«Я с каждым годом все ранимей...»

«Я с каждым годом все ранимей...»

Кухно А., Кухно О. Верность до конца. Судьба в стихах и письмах. — М.: ООО «Издательский и культурный центр “Детство. Отрочество. Юность”», 2017. — 304 с.

В Новосибирске традиционно своих писателей чтут и помнят: В. Зазубрин и Л. Сейфуллина, И. Лавров и А. Коптелов, Е. Стюарт и Ю. Магалиф, Н. Яновский и П. Дедов, Н. Самохин и А. Плитченко. Александр Кухно в этом ряду не на последнем месте. Во многом это заслуга Ольги Кухно — жены, преданного друга и помощницы. Ее неистощимой энергии новосибирцы обязаны тем, что книги поэта выходили каждое десятилетие и даже чаще: в 1981, 1987, 1992 и 2001 гг.; а в 2007-м при ее немалой помощи вышла книга А. Горшенина о А. Кухно — емкий и содержательный очерк о его жизни и творчестве.

И вот новая книга, теперь уже без участия О. Кухно, ушедшей из жизни в 2012 г. Традицию издания книг новосибирского поэта к его годовщинам продолжил Альберт Лиханов — известный российский писатель, которого с Кухно «связывала крепкая дружба». Так написано в комментариях к разделу писем в собрании сочинений, избранной переписки и воспоминаний о поэте 1981 г. Но, как ни удивительно, как раз писем и воспоминаний Лиханова в ней не оказалось. Спустя тридцать шесть лет они наконец опубликованы писателем (в книге специально указано, что она «издана на средства семьи Л. А. и А. А. Лихановых»), выпустившим, таким образом, «первую московскую книгу прекрасного сибирского поэта» к 85-летию рождения его и его жены (это также обозначено в книге). И вот сюрприз: письма и стали главным событием книги, настоящим открытием для всех любителей и знатоков сибирской литературы, которые по цитатам в книге А. Горшенина могли только догадываться об их наличии.

Сказать, что письма Кухно и Лиханова живые, будто не прошло нескольких десятков лет, — значит сказать очень мало. Они буквально искрометны, когда чуть ли не каждое слово лучится жизнью, чувством, восклицает с восклицательным знаком и без него от избытка каких-то нерастраченных сил и эмоций. Словно каждый из участников этой переписки продолжал творить и здесь, но уже без сковывающих рамок рифм, сюжетов, обстоятельств жизни. Обстоятельства же эти складывались не в пользу обоих. Особенно у Кухно, который к началу переписки в сентябре 1966 г. ушел из «Сибирских огней» после десяти лет работы редактором разных отделов журнала, и стихи если и писались, то непросто и «грустно». За месяц — всего пять стихов. А в письмах вместо уныния та же искрометность: «Лихановы, ау!» — так начинает Кухно свое первое письмо и в том же духе дружеской задиристости (все-таки это веселые шестидесятые годы!), чуждой всякой чопорности, сообщает невеселую новость: ему «бросили кость ничтожную» — возможность издать книгу вне плана, но рукопись сдать надо уже через два месяца. «Ничего, как-нибудь разгрызем!» — пишет он Лиханову.

Этот вольный эпистолярный тон, чисто устный, разговорный, адресат Кухно охотно поддержит и в чем-то даже превзойдет его, как, например, в письме в двух «частях» с «прологом» и «эпилогом». Тем более что не ответить было нельзя, настолько мощным был напор эпистолярной лирики Кухно, куда поэт зачастую включал и свои стихи. Уже во второе письмо он переписал четыре новых стихотворения, ставших впоследствии настоящими жемчужинами в его наследии: «В ночи горит Полярная звезда…», «Это ж чудо из чудес…», «Оставил службу…», «Сколько зим по задворкам чужим…». И далее, не стесняясь размером разбухающего письма, перечисляет известных новосибирских литераторов, их дела и заботы: «Стюарт лежит с инсультом… Старушка держится молодцом»; «С Колей Самохиным видимся очень редко… Сейчас он болен и тоже угодил в больницу»; «У Раппопорта умер отец»; «На днях был на дне рождения Нины Греховой». Упоминаются Д. Константиновский, В. Коньяков, А. Чернышов: рассказать он готов обо всех.

Кухно середины 60-х был уже далеко не начинающим, как Лиханов: за его плечами был Литературный институт и семинары у М. Светлова, первая публикация состоялась еще в 1954 г. в ставших родными «Сибирских огнях». Его считали наследником Е. Стюарт («подхватил эстафету», писал А. Никульков), вышли две книги его стихов, вторая из которых, «Ранимость», стала главной для его творчества и судьбы.

Здесь следует сказать о поэме «Море», которую сразу окрестили «антикультовой» и из-за которой он потом страдал до конца жизни. Из-за нее, например, Кухно не попал в ГДР на «обменный фестиваль» молодых поэтов: уже приехав в Москву в ожидании поездки, он узнал, что исключен из списка, причем по указу с самого верха. «Он тяжело это переживал», — пишет Лиханов в предисловии к переписке. Друг попытался «перевести его мысли на иные рельсы», предложив Кухно написать поэму о последнем коммунаре — участнике Парижской коммуны Адриене Лежене, похороненном в Новосибирске. С тех пор, т. е. с 1966 г., поэт увлекся судьбой коммунара чуть ли не больше, чем собственной, и в уже упомянутом огромном письме просит Лиханова достать в Москве «все, что только можно». Со страстью подлинно близкого и родного французу человека он называл «гадами» и «сволочами» тех, кто не обнародует имеющиеся у них документы о Лежене, и буквально умолял Лиханова: «Алик, — ради бога, сделай так, чтобы она (любая книга о Лежене. — В. Я.) попала ко мне — в любом виде, на любом языке».

Лиханову, который в начале 1966 г. был переведен в Москву, в аппарат ЦК ВЛКСМ, невозможно было устоять перед таким страстным напором. Он в своих письмах, вторя дружески-хулиганскому тону, установившемуся между ними, называет Кухно сначала «дорогое нетипичное явление нашей действительности», себя — «ваш ученик и апологет», а потом, в приписке «для Оли», совсем не по-ученически аттестует ее мужа «паразитом» и «хамом», собравшимся прекратить дружбу (очевидно, из-за инцидента с поездкой в ГДР): «Прошу тебя, прочтя эти слова, возьми утюг и двинь ему от моего имени…» К тому же эта приписка напоминает, что писатели дружили семьями. Причем О. Кухно, работая в Новосибирском издательстве корректором, занималась и первой книгой Лиханова в Новосибирске «Юрка Гагарин, тезка космонавта» (1966). Лучшей в книге оказалась повесть «Вам письмо», о которой Кухно отозвался сразу: «Я в тебя шибко верю после повести “Вам письмо”». И действительно, Лиханов затем писал все лучше, и Кухно в ходе переписки то и дело отмечал его очередные удачи: повести «Крутые горы», «Лабиринт», «Обман», «Деревянные кони». И именно из этой переписки можно узнать, что повесть «Лабиринт», одно из лучших ранних произведений Лиханова, автор в 1970 г. предлагал в «Сибирские огни», но ее не взяли: «Лабиринт» «накрылся шляпой», — констатировал автор.

Эта история перекликается с другой темой переписки — отношений Кухно с писателями и редакцией «Сибирских огней». Интересующиеся узнают, что «Лисовский… крыл меня (т. е. Кухно. — В. Я.) на отчетном писательском собрании что есть мочи — при секретаре обкома, при всех и вообще стучит где только можно» или что «Решетников — самый “близкий” мне “друг” и питает ко мне особые “симпатии”» (1967). Но с большинством писателей и авторов журнала отношения были весьма дружескими: с В.  Коньяковым, А. Якубовским, А. Чернышовым, которые «навещали» его, с И. Лавровым и А. Романовым он ездил на агитпоезде по районам области, с И. Фоняковым и его «литкружковцами» выступал в клубах и т. д. Вообще, после ухода из «Сибирских огней» Кухно основным его занятием становится литконсультирование, рецензии, выступления, в том числе и на радио, «чтобы как-то существовать». Здоровья это не прибавляло, и он в ответ на совет Лиханова «напрячься» и «сосредоточиться» докладывал: «Давление 180, дистрофия миокарда, острый энтероколит и еще черт знает что» (осень 1969). «Сердечными праздниками» называл он чуть ли не ежегодное свое попадание в больницу.

Письма, переписка, несомненно, лечили. В них он многолик и артистичен. Особенно в невероятном по объему, «информативности» и смене тем письме января 1969 г. Здесь рассказ о получении новой квартиры переходит в целую новеллу о соседе-грузчике, с которым подружился благодаря тонким межквартирным стенам, с попутным описанием других, не менее колоритных жильцов подъезда. Меняя тему, обещает написать «небольшую повестушку или очерк… как искал Лежена для “Огней”» и т. д. И хоть потом он назвал это письмо «бредом сумасшедшего», но вряд ли возражал бы своему адресату, сравнившему письма Кухно со стихами: «И вообще, отвечать на них нельзя, ибо они хрестоматийны, как стихи Тютчева и Фета». Но вдохновлялись они и Лихановым, его понимающим, отзывчивым умом и сердцем, а также талантом, растущим год от года, от произведения к произведению. Так что Кухно без задних мыслей признавал: «В литературе ты ушел много дальше меня, а в жизни —
и подавно» (осень 1969). И в этом, конечно, заслуга в том числе и Кухно, его поэтического и человеческого дара. Неслучайно еще в Сибири (1964—1966) и после нее Лиханов так сильно прибавил творчески. Главным были не книги, которые он здесь написал, а люди, с которыми встречался, будучи корреспондентом «Комсомольской правды» по Западной Сибири. В одной из книг, вышедших в Новосибирске, — «Осенняя ярмарка» (1972) — он признавался в предисловии: «Каждая, даже пустячная заметка оставляла свой след, небольшую зарубку в памяти».

Такой «зарубкой» была и встреча Лиханова в 1964 г. с Кухно в журнале «Сибирские огни», быстро переросшая в дружбу. Благодаря ему Лиханов понял, насколько талантливы сибиряки и как они нуждаются в поддержке и участии. Его предложение издать 50-томную серию-«библиотеку» «Молодая проза Сибири» оказалось точным попаданием, открыв немало новых интересных имен. В двухтомник лучших произведений серии попали В. Распутин, О. Куваев, В. Лихоносов, В. Шугаев, В. Потанин, а также Г. Машкин, А. Якубовский, П. Киле, А. Скалон, А. Черноусов, С. Заплавный. Подлинной удачей стал двухтомник «Письма из Сибири» (1968), составленный Лихановым, без преувеличения, вдохновенно. Достаточно почитать предисловие составителя, написанное в приподнятом тоне, словно стихами в прозе:

Я пишу тебе эти строки в преддверии удивительной книги. Ты найдешь в ней письма, записи, дневники лучших людей в Сибири, в трудные дни испытаний — в дни ссылки. Они написаны в тюремной камере. Они написаны в последние минуты жизни… Но не стала Сибирь мачехой для сынов народа… Чистым хвойным воздухом, ширью просторов своих, любовью народной придавала силы тем, кто шел… за свободу народа, России и ее, Сибири, свободу. Возьми карандаш, читатель! С ним в руках читай эту книгу. Тебе будет что подчеркнуть, будет что выбрать для себя, для твоей жизни, твоих дел.

Кухно, наверное, подчеркнул бы то место из письма В. Ленина матери, где он сообщает, что «сочинял еще в Красноярске стихи: “В Шуше, у подножья Саяна…”, но дальше первого стиха ничего, к сожалению, не сочинил!» (18.05.1897 г.). У Кухно, писавшего Лиханову: «Здесь все в восторге от “Писем из Сибири”» (осень 1969), стихи сочинялись. И если их было не так много, как у других поэтов, то только от большей требовательности к себе. Тем легче был отбор их для представляемой книги, продиктованный темой судьбы поэта: «Судьба в стихах», «Судьба в письмах» — названия ее разделов. А сам поэт определил свою судьбу, свое кредо знаменитым стихотворением «Ранимость», так что и читателям и критикам оставалось только повторять готовую формулу, цитируя ставшие крылатыми строки: от «Я принимал чужую жалость и боль и радость принимал» и «Я с каждым годом все ранимей, и чем ранимей, тем сильней!» до «Чтоб чувства в людях не иссякли — сгорай до срока» и «Когда весь мир очеловечить стоит задача».

Но даже по этим нескольким строкам из большого стихотворения видно, что за ранимостью стоит не столько признание в чувствительности к боли, сколько страсть к совершенству вопреки боли. Ибо только совершенный, идеальный поэт может пробуждать в людях лучшее, доброе. Или, как написал сам Кухно:

Когда одним живешь, терзаясь —

всадить в кого-то

не мысли крохотную завязь,

а страсть — работать,

любить, передавать другому

живые чувства

и головой кидаться в омут

всех тайн искусства,

чтоб мысли подлинной, глубокой

пробиться к свету —

горит душа!

Это ранимость участника сражений, боя: чем яростней атака, тем больше ран.

Поэзия Кухно близка к прозе Лиханова, в которой всегда есть драматизм, столкновение, часто болезненное, юной мальчишеской души со взрослой черствостью или закрытостью чувств. Как это происходит в «Лабиринте» и в «Обмане», повести о том, как юный Сергей стал сиротой и попал под суд. «Прочел на одном дыхании», — написал Кухно автору (28.10.1974). Есть свой драматизм и в сюжете его стихотворения «Я знаю власть предубеждений…», где лирический герой идет «в лесное бездорожье» вместе с героиней, чтобы «понять лесов нетронутую душу»; взволнован поэт и его героиня судьбой своих детей-«рукавичек» и в одноименном стихотворении. Непросты сюжеты и стихов «В ночи горит Полярная звезда…», «Оставил службу. Город, как музей…». Стихотворение «Телеграммы» напрямую перекликается с повестью Лиханова «Вам письмо», так понравившейся поэту. Весь второй раздел подборки «Через годы…» составили «сюжетные» стихи, включая революционные. Объединенные в один раздел, они объясняют, почему Кухно так страстно хотел написать книгу о Лежене — герое Парижской коммуны, борце за коммунистическую идею, а не о каком-нибудь мечтателе-романтике. Становится ясной тогда и неслучайность «Моря» — произведения большого жанра, где он мог в полной мере проявить свой дар публициста, рассказывающего о невинно репрессированных внутри лирического сюжета о море и любви.

Но само «море» поэзии Кухно с трудом поддается схемам, к которым мы здесь невольно прибегли, читая эту совсем не толстую книгу. Каждый волен наметить свою канву и порядок чтения, особенно стихов, как это делали издатели книг Кухно в разные годы, и разброс тут велик. Так, лучшая прижизненная книге поэта «Ранимость» (1965, редактор Е. Расстегняева) открывается стихотворением «Все ждешь, все жаждешь равновесия…». «Ранимость» стоит только в середине раздела, озаглавленного «Так слышу…», а замыкает его «Творчество». Все в такой расстановке гармонично: тема неустанных поисков поэтом себя, своей стези оправдана его темпераментом лирика и публициста. Во втором разделе «Березовые колки» эта интенсивность, чреватая срывом героя в конфликт и драму, смягчается его обращением к природе, любимой, семье: «семейные» «Рукавички» здесь вполне уместно завершают раздел. Поэма «Море», диалектически совмещая «лирику» и «публицистику», становится логическим завершением всей книги. Следующая книга «Березовые колки» (1967) сделана в спешке и потому была самой нелюбимой у Кухно: «Книжка, по-моему, плохая во всех смыслах и оформлена жутко. Ничего она мне не дала — ни морально, ни материально», — писал он Лиханову летом 1967 г. Помещенные там переводы поэтов из ГДР он сгоряча назвал «немецкой дребеденью», хотя работал над ними кропотливо, стремясь соблюсти дух и строй оригинала.

Книга 1974 г. «Зимушка», редактированная Е. Городецким, еще более отошла от «канона» 1965 г.: несоразмерно большой первый раздел здесь открывается не «Ранимостью», а стихом «Мне говорят: через утраты…», тему ранимости развивающим, а не начинающим. Второй раздел (семь стихов) подчеркивает «гражданственность лирики» Кухно, которая, конечно же, «целиком созвучна веяниям эпохи», как написано в аннотации. «Стихотворения» 1986 г. из серии «Библиотека сибирской поэзии» по объему превышают предшествующие книги. Автор предисловия В. Коржев говорит о «глубоком гуманистическом и нравственно-философском содержании понятия “ранимость”, определяющем эстетическое кредо поэта», но без полного текста поэмы «Море» (из которой изъята «гулаговская» сердцевина) слова эти повисают в воздухе. И только в 1992  г. в книге «Вашей учусь любви…» «Море» наконец-то напечатано полностью, а в издании 2001 г. «На перекрестках трудных судеб», где и «Ранимость» впервые напечатана полностью вместе с «Морем», устанавливается тот «канон» расстановки стихов Кухно, который повторен и в книге Лиханова. Да и предисловие там отходит от стандарта: его автор Ю. Ключников пишет о Кухно в первую очередь как о человеке, о его «оголенных нервах», разговорах о Боге и о его «советскости», верности «багряным парусам».

Мир поэта Кухно, представленный в новой книге через личность Лиханова, его большого и настоящего друга, приобретает дополнительные смыслы и нюансы, задает свою траекторию осмысления творчества поэта. И, может быть, даже хорошо, что у книги нет оглавления, где каждый раздел, стихотворение, письмо пригвождены к какой-то цифре, пронумерованной страничке. Это значит, что книгу можно читать раскрыв наугад, с любого места, чтобы Кухно открылся с новой стороны, в ином, возможно, и неожиданном освещении.


 

Владимир Яранцев