Высокая земля

Высокая земля

* * *
и вновь, и вновь летучая дуга
снижается над этими глазами –
надбровным тучам пропасть дорога,
и тёмную траву туда дерзает

а там всё просто: ёкнул аппарат,
рабочие давно по хатам с краю,
какие-то актёры обстоят
и те, в кого они порой играют

на что нутро похоже куполов –
на чёрный кофе, угольные соты –
вот целый храм, сгоревший наголо,
и слава Богу, не было его там

и слава Богу, это не любовь,
но о любви, так рифмовать не надо,
но тот осколок, прочертивший бровь,
та ласточка уже коснулась взгляда

 

* * *
ветер перед дождём, чья-то жгучая кожа – к моей
поначалу стиха, эти сладкие капли на въезде
перед городом злых, поклонившихся в пропасть дождей
в ноги чёрные горя, но высоколобой победе

и чего я хочу, сам себе не поймёшь, не алё,
не разделишь на осень и лето, на правду и радость –
так на женщину смотрят и ей говорят, что её-то и надо

и сознанье моё, ночевало на дне тополей
на московской скамейке свиданья, во сне постоялом –
ищет прямо сейчас это самое всё, побыстрей,
чем она из-под ног убегает
(пардон, убежала)

я сказал «хорошо», от какого такого тепла
я сказал «хорошо» в разгорающемся океане,
где озноба ладонь на груди – что внутри, сберегла
вот такие дела
твои странны, и месседж твой странен

повзрослеть ли унылая грозная эта пора,
коей ждут, как автобуса в глушь, устоявшие люди,
разлюбившие гиблое дело – а нам умирать,
как мы будем?

 

* * *
Боже, деревня, берёза, с которой я слез

искры со щёк её, взвейтесь
псина окрестная, взвой

водка пустая на киселе-столе
нет мертвечины давно в земле
под перекрёстной травой

вытащишь слово из тех, что забыла беда,
смотришь, куда его деть и куда ему деться:

в небе ушедшем – вперёд – человечья звезда
боли, страха, стыда,
морфия-белогвардейца

листья сгорели, как в животе обед,
поле бескожно, как горизонт забот

всякий мой вдох – по приказу, чего здесь нет,
похоже, других свобод

 

* * *
словно белое облако в летнем пустынящем небе
или красное пламя в дождящей осенней ночи –
так отчётливо вдруг, словно давняя дружба – меж рёбер –
поимённо, прицельно, но не на тебя, не взыщи

так пряма, что сияющий кукиш в обход нам и с тыла,
ускользающей твёрдостью света и цвета тверда –
голубая мечта в твоих серых, как волчья рутина,
за мгновение выдаст, по чьим они видят следам

 

* * *
на бабье лето в день и ночь длиной
веснушчатое время мне приходит –
когда-то не бывать тебе со мной,
скажу я здесь, чего нельзя ни в коем

и перед откровенным никогда,
гудящим, полным сил, неизлечимым –
я навсегда и есть, я – навсегда
и нет другой у вечности причины

трамвай пройдёт под выцветшим мостом,
принявшим грязи и сиянья много,
и привокзальный беспробудный дом
лиричной дрожью проберёт дорога

пока оно смотрело на меня
с той стороны Москвы, в просвет дворовый –
зелёного и жёлтого огня
безмолвие под небом голубого –

никто не знал на свете, ни судьба,
что делать с этим бесконечным чувством –
как в поле, что ли, бить и погибать
с того, что жизнь по смертному плечу нам

 

* * *
да, вот эти слова -
«поэзия» и «поэт» –
подозрительные на вкус
(как литстудия, редсовет) –

подозрительные на цвет
этой самой, уж сколько лет,
стены, за которую бьюсь

подозрительные на свет
от земли, под которой пульс

подозрительные на склон,
пересыпанный, чтоб не тлел,
многослойным огонь-листом

подозрительные на холм,
с которого я смотрел
на предел и на беспредел,
обладавший твоим лицом

(подозрительные на холм
высотой до последних нот
баритона, до верхних вех –

измеряемый шагом ног,
на которые падал свет)

подозрительные на взвесь,
подозрительные на вдох
и на полдень, осенний и ясный,
как уверенность

как безо всякого ада – Бог

безо всякого рая – Бог –
за высокой, крутой и красной

 

* * *
ровно год, как она уж не так молода, как недавно
год всего, как увидела вечность ее красоту

сберегла или нет – нам тревога, печаль и не данность,
но увидела, да, небывалый закат на мосту

тьма идёт, как буксир, по сиянию неборазвода
вечер, грустная страсть, капюшон подремучей накинь:
впереди двадцать лет холодов, по всему, и свободы
и колеса с глинтвейном и кофе дымят по краям заварухи-реки

кто-то думает вдруг, отхлебнув на ветру справедливом,
что ж так горько метаться и ставить живот на крутящийся первый снег:

здесь не может никто человеком, не то что счастливым,
до времён родовых, вот и я не могу человек

 

* * *
я засыпаю с мыслью о тебе
я должен быть подъём, прилив, набег
я просыпаюсь, одевая сваи

прибрежные в пучину, и вперёд –
слегка немыслим следующий год,
но так теперь о будущем бывает

июль наш море северное есть
ближайших крыш не сохнет волнорез
и взгляд всплывает, как утопший опыт:

взлетевшей птицы чуешь прежний прах
и перед прахом этим, на кострах,
из школьного учебника кого-то:

за гаражами безымянна вонь
по деревам взбирается огонь
в зелёные осенние тетради

никто в глаза тут неба не видал,
но чистый крик, полнейший алингвал
над нами, и ни слова о пощаде

 

* * *
с беспощадностью первой любви, запоздалой на тысячи лет,
недочитанных книг, недосказанной жуткой печали –
гончий снег накрывает собой твой отысканный след,
и в летящих голодных зрачках не отыщешь концов и начала

в перспективах его ночь сего дня да та же и есть
непроглядная видимость, плоть, что и прошлые ночи
и земля только глас меж лопаток бесспорный: «не здесь –
продолжая рожать, хоронить, прозябать, содрогаться и прочее –

нет, не здесь, не сейчас, а в какие края и века –
не об этом я истина, костью послушай меня ты –

краем чёрного моря идущий, не видя пока
за сиянием звёзд, за шумихою волн у виска,
за натянутым ветром и за капюшоном неснятым»