Журнальный мир

– У тебя есть выбор: остаться в раю либо уйти в изгнание, – неожиданно сказала Ева. – Что выбираешь?

– Конечно же, рай!

– Дурак!

Михаил списал её поведение на капризную женскую фантазию и сел работать за компьютер. Она в очередной раз убедила себя в грузной приземлённости мужского ума, взяла ежедневник и ушла с ним на кухню.

Излив душу страницам, Ева вернулась с двумя бокалами вина и приподнятым настроением.

– Выпьешь со мной? – Ева категорично не собиралась омрачать жизнь тоской, тем более из-за других. Не для скуки живём.

– Типично женское поведение – всё самой решить, но сделать вид, что у мужчины есть выбор, – Михаил спокойно взял бокал. – Не противно с дураком пить?

– Не сердись! Признаюсь – я погорячилась!

– А ты расскажешь, что постоянно пишешь в свой блокнот?

– А ты бы радовался, знай я все твои мысли?

– Не замечал, чтобы ты к ним интерес проявляла.

– Я твою психику берегу. А может, и свою. Во многой мудрости много печали.

– Лучше быть весёлым дураком, как я? – Михаил скорчил беспощадно глупую гримасу и громко заржал.

– Фу-у-у! Не делай так больше! Ты очень умный и успешный мужчина! А я просто тебя дразню, – Ева наполнила свой быстро опустевший бокал и прижалась к Михаилу.

– Сегодня ты снова собираешься кричать с балкона, что любишь эту жизнь? – польщенный мужчина разомлел, но прошлую вечеринку всё же припомнил. Восхищение гостей тогда граничило со смущением от эпатажных выходок Евы.

– Упрекаешь? А ведь уныние – тяжкий грех!

– Я тоже люблю жизнь! Но в перерывах между весельем предпочитаю трудиться, а не заниматься пустой философией.

– Философия мне жить помогает.

– Поверь: работа помогает жить гораздо эффективнее.

Весь следующий день Михаил посвятил работе. Уловив, что подруга не в духе, он её не трогал. Наскучит – сама подойдёт. Ева же упорно молчала. Диким зверьком она забилась в угол кухни, где просидела до вечера с дневником в руках: писала мало, прерывалась, то и дело тревожно осматривая пространство вокруг себя. Перед сном мужчина попытался поговорить, но Ева сделала вид, что спит, крепко прижимая ежедневник.

– Может, всё-таки расскажешь, что с тобой происходит? – вспылил Михаил, когда утром следующего дня молчаливое напряжение стало невыносимым. – На смену философии пришла суровая реальность?

– Мне просто хочется наедине со своими мыслями побыть!

– Может, если ты ими поделишься, то всем будет проще и легче?

– Боюсь, что женские мысли – слишком тяжёлый груз для мужского сознания.

– Куда же нам до вас! Хорошо, побудь одна! Я буду вечером!

Когда Михаил вернулся, как и обещал – вечером, то Евы в квартире не оказалось. В прихожей, словно в ожидании хозяйки, лежал ежедневник. На звонок Михаила Ева ответила удивительно быстро, игриво, но наигранно объяснила, что у неё дела на несколько дней, что беспокоиться не нужно и отключила телефон.

«Я бы и не беспокоился, – в тишину сказал Михаил и повертел в руках увесистый дневник, – но такие вещи просто так не забывают… Ну, что же…» Удобно усадив себя в кресло, как перед полётом, мужчина положил дневник на колени. Странички сами распахнулись на последних записях хозяйки. «Хорошо – давай сразу с конца…» – и, приняв предложение, Михаил побежал глазами по ровному почерку.

Адам и Ева не для рая были созданы. И выбора у них никакого не было! Бог не изгонял людей, а вынудил покинуть Эдем! Вынудил тем, что воткнул посреди рая дерево познания добра и зла (для кого же оно было, если не для первых людей?). А после всего случившегося внушил чувство вины и нагрузил вдогонку проклятиями. Очень это по-родительски: создать нас по Своему подобию и за это же упрекать и наказывать. Мне даже кажется, что в Боге больше женской сущности, чем мужской.

– Накуренная, что ли, она тебя писала? – мужчина тяжело вздохнул, словно сочувствуя тяжкой ноше дневника. – Ну, давай, удивляй дальше!

Грехопадение – это радость познания, пополам с болезненной расплатой. А расплачиваешься непременно собой, часть себя отдаешь. Поэтому радоваться нужно уметь, не распыляя себя по сторонам, не растрачивая на пустое. Увы, но такое сразу не постигнешь. Господь же создал нас неугомонными исследователями жизни (Еву уж точно!), но оставив запретный плод висеть перед нашим носом. Садизм божественного уровня, или «замысел божий» – кому как удобней. Ева взяла на себя бремя первопроходца, а бедный Адам оказался между молотом и наковальней. Но, видимо, такая участь мужчин. Хотя, отдать ему должное – он не попросил себе новую, более разумную женщину, а разделил её выбор.

Михаил, конечно же, не дурак, он просто в своём мире – в мире, где его всё устраивает. Но всё устраивает тех, кто не смотрит по сторонам. Сегодня Миша, кстати, правильно сказал, что «пришла суровая реальность». Но она пришла исключительно ко мне. Ведь именно так и происходит: те, кто посмели вкусить запретный плод – получают по заслугам, а те, кто дальше своего удобного мира не видят ничего – те блаженные.

Зачем Создатель так мучает, словно не понимает наших страданий? Неужели не в Его власти протянуть руку помощи и поддержать своих чад? А ведь можно просто сказать: Я с тобой, хватит блуждать во тьме, возвращайся домой.

Видимо слишком поздно, тьма уже рядом и плотно меня окутала.

– По ходу ещё и сектантка! – Михаил с брезгливой грустью отбросил дневник Евы и решительно принялся обыскивать её вещи.

В нескольких карманах он обнаружил ламинированные листочки бумаги с надписью «моя мама», указанием имени, отчества и телефона.

– Это что ещё за игры? – мужчина взял одну из таких бумажек, походил с ней по квартире и убрал на место. Звонить по номеру не стал, рассудив, что это преждевременный и неоправданный шаг в ещё не созревших отношениях. Бремя безысходности вернуло Михаила к дневнику. Мужчина тяжело опустился в кресло и с лицом пятиклассника, вынужденного читать непонятную книгу, залистал исписанные страницы.

Ева хватилась дневника, лишь покинув кабинет врача – всё услышанное болезненно стучало по вискам и требовало осмысления.

«Настоящая жизнь, как вы изволили назвать образ жизни обычного большинства, для вас – запретный плод, – терпеливо, но устало объяснял доктор. – Конечно же, вас никто не заставит – это скорее вопрос осознания последствий ваших действий. Если вы готовы к их тяжести, если они стоят того, то, как говорится, – это ваша жизнь, ваш выбор. Но игра уже не со здоровьем, а со смертью. Страдают не только ваши глаза. Считайте, что случившееся было предупреждением, даже криком о помощи вашего организма. В следующий раз вы, мой дорогая, можете не в офтальмологии оказаться, а в реанимации! И это ещё в лучшем случае. В общем, отнеситесь к этому серьёзно. Завтра вас возьмём в операционную: глаз заполнен кровью, сетчатка сильно изменена – и нам предстоит первый этап многоэтапного лечения, – устранение последствий не столько диабета, сколько вашего к нему отношения, а ведь этой трагедии можно было избежать».

О последствиях Ева не раз сама себе говорила и упрямо, с томным ожиданием выбирала «настоящую жизнь» – тяжесть последствий ощущалась иначе, скорее, в виде некоего киношного конца – быстрого, красивого, на пике счастья, на волне человеческой вседозволенности.

Теперь, после долгих раздумий и сомнений, после качественной чистки мозгов лечащим врачом, девушка позвонила Михаилу и в общих чертах поведала о своей болезни и предстоящей операции. Он приехал сразу же, но перед тем, как зайти в палату, долго общался с доктором. Всё пытался перевести разговор на перспективы, но каждый раз выслушивал о длительности, сложности и непредсказуемости лечения. Даже вопрос о частичном восстановлении зрения врач со вздохом обошёл.

– Ну, наконец-то, – как ни в чём не бывало, отреагировала девушка на появление своего молодого человека. – Привет, дорогой! Вот, такая беда со мной случилась! Привез мне тёмные очки?

– Я разговаривал с твоим врачом… Беда – это, конечно, мягко сказано! – начал Михаил. – Дневник твой, кстати, тоже привёз.

– Читал? Легче стало?

Михаил не ответил.

– Понимаешь ли ты, что беды можно было избежать, если бы ты …

– Ты читал? Ты мне так и не ответил!

– Да – я читал! Давай об этом поговорим! Я читал, и мне многое непонятно! Точнее, мне вообще всё непонятно, кроме того, что ты закрылась ото всех в своём странном мире. Ты должна была рассказать о диабете и не формировать о себе ложное представление – эдакой порхающей, влюблённой в жизнь стрекозки. Это очень нечестно.

Михаил сделал паузу, чтоб оценить силу своего упрёка и, приняв молчание Евы за первые признаки своей победы, страстно продолжил речь. Лицо пылало румянцем, мужчина выпускал пулемётной очередью каждое предложение, ожидая точных попаданий.

– Ты, кстати, очень правильно написала, что я дорожу своим миром! Да, он меня устраивает, но я не вижу в этом ничего постыдного! Во всяком случае, я честен с теми, кого туда пускаю. А вот твой образ мысли, твоё отношение к матери (дневнику-то не соврёшь!) я понять не могу! Ты же была окружена её заботой, пускай строгой, но заботой, тебя оберегали от самой себя! Ты просто избалованная и незрелая! Ты не в состоянии руководить своей жизнью, тебе нужен надзиратель! Иначе ты себя угробишь!!

Глаза мужчины торжествующе сверкали. Теперь, после качественного обстрела «правдой», хоть голыми руками в плен бери даже такую строптивую особу, как Ева. Михаил уложил свою горячую ладонь на её худенькую холодную коленку и снисходительно похлопал.

– Ладно, сейчас не время ругаться! Ты болеешь, и я тебе предлагаю свою помощь и поддержку в лечении.

– Всегда удивляли люди, которые полагают, что всем нужно одно и то же, – спокойно, словно и не было попыток расстрела, начала Ева, – думают, что так называемые человеческие ценности становятся тем ценнее, чем больше их вывалишь на ближнего. А ведь такая забота бывает токсичнее, чем для меня глюкоза. Ты съедаешь конфету и получаешь энергию, а для меня она токсична. Понимаешь?

– Ну так не ешь!! – выпучив глаза, Михаил сорвался на крик. – Избавь себя и меня от пустой философии и просто не ешь!

– Я объясню сейчас. Не кричи, пожалуйста. На самом деле я могу съесть конфету, но чтобы глюкоза усваивалась, а не разрушала мои сосуды, мне нужен инсулин. Так вот: и забота, и даже жесткий контроль для меня – это глюкоза, а понимание – это инсулин. Понимаешь? Без второго компонента первый становится для меня губительным. Увы, но такие люди, как ты и как моя мама, не обладают вторым качеством. Они для меня ток-сич-ны. Поэтому я попрошу тебя засунуть свою поддержку поглубже себе куда-нибудь и идти в свой замечательный и удобный мир!

Вслед за Михаилом Ева и сама покинула территорию больницы, взяла в ближайшем магазине бутылку вина и вызывающе села на лавочку напротив приёмного отделения.

С каждым глотком мир менялся, наливаясь игривыми красками, наполняясь заманчивыми звуками. Захотелось поболтать с кем-нибудь или даже пофлиртовать напоследок.

У проходящего парня она спросила зажигалку и, получив отрицательный ответ, сразу задала второй:

– А что это у тебя с глазом?

– Контузия! – молодой человек остановился, заинтересованный вниманием девушки. – Нельзя мне спортом, видимо, заниматься! Но без него тоже не могу!

– А мне пить нельзя, но я тоже не сдаюсь! Ну, контузия не беда, продолжишь свой спорт!

– Если бы только она одна! – засмеялся парень, задрал штанину и показал протез ноги. – Киборгом скоро стану!

Ева посмотрела на молодого человека, оценивая неожиданный прилив чувств: то ли вино одурманило, то ли такой уровень откровения незнакомца ударил в голову, но парень преобразился и засиял особой внутренней привлекательностью, словно был последним человеком на земле.

– Смело ты перед девушками штаны задираешь!

– Знаешь, пусть лучше сразу знают, какой я, тогда рядом останутся те, кому я интересен такой, какой я есть. И тебе того же советую! – парень чуть замялся и посмотрел на часы. – Блин… Извини, но мне идти нужно! Но я рад был общению – ты интересная! Честно! Надеюсь, в следующий раз ты о себе тоже что-нибудь особенное расскажешь! Давай номерами обменяемся?

– Да легко! Записывай!

Молодой человек ушёл, а за ним упорхнуло игривое настроение. Жизнь была вокруг, била, можно сказать, ключом, но ухватить её никак не удавалось – выскальзывала из нетерпеливых рук. Видимо, в этом нетерпении, в этой жадной любви к жизни и было всё дело. Отец не раз говорил об этом, пытался научить. Однажды он взял маленькую Еву на озеро. Величественные подводные города из пышных водорослей под их лодкой заворожили ребёнка – подобной сказки наяву она никогда не видела, а тут до этой красоты можно было рукой дотянуться. Девочка упросила папу позволить ей прикоснуться к подводному чуду. В крепких объятиях отца она перегнулась через край лодки и погрузила обе руки в прозрачную холодную воду. Дух перехватило от восторга, и Ева страстно, со всей любовью к прекрасному заграбастала ближайшую верхушку подводного замка. Ручонки прошли сквозь что-то скользкое, слабо осязаемое, а когда ладошки поднялись из воды, то по ним вместо чуда стекала грязь.

Отец рассмеялся.

– Ты вся в маму – такая же нетерпеливая и порывистая! Любите вы жизнь и чтоб всё сразу!

Отец, бесшумно двигая вёслами в толще воды, отплыл в сторону от мутного пятна.

– Ко всему живому нужно очень бережно прикасаться, чувствовать его, а не думать лишь о себе!

– Пап, это грязь! Она совсем не живая!

– Вот смотри! Эта башенка почти что рядом с нами! Но ты не хватай её, как предыдущую, а очень медленно опусти руки в воду, аккуратно приблизь к водорослям и прикоснись бережно, са-а-а-амыми кончиками пальцев.

– Это как, пап?

– Так же, как мама тебя утром гладит по лицу, малышка.

Глазки ребёнка блеснули пониманием, и на самых кончиках пальцев появилось лёгкое тепло, будто бы туда перетекла вся способность ребёнка к любви. Ева вдохнула полную грудь, задержала дыхание и повторно погрузила руки в озеро. Они медленно приблизились к бурой башне, пальчики слегка тронули бугристую поверхность, подводное чудо приветственно качнулось и мягко погрузилось своей поверхностью в ладони.

– Папочка, оно меня поцеловало, – прошептала Ева, не смея шелохнуться. Весь мир, вся вселенная бережно прильнула к детским ручкам, и от ладоней по телу заструился поток энергии. Россыпь мурашек осыпала тело, а полупрозрачные редкие волоски на предплечьях затопорщились, покачиваясь вслед за водорослями.

– Что со мной, папа?

– Счастье, видимо.

Несмотря на холодную воду, Ева не позволяла себе шелохнуться, в страхе оборвать зарождающуюся связь с миром. Из темноты выскользнула стайка рыбёшек. Мальки подплыли к ручкам ребёнка и, скользя вдоль них, начали щипать Еву.

– Они играют со мной, папочка! – не сдержав восторга, запищала девочка, распугав всех рыбок…

Ева влила в рот очередную порцию вина, но оно комом встало в горле. Нежные прикосновения остались в далёком прошлом, возможно, там, в этом сказочном озере, и остались. На смену им пришли непонятно жёсткие требования матери соблюдать строжайшую диету, не охлаждаться и беречь себя ото всего на свете. Мать не простила тогда отцу, что их дочь простыла на этом озере, что из-за простуды развился диабет, что прежняя жизнь семьи была безвозвратно утрачена. Ева считала себя проклятой, проклятой и виноватой в разладе родителей. С ненавистью к такой жизни девочка дождалась окончания школы и сбежала в другой город.

Она с усилием проглотила этот ком и вытерла слёзы. От воспоминаний сердце бешено колотилось – казалось бы, лёгкое волнение, а разразилось в тягостную тревогу.

«Нет уж… ни капли не останется», – и девушка залпом залила в себя остатки вина. Вместо порции опьянения в голову проникла дикая боль, за ней тёмный незнакомый страх, будто поджидавший нужного момента, ледяной ручищей жадно обхватил сердце, и тело непослушно задрожало. Ева попыталась встать, хватаясь за воздух, но мир капризно закружился вокруг неё, вызывая тошноту. Все звуки вокруг разом вонзились в комок сознания и понесли его прочь, стремительно превращаясь в протяжный и мучительный гул, умолкнув лишь исчезнув из этого мира.

Ева лежала на лавочке. Рядом, но уже на асфальте лежала опустошенная бутылка. Торопливые люди, бросали косые взгляды: чаще осуждающие иногда брезгливые, были среди них даже понимающие, но брошенные всё так же из своего удобного мира.