Высоцкий в Новокузнецке
Высоцкий в Новокузнецке
ОДНА ГОРОДСКАЯ ИСТОРИЯ давно не дает мне покоя: приезд Высоцкого и связанные с этим легенды и мифы.
Ещё недавно в моём представлении дело было так.
Встречали его так радостно, что Владимир Семёнович, не успев начать выступление, упал на сцене Театра металлургов. Оскорблённое этим партийное, сидевшее, конечно же, в первом ряду, начальство уже успело громко произнести слово «милиция», но раньше неё рядом с певцом появились работники «скорой помощи». Тихонько сказали о «сердечной недостаточности» и увезли певца в гостиницу.
Проснувшись утром, Высоцкий тут же позвонил в «скорую», поблагодарил спасителей-медиков и первым делом спросил: найдётся ли у выручивших его добрых людей приличный магнитофон?.. Если нет – пусть найдут и приезжают с ним в гостиницу. Магнитофон, само собой, нашёлся, они приехали. Незапланированное выступление Владимира в гостиничном номере длилось до глубокой ночи. Но уже утром из городских окон вырвались первые бунтарские песни московского гостя. В особенном, «новокузнецком» исполнении.
Думаете, откуда они появились потом сперва в Кузбассе, а затем и в соседних сибирских городах?
По душе друг дружке пришлись. Хрипатый певец и пролетарский город. Сошлись характерами! Не исключено, что это было торжество той самой «скрытой работы», которая происходит в душе у каждого, а вырывается наружу лишь у немногих.
Примолкла даже извечная наша соседка-соперница. Шахтёрская Прокопа (ударение на последнем слоге). Как будто ещё ниже ушла под землю. О чём теперь спор?! Если у громадной их «жёлтой бочки» с пивом, которое, ну, как в живоносном источнике, никогда в ней не иссякает, и даже в известном чуть не на всю Сибирь «Славянском базаре», с его котлетами из медвежатины, – подвыпивший народ земли Кузнецкой, раскатывая грозное «эр», прихрипывал: «Пар-ррвали парус!..»
Ну, чем вам не синопсис полноценного фильма?! Почти сказочного. О народной любви и воле. Недаром же в городе, который сам себя справедливо назвал «Кузница Победы», уже столько лет идёт фестиваль «Высоцкий в Новокузнецке»! На который почитатели таланта Владимира Семёновича съезжаются не только со всей России, но даже из зарубежья. Теперь-то оно, кроме прочего, – под боком!
ТАК ВОТ. Ещё несколько лет назад вездесущий писатель-рабкор, ушедший, к сожалению, в мир иной, Николай Ничик прислал мне газетную вырезку со стихом одного из самых маститых российских бардов, гревших души романтиков ещё в начале шестидесятых годов прошлого века, так называемых «шестидесятников». Теперь, однако, в посвящённом нашему городу стихе господствовал сугубый критический реализм. Несло гнилостным запахом болота, на месте которого был построен Кузнецкий комбинат и вырос хрестоматийный «город-сад».
Звучал в стихе и укор Владимиру Маяковскому. Мол, до строительства не доехал – описал со слов встреченного в Новосибирске рабочего, «товарища Хренова». Сам этот рабочий попал потом в места не столь отдалённые, и начальник лагеря чуть не каждый день развлекался тем, что, подвыпив, приказывал привести его к себе в кабинет и заставлял читать стихи о «городе-саде». А в конце декламации всякий раз давал чтецу в ухо… Ну и где он, твой «город-сад»?.. То-то, мол!
Очень жаль мне стало безответного «товарища Хренова»!.. Маяковский-то за свою не такую долгую жизнь унижений всякого рода натерпелся достаточно. Но чтобы чуть не каждый день – в ухо?!.
Позвонил я, в конце концов, в ИМЛИ (Институт мировой литературы и искусства).
Пётр Васильевич Палиевский (светлая ему память) с охотой дал мне телефон «главного спеца» по Маяковскому, доктора филологии Александра Мироновича Ушакова.
– Слышал эту байку, – сказал тот, – но никогда к ней серьезно не относился. Попробую помочь теперь вашему «городу-саду». Перезвоните через пару недель…
Сам я тоже без дела не сидел и звонил новокузнецким друзьям, и рылся в собственных бумажных завалах. С чего этот сыр-бор вокруг Высоцкого в нашем городе начинался-то?
И вдруг, вдруг… В книге воспоминаний о первом секретаре обкома партии Афанасии Фёдоровиче Ештокине нашёл любопытнейшее свидетельство бывшего «профсоюзного бога» области Курочкина.
Однажды во время обыденного разговора у себя в кабинете Ештокин сказал ему: «Ты, мол, чаще меня бываешь на Запсибе. О чём там нынче мечтает молодежь?» – «Мечтает о несбыточном», – ответил Курочкин. «То-есть?» – спросил Ештокин. И Курочкин вздохнул: «Мечтают, чтобы к ним приехал Высоцкий!» – «А что ж тут несбыточного?» – как бы даже сердито удивился Ештокин.
Чтобы хорошенько представить себе дальнейшее, надо было и вволюшку пожить в нашем посёлке со скучным названием «Заводской», и хоть немножечко знать Афанасия Фёдоровича Ештокина.
Меня-то сразу отбросило к середине шестидесятых. К памятному моменту, когда по крутой лестнице только что построенного в центре Новокузнецка молодёжного кафе «Юность» я стремительно поднимался на второй этаж, где меня заждался Гена Емельянов, редактор запсибовской многотиражки «Металлургстрой». И чуть не ткнулся головой в живот Ештокину – в окружении областного да городского начальства неторопливо спускавшегося к выходу.
С иронией сказал мне: «Спасибо, мол, что не сбил с ног! Может, на минутку задержишься? Как раз хотел тебя видеть!»
Было-не было?!
Я что-то извинительное пробормотал, а он стал ступенькой ниже, чтобы вровень, и крепко пожал руку: «Молодец, хороший роман написал!». Обернулся к своему окружению: «Надеюсь, успели прочитать?». Ответом было скромное молчание, и он уже мне с нарочитой серьёзностью пообещал: «Теперь прочитают!»
Тут сопровождавший его синклит дружно закивал, а он переменил тон, заговорил вдруг с явной печалью: «Только вот, мол, что… Сам ты торопишься в это прекрасное кафе, где уютно и всё чистотой сверкает… А где твой главный герой-то пьёт? Галочкин… То за углом общежития, а то за штабелем кирпича на стройке. Люди у нас и без того тяжело живут. А ты как будто нарочно это подчёркиваешь. А кто их поддержит, об этом ты размышлял?».
Через несколько лет мне, нашкодившему, пришлось держать ответ у Ештокина в кабинете, в Кемерове. И опять я увидел в нём державника, искренне озабоченного состоянием народного духа.
Хорошо представляю, как он бился с жиреющей Москвой за Высоцкого и что при этом говорил. Не сомневаюсь, что был и справедливый вопрос: «В Париж, значит, как к себе домой, можно, а в трудовой Новокузнецк, на ударную стройку – некогда?!»
И Высоцкий прилетел в Новокузнецк. Но… Горком партии в ту пору возглавлял отторгнутый Запсибом «каэмковец». В прошлом участник самодеятельности, хороший чтец-декламатор, «коронкой» которого и был как раз «город-сад» Маяковского. Сперва он «достал» им, как бы теперь сказали, родной комбинат, а после, уже на высокой должности, хоть строчку из него, да непременно вставлял чуть не в каждую свою руководящую речь. Немудрено, что московский гость достался «каэмковцам», а не «мечтателям» с Запсиба.
Тут можно поразмышлять о некоей иронии судьбы. Владимир Семёнович тоже ведь до места назначения не доехал…
Но при чём тут бедолага «товарищ Хренов»?
Когда я снова позвонил в ИМЛИ, с Ушаковым мы беседовали так дружески и так долго, как два бывших старожила Кузни, истосковавшихся в Москве по своему любимому городу.
Никаких документальных подтверждений грустной истории с «товарищем Хреновым» учёный не нашёл. Скорее всего, сказал, это очередная страшилка либералов. Уж коли ты начальник лагеря – соответствуй. Так же, как, ну просто «обязан» соответствовать своему положению «особист» на фронте…
Но вот он снова, мол, вспомнил одну историю, которую рассказывал ему отец-фронтовик…
Он командовал уже не раз отличившимся в боях батальоном, который однажды попал в ловушку. Окружение подготовлено с немецкой точностью, положение было явно безвыходным. Батальон это понимал, пал духом. Все понуро ожидали конца. И вдруг неожиданно вскочил самый пожилой в батальоне боец и крикнул так, что мороз по коже: «За Сталина-а!..»
И что бы вы думали? Батальон как очнулся. Не только вырвались из окружения – заставили немцев драпать так, как сами в сорок первом не драпали! Когда их и след простыл, Ушаков-старший, ещё в горячке, тряхнул за грудки старого бойца: «Ты с ума сошёл?! Дома в Сибири, сам говорил, шестеро детишек – какой тебе Сталин?!». И не успел он отойти от бойца, как подошёл к отцу «смершевец»: «Вы этого не говорили. Я этого не слышал. Но на вашем месте я бы представил бойца к награде…» – «Можно на вас сослаться?» – обрадовался комбат. Ответ был: «Я этого не говорил. Вы этого не слышали».
Но вот что! Будто сам над собой посмеиваясь, Александр Миронович продолжил:
«Поскольку, мол, задачку вы мне задали нелёгкую, поразмышлять о вашем, ой каком непростом городе пришлось вволюшку. И мне вдруг такое пришло в голову… Прямо сказать, антинаучное. А вдруг старый боец, крикнувший это, насчёт вождя, как раз и был из вашего Сталинска-Новокузнецка?.. И для него это было как бы естественно. Все вместе и всё едино – и шестеро детей с женой-страдалицей, не знающей, как их там накормить. И весь работающий на фронт город Сталинск. И вся Сибирь. Вся большая страна».
Как я был благодарен Александру Мироновичу за его далеко отступивший от научных канонов рассказ! Разве это тоже не знак? Не символ? Да, на гнилом болоте людскими страданиями и народным подвижничеством построен был в самые жёсткие сроки металлургический комбинат, стальным щитом прикрывший Страну Советов, общее наше Отечество, в годы небывало жестокой войны.
И ещё: патриоты Новокузнецка-Сталинска всегда помнят, что на болоте вырос и начал пробовать громовой свой голос уникальнейший русский бас – Борис Штоколов. Вызовем в памяти всеми любимый «его» романс «Гори, гори, моя звезда…». Разве это, кроме прочего, не о нашей Кузне? О незаходящей звезде её трудовой и воинской славы, неразрывно связанной с именем Сталина…
А если кому-то покажется, будто что-то не так в этих моих очень горьких порою размышлениях – я этого, так и быть, не писал-не говорил. Вы этого не читали-не слышали.
А награда – одна на всех. Общая. Эта самая, постоянно горящая и над болотом, и над всем обширным городом-садом, над Кузницей Победы, штоколовская звезда.
Гарий Немченко,
писатель.
(г. Москва, 2020 год)