в ловушке нашёл, а то бы кабаны съели. Их здесь сейчас полно. Ешьте, ешьте. Валентина все равно не дождётесь. Вам ведь сегодня обратно надо. А он дотемна на обходе будет. Как обратно собираетесь добираться?

– Нам сказали, что на кордоне есть уазик.

– Ну есть. Что это мне вас обратно везти?

– Вообще-то мы рассчитывали, что Конягин отвезёт. Он, как сюда ушёл, так на усадьбе ещё не появлялся. А ему нужно там показаться.

– Обойдутся. Я за него, что надо, скажу и напишу. Давайте доедайте и поедем. Может, засветло доберёмся.

Лесник оставил Ирину и Олега одних, а сам пошёл во двор. Через некоторое время оттуда послышалось урчание мотора. Из окна стал виден остановившийся у крыльца уазик.

Так закончился поход Олега и Ирины на дальний кордон. Каков результат? Представляется, что Олег должен был воспринимать жизнь Конягина в далёком доме лесника как самое для него подходящее. Поэтому он мог больше о Конягине не думать. Однако, только уже без всякой озабоченности, Олег время от времени о Валентине всё-таки вспоминал. Вернее так: Конягинский образ порой возникал то из матовой поверхности письменного стола, то из запутанности древесных ветвей, то из плоскости стены, являясь с командорской окаменелостью и кварцевым блеском глаз. Не было в этих внезапных явлениях Конягина ничего особо устрашающего. Он просто появлялся и исчезал.

Ирина до своего ухода весной из заповедника так ни разу с Конягиным не встретилась. И можно сказать, что она его из головы выкинула. Не стал он для неё кем-то таким, кого можно было бы держать в любовной памяти как дорогой, хотя и не осуществлённый проект. Обнаруженный в кармане куртки бумажный комочек, попавший туда во время давней встречи с Валентином на берегу Пры, Ирина, не задумываясь, что это такое, просто выкинула. Случилось это у реки, и комочек попал на её дно. Вода размочила бумагу, комочек распустился, и в песок ушел маленький золотой самородок.

IV

С юга на северо-восток течет река Ока и, бог знает, когда этому течению наступит конец. А вот дом у этой реки уже два года, как закончен. Смолкли удары и скрежет инструментов. Дом готов, стоит, светясь свежей древесиной бруса, на краю поселка. Виден на возвышенности с реки через полосу поймы.

От реки к дому идёт после купания Олег. Смотрит, отмахиваясь от слепней, на своё жилище вдалеке. Хорошо построил. Одно огорчает: надо скоро уезжать в город. Не желает молодняк видеть на своём празднике старших. Будут отмечать окончание школы, и надо освободить для них дом.

Приедут друзья сына Андрея, и он заявил, что хочет устроить всё сам, и родители тут помеха. Что ж, пусть порезвятся недолго на свободе, только бы дом не спалили.

В доме идут последние наставления мамы Аллы сыну:

– За собой всё убрать. В нашу спальню не входить. Посуду берите только из кухонных шкафов. И вообще ведите себя прилично.

– Напиваться не будем, придурков нет, – приобняв мать, заверил Андрей.

– А кто-нибудь курит? Следи, чтоб в доме не курили.

– Мам, перестань, мы, что, маленькие?

– А кто вы? – Алла крепко припала губами ко лбу сына. – Не понимаю, – отстраняясь от него, продолжила волноваться она, – почему нам нельзя остаться. Мы бы сидели на другой террасе или у себя в комнате. Может, чем-нибудь помогли бы.

– Не надо нам помогать! Мы сами всё сделаем. А если вы останетесь, будет не тот кайф.

– Какой еще кайф? – насторожилась Алла.

– Мама! Перестань! – прикрикнул Андрей. – Ты во всём видишь что-то ужасное. Мы просто хотим провести время так, как нравится, и не оглядываться, как вы то, сё воспримите. Пап! – обратился он к вошедшему на кухню Олегу. – Уйми маму, чтоб она не приставала. Всё у нас будет, как надо.

– А как вам надо? Что без нас собираетесь делать? – наигранно хмуря брови, подступил к сыну Олег.

– Да что кому нравится! – отчаянно отговорился Андрей. – Не имеем право?

– Какое право? – забурлила мать Алла. – Это у меня есть право. Я за тебя отвечаю.

– Я сам за себя хочу отвечать, – тихо буркнул Андрей.

Алла пылала от негодования. Нет, надо всё-таки показать, кто тут главный. Её не охладил призывающий к спокойствию жест Олега. Алла продолжала наскакивать на сына с требованием обещать, что никакого буйства здесь не устроят.

– Хватит, Алла! – твёрдо возвысил голос Олег. – Оставь его в покое. Мы же ему доверяем. Так ведь, сын?

– Надеюсь,– пробурчал тот и вышел.

Алла с осуждающим недоверием смотрела на мужа.

– Ну что ещё, Алла?

– Зря мы это Андрею разрешили.

– А по мне так хорошо, что он решил всё взять на себя. А то живут в своей виртуальной отстранённости и ни за что не желают отвечать. Хотя… – Олег смолк, а потом с ворчливой рассудительностью добавил: – Хотя это, может быть, потому, что им не по силам нынешняя запутанность, зыбкость, не хотят грузить себя проблемами, которые до них наворотили.

Алла отмахнулась и бросила последние нарезанные овощи в миску для салата – пригодится ребятам. Что ещё она могла сделать?

– Может, все-таки заберем Дашу с собой? – попробовала она хоть что-то изменить. – Ей ведь только четырнадцать.

– Еще чего! – влетела на кухню долговязая девица, одёргивая на себе длинную футболку. – Ничего вы не понимаете! Я буду видео снимать. Никита обещал устроить фейерверк. Я в сеть выложу. Пусть все видят, что мы тут устроим. Такое замутим!

– Что?! – вспенилась Алла. – Вы же дом спалите!

– Ничего не спалим! – весело выкрикнула Даша и выскочила из комнаты.

– Ну всё. – Алла обреченно опустилась на стул. – Олег, звони своей сестре. Может, Никита еще не выехал. Пусть скажет своему сыну, что он здесь будет старший и за всё отвечает.

– Хорошо, позвоню, – терпеливо обещал Олег. – Всё будет нормально. Так что, Алла, спокойно собираемся и уезжаем. Уже час дня. Я обещал Андрею, что нас здесь не будет, когда его друзья приедут. Не надо их напрягать. Пусть почувствуют себя на свободе.

Когда появились гурьбой одноклассники Андрея, родителей уже не было. Сразу открыли две бутылки шампанского на восьмерых и, вопя от радости, что их, наконец, выпустили, осушили стаканы. Врубили музыку. Табуном заскакали, зарезвились в прыжках, брыкании, взмахах, мотанье головой. Носились по саду, взбегали на террасу, влетали в дом, из-за малости свободного пространства недолго там покружив, выскакивали наружу. Глаза горели, щёки пылали, обнимались и криками подпевали ударно ритмичным звукам, раздававшимся из настроенных на один и тот же трек мобильников. Потом треки перестали совпадать, пошла разноголосица, начались разборки, выяснения подо что лучше веселиться. Но до драки не дошло. Никто её не хотел. И вообще надоело что-то друг другу доказывать. К тому же все проголодались.

Открылся холодильник. Оттуда – всё на террасу. Раскрылись рюкзаки – там тоже было кое-что съедобное. Всё вывалили на стол. Еды оказалось более, чем достаточно, чтобы напитать наполненных ощущением свободы выпускников.

– А что это за мужик у забора стоит? – спросил, дожёвывая бутерброд, одноклассник Андрея, встав у перил рядом с ним. – Уставился сюда. Кого-то высматривает?

– Не знаю. Похож на рыбака. Сапоги резиновые, брезентовая куртка. Может, рыбу хочет продать. Эй, нам рыбы не надо! – задорно крикнул Андрей, махая рукой. – Всё, ушёл.

– Это его старуха какая-то увела. Ты, что, не видел? Непонятный мужик. Больной что ли.

Приятели еще некоторое время смотрели туда, где стоял этот вроде бы рыбак, высокий, с натянутым на голову капюшоном, с рюкзаком через плечо.

На террасе одноклассники совсем стихли. На всех лицах отражался голубоватый свет от экранов мобильников. Настало для них время перенести свое существование в сеть.

Андрей не нашёл на столе, что попить и пошёл на кухню. Когда вернулся на террасу, там на столе бурело пластмассовое ведерко с мясом. А в саду распоряжался насчет шашлыка приехавший Никита. У мангала собралась вся компания, кроме Даши. Она сидела на скамейке у террасы и мрачно глядела, как цвёл Никита в центре внимания собравшихся. На вопрос брата, что с ней, ответила, что есть жареное мясо очень вредно. Андрей дал сестрице слабый подзатыльник и пошёл к мангалу.

Внутри мангала по чёрным углям блуждали огненные змейки и огоньки, иногда вырывались синеватые язычки пламени. Подходил к концу процесс горения углей. За ним заворожённо следили несколько пар глаз. Нутро мангала, наконец, прикрыли нанизанные на шампуры куски шашлыка. Жар углей охватил мясо, и оно начало издавать сладковатый дразнящий запах.

Мясо готовилось партиями. На подставлявшиеся тарелки уже несколько раз снимались с шампуров бурые сочащиеся куски.

– Последняя партия! – объявил Никита.

Никто вокруг него не протянул тарелки. Тогда он отправился, неся шампуры веером, на террасу. Там были Андрей, Даша и ещё задремавший на диванчике парень. Остальные, расположившись на траве, предпочли переваривать еду в саду.

Шампуры с мясом легли на поднос, а Никита опустился в плетёное кресло, вытянул ноги и расслабился. К нему, постепенно перемещаясь, приближалась Даша. То, что Никита ее двоюродный брат, придавало ей смелости. Последнее перемещение было на подлокотник кресла, где затих Никита. Рука Даши обняла его за шею.

– Что, Дашуля? – спросил кузен, сонно приоткрыв свои чудесные, тёмно-синие глаза, опушенные золотистыми ресницами.

Даша любовно ему улыбалась и неопределённо пожала плечами. Было ясно, что это она ждет от него каких-то слов. Никита скорчил ей смешную гримаску, поднялся и подошёл к Андрею. Тот сутуло сидел на перилах террасы и смотрел куда-то поверх сада, поверх забора, поверх поймы, над отливающим голубоватой сталью, изогнутым лезвием речного русла. Скорей всего точка, на которой был сфокусирован его взгляд, находилась в том месте, где в это время красновато мигает соседняя с Землёй планета. Подошедший Никита сначала смотрит туда же, что и Андрей, потом переводит взгляд на его лицо. Оно было и напряжённым, и спокойным.

– Почему бы тебе не в Москве учиться? – неожиданно спросил Никита. – Ты же набрал хорошие баллы. И ведь хотел же в Москву.

– Он, знаешь, куда? – В академию ФСИНа собирается – взвинчено выкрикнула Даша.

– Андрей! Ты что? – неприязненно поразился Никита.

– Хочет осуждённым помогать. Психолог! – снасмешничала Даша.

– С ума сошёл? Это на тебя так твой отец повлиял? – Никита толкнул Андрея в плечо.

– Нет! – быстро вставила Даша. – Родители против.

Андрей выпрямился и соскочил с перил. Проходя мимо Даши, легонько щелкнул её по лбу и ушёл в дом.

В саду зависли лёгкие, синевато-прозрачные сумерки. Не сгущались и не светлели. По ним непонятно было, какой шёл час. Выпускники неопределённо шатались по огороженному забором пространству. Их фигуры слабо, из-за горизонта освещённые солнцем, приобрели подобие теней. Такова игра июньской ночи. Темнее она уже не станет. Продержатся ещё немного эти лёгкие сумерки, и начнёт всё больше светать. Так что сейчас самое время пускать фейерверк, как объявил Никита.

Это повод снова собраться кучей и отправиться на край возвышения, который над речной поймой занимал поселок. Установили там патроны. Никита запалял их один за другим, отскакивая и шутливо крестясь. Бухало, и все задирали головы вверх.

Разлетались в небе под неистовые крики обильной фонтанной массой точечные кометы радужных цветов. Своим блеском бьющие из патронов огни затмевали свечение неба. Как не зайтись от восторга под грохот залпов при такой огневой красоте.

Взрывается порох, трассируют горючие металлы, но не страшно. Не страшно, вот так – совсем не страшно, и вообще не страшно. Выпускники прыгали и орали до самого рассвета. С помятыми лицами разбрелись по своим жилищам, когда солнце было градусов на сорок выше горизонта. Утомительно было послевкусие бурного праздника конца. Обессилили выпускники. Ну ничего, взбодрятся. Да, да, никуда не денутся.

г. Пушкино,
Московская обл