«Я хочу научиться у тополя…»
«Я хочу научиться у тополя…»
* * *
Я хочу научиться у тополя просто жить,
пить весеннюю воду литрами. Вёдрами!
И назло тем, с бензопилами,
мечтающим всё обрубить,
возносить себя к летнему небу гордо.
Я хочу научится у тополя щедро брать
полной горстью сегодняшний день
без оглядки,
чтобы даже «кронировать»
было – «короновать»,
так чтоб садом казались
дикие лесопосадки.
Я хочу научиться к своей седине,
напоивши себя весенней талой водой,
словно старый, замшелый,
тополиный обветренный пень
дерзко вытянуть листик:
«смотрите, а я – живой!»
* * *
Моя душевная птица-синица
до синего ужаса дико боится,
что мне журавли будут стаями сниться
и звать непонятно куда.
Она же знает, забавная птица,
про зелье, что в старом комоде хранится
на вкус, на запах и цвет – как водица,
по сути – совсем не вода.
Кто пьёт это зелье больше седмицы,
тот, став длинноногим, болот не боится,
и клюв отрастает длинный, как спица,
и перья, как жемчуг, горят.
Ведь знает синица, и я это знаю:
в комоде хранится склянка пустая,
и ждёт нас давно белокрылая стая,
небесного братства отряд.
Но птиц мой душевный, до боли, до стона,
в свой облик привычно-синичный влюблённый,
не слышит, как шепчутся галки-вороны,
о нём – журавле – говоря.
* * *
А долг всё чаще требует: «Пиши!»,
и я до ужаса боюсь, что променяла
порывы ветреной души
на вентилятор профессионала.
* * *
Который век человечество
мычит свою песню о главном,
подыгрывая себе
на барабанах, костях и нервах.
Раз в поколенье приходит Поэт
(обычно «чересчур рано»)
и пишет мычащим текст
о том, как быть добрым и верным.
Потом Поэт умирает,
а благодарные толпы
легко забывают слова,
что выстраданы не ими,
и с прежним набором в руках,
ура-кричаньем и помпой,
идут снова бить в там-там
счастливыми и немыми.
* * *
«Мы были другими», – они говорят друг другу,
и искоса смотрят, недобро, как на врага.
А мне интересно: мы тоже такими же звуками
будем следующему поколению
и сами себе лгать?
Возможно, когда-то и были тенистее тени,
мокрее вода и чувства острее, чем чили.
Но в «Мы были другими»
неправильное ударение.
Акцентируют, что, мол, «другими»,
а надо – на слове «были»…
* * *
Та, что лает, – она не опасна.
Она может кричать сколько угодно,
что она – дочь волка,
и от моей шеи останется ровно столько,
сколько она пожелает.
Но кусать ей некогда – она, видите ли, лает.
Надо бояться ту, что обычно молчит
и смотрит так, будто уже выбран прицел
и сосчитан оставшийся мне пульс.
Я понимаю – одежда не защитит.
я понимаю – что я сильнее,
но – я боюсь.
* * *
Я вижу в них не больных животных,
а скорее – обманутых кем-то детей,
которым сказали: «Всегда есть крайний!»;
которым сказали: «Есть виноватый!
И это так просто – найди и убей!»
Как видно – действительно просто:
пятна на рукаве,
засохшая кровью короста,
распоротый воплями воздух
и кем-то навязанный лозунг:
«Вот крайний, вот – палка, убей!»
Мне жалко до боли, до дрожи,
и их, и себя, и прохожих,
всех крайних – на нас непохожих,
затравленных стаями глупых детей.
Ведь взрослых так не обманешь,
счастливых так не обманешь,
и в принципе, так не обманешь
того, кто и в крайних увидит – людей.
Песня о победителе
Если вы настоящую битву увидели,
где потом и кровью пропитаны
даже тени,
легко вы узнаете победителя –
он покинет поле боя последним.
Поздравить героя вы захотите:
цветы, поцелуи и всё, мол, такое,
легко вы узнаете победителя –
он нерадостный уйдёт с поля боя.
В просторном дворце или в скромной обители,
где снова запахнет кровавою жатвой,
легко вы узнаете победителя –
он не будет больше сражаться.
* * *
«Мы и они» – не бывает здесь полуоттенков.
«Мы и они» – на контрасте поставлен предел.
Белые лица из тьмы выступают застенков.
Чёрная кровь – на снегу
меж расстрелянных тел.
Время стирает нам память,
давая простор для фантазий,
но как бы оно ни зуделось, мы не должны
именем тех, кто погиб,
разрешать в разноцветное красить
чёрно-белую
страшную
резкую правду войны.
14 октября
шёл прозрачный такой снег
покрывая любой грех
пусть грехов хватало на всех
но ложился тот снег – поверх
и был белым опять покров
чистотой тихих детских снов
даже в души убийц и воров
чей-то голос шептал про любовь
шёл прозрачный такой снег
был коротким его век
капля в русле текущих рек –
свет в глазах, обращённых вверх
Центру канистерапии «Дверь в лето» (Омск)
Есть собаки из стали и воли,
есть собаки из кожи и меха,
есть собаки из детского смеха
и собаки – таблетки от боли.
И не надо других, только этих
каждый день – дайте ложку побольше! –
добавляя эмоций хороших
на усталой, холодной планете.
Так умеют собаки и дети:
до конца, до упора, до сути
разливать себя по минутам,
прирастая в районе предсердий.
Есть подвал, где встречается чудо,
мне уже хорошо, что там где-то
открывают собаки и люди
дверь в себя,
дверь в любовь
и «Дверь в лето».