Журнальный мир

* * *

Встанет утро – лёгкий конь –

на четыре чётких рифмы

и взбежит, рождая ритмы,

на весенний небосклон.

Эй! Стучат, стучат копыта

по небесной гулкой тверди.

Синь холодная пролита

и течёт на землю сверху.

Окон жаркие литавры

рассиялись, разгораясь.

Глянь налево, глянь направо –

свет от края и до края.

Утро пьёт из синей лужи

и помахивает гривой –

свежий ветер нежит души

и целует торопливо.

* * *

Как на открытке новогодней,

наверно, в семьдесят шестом

мне присланной, стоит погода.

На лапах елей снежный сон,

мороз и солнечно, в природе

покой тягучий и густой.

Захочешь – и расслышишь мантру,

в обетованной тишине

снег оживёт, священной мантией

потянется, искрясь, и мне –

искриться. Маленькою серной

метнётся блик, мелькнёт – и нет.

Но сладкая волна по нервам,

и солнце пляшет на волне.

Проникнешься великой статью

тех елей, спину распрямишь.

Растают чёрных мыслей тати

и тени прошлых дел хромых.

* * *

Отражение твоё вижу в новогоднем шаре.

То рождественская шалость: жизнь подарки раздаёт.

Из огромного мешка – обещанья встречи скорой.

И надеждой полон город до оснеженных краёв.

И, зажмурившись сильней, каждый ожидает чуда.

Снится сон в волшебном сне – всё что было, снова будет.

Вьётся призрачный снежок, ёлка ветками качает.

Съешь со счастьем пирожок, счастье будет – обещаю.

* * *

Рассвет легко приподнимает вещи.

Они так ощутимо невесомы!

Дым облака кудрявится овечкой,

перелетая крышу дома.

Пронизан воздух солнечным звучаньем,

и хочется лететь за голубями.

Куда-то делись призраки отчаянья.

Как хорошо отдать собаке пряник!

Он розов, точно солнце на восходе,

облит прекрасной белою глазурью.

Рассвет встаёт над каждым пешеходом,

и небеса высокие лазурны.

Груз тёмных дней к земле меня не тянет,

и дышится, пускай чуть-чуть, но легче.

А воздух полон свежими вестями,

их нежной тайной радостью просвечен.

* * *

Эти фантики сладких надежд,

то бордовые, то золотистые,

холод лапой когтистою стиснет

и к утру раскидает везде.

Что горело весёлым огнём,

трепетало, воспламеняясь,

ветер даром сейчас отдаёт,

на дождливую морось меняет.

Но вот жар от пера птицы-жар

ощутим – согревает и греет,

и душа потихоньку смелеет,

и становится как-то светлее

в тех, засыпанных прахом аллеях,

где лишь холод и мокрая ржа.

* * *

Пушатся божьи одуванчики,

проходит лето, торопясь,

оно приятно, но обманчиво,

а мотыльки пустились в пляс

над романтично-сладким клевером

и над цветами ранних роз,

но ветер холод гонит с севера

и тучи старых сильных гроз.

А здесь жуки ползут по веточкам,

и воробьи ныряют в тень,

и у сорок взлетают деточки,

пылает зелень на хвосте.

А утром сладостно и холодно,

а утром трепет и восторг,

и два бомжа поют в два голоса,

едва затеплится восток.

И ты согласна с их желанием

И безнадёжным «ё-моё».

Дождь – арфы струнное дрожание,

и лужи полны до краёв.

* * *

И он вернулся. Его имя – Дождь.

Он обошёл по павшим листьям город,

шуршал, как мышь, и топал под забором,

и вечером блистал асфальтом кож.

Стучал. И блеял вспененным ручьём,

хрипел в засохшем горле водостока,

напоминал о чёрной воле рока,

и, плача, пел на языке ничьём.

Он пьяным был, он опьянел всерьёз,

шатался и ронял на землю вещи.

Он приказал заснувшим чувствам – взвейтесь!

Он вести свежие охапкой в душу внёс.

Он наследил. Он выследил меня.

Он вынудил меня – какой зануда! –

его призыву и приказу вняв,

идти к нему.

Дождь мой!

Я скоро буду.

* * *

Не страшно терять. А страшно иметь,

Держать неудобное, хрупкое,

не смея вздохнуть. И вздохнуть не посмей! –

хрустальны у счастья скорлупки.

В бессчётные дребезги, слёзы, и пыль,

в горючие вопли и звоны

рассыплется ноша – законы просты.

Но счастье – оно невесомо.

Оно упорхнёт – не успеешь схватить –

голубкой ли, синею птицею,

дыханием, искрой. За ним не взлетишь.

Без толку скорбеть и молиться.

Так лучше его не иметь никогда.

Душа моя счастья боится.

Но с неба ко мне покатилась звезда.

И поле в ромашках мне снится.

* * *

Овраги пахнут сладкой облепихой,

желтея, вянет жёсткая трава,

туман уходит, трубочкой попыхивая,

листвою улицы набиты рукава.

С утра. Ура! Шуршание – как песня,

мурлыканьем наполнена душа,

себе самой, рифмуя, околесицу

несёшь, цветными листьями шурша.

Забытые, не надо, не зовите,

не бередите, не врывайтесь в сны –

здесь каждый лист опавший скручен в свиток

письмом неоправдавшейся весны.

* * *

Выдох раннего заката

облекает ствол берёзы,

там, где снег на запад катит

волны синие, он розов.

Сочетания свечений

ощущаю тонким свистом,

игры духов предвечерних

на поверхностях осклизлых.

То летя, то замирая,

изменяясь непрестанно,

ускользают неба краем –

неживы, прозрачны, странны.

Точно кислое приятно,

Недозревшее вино,

цветовые эти пятна –

терпкость, холод, звонкий зной.

* * *

Какие запахи земли!

Как эти запахи манили,

они во сне счастливом снились

и ткани нежные плели.

Там каждая парила нить

и каждая, дрожа, дышала,

а ящерка травой шуршала,

и ландыш, обмирая, ник.

И сладко выдыхал, и звал,

рождал ответное звучанье,

и распускал любовь, и чарой

души движения сковал.

А там, где облачная сень

живое солнце пропускала,

большая бабочка порхала,

как чья-то выцветшая тень.

* * *

Последний снеговик оплакан будет мной,

тот, слепленный с любовным прилежаньем

из комьев трёх, прожорливой весной

он будет съеден. Жалко!

Останется из шишки нос,

И ручек тоненькие ветки,

и две монетки-глазки – взнос,

начальный взнос теплу и свету.

Сосны высокая свеча

зажжётся на закате рыже,

и синий воздух вешних чар

взойдёт над крышами.

Прощай, мной слепленный дружок,

рождённый этой кашей снежной.

Весенний луч прожёг ножом.

Пойми – и это тоже нежность.

Не нам судить. Мы так глупы,

так неуклюжи и непрочны.

А жар весны, а солнца пыл…

Но небо в звёздах будет ночью.

* * *

Трещит под каблуком ледок,

и снег пушится на перилах.

Луна неполная укрылась,

но чёрен всё ещё восток.

Морозный воздух нов и свеж,

как народившееся чудо,

сугробов женственные груди

вдоль улицы. Полны надежд,

досветные шагают люди.

И мерят быстрые шаги

минуты жизни в такт дыханью

застывшей утреннею ранью.

Вот тень – собакой у ноги,

всегда верна. Как всё искрится,

улыбкой наполняя взгляд!

Как на неведомых углях,

сгорает ночь.

Чтоб возродиться.

* * *

Женщина одна, с лицом из прошлого,

смотрит. Я спрошу – зачем вы здесь?

А в её руке сухарик крошится –

голубям, им тоже надо есть.

Добрая душа, вздыхая, мается.

Шепчет что-то, белый свет крестит.

Снег идёт, снег голубями валится

из небесной голубой горсти.

Птицы снежные клюют, воркуя, крошево,

Лепятся сугробом у стены.

Шепчет мне вослед: «Всего хорошего.

Лишь бы только не было войны».