Журнальный мир

Девушка в кожаных шортиках и коротком топике из последних сил бежала по выщербленному асфальту. Ее звали Кристина. Грязно-белый туман скрадывал неряшливые очертания урбанистических строений по обеим сторонам улицы. Внезапный порыв ветра взъерошил девушке волосы, прогнал по асфальту обрывки газет, окурки и полиэтиленовые пакеты и, просвистев дальше, вырвал клок тумана, обнажив красную телефонную будку с побитыми стеклами. Кристина поправила лямки рюкзака и со всех ног припустила к будке. Не добежав до телефона метров десяти, она резко остановилась, настороженно всматриваясь в туман. Она явно чего-то боялась. Помедлив секунды две, девушка собралась с духом и медленно двинулась вперед.

Ей оставалось сделать всего пару шагов, когда раздался хруст битого стекла и из-за будки, пошатываясь, выступила тварь. Тварь была скроена из двух пар человеческих конечностей: ниже бедер — волосатые мужские ноги, а выше — тоже ноги, только женские. С этих последних кожа была ободрана, мышцы и сухожилия обнажены, зато ступни украшали туфельки с каблуками-шпильками. В том месте, где все четыре ноги срастались друг с дружкой, угрожающе зияла дыра зубастого сфинктера. Тварь двинулась вперед, лихорадочно зондируя пространство верхними конечностями.

Создание было явно слепо, а вот способно ли оно слышать? Кристина засомневалась. Поэтому на всякий случай замерла и задержала дыхание. Тварь чуть помедлила, но уже в следующее мгновение уверенно ринулась на Кристину, целясь в нее острыми каблуками. Девушка взвизгнула и бросилась прочь. Четырехногий монстр, прихрамывая, заковылял следом.

Кристине почти удалось оторваться, как ей наперерез из тумана выпрыгнул гигантский пес с окровавленной пастью и белыми, точно вареные яйца, глазами. Девушка ловко отскочила в сторону, но, к несчастью — прямо на использованный кондом; взбрыкнув в воздухе ногами, она со всего маху шлепнулась на спину. Белоглазый тут же вцепился ей в левую лодыжку. Кристина принялась с остервенением пинать его правой ногой. Тяжелый армейский ботинок моментально превратил собачью морду в кровавое месиво, и пес с недовольным рычанием выпустил добычу. Но тут сзади подоспел Четырехногий и, опершись на все четыре конечности, навис над Кристиной. Она попыталась вскочить и угодила головой в зубастую дыру монстра. Раздался отвратительный хруст.

***

— Бли-ин! — воскликнула Кристина и в раздражении отпихнула от себя клавиатуру. — Достало! И почему сохраниться, блин, можно только у телефонов-автоматов?

— Моя очередь. Давай, — произнес стоявший за ее спиной брат — подросток лет пятнадцати со снулыми рыбьими глазами.

— Да подожди ты, — отмахнулась девушка.

— Давай. Моя очередь, — повторил парень.

— Ну, Бо-орь! У меня еще одна жизнь, блин, осталась.

— Нет, — ответил тот. Левой рукой он схватил сестру за волосы, а правой полоснул ей по горлу канцелярским ножом.

Девушка забулькала, судорожно хватая ртом воздух и пуская розовые пузыри. Борис молча спихнул сестру с кресла, сел на ее место и стремительно заработал мышью.

В дверь комнаты постучали. Подросток никак не отреагировал, продолжая давить на клавиши и щелкать мышью. Стук повторился, дверь приоткрылась и в комнату заглянула женщина с озабоченным усталым лицом.

— Идите ужинать, — сказала она, близоруко всматриваясь в полумрак помещения. — А где Кристя?

— У нее здоровье кончилось, — не отрывая глаз от монитора, заявил Борис и ткнул пальцем в клавиши со «стрелками».

Посмотрев на пол, женщина сунула в рот кулаки и пронзительно завизжала.

***

Пузатый мужик в растянутых трениках и застиранном тельнике убавил звук телевизора.

— Отстой, — поморщился он. — С самого начала все понятно. Нашли чем удивить: брат-идиот зарезал сестренку-дебилку за то, что та не уступила ему комп… Туфта галимая, ёксель-моксель!

Он запрокинул голову и вылил в себя остатки пива из бутылки, потряс ее, посмотрел на свет и со вздохом поставил на пол.

— Нина! — позвал он. — Пивка мне еще принеси. Из холодильника… Нинка! Оглохла, что ли? Пива, говорю, принеси!

Минут через пять в комнату вошла женщина в цветастом халате, молча протянула мужу открытую бутылку и замерла, сложив красные, натруженные руки на засаленном переднике.

— Наконец-то, — проворчал пузан. — Я уж думал, ты там померла, ёксель-моксель…

Он сделал большой глоток и поперхнулся.

— Ёк… ёкс… й-окс… — удивленно заикал он.

Неожиданно глаза вылезли у него из орбит, а бутыль выскользнула из ослабевших пальцев. Толстяк широко разинул рот, силясь то ли закричать, то ли сказать что-то. Но вместо слов изо рта у него вырвался придушенный хрип и какой-то желтоватый дымок. Он с ужасом уставился на супругу.

— М-м-мооокссель… — промычал он, царапая руками выпирающее из-под тельняшки пузо.

— Все кишки мне выел, алкаш проклятый, — ровным, безжизненным голосом заметила женщина.

Толстяк сделал отчаянную попытку встать с дивана, но тут брюхо у него лопнуло и на ковер хлынула зеленая жижа.

***

— И это они называют хоррором? — не то хихикает, не то всхлипывает мужчина. — Брат зарезал сестру, жена отравила мужа, хи-хи-хи-хи! Если вы хотели меня насмешить, поздравляю — вам это удалось, хи-хи….

Несмотря на такое заявление, из глаз мужчины безостановочно текут слезы. Сморгнуть их он не может, как, впрочем, не может даже закрыть глаза — этому препятствует специальное, надетое ему на лицо устройство с векодержателями. Сам он тоже накрепко зафиксирован в кресле, похожем на гинекологическое, так, что не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. Кресло снабжено моче- и калоприемниками. Тем временем титры на расположенном перед ним экране возвещают о начале нового фильма. Мужчина хихикает и плачет, хихикает и плачет…

Два человека в белых халатах — один среднего возраста с окладистой каштановой бородкой и второй — пожилой, в огромных бифокальных очках с диоптриями — внимательно наблюдают за мужчиной в кресле через стеклянную, прозрачную с их стороны стену.

— А вы убеждены, профессор, — спрашивает Бородач, — что ваш метод поможет вернуть этому бедолаге душевное здоровье?

— Понятия не имею, — пожимает плечами очкастый профессор. — Тем паче, он и так абсолютно здоров… Точнее, был здоров, когда поступил ко мне.

Бородач, округлив глаза, долго смотрит на собеседника.

— Ну, знаете, профессор! — взрывается он. — Это… эт-то… — Он буквально захлебывается от возмущения. — Вы просто безумный старик! Я этого так не оставлю… Ни в какие рамки! Я сейчас же, немедленно…

Бородач решительно разворачивается и направляется к выходу. Профессор семенит следом. Когда Бородач подходит к двери и притормаживает, чтобы ее отворить, профессор опускает руку в боковой карман своего халата, вытаскивает оттуда шприц и резким отработанным движением вонзает иглу в бедро Бородача. Тот, удивленно вскрикнув, падает как подкошенный.

Профессор склоняется над упавшим, щупает ему пульс, оттягивает веко и бормочет: «Ничего, ничего, голубчик… Все образуется. Для начала испробуем классику: поставим вам парочку “Восставших из ада”, “Пятницу 13” и старую добрую “Техасскую резню бензопилой” … Да, “Резню” непременно! А “Кошмар на улице Вязов”? Пожалуй, не стоит… Если не увидим эффекта, применим атаку актуальными средствами… “Пила 3D”, “Астрал”, “Вместилище кошмаров”, “Еда” — в равных пропорциях. Потом — “Страх сцены” и “Я плюю на ваши могилы”, ремейк разумеется… О! Вы еще, голубчик, от счастья писаться станете!»

***

Переполненный зал взрывается аплодисментами. На сцену выходит ведущий в сиреневом с искрой костюме.

— Дамы и господа! — восклицает он. — Вы только что посмотрели фильм «Зловещая хрень» молодого, но дьявольски талантливого режиссера Павла Лаврина. Надеюсь, вы получили такое же удовольствие от просмотра, как и ваш покорный слуга. — Ведущий галантно раскланивается, зал аплодирует. — А теперь давайте попросим к нам автора этого неординарного и, не побоюсь заявить, знакового творения. Ита-ак… Павел! Лаврин!! Встречайте!!!

Зал вновь аплодирует, а на сцену взбегает молодой человек в потертых джинсах, с гладко выбритой головой, татуированной языками пламени.

— Павел, красота ты моя, — обращается к нему ведущий, — расскажи-ка нам, что для тебя самого значит «Зловещая хрень»?

— Н-ну… фильм этот во многом этапный для моего творчества … — начинает режиссер.

— Как тонко подмечено! — прерывает ведущий. — Несомненно, этапный! А вот еще вопрос, которым наверняка задаются многие зрители: персонажи твоего фильма, кто они?

— Люди, — уверенно отвечает Павел.

— Это понятно. Но кто на самом деле скрывается за образами геймерши, ее отмороженного брата, толстяка-телезрителя, его жены-отравительницы, сумасшедшего профессора?

— Н-ну… дело в том, что «Зловещая хрень» многоплановый фильм; он содержит в себе сложную семиотическую систему знаков и символов…

— Замечательно! — снова прерывает его ведущий. — Просто замечательно. А верно ли я уловил основную идею картины: пагубное воздействие на мозг интернета и телевидения?

— Бред! На самом деле…

— Так я и думал. Тогда расскажи нам лучше, э-мм… расскажите-ка… Вот что! К какому субжанру, точнее направлению, ты относишь свою «Зловещую хрень»? Постой, постой! Дай угадаю: есть в нем и сюр, и эстетический эклектизм… Постмодерн, верно?

— Какой еще постмодерн? — хмурится Павел.

— Нуар? — делает вторую попытку ведущий.

— Это сплаттерпанк, — с ноткой раздражения в голосе поясняет режиссер.

— Сплаттерпанк, разумеется, сплаттерпанк, — легко соглашается ведущий. — Я знал, просто забыл. Нелинейность повествования, мрачный, асоциальный посыл — натуральный сплаттерпанк! В любом случае, твой фильм веховое явление в нашем российском кино.

Режиссер пожимает плечами и скромно улыбается.

— Свежее слово в отечественной кинематографии, — продолжает ведущий.

Улыбка режиссера становится шире. Он разводит руками и делает нечто вроде книксена.

— Хотя почему только отечественной? — не унимается ведущий. — Мировой кинематографии!

Павел Лаврин расплывается от уха до уха.

— Твой фильм — это настоящий… настоящий… взрыв мозга!

Улыбка режиссера моментально гаснет. Он бросает на ведущего испуганный взгляд и переспрашивает:

— Ч-что?

— Взрыв мозга! — четко артикулируя слова, с расстановкой повторяет ведущий.

Режиссер отшатывается и в панике обшаривает глазами неожиданно притихший зал. Ведущий молча — внимательно и жадно — смотрит на Павла. То же жадное предвкушение ощущается во взглядах зрителей: разряженных, женоподобных мужчин и женщин с мертвенно-ботоксными лицами. Все они чего-то напряженно ждут.

Лаврин проводит вспотевшими ладонями по своей татуированной голове и чувствует, как та стремительно увеличивается в размерах, вспучиваясь огромными волдырями, будто забродившее тесто.

— Мм-му-у-у… — пытается что-то сказать Павел Лаврин. Но не успевает.

Раздается громкий, сочный хлопок — голова режиссера взрывается и во все стороны шрапнелью летят бело-розовые куски его мозга. Ведущий и зрители ловят их в воздухе, подбирают с пола и жадно суют в рот. Единственный звук, который теперь слышен в зале — это влажное чавканье, чавканье, чавканье…