Журнальный мир

Юрка потряс консервную банку с высокими ржавыми боками, чтобы навозная земля сбилась в сторону и обнажила ему сплетённых в клубок временных обитателей жестянки. Ковырнул указательным пальцем с чернотой под ногтем конвульсирующее семейство, выбрал трёх самых толстых и длинных килаков. Черви извивались и норовили ускользнуть с ладони. Юрка «глушанул» их — сковырнул в середину горсти и прихлопнул другой ладонью: «Бах!» И ещё раз «Бах!»… «Контуженых» легче на крючок насаживать.

Покончив с наживкой, вставил кусок макухи в широкую резинку от велосипедной камеры, что была привязана возле свинцового грузила, наступил на деревянный остов закидной удочки и стал раскручивать пропеллером веревочный конец с грузом. «Вз… вз… вз…» — резало воздух. Потом Юрка разжал пальцы — грузило пулей свистануло к стремнине реки, унося за собой леску с крючками и доброй закуской для чебаков и сазанов. Подождал, пока груз опустится на дно и натянет леску. Воткнул деревяшку в песок, завел леску на ивовую рогатину и навесил «сторожок» — перевёрнутую рогатку с одним концом подлиннее, на котором был налеплен комок белой глины.

«Порядок, — отметил про себя, — метров на шестьдесят улетела. Там мелюзга тревожить не будет. А вот что-нибудь серьёзное может клюнуть».

Отмерил пять шагов в сторону от первой удочки и стал налаживать вторую. Закинул её примерно на такое же расстояние. Потом — ещё одну. Он всегда рыбачил тремя закидушками, хотя имел четвёртую запасную и прихватывал ещё поплавочную — на живца, и так для кошачьей радости, если большая рыба не идёт.

Юрка стряхнул с ног блеклые, давно потерявшие первородный глянец калоши, стащил помокревшие от долгой ходьбы носки, подвернув штанины, зашёл по щиколотку в реку. Ополоснул руки. Вытер их о тряпицу, свисавшую из кармана ветровки. Вода тихо ластилась у ног, смывая неприятную опрелость. И хотя берег был песчаный, от реки пахло илом, водорослями и, как казалось Юрке, кисловодским нарзаном — сероводородом, образующимся в результате гниения в донных отложениях и вырывающимся на поверхность в виде пузырьков воздуха.

Время было не раннее. На утреннюю зорьку Юрка не спешил, это больше «поплавочникам» нужно. А донная рыба и днём, и ночью берёт. Солнце уже просвечивало сквозь дубы и карагачи противоположного берега и, подобно большому воздушному шару, медленно поднималось из-за пойменного леса, теряя свой морковный цвет и чёткую форму, бледнея, расплываясь, распаляясь июньским жаром. К полудню оно разойдётся немилосердно, повесит над землей душное марево, загонит в тень всю живность. Тогда Юрка смотает свои удочки и пойдёт домой, чтобы «сварганить» ушицу к обеду. А пока рыбу ещё поймать нужно.

— Ну, где же ты, родная? Иди, иди на запах макухи и навозных червей. Мы с тобой старые знакомые, не первый раз встречаемся. Пора завтракать, моя хорошая, и нас накормить потом. — Юрка всегда разговаривает с рыбой, с рекой, с лесом, как с людьми. По примеру батьки. Тот срезает молоденькое деревце на удилище, просит прощения за причинённую боль, хозяйственную надобность объясняет. Грибы собирает, тоже приговаривает. А уж с рыбой у него целые монологи выходят. Вот и Юрка «заблажил», сам не заметил, с какого времени. Просто почувствовал необходимость общения с природой, как с живым существом, которое всё видит, слышит, понимает, только отвечает на своем языке, так что не всякому понятно. Одно непреложно — на добро отвечает добром, на зло — наказанием. Может быть, это вовсе и не так на самом деле, только Юрка нут-ром своим, кожей чувствует обратную связь и с землей, и с рекой, и с деревьями, со всем окружающим его миром, будто не один он на речном берегу в это летнее утро, а в окружении многочисленных молчаливых обитателей общего дома под названием планета Земля.

— Хорошее утро, тихое, тёплое, должна рыбка ловиться. Ловись, большая и маленькая! Лучше — большая, ну и маленькая не помешает, лишь бы клевала, душу радовала.

Юрка неспешно вышел на берег и присел на облюбованный округлый камень, достал из накладного кармана брезентовой защитного цвета ветровки небольшой целлофановый пакет со скромным завтраком. Поглядывая на «сторожки» закидушек, на ощупь вынул ноздреватый кусочек пшеничного хлеба, кружок чайной колбасы и пупыристый молодой огурчик. Смачно хрупнул, заедая хлебом с колбасой. К положительным эмоциям от внешней благодати добавились внутренние приятные ощущения.

На первой, левой закидушке качнулся «сторожок». Сначала лениво, как бы случайно кто-то задел леску. Потом резче, раз, другой…

Юрка бросил на песок пакет с провиантом и, зажав в зубах недоеденный бутерброд, метнулся к удочке, резко дернул леску на себя, подсекая первого, пожаловавшего на завтрак гостя. Леска упруго натянулась и Юрка, загораясь рыбацкой страстью, быстро стал выбирать снасть, выстилая её кругами и отходя чуть в сторону, чтобы не запутать. Пальцы чувствовали добычу. По поведению рыбы он пытался угадать, кто на крючке. Если чебак¹, его надо выложить на бок возле берега, чтобы глотнул воздуха и сильно не трепыхался. Сазана или сома — поводить, пока не обессилит. Только с сулой² и чекамасом³ не нужно особо церемониться — заглатывают наживку с жадностью, глубоко. По вихлянию лески из стороны в сторону предположил, что «душман» — гибрид сазана с карасём. Развелось в последние годы немало невидали. Стерляди, сазана, рыбца, синьги всё меньше становится. А завезённых с Севера толстолобиков да этих вот речных мутантов — всё больше. И хоть бы эти не перевелись…

Юрка держал конец лески в левой, немного приподнятой, руке, давая рыбе возможность самой выписать окружность по воде к берегу на натянутом радиусе закидушки. Правой рукой допихивал в рот остатки бутерброда. На мелководье он выложил килограммового «душмана» на бок и подхватил его под жабры у самого берега.

— Привет, слюнявый. Добро пожаловать в садок. Ну, какие мы нежные, чуть губу не оторвали. Не трепыхайся зря. Поживёшь до жарёхи, вы — живучий народ, — приговаривал Юрка, опуская рыбу в сетчатый садок и нанизывая его горловину на сучковатый кол, воткнутый у воды.

Он опять взял в руки и потряс жестяную банку, выискивая среди её красно-коричневых обитателей особей побольше, с жёлтыми брюшинами и тёмными охвостьями. «Глушанул». Насадил на крючок так, чтобы за стальным остриём ещё оставался извивающийся кончик червя. Крутанул грузило и швырнул его в то же место на бурлящей от водоворотов стремнине реки. Вернулся к своему камню. Снял ветровку, небрежно свернул и положил сверху валуна. Сел, расстегнул ворот защитной офицерской рубахи с дядькиных плеч. Зыркнул на «сторожки»: «Ну, давайте, милые, давайте… Пора завтракать. Закусочка отборная, со скотного двора. За версту учуете».

Комаров у воды уже не было. Свежий ветерок отнёс их подальше в краснотал и ивняк, в сырость и прохладу пойменного леса. Ещё не палящее солнце ласково обтекало тело своими теплыми струящимися лучами. В груди улеглось томление азарта, разлилось сладкое ощущение победы. Начало положено. Еще бы пяток таких, можно побольше, и домой не стыдно будет возвращаться. Уха и жарёха гостям обес-печены. Дядька обрадуется. А то и загорится желанием назавтра вместе порыбачить.

Юрка улыбнулся, представив дядькино удивлённое лицо, широко раскрытые горящие глаза и из-любленную фразу: «Ёлки зелёные, японский городовой!»

А может быть, дядька скажет, как вчера, по приезду: «Добрый казак! Пора в армию».

Конечно, в армию ещё не пора, Юрке только пятнадцать исполнилось, но ростом отца и дядьку догоняет, да и обгонит, наверное?

Левая, опять левая, закидушка резко дёрнулась, так что отпал комок глины, и натянулась как струна. Юрка прыжком подскочил к ней. Сердце учащённо забухало в захолонувшей груди: «Может, сом?» Выбирал с трудом. Чувствовал, что зацепил что-то серьезное. Но лихорадки не допускал. Помнил батькины уроки: «Не сепетись на рыбалке, не тяни дуриком, чувствуй рыбу».

На первом, ближнем к берегу, поводке увидел подсулка и понял, что обманулся в надеждах. Подсулки хватают с ходу, резко. Если несколько сразу, то ощущение, что большая рыбина попалась. Так и есть — два бледно-малахитовых зубача в мелкой наждачной чешуе, грамм по четыреста–пятьсот. Для навара в ухе сгодятся.

Юрка деловито вытаскивал крючок из горла хищника, надавливая на голову с боков, чтобы рот был шире открыт. «Заглотил, пакостник, по самое, самое…»

«Ап…а, ап…а, — услышал он какие-то непонятные звуки с реки: — Пом…е, ап».

Оглянулся… никого. Потом — метрах в семидесяти от берега, напротив его второй закидушки, показалась из воды голова, судорожно хватающая воздух. Беспомощный всплеск руки. Сдавленный, захлёбывающийся полукрик: «Пом…», «Ап» — вода попадает в рот, голова скрывается…

Юрка отбросил подсулков, так и не снятых с крючков, за камень, ближе к красноталу. Рывком стянул рубаху. Снимая штаны, лихорадочно смотрел по сторонам — может, есть кто-нибудь? Никого поблизости не было. Он специально ушёл подальше от станицы к своему любимому месту возле косы. Здесь редко кто из местных бывает. Разве что горожане приезжают отдохнуть на выходные и в отпуск.

Отбежал метров пятьдесят вниз по течению, чтобы плыть наперерез утопающему. С разбегу, большими прыжками залетел в реку и поплыл «слепым» кролем, почти не поднимая головы из воды, дыша под руку, к тому месту, где наметил точку встречи с несчастным. Машинально отметил про себя: «Несет с косы не к середине реки, а к берегу».

«Ап…а» — в нескольких метрах показалась из воды копна спутанных, как водоросли, волос; искаженные ужасом, невидящие глаза; открытый рот, хватающий воздух и воду одновременно; в ушах золотые серьги. «Женщина».

Не дожидаясь, пока она снова исчезнет, Юрка набрал побольше воздуха и нырнул под неё, стараясь перехватить в момент погружения и вытолкнуть наверх. Его никто не учил этому. Просто взрослые рассказывали, что утопающие цепляются мертвой хваткой за шею и тогда — конец обоим… Инстинктивно сообразил, что нужно подныривать и толкать.

Первый раз толкнул под коленки. Неудачно. Женщина не смогла набрать достаточно воздуха и продвинуться вперёд. Он едва успел схватить её за волосы и удержать на поверхности. Хотел перевернуть на спину и, плывя на спине, буксировать к берегу. Но женщина стала цепляться за его волосы. Он резко оттолкнул её руку и нырнул под живот, головой и руками поднимая вверх и толкая, как бревно.

Вдох… Нырок… Вдох… Нырок… Голова упирается в холодный живот, руки скользят по телу. Ногами она почти не двигает. То ли судорогой свело, то ли сил нет. Руками пытается нашаривать спасителя, вместо того чтобы хоть как-то самой плыть. Наверное, в шоке, ничего не соображает?

Вдох… Нырок… Вдох… После серии нырков не хватает воздуха легким. Руки и ноги налились непривычной тяжестью. Так никогда не было ни на школьных соревнованиях, ни когда переплывали Дон с ребятами. В голове пульсирует только одна досадная мысль: «Тётка, плыви хоть чуть-чуть. Ведь потонем вместе».

Нырок… Толчок… Нырок… Толчок… «Ух и тяжёлая! Уже силы на исходе. И она не хрипит. Может, захлебнулась? Может, бросить? Иначе не доплыву. Точно так же было, когда лет десять назад Мишка Архан сбросил с лодки, а я-то и плавать толком не научился. Неужто потону? Когда же дно?»

Юрка, толкнув женщину, опустился ко дну. Он действовал машинально, заторможенно, уже почти без воли к борьбе за чужую и свою жизнь… Вдруг ноги коснулись дна. Остатками сознания Юрка понял, что близко берег. Оттолкнулся от песка в скользких водорослях, вынырнул. Тело женщины погружалось в воду в двух метрах от него. Непонятно — откуда взялись силы проплыть эти два метра и поймать женщину за руку. Ещё через метр он встал на грунт. «Всё — спасены!»

Пока он тянул её под руки в воде, не чувствовал полного упадка сил. Только руки и ноги дрожали от переутомления и грудь разрывалась от удушья, а у берега, когда его ноша стала обретать свой реальный вес, совсем сдал — упал наполовину в воде, наполовину на суше. Хрипло и судорожно хватал воздух широко открытым ртом, как недавно пойманный им «душман».

И все же заметил, что женщина жива, в «отключке», но жива. Её горло издавало какие-то свистяще-булькающие звуки. Лицо и тело имели бледно-зелёный оттенок и покрылись мелкими пупырышками «гусиной кожи».

Юрка на карачках выполз из воды. Потянул женщину за беспомощные плети рук, но сил не хватало, чтобы сдвинуть грузное тело с места. Тогда он уперся пятками в песок и, не отпуская спасенной, повалился на спину. Он сам для себя стал как бы рычагом и таким способом сдвинул женщину с места. Повторил свой опыт ещё несколько раз, пока не добрался до сухого места.

По пути выползания в образовавшейся от трения борозде остались женские трикотажные плавки. Но Юрке было не до плавок. На пределе сил он перевернул женщину животом вниз на небольших валунах и, уже не в состоянии бороться со всепоглощающей усталостью, повалился на песок. Он был в сознании, но в каком-то придушенном, наркозном, когда всё происходящее казалось как бы ненастоящим, не волнующим душу.

Женщину стало рвать. С жуткими конвульсиями и стонами она освобождалась от речной воды, переполнявшей её. Потом началась лихорадка. Беднягу трясло и корёжило одновременно, будто неведомые силы пропускали сквозь тело электрический ток и выкручивали ноги и руки. Борьба между жизнью и смертью была мучительной и тяжкой. Это напряжение невольно передалось Юрке, как бы реанимировав его сознание.

Не в силах бездеятельно переносить беспрестанное стучание зубов и дрожь переохлаждённого тела, Юрка с усилием переборол отрешённую расслабленность и, медленно поднявшись, побрёл к своей одежде, оставленной возле закидушек. Надел рубашку, взяв под мышку штаны и ветровку, безвольно поплёлся обратно. Походка его была шаркающей и неровной, как у очень пожилых или нездоровых людей. Со стороны этот мосластый, высокий, худой и оттого нескладный, не оформившийся ещё в мужчину паренёк выглядел измождённым бойцом, вышедшим из многодневного вражеского окружения. Плечи его бессильно обвисли, подчёркивая и без того сутуловатую спину. Ноги заплетались, и Юрка несколько раз споткнулся на ровном месте. Голова была опущена, а взгляд бессмысленно блуждал по земле, не замечая окружающих красот, ещё недавно радовавших и согревавших душу.

Проходя мимо последней, правой закидушки, Юрка всё же обратил внимание, что на ней нет «сторожка», а леска натянута с напряжением. Рыбацкий инстинкт включил в нём какой-то потайной механизм. Паренёк по-кошачьи спружинился и выхватил из песка деревянный остов удочки. По натяжению лески почувствовал, что она на пределе.

«Может, опять подсулки озоруют? — был его первый после невольного купания осознанный вопрос. — Не похоже. Больно уж настырно тянет. Трудно устоять на месте. Кажись, большая рыба?»

— Чё ж ты не вовремя пожаловала? Разве ж мне до тебя счас? Эх ты, дура, с тобой же цацкаться надо, а у меня тётка, того и гляди, помрёт. — Юрка осторожно разматывал запас лески, отступая к своему седалищному камню.

Он несколько минут раздумывал, что ему делать дальше — бороться с рыбой или идти к спасённой, попытаться хоть как-то облегчить её страдания. Наконец решился. Обмотал закидушку вокруг камня, чтобы рыба не утащила её. «Авось не оборвёт, погуляет на привязи?» Поднял штаны, куртку и уже не старческой, а торопливой походкой заспешил к женщине.

«Утопленница» лежала в той же неудобной позе — животом на камнях, пупыристая и зеленоватая, как русалка. Её больше не рвало, но все ещё лихорадило. Сознание, видимо, возвращалось к ней, и женщина пыталась отодвинуться от рвотных масс и поменять позу. Юрка помог ей перевернуться на спину. Впервые более-менее рассмотрел свой улов.

Женщина, по его меркам, была ещё не старая, лет за тридцать с небольшим. Немного полноватая, с большими мягкими полукружьями грудей, одна из которых выбилась из-под лифчика и, поколыхавшись, вперилась в него тёмным соском. Глаза женщины тоже были устремлены на Юрку. В них про-читывались страх, недоумение: «Кто ты такой, что хочешь сделать со мной?» Она ещё не осознала про-изошедшего, не понимала, как оказалась здесь и зачем её, голую, беспомощную, ворочает этот незнакомый парень. Её зрачки расширились, когда Юрка наклонился над ней, поднимая за шею. Но он только подложил под голову штаны, а потом укутал курткой плечи и грудь. Ветровка была небольшая, летняя и едва прикрыла живот, не доставая до тёмно-русого треугольника коротких волос на припухшем бугорке между ног.

Вид этого предмета вожделения мужской половины человечества, а тем более мужающего, превращающегося в мужчину паренька ослепил его. Неведомая раньше горячая волна ударила в голову и ниже живота. Он никогда в своей жизни не видел нагой женщины. Одноклассницы и просто знакомые девчонки на пляже не в счёт. Там самое сокровенное всегда прикрыто и только томительно намекает о себе. Не в счёт даже прижимания и ощупывания, которые были у него с соседкой Людкой на сеновале. Это всё не то в сравнении с увиденным воочию сегодня так близко, так доступно. Стоит протянуть руку — и пальцы коснутся заветного, слегка развернутого в стороны коричневато-розового рубчика пониже бугорка в кудрявых завитушках.

Юрка увидел это мельком, всего за какие-то мгновения, но горячие волны стыда и возбуждения одновременно залили его с ног до головы. Чувствуя, как предательски набухают плавки, он опустился на песок, обхватив колени и пряча в руки недобро загоревшиеся глаза.

Он больше не смотрел на подрагивающие бледные ноги и оттенённую пигментацией миниатюрную мишень между ними, но они, как наяву, рисовались его мысленным взором, рождая непреодолимое желание овладеть женщиной, познать тайну интимной близости и ощутить утоление мучавшей его жажды.

На пустынном, густо заросшем красноталом, ивами и карагачом берегу он был хозяином ситуации, как Робинзон Крузо на своем острове. Беспомощная, едва приходящая в сознание женщина, невесть откуда взявшаяся, являлась его добычей, и никто другой не имел над ней власти в данный момент кроме него. Оттащить её ещё на несколько метров в густой подлесок, и ни одна живая душа не узнает про Юркин первый мужской опыт.

Картина почти реального действа, вставшая в воображении, заставила учащённо биться сердце, пах буквально разрывало чем-то горячим и тяжёлым, как расплавленный свинец. Казалось, что он вот-вот задымится от переполнившего его жара или лопнет от избыточного давления. Юрка был близок к безумству или к обмороку. Вместе с тем в нём по-прежнему не исчезало и чувство стыда.

Юрка не давал никакой оценки совершённому поступку по спасению человека. Это было естественным порывом его души. Так бы поступили большинство из окружавших его в жизни людей. Нового же своего чувства он ещё не знал, так остро и неожиданно столкнулся с ним впервые, но, несмотря на всеохватывающее и безоглядное влечение к женскому телу, он интуитивно чувствовал какую-то неловкость ситуации, будто решил покуситься на что-то чужое, ему не принадлежащее. Ни объяснить, ни осмыслить происходящего он не мог, однако не мог и переступить невидимую черту, отделявшую в нём человека от зверя.

Вскочив на ноги, Юрка бросился в реку. Он не плыл, а просто барахтался в воде, остужая свой непрошеный пыл, смывая затмение сознания и воли. Только окончательно успокоившись, выходя на берег, обнаружил, что купался в рубашке. Отметил про себя: «Совсем офонарел, ну и нарыбачился!»

По пути поднял женские плавки и, неуклюже наклонившись над женщиной, стал надевать их подрагивающими руками на её ноги.

Неожиданно рука женщины легла на его мокрые, слипшиеся волосы и слегка погладила их. «Спасибо», — услышал Юрка слабый, надтреснутый голос. Когда он медленно и неуверенно перевел взгляд на её лицо, то ему показалось, что женщина смотрит на него с искренней нежностью и благодарностью.

— Да не за что, — буркнул, отворачиваясь, — оклемались трошки?

— Начала в себя приходить. Вспомнила, как в водоворот попала и стала тонуть. Больше ничего не помню. Как ты меня вытащил, не представляю.

— Обыкновенно. Поплыл и вытащил. Только вы больно тяжелая. По берегу волочь пришлось, вот плавки и сползли. — Юрка по-прежнему смотрел в сторону, но хотел как-то объяснить её наготу и свою непреднамеренную причастность к этому.

— Я понимаю, — успокоила она, — ничего страшного. — Немного помолчав, спросила: — как зовут тебя?

— Юрка.

— Я попрошу, Юра, об одолжении. Сходи, пожалуйста, на косу, там за излучиной синяя палатка стоит на берегу. Муж, наверное, уже вернулся из магазина, меня разыскивает. Приведи его сюда. И пусть спортивный костюм захватит, не могу согреться никак.

— Хорошо, схожу, — кивнул Юрка. — Только рыбу с крючков сниму и ещё одну закидушку проверю. Подождёте?

— Подожду. Иди, рыбачок.

Ещё издали Юрка увидел, что привязанная к камню закидушка пуста.

— Оборвала поводок, дурёха, — бубнил себе под нос, выбирая снасть из воды, — наказала меня, неча ерундой заниматься на рыбалке.

Вообще-то обиды в нём не было, не было и сожаления о сорвавшейся рыбе. Наоборот, в душе завязалась и росла неведомо откуда взявшаяся отрада.