Журнальный мир

Настало время сказать об истинной причине гибели Николая Рубцова. Не об обстоятельствах его смерти, не о подробностях преступления, в результате которого он погиб, а именно, о её причине. И потому, что «Смерть Поэта» в русской литературе и жизни никогда не сводилась к каким-то внешним, бытовым обстоятельствам, но всегда была народной трагедией и непременно имела духовный смысл. Даже если многие люди этого не осознавали. И потому, что поэт погиб в результате преступления. А преступление всегда носит религиозный характер. Со времён Книги Бытия Ветхого Завета, что с невероятной мощью подтверждено Ф. Достоевским в «Преступлении и наказании». В этом смысле гибель Н. Рубцова в высшей мере символична и примечательна. И она никак не может быть сведена к криминальной стороне дела. Тем более, не может быть сведена к обывательским кривотолкам, что, к сожалению, преобладает и до сих пор. Она имеет религиозный и даже библейский смысл. Бедным обывательским сознанием определить и постигнуть Вологодскую трагедию 19 января 1971 года просто невозможно. Если же мы сводим её к криминальной стороне дела, значит, мы отказываемся или же просто не в состоянии постичь её истинный смысл.

О том, что это действительно так, свидетельствует его пророческое стихотворение «Я умру в крещенские морозы», написанное, по всей видимости, за год до смерти. Пророчество этого стихотворения в двух первых строчках оказалось столь поразительным, что читатели уже не придавали особого значения тому, о чём поэт говорил далее. Далее же он говорил о том, с чем он связывает свою смерть, собственно говорил о том, почему он умрёт:

Я умру в крещенские морозы.

Я умру, когда трещат берёзы.

А весною ужас будет полный:

На погост речные хлынут волны!

Из моей затопленной могилы

Гроб всплывёт, забытый и унылый,

Разобьётся с треском, и в потёмки

Уплывут ужасные обломки.

Сам не знаю, что это такое…

Я не верю вечности покоя.

И хотя поэт говорит «сам не знаю, что это такое», очевидно, что он изображает библейский Потоп. То есть свою жизнь и свою смерть связывает с мировой жизнью. Поэт изображает ту стихию, с которой, как в «Медном всаднике» А. Пушкина, и царям не совладеть. То есть, изображает Божий гнев и Божий суд. Есть в стихах Н. Рубцова и прямое указание на Потоп. В сходных стихах, написанных ранее:

Седьмые сутки дождь не умолкает.

И некому его остановить.

Всё чаще мысль угрюмая мелькает,

Что всю деревню может затопить.

… На кладбище затоплены могилы,

Видны ещё оградные столбы,

Ворочаются, словно крокодилы,

Меж зарослей затопленных гробы,

Ломаются, всплывая, и в потёмки

Под резким не слабеющим дождём

Уносятся ужасные обломки

И долго вспоминаются потом…

Почему именно седьмые сутки не умолкает дождь? Это то предпотопное время – семь дней, – после которых Господь изливал дождь на землю сорок дней и сорок ночей, чтобы истребить всё существующее с лица земли, всё, что Он создал: «Ибо, чрез семь дней Я буду изливать дождь на землю сорок дней и сорок ночей; и истреблю всё существующее, что Я создал с лица земли» (Бытие, 7;4). Так и произошло: «Чрез семь дней, воды потопа пришли на землю» (Бытие, 7; 4).

И мы не можем не задаться вопросом, почему ужас потопа не однажды предстаёт перед взором поэта. Как это соотносится с его судьбой и с его временем? Ведь известно почему Господь посылал потоп на землю. Потому что земля растлилась и наполнилась злодеяниями: «И воззрел Бог на землю, – и вот она растленна: ибо всякая плоть извратила путь свой на земле» (Бытие, 6:12). То есть поэт живёт столь чутко, словно находится постоянно пред Судным днём. Или своей чуткой душой уже улавливал предстоящие катастрофы…

Это беспокойство и тревогу за наше будущее испытывали наиболее талантливые поэты. Именно в это время Анатолий Передреев писал строки, звучавшие как заклинание:

Свети, как прежде, надо мною,

Не оставляй меня, луна…

Не станет бывшею страною

Моя прекрасная страна!

Так через библейский образ Потопа Николай Рубцов выразил пророчество о себе. И вместе с тем – тревогу за незыблемость этого мира и существование родины, тоже оказавшуюся пророческой…

Но, как справедливо писал Вячеслав Белков, «библейские мотивы его поздних стихотворений ещё не вполне понятны читателям и критикам» («Воспоминания о Николае Рубцове», КИФ «Вестник», Вологда, 1994). Мы же добавим, что не только поздних стихотворений.

Жизнь истинного поэта, её продолжительность, как известно, измеряется не количеством прожитых лет, а той высокой миссией, которая ему выпадает. И если в силу каких-то внешних обстоятельств поэт исполняет своё дело, а жизнь его ещё продолжается, ему ничего не остаётся больше делать на свете, и он, как правило, уходит из жизни. В определённом смысле он даже сам «ищет» способ своего ухода. И тогда отыскиваются какие-то внешние обстоятельства, которые «помогают» ему в этом… А. Блок в связи с этим писал, что и «Пушкина тоже убила вовсе не пуля Дантеса. Его убило отсутствие воздуха. С ним умирала его культура»… Но обывательское, не художническое представление исходит из количества прожитых поэтом лет. И особенно если он уходит в молодом возрасте, то, несмотря на исполненную им миссию, оно предполагает, что он чего-то не успел, а то и вовсе не состоялся. Но это говорит не о поэте, а о людях, которые не смогли и не сумели рассмотреть его дело. К сожалению, многие, даже люди довольно близкие Николаю Рубцову, его вовремя не рассмотрели. Совершенно справедливо писал Глеб Горбовский, что «многие даже из общавшихся с Николаем узнали о нём как о большом поэте уже после смерти». И что удивительно и поразительно – они слышали его лучшие стихи, ставшие поистине шедеврами русской лирики. К примеру, С. Викулов: «К сожалению, поэт ушёл от нас слишком рано, и талант его не успел раскрыться полностью». Или – В. Астафьев: «Но всё же лучшие стихи поэта говорят об огромных, нереализованных возможностях». Что касается последнего, то тут дело даже не в Н.Рубцове, а в какой-то настойчивой и последовательной нечуткости писателя, считавшегося большим, к поэзии вообще…

Николай Рубцов погиб страшной смертью. Он принял смерть от сожительницы, собиравшейся стать его женой Л. Дербиной-Грановской, писавшей стихи и считавшей себя поэтессой. Эту трагедию можно было бы посчитать бытовой пьяной разборкой, если бы «поэтесса» не олицетворяла собой тёмные силы, чего она не скрывала и выражала свою натуру в стихах, называя себя «ведьмой»:

Когда-нибудь в пылу азарта

Взовьюсь я ведьмой из трубы

И перепутаю все карты

Твоей блистательной судьбы.

После скитальческой «неприкаянной» жизни, как он сам её определял, всё наконец-то налаживалось. В 1969 году он окончил Литературный институт. В этом же году получил однокомнатную квартиру в Вологде по улице Александра Яшина. Активно работает. В этом же 1969 году выходит его книга «Душа хранит». В следующем, 1970 году – книга «Сосен шум». Составляет книжку «Зелёные цветы», которая вышла уже после его смерти. Казалось бы, жизнь его входила в свои берега, но… «можно было бы жить более или менее нормально, но уже кончалась сама жизнь» (Николай Коняев. Николай Рубцов. «Вологодская трагедия», М., Эллис Лак. 1997).

С Людмилой Дербиной Николай Рубцов познакомился ещё 2 мая 1963 года в Москве. Но в том же 1969 году, когда у него жизнь наконец-то стала налаживаться, она переехала в Вологду и поселилась с дочерью в деревне Троица, где устроилась на работу в библиотеку. Какая-то неведомая сила тянула её к нему. Сама она объясняла это общими литературными интересами, тем, что их сближала поэзия.

И с этого времени жизнь поэта входит в какой-то трагический период, ещё более «неприкаянный» чем ранее. Стремительно несётся к роковому исходу, что он и сам осознавал, выражая это в стихах. Но, видимо, уже не мог ничего поправить, не находил для этого в себе сил.

Эту резкую, трагическую перемену в нём, замечали многие его близкие. К примеру, Мария Корякина. Но относила это на сложность его натуры: «И, думается, оттого он был такой сложный и противоречивый, что не давал ему спокойно жить его большой талант». То есть, то «жизни тяготенье» (М. Лермонтов), которое хорошо известно каждому большому таланту. Не «недуг бытия», а именно «жизни тяготенье». Но от этого не погибают. Видела, конечно, Мария Корякина в нём нечто и помимо этого, – его новую «неприкаянность», и его стремительное движение к трагической развязке.

Виктор Коротаев, ещё до гибели поэта написал стихи, которых потом и сам испугался:

Потеряем скоро человека

В этот мир забредшего шутя.

У законодательного века

Вечно незаконное дитя.

Тридцать с лишним лет как из пелёнок,

Он, помимо прочего всего,

Лыс, как пятимесячный ребёнок,

Прост, как погремушечка его…

Итак, многие из окружавших поэта близких к нему людей ясно видели уже происходившую с ним трагедию, но мало кто осознавал и понимал, с какой неведомой и тёмной силой он столкнулся. Обсуждая стихи поэтессы в писательской организации, в том числе и те, в которых она называет себя «ведьмой», другие стихи, в которых ясно проступала её «звериная натура» и «животные страсти» (С. Каменев. «Драма Николая Рубцова», «Мир севера», № 2, 1998) писатели чувствовали в себе какую-то неловкость: «Все понимают, что это – умелые стихи, но смущает безудержность их дьявольской страсти» (Александр Романов). Ведь эта тёмная, вполне реальная сила была такой трудноопределимой… Она вполне станет различимой только потом, после трагедии, когда ничего уже невозможно было поправить. Но даже и потом совсем немногие признают именно её причиной гибели поэта. Таковой оказалась преобладающая позитивистская ментальность людей, даже среди писателей, сформированная, если не атеистической средой, то абсолютным равнодушием к вере, то есть, по сути, к самому главному в человеке… Потому и не различили эту, вполне реальную тёмную силу, о которой сама убийца скажет потом в воспоминаниях о поэте: «Я поняла: либо он погубит меня, либо я его…». Победила она, эта тёмная и так трудноопределимая сила. А потому я просто обязан теперь хотя бы в самых общих чертах определить и назвать эту тёмную силу, ставшую причиной гибели поэта.

Верование в нечистую силу, в дьявола, в колдовство и ведьмачество не является только суеверием и пережитком прошлого, не является только и исключительно созданием народной творческой фантазии или блужданием человеческого духа и шатанием разума. Это – вовсе не следствие «темноты» и непросвещённости народа. Ведь такой подход предполагает, что со временем, с просвещением народа верование в нечистую силу себя изживёт. Между тем, ничего подобного мы не наблюдаем. Несмотря на просвещение и прогресс, эти верования, разумеется, изменяя свои формы, сохраняются. Более того, им подвержены во все времена, не только «тёмный» народ, но и вполне просвещённые и учёные люди, правящий класс и духовенство. Кажется парадоксальным, но высшие образованные слои общества и духовенство вели борьбу с колдовством и ведьмачеством не для того, чтобы образумить «невежественный» народ, а потому, что сами верили в нечистую силу, в злых духов. Да и понятно, ведь только тот, кто не верит в Бога, не может поверить и в дьявола: «Вера в полную возможность и действительность колдовства росла и крепла. И проникала в самые передовые, высокопросвещённые слои общества. Об этом первым заявил во всеуслышание и всеобщее сведение (в 1398 году – П. Т.) парижский университет». (М. А. Орлов. «История сношений человека с дьяволом», репринтное переиздание 1904 г. М., издательство «Республика», 1992).

С другой стороны, природу дьявола, колдовства; ведьмачества нельзя определить как «отступничество новых богов в пользу старых» в период принятия христианства. Ведь эти верования сохраняются и до сих пор как в довольно широких слоях народа, так и в образованной части общества, о чём свидетельствуют всевозможные секты и другие мировоззренческие поветрия и духовные блуждания, даже «передовые» идеологии, на деле являющиеся вполне тоталитарными.

Борьба с колдовством и ведьмачеством имеет свою давнюю и сложную историю ещё до введения инквизиции. Мирская и церковная власти перекладывали друг на друга борьбу с ним, считая его делом сатаны. Ведь явление это вполне реальное по вызываемым им бедствиям было таким трудноопределимым: «Да и в самом деле все эти дела о колдовстве были так темны и запутаны, что светским судьям, воспитанным в идее точности и наглядности доказательств и улик, было затруднительно постановлять по ним удовлетворительные решения, они и рады были избавиться от таких дел» (М. А. Орлов).

Поразительно, но таким трудноопределимым и труднообъяснимым это явление остаётся до сих пор. А потому и отношение к нему остаётся неизменным. Впрочем, это сложность всякой духовной жизни и верований. Ведь и Бога не видел никто никогда… Всё это и не даёт никаких оснований понимать колдовство, ведьмачество, чародейство, магию, ересь как «темноту» народа и укладывать её в парадигму «цивилизации». Совершенно очевидно, что изменяя формы, это явление присутствует в человеческой жизни всегда, несмотря ни на какой «прогресс» и науку. То есть, оно коренится в самой духовной природе человека. Это проявление извечной брани духовной, как противоборство каинитской и авелевой цивилизаций, которое отнюдь не является делом давно миновавших времён, а сопровождают человека во все времена, так как «над нами сумрак неминучий иль ясность Божьего лица» (А. Блок).

Эта брань духовная извечна и неустранима. Только наивное сознание допускает такое невозможное устройство человеческой цивилизации, в котором светлые силы и непременно раз и навсегда побеждают тёмные. Но ведь и Господь не только не уничтожает Каина, но даже охраняет его, отмечая его знамением, то есть печатью. Вологодская трагедия, несмотря на явные, однозначно проявляемые признаки именно такого её смысла, завершившаяся гибелью Николая Рубцова, с этой, духовной точки зрения, осталась, по сути, неразличимой.

Нам могут сказать, и непременно скажут: как можно реального, конкретного человека обзывать дьявольским именем?.. Какое право вы на это имеете? Но так скажут люди, для которых тайн на этом свете кроме кроссвордов не бывает. В том-то и дело, что народная фантазия наделяет злых бесплотных духов многими человеческими свойствами: «Для облегчения своей деятельности, во всех её проявлениях, дьявольская сила одарена способностью превращений, т. е. черти могут совершенно произвольно сменить свою подозрительную и страшную бесовскую шкуру, принимая личину, сходную с людскою, и вообще принимая формы более знакомые и привычные для человеческого глаза» (С. В. Максимов. «Нечистая, неведомая и крестная сила», Санкт-Петербург, ТОО «ПОЛИСЕТ», 1994).

Здесь, видимо, сказывается и чисто психологическая особенность постижения вещей этого мира. Над человеком довлеет обыденность. А потому, сталкиваясь с высоким или наоборот низким, вообще с чем-то непривычным и необычным, он полагает, что это может происходить с другими, но только не с ним. Кажется, об этом – в стихах Александра Блока: «Ты занят всякими делами,/ Тебе, конечно, невдомёк,/ Что вот за этими стенами/ И твой таиться может рок»…

Мария Корякина в своих воспоминаниях о поэте описывает чрезвычайно характерную ситуацию: «… В отделении Союза писателей как-то состоялось обсуждение стихов молодых поэтов, и её в том числе… Читала она тогда, кажется, три или четыре стихотворения. Одно из них запомнилось мне особенно. О том, как люди преследуют и убивают волков за то лишь, что они и пищу и любовь добывают в борьбе, и что она (стихотворение написано от первого лица) тоже перегрызёт горло кому угодно за свою любовь, подобно той волчице, у которой с жёлтых клыков стекает слюна… Сильное, необычное для женщины стихотворение.

Виктор Петрович толкнул Николая легонько в бок – они сидели рядом – и сказал: «А баба-то талантливая!»

– Ну что вы, Виктор Петрович! Это не стихи, это патология. Женщина не должна так писать.

И оттого, наверное, что поэтесса читала стихи детским чистым, таким камерным голосом, это звучало зловеще, а мне подумалось: такая жестокость, пусть даже в очень талантливых стихах, есть нечто противоестественное». Тем более поразительно, что В. Астафьев уже позже, когда всё произошло, писал Владиславу Зайцеву, по сути, защищая убийцу и создавая предпосылки для её «реабилитации», предложения о которой не замедлили явиться: «Спасибо и за то, что не клеймите убийцу. Она – женщина и подсудна только Богу».

Вера в Бога по половому признаку – это что-то запредельное, конечно, псевдогуманизм, который поядовитей всякой идеологизированности, против чего бунтовал Виктор Петрович Астафьев. И это при том, что в народном сознании бесплотные силы, олицетворяющие зло, злые духи, чаще связываются именно с женщинами. Из истории известно, что женщин, обвиняемых в ведьмачестве, было гораздо больше, чем колдунов… Может быть, это связано уже с вавилонской блудницей, но это – мировоззренческий и этнографический факт. Известному советскому писателю оказалась совершенно непонятной та тёмная сила, столкновение с которой стоило Николаю Рубцову жизни. Не потому ли, он не понял глубоко и его творчество, масштаба поэта и его значения в русской литературе, о чём однозначно свидетельствуют его воспоминания о поэте.

В то время как трагедия эта не такая простая – её тайну не может открыть ни уголовное дело убийцы, ни обывательские пересуды. В ту роковую ночь в квартире поэта вдруг неизвестно отчего рухнул стол, где стояли иконы, которые рассыпались, а одна из них раскололась. Это была икона Николая Чудотворца. Мы все ещё не вполне уяснили значение Николая Рубцова в русской литературе, его значение в народном самосознании. Он – не один из талантливых и выдающихся, каких было много в его эпоху. Но единственный в своём роде, соединивший духовные берега в революционном ХХ веке, явивший нам «образ прекрасного мира»: «Сама природа русского духа давно нуждалась в появлении именно такого поэта, чтобы связать полувековой трагический разрыв отечественной поэзии вновь с христианским миропониманием. И жребий этот пал на Николая Рубцова» (Александр Романов). А потому мы и не имеем права трагедию гибели поэта, эту катастрофу народного духа представлять только в бытовых, правовых, криминальных понятиях…

Вологодская трагедия 19 января 1971 года стала зловещей для русской литературы, да и в целом для нашего народного самосознания. С неё началось умаление великой русской литературы вплоть до нынешнего вытеснения её из общественного сознания и изгнания из образования…

г. Москва