Я убила дракона…

Я убила дракона…

Стихи

* * *

Началась погода со знаком «минус».

Слава богу, пока в основном ночами.

В сентябре у воздуха горький привкус:

Твоего отъезда, моей печали,

Перелётных птиц, переспелых яблок,

Слишком сладких для статуса свежих фруктов,

Расписаний, сверок, паролей-явок

И опять не сбывшегося «как будто».

Впереди зима – не хватает глазу

Остроты взглянуть за её пределы.

Холодеют руки, трезвеет разум,

А душа привыкает сидеть без дела.

Я гляжу наверх, и закат над лесом

Не красивей иной потолочной балки.

И не жалко жизни, не жалко лета,

И вообще давно ничего не жалко.

 

 

* * *

Бойтесь данайцев, дары приносящих,

Бойтесь даров, перевязанных лентой,

Доброго взгляда, цветов, комплиментов,

Песен хвалебных и жестов изящных.

 

Разница между проклятьем и даром

Так же условна, как разница между

Яростной бурей и доброй надеждой,

Сердца последним и первым ударом.

 

Всяк одарённый да будет измучен

Жизнью, которая дёгтя не слаще, –

Бойтесь данайцев, дары приносящих.

Впрочем, волхвы в этом смысле не лучше.

 

 

* * *

Когда ты ушёл, от тебя остались

Зола и пепел, и всякая малость:

Тоска да кручина, сосна да крушина,

Сырая водица на дне кувшина,

Свечи и зеркальце небольшое –

Всё то, что было твоей душою,

А после стало душой моею:

Такой не хочу, другой не имею –

Серые камни да блики солнца,

Сырая водица на дне колодца,

Стихи да танцы, стансы да вальсы

И ты. Куда ж от тебя деваться.

 

 

* * *

Самое время в полночь найти покой:

Запад не красен, не золотист восток,

В этой бессонной сумрачной мастерской

Небо писал Малевич, а не Ван Гог.

 

Чёрный квадрат окна поглощает свет,

Втиснутый в рамки, створки, отлив, откос.

Столько всего помещается в голове,

Если работать перестаёт наркоз.

 

Чёрный квадрат, натянутый чистый лист.

Звёзды сгорают. Всем суждено сгорать.

Где-то Ван Гог в кармин окунает кисть.

Где-то Малевич пишет второй квадрат.

 

 

Si vis pacem

 

Возвращались в город, любимый нами,

Не хотели верить нелепым слухам:

Говорят, там реет чужое знамя,

Там прошла война, началась разруха,

 

Не осталось в городе даже нищих,

Все ушли, кого не нашли конвои…

Возвращались к старому пепелищу.

А вернулись в дом, что зарос травою.

 

Никого вокруг, ни чужих, ни наших,

Занавески в окнах колышет ветер.

Даже радио больше не крутит марши –

Лишь мелодии, сыгранные на флейте.

 

Тишина в переулках, домах, квартирах.

И не видно, какое там реет знамя.

Потому что мы возвращались с миром.

Потому что мир возвратился с нами.

 

 

* * *

Улыбайся с лукавством неверной сибирской весны,

Дорогая моя. Пусть твои разговоры скучны,

Но твой голос журчит неспокойным весёлым потоком.

 

Я же молча сижу, наблюдая сквозь сетку ресниц,

Как твой взгляд слишком медленно движется вниз

И трепещет на выдохе твой ниспадающий локон.

 

Дорогая моя, пусть твои разговоры смешны

Для того, кто узнал, что слова не имеют цены

И бездарные речи свои на базаре продал за бесценок,

 

Ты так звонко смеёшься, когда убираешь с лица

Беспокойные локоны правой рукой без кольца,

И на солнце у них невозможно холодный оттенок.

 

Дорогая моя, пусть твои разговоры пусты,

Я им жадно внимаю, устав от своей немоты,

И пытаюсь представить всё то, что случится не с нами –

 

Будто нас разделяет не комната в десять шагов,

А бескрайнее поле глубоких сибирских снегов

И безбрежное море не сделанных мною признаний.

 

 

* * *

Ноябрь. Заснежена площадь

И ветер по-зимнему свеж.

Мы ходим, как старые лошади,

Что топчут знакомый манеж,

 

По кругу и заново, заново,

Сбиваясь на каждом шагу,

Вдоль пешего следа и санного,

И птичьего следа в снегу.

 

И друг мой, что вечно злословит

И всем недоволен весьма,

Чуть сдвинет широкие брови

И скажет: скорей бы зима.

 

 

* * *

Где было святое – теперь золотое.

В отстроенном храме не молятся стоя,

Но там, где земля разлинована рвами,

Возносят молитвы своими словами.

 

Где было живое – теперь ножевое.

Дорогой на волю ведут под конвоем.

Но там, где срезают не прутья, а ветки,

Нельзя у свободы отнять человека.

 

Где было, там стало. Где тонко, там рвётся.

Недаром похожи родство и юродство.

Ни бога, ни чёрта, ни сласти, ни соли.

Блаженство без блажи. Свобода без воли.

 

 

* * *

Лето в расцвете. С неба палит июнь.

Ты в разнотравие падаешь, хохоча.

Руки твои луговой оплетает вьюн,

Белым цветком распускается у плеча.

 

Спеют колосья цвета твоих волос,

Стали светлее синие васильки.

Пчёлы жужжат и думают: медонос.

Бабочки пьют нектар из твоей руки.

 

Ты говоришь: не бойся, иди за мной,

Глянь, как душист горошек, ползуч тимьян,

Осенью все отправимся в перегной,

Станем приютом горсти сухих семян.

 

Тянутся стебли, да некого им обнять.

Запах сгущается, кружится голова.

Вот упаду, и вырастет вкруг меня

Только полынь, крапива да сон-трава.

 

Вот упаду, и время замедлит бег.

Вот упаду, и жизнь потечёт с нуля.

Вот я лежу. Подо мной только снег да снег.

А под снегами выжженная земля.

 

 

Письмо из бутылки

 

Ну, здравствуй, друг. Опять сменил страну,

Сбежал на юг в отчаянной надежде?

Сто лет назад на этом побережье

Ты молча наблюдал, как я тону.

 

За эти годы выцвела вода,

В песчаной почве проросли шезлонги,

И отмель стала что-то слишком тонкой –

Короче, всё сменилось навсегда.

 

Ты спросишь, что же сделалось со мной?

Так слушай. Я не стал силён и храбр,

Не отрастил себе хвоста и жабр,

Но выжил. Свыкся с этой глубиной.

 

Ночами слышу только вой сирен.

Дельфиний свист похож на пенье птичье.

Не так уж много значимых различий.

Не так уж много резких перемен –

 

В подводном мире та же толчея.

А что до сказок старого Лавкрафта,

То, если хочешь знать, всё это правда

(Но если что, тебе сказал не я).

 

Прощай. Моё последнее письмо

(Здесь иногда с бумагой перебои).

А если хочешь слушать шум прибоя,

Купи ракушку и езжай домой.

 

 

* * *

Смирившись с титулом первого после бога,

Я стал иначе смотреть на свои труды.

Вот бог направит тебя, а я соберу в дорогу;

Вот он измучит тебя, а я принесу воды.

 

Я вовсе не рвусь дойти до его вершины,

Где солнце сияет лампочкой в двести ватт,

Ведь он-то бог (и скорей всего – из машины),

А я человек, и тем уже виноват.

 

Я даже не стал бы просить о другом уделе

(Ну разве податься в послушники сгоряча) –

Ведь бог исцеляет, а я у твоей постели,

Ведь он бережёт, а я наливаю чай.

 

Ему достаются молитвы, а мне уроки,

Он вечно выходит правильней и важней…

И если тебе действительно лучше с богом,

То можно хотя бы не делать так больно мне?

 

 

На смерть дракона

 

О, ликуйте! Грядёт золотая пора,

Наступают весёлые дни:

Я убила дракона! Сегодня с утра

Приходите его хоронить.

 

Приходите у тела дракона стоять

На дистанции вашей руки.

Как сверкает на солнце его чешуя,

Как длинны и свирепы клыки!

 

Мы сражались, как злые бродячие псы,

Он напал на меня со спины.

Но к моей половине склонялись весы,

Будто силы и правда равны,

 

Будто я не на смерть неизбежную шла,

Будто он беззащитным лежал.

Только руки в крови, и повсюду зола,

И в спине у дракона кинжал.

 

Вы боялись погибнуть в потоках огня

Или в пасти исчезнуть навек,

А теперь точно так же боитесь меня,

Словно я не совсем человек.

 

Ваши споры и толки сойдутся на том,

Что оправдан подобный расчёт.

И теперь мы хороним его под мостом,

Где плакучая ива растёт,

 

Где лучится вода за прибрежным песком,

Где на радость короткой волне

Все оглажены длинным его языком

Серебристые камни на дне.

 

Я цветы соберу на окрестных лугах,

С лепестков обтирая росу,

Я пройдусь по осоке на двух берегах

И к могиле букет принесу.

 

Там и вспомню, что мы не о мёртвом грустим,

Не его вспоминаем, скорбя,

Что убивший дракона становится им

И затем убивает себя.

 

Я забыла про этот старинный закон

В час, когда повернулась спиной.

Я убила дракона. Я новый дракон.

Приходите сразиться со мной.