Журнальный мир

Хотя опасность давно миновала, она бежала и бежала из последних сил, пока не уперлась в чью-то широкую грудь. Удар от столкновения отбросил ее назад, и она бы непременно упала, если бы не сильные руки этого "кого-то". Мужчина подхватил ее и не отпускал, пока она не пришла в себя. А она и не думала освобождаться: с этим незнакомцем было надежно и безопасно. Женя подняла голову, чтобы посмотреть на своего спасителя и… проснулась.

Дыхание было еще прерывистым от пережитого во сне, на плечах как будто чувствовалось крепкое мужское объятие, – все ощущения были настолько явственными, страх все еще жил в груди – уснуть больше не удалось. На часах было пять утра.

Полежав еще с полчаса, Женя поднялась и пошла на кухню. Поставив чайник, задумалась. Из головы не шел странный сон. Что он предвещал, о чем предупреждал? Если бы знать. И почему не увидела лица?

Отключился чайник. Выпив кофе со сливками, умывшись, посмотрев новости, Женя открыла книгу Гайто Газданова и вздрогнула, прочитав следующее: "Я продолжал вести прежний образ жизни, в нем ничего не изменилось, все было, как всегда – хаотично и печально, и я временами не мог отделаться от впечатления, что живу так уже бесконечно давно и давно знаю до смертельной тоски все, что мне приходится видеть: этот город, эти кафе и кинематографы, эти редакции газет; одни и те же разговоры об одном и том же и приблизительно с одними и теми же людьми. И вот однажды… без всякой подготовки к этому, без какого бы то ни было ожидания чего-то нового, начались события, которые впоследствии должны были завести меня очень далеко".

Если первая часть как будто рассказывала о ее жизни, ее нынешнем состоянии, то вторая была как бы предсказанием на ближайшее будущее, только в ее случае предощущение перемен как раз висело в воздухе, ей казалось, что вот-вот отворится дверь – и… Дальше – большой вопрос, но что-то непременно должно было произойти. И сколько еще времени пройдет до того, как это "что-то" произойдет? Что нужно сделать, чтобы это приблизить или, наоборот, отдалить: ведь неизвестно – хорошее или плохое должно произойти? Ах, время, непостижимое, оно то сжимается в неуловимые мгновенья, то нескончаемо растягивается.

Женя открыла дневник. Мысли, нахлынувшие на нее, показались ей интересными, и она решила сохранить их на бумаге.

"Время – пожалуй, самая странная категория.

И какое жестокое по отношению к нему выражение – "Убить время".

Оно утекает, убегает, улетает неудержимо и безвозвратно: не остановить, не повернуть вспять. И – не изменить ничего, что сделал или, наоборот, не сделал в эту убежавшую минуту.

О, сколько дней моих – подбитых птиц

Слетело с древа жизни неумело.

И сколько незаполненных страниц

Останется.

Непоправимо белых.

Неумолимое, неуловимое время! Что ты делаешь с нами – беззащитными перед тобой?!

Мы всю жизнь чему-то учимся, к чему-то стремимся, чего-то добиваемся, снова к чему-то стремимся и добиваемся или не добиваемся этого… И что в итоге?

Став на ноги, окрепнув, научившись, добившись, поумнев, помудрев, – стареем, дряхлеем, глупеем, слабеем, становимся беспомощными и… – ненужными, и – беззащитными перед всем, в первую очередь – перед могущественным ВРЕМЕНЕМ.

И остается вспоминать о том, что могли бы, но не сделали; о чем мечтали, но отступили, не добившись. А где-то, наверное, есть город или остров несбывшихся желаний, преданных мечтаний, недоделанных дел, недодуманных мыслей… И время не властно над ними.

Мы уйдем из этого мира с осадком в душе, с сожалением (уже смутным) о каких-то своих мечтах, которым, оправдывая себя, говорим "не суждено было сбыться". А они останутся – преданные нами, неполноценные, забытые, но не исчезнувшие.

Почему только в последние оставшиеся дни, часы мы начинаем ценить Время и цепляться за каждый миг, за каждую возможность задержаться в этом мире, дышать этим воздухом, любоваться закатами и восходами, умиляться цветку, жучку, ЖИЗНИ?

Почему не сопротивляемся, когда молоды и полны сил, тому, что кто-то или что-то заряжает нас как патроны в обойму пистолета, и после "выстрела" мы летим по заданной этим кем-то траектории. И только самые сильные, непокорные ломают ее и строят свою.

Почему, когда задуманное не получается, цель не достигается, мы "умываем руки" и утешаемся тем, что против судьбы не попрешь, что в Книге жизни все записано, а значит, можно лишних движений не делать: все равно ничего не изменишь, что будет – то будет. Но это же все равно, что сесть на карусель и мечтать доехать куда-то.

А время уходит, а мечты не сбываются, а в Книге жизни (твоей жизни) в основном белые страницы. А значит, тебя будто бы и не было.

Так что же делать? А выбора у нас нет. Если хотим оставить свой след на Земле, не стоит "убивать время", предавать мечты и стремиться к цели на карусели".

Женя закрыла дневник, в тот же миг в дверь позвонили. Сердце учащенно забилось – неужели сейчас? Она открыла дверь, не спросив, кто там… Пришла соседка. За очередной "десяткой". Закрыв за ней дверь, Женя упала на диван с таким чувством, будто ее обманули.

– Глупая, – казнила она себя, – ведь знаю, "не рассчитывай на многое – не будешь разочарован", и все равно верю во что-то, чего-то хочу, на что-то надеюсь!

* * *

Отпуск проходил бездарно, безрадостно, в компании с котом и телевизором, иногда с книгами. Но чтению мешали мысли, сумбурные, вдруг вплетающиеся в события книги.

Пожиратель времени – телевизор не приносил никакой радости, все программы путались в голове, ничего там не оставляя. Снова одолевали нерадостные мысли. Она размышляла – почему она одна, что в ней не так, чего не хватает… Да, она не совершенство, но разве бывает в мире полное совершенство? Разве существует кто-то без единого изъяна, без недостатков? А время идет, и даже бежит уже, а память подбрасывает из своих глубин ненужные знания, цитаты, среди них и эта: "Чем старше человек, тем больше в его жизни того, что уже не исправишь". Неужели ничего исправить нельзя? Но ведь где-то она читала еще и о том, что именно потому, что существуют отчаяние, разочарование и печаль, на свет появляется Радость. Да, иногда от печали до радости один шаг, а иногда – годы и годы. Захотелось немедленно почитать Ницше и… Макиавелли.

* * *

"Абсолютная тишина в идеальном мраке пострашнее любого, самого ужасного звука на свете". Она почувствовала это на себе: всем существом, всей кожей, каждой клеточкой. Свет в лифте погас, в кромешной тьме установилась абсолютная тишина, было непонятно – стоит лифт или бесшумно поднимается. Она даже не могла вспомнить, есть ли в кабине еще кто-нибудь. Ее охватил такой ужас, что она не смогла его перебороть и начала что есть сил колотить в дверь. Дверцы лифта вдруг бесшумно расползлись, и она непременно упала бы, если бы не оказалась в чьих-то крепких объятиях. Она подняла голову и… проснулась.

– Да что же это?! – простонала она, поднялась и пошла пить свой кофе. Память опять подкинула из своих запасов фразу Фаины Раневской: "Мне веселее было бы в аду". Заявление, конечно, спорное, но эта неизвестность, этот повторяющийся сон не дают ей покоя. Кто-то что-то хочет ей сообщить посредством этого сна или предвещает подобное событие? Хоть голову сломай, ответа нет. Без всякой связи с днем сегодняшним вдруг вспомнилась недавняя встреча.

Он вошел совершенно неожиданно. И попросил разрешения позвонить. Она почему-то не удивилась, а даже обрадовалась этому, хотя удивиться было чему: ее кабинет находится в самом конце коридора, а позвонить обычно просят в первом попавшемся.

Пока она размышляла, молодой человек закончил разговор и поинтересовался у нее, не случилось ли чего.

– Нет, – подняла голову Женя.

– Отчего же грустите? – смотрел он на нее голубыми глазами. На нижнем веке нежно пульсировал голубой же сосудик.

– Обычное состояние. Я привыкла.

–Так нельзя. Недолго и заболеть. Французы высчитали, что в день нужно улыбаться минимум семнадцать минут, – говорил незнакомец. Но называть его так не хотелось. Внешность его была очень располагающая. Не получалось и рассердиться на то, что он взялся ее поучать. Наоборот, хотелось слушать. Он выглядел бы совсем мальчишкой, если бы не упрямый рот и уверенность, которая чувствовалась во всем: походке, взгляде голубых глаз, жестах. "Какое приятное лицо", – подумала Женя.

Он смотрел на нее через разделяющий их стол, и что-то в душе ее медленно таяло. Что это? Почему? С ней этого не могло быть никогда. Ее считали холодной, сухой. Но ей хотелось смотреть и смотреть на него, слушать его мягкий голос. И она смотрела, и не могла оторвать взгляда от его глаз, от пульсирующего сосудика на нижнем веке, от складочки у рта…

Ему надо было уходить. Но он тоже смотрел на ее кудри, на родинку над верхней губой, всматривался в карие с грустинкой глаза, что-то спрашивал, она что-то отвечала. Это продолжалось долго, но показалось – мгновение.

Женя вздохнула, вспомнив все это. Она не знала, встретит ли еще когда-нибудь этого человека, просто ей почему-то хотелось думать о нем.

С неизменной чашкой кофе она подошла к окну. Привычный заоконный пейзаж уже скоро изменится: осень-волшебница усыплет улицы золотом и бронзой, оденет рябины в яркие наряды. "Вот и снова лето заканчивается", – вздохнула Женя и пошла читать свежие газеты.

* * *

Что ее дернуло выйти в ночь, она не знала, но противиться этому не стала. Стояла чудная, тихая августовская ночь. И луна светила, и звезды были видны, и, казалось, прямо из этих звезд беззвучно сыпался легчайший серебристый дождь. Тихо, шепотом он шелестел в кронах березок. И по асфальту не стучал, – струйки словно на цыпочках кружились в искрящемся хороводе. И она тоже закружилась, подставив лицо звездному дождю и лунному свету.

Ах, если бы эти мгновения можно было удержать, продлить. Щемящая нежность нахлынула на нее, по щекам вперемешку с дождинками покатились неожиданные слезы. Наконец она почувствовала, что промокла насквозь, и направилась к дому. С ноги вдруг соскользнула туфелька. Женя непременно упала бы в лужу на асфальте, но ее подхватили крепкие и неожиданно теплые руки. Она подняла голову и… проснулась.

Проснулась и заплакала уже наяву: ну когда же это закончится хоть чем-то?

Успокоившись, пошла на кухню, включила чайник, повернулась к окну и… ничего не увидела, кроме густого тумана. Казалось, если открыть окно – туман ввалится в квартиру. Это напомнило прошлогоднюю поездку в Горный Алтай.

Отпуск пришелся на сентябрь, месяц выдался дождливый, а по утрам и вечерам над горами и Катунью висел туман. Но малочисленное население турбазы все равно ходило на экскурсии. Женя ловила каждый удобный момент, чтобы подняться на свою любимую горку или побродить в лесу вдоль Катуни. Чтобы не растерять впечатлений, ощущений, кое-что она записывала в дневник.

"По утрам я спускаюсь к Катуни, брожу в лесу. Попадаются грибочки, бадан, стоянки современного человека. Что-то потрескивает, с легким шорохом падают иголки, листья, шишки. Тянет все равно к скалам. Люблю горы. Люблю прикасаться к камням. Красотища здесь неописуемая. Так жалею, что нет у меня видеокамеры.

Сегодня ходили в село Анос. Пошли в дождь, промокли основательно. На середине дороги дождь закончился. Ходили мы на звероферму. Там выращивают лис, песцов, еще каких-то пушных зверей, кавказских овчарок. На свободе живет весьма независимый верблюд Федя. Охраняет ферму огромный печальный сенбернар.

На обратном пути зашли в сад, полакомились оставшимися еще яблочками и грушами. А я представила, как красиво здесь весной. От красоты и запахов голова должна кругом пойти.

Возвращались по подвесному мосту, очень длинному. Говорят, глубина Катуни в этом месте около 60 метров. Снова пошел небольшой дождь. Вокруг мои любимые прекрасные горы, все разные – и в голубой дымке, и освещенная дальним солнцем, и с наброшенным на плечи туманом, и в пелене дождя, – и все это одновременно, стоило лишь слегка поворачиваться из стороны в сторону. Восторг переполнял душу и мы, как юный герой Пруста, выдыхали: "Ух ты! Ух ты!".

В горах выпал снег. И это ощущалось внизу – сразу похолодало. Но мы не бросили своих походов. Сходили на водопад за четыре километра. Промокли насквозь. Но это такие мелочи по сравнению с царящей вокруг красотой. Облака лежат на горах. Дымка. Мы шли горной тропой, по бревнышку переходили горную речку, карабкались на мокрую скалу, чтобы посмотреть, откуда падает водопад.

Вернувшись, обсохли, посидели в кафе с новосибирцами, потом я сводила их к Белой скале и рассказала им легенду о ней. Показала, как растет молодильник, или молодило. Бывалые туристы утоляют им жажду, пожевав зеленую "розочку".

Катунь уже который раз поменяла свой цвет, сейчас она серо-зеленого цвета.

Скоро отпуск закончится, все войдет в привычное русло, а здесь останется величие и великолепие скал, Катуни, Чемала, сосен… Так же будут бродить туристы, все останется на своих местах, не будет здесь только меня".

В этом году отпуск выдался такой, что рада была бы и проливным дождям, но только там, в горах, а не здесь – во сне.

– Боже мой, размечталась, надо же собираться! Сегодня день рождения нашего города, нашей столицы – 275 лет Барнаулу!

* * *

Вечером, вернувшись домой, Женя записала в дневник: «Каким ты будешь к концу моей жизни, любимый Барнаул? Молодым, красивым, цветущим. Ну что такое для города, страны, народа лет триста с небольшим… Для человека это и есть та самая Вечность. За это время может смениться десять, а то и пятнадцать поколений. И уже пятое не будет знать о первом.

Сколько осталось в запасе у Земли – тысяча лет, миллион? Нам не узнать. Но только во Вселенной появится еще одна печальная, безжизненная планета, которая будет, подобно Луне, светить холодным светом, навевая непонятную тоску на обитателей какой-нибудь новой планеты, населенной, в отличие от Земли, по-настоящему Разумными существами… День города отшумел, отзвенел, отсалютовал, наступили будни. Но все же, как хорош становится Барнаул – чем старше, тем моложе и красивей».

* * *

Федор Абрамов советовал во всем находить красоту, лечиться красотой. И Женя решила "полечить" душу – сходила на концерт оркестра "Сибирь", в Художественный музей – на выставку картин из фонда Третьяковской галереи и на любимую набережную.

Она любила смотреть на воду, на новый мост, на подходящие к причалу теплоходы. Однажды засмотрелась и забыла о времени. И только выплывший из-за облаков огромный оранжевый ломоть луны вернул ее к действительности.

Как странно идет время: то ползет как тяжелый товарняк, то летит как опаздывающий "скорый".

В двух залах, отведенных Третьяковке, Женя провела три часа – время как будто сжалось. В дневнике потом появилась такая запись: "Вот когда пожалеешь, что ты не художник… А может быть, наоборот, смотришь восторженным взглядом дилетанта, не замечая того, что бросается в глаза профессионалу (какие-нибудь важные мелочи). Да, я могу дать увиденному только "гастрономические" оценки (нравится – не нравится) и эмоциональные (легло на душу или не тронуло), как и многие из нас, но, считаю, что остаться абсолютно равнодушным после встречи с искусством человек думающий не может.

Тысячу раз прав был Ницше, сказав, что искусство нам дано для того, чтобы мы не погибли от правды.

* * *

Ее пригласили на день рождения. Она как всегда хотела отказаться, но что-то ее остановило, – согласилась. Теперь вот стояла перед раскрытым шкафом, раздумывая, что бы надеть.

У Мацепуло было многолюдно, однако знакомых почти не было, за исключением хозяев и двух-трех их сослуживцев, с которыми уже когда-то виделась. Стол был, как всегда в этом доме, обильным; хозяин, как всегда,…каламбурил, рассказывал анекдоты; гости произносили длинные и короткие тосты. Потом мужчины пошли на лоджию покурить,..женщины разбрелись по комнатам – пошептаться, поправить макияж,…позвонить. Подошли…запоздавшие гости. Слегка захмелевшие Юля с Олей требовали танцев.

Включили музыку. Женя думала, как бы незаметно улизнуть, и вдруг услышала: "Разрешите". Даже не взглянув на кавалера, она подала руку, поднялась со стула и почувствовала на талии до слез знакомое теплое объятие. Неужели все повторяется?! Женя крепко зажмурилась, подняла голову и… услышала: "Не бойся, это уже не сон". Все еще не веря, что не спит, она открыла глаза и встретила голубой взгляд. На нижнем веке Незнакомца нежно пульсировал голубой сосудик…