За духов неба и тундры!

За духов неба и тундры!

Повесть

В середине десятых годов нашего века в феврале под Воркутой случилась беда. В полусотне километров южнее города бригада оленеводов перегоняла стадо оленей через железнодорожный путь. Стадо большое — сотни голов. Животные выходили на насыпь не спеша, озирались по сторонам, хоркали носами да принюхивались, выискивая на земле корм. Олени, в отличие от коров, идут сами, подгонять их невозможно. Кнутом здесь не пощелкаешь.

С юга в это время полным ходом шел порожний товарняк — шестьдесят вагонов под уголь — на обогатительную фабрику Воркуты. Утро выдалось мглистым, светало медленно, видимость была метров пятьсот.

Когда машинист тепловоза заметил на путях стадо оленей, то вначале даже не понял, что происходит. Потом понадеялся, что оленеводы отгонят животных с путей. Потом начал тормозить… Но время было потеряно.

Олени переходят дорогу не поодиночке, не волчьей вереницей, а бок о бок, гурьбой. На свистящих тормозах, на скорости семьдесят километров в час двухсоттонный тепловоз врезался в стадо, словно грузовик в курятник. Первые десять оленей тут же взвились в воздух и, пролетев метров сорок над тундрой в разные стороны, упали в снег, хоркая горлом, дрыгая ногами, истекая кровью. За ними последовала другая партия, что переходила дорогу чуть в стороне, выстроившись в ряд, и была еще больше. Словно мягкие игрушки взлетали вверх и там уже разрывались на части, забрызгивая снег красными кровяными пятнами…

Когда состав наконец остановился, в тундре стоял хрип умирающих животных. Погибло около сотни оленей, примерно десятая часть стада.

На место происшествия прибыли представители прокуратуры, следственного комитета, полиция. Ходили по путям, по снежной целине, считали убитых животных, определяли, можно ли было избежать столкновения, что-то там еще… На другой день оленеводы стали собирать куски туш, что годились в пищу, но уже к вечеру в тундре пошел снег, подул ветер, и в метельной кутерьме подбирать убитых животных стало невозможно.

А через сутки с Баренцева моря в Воркуту пришла пурга. Настоящая, с оттепелью. Снег валил крупный, мягкий и влажный, прилипал ко всему, с чем соприкасался. Два дня город жил в белоснежном хаосе. Потом все утихло.

Утром на пару часов вышло солнце. Было воскресенье. Проснувшись, воркутинцы увидели привычную картину — город засыпало. Вместо дорог и тротуаров образовались сугробы, в которых уже темнели проторенные тропинки, а на месте парковок во дворах высились снежные холмики, скрывшие частные автомобили.

 

Савелий Гирский, сорокалетний мигрант с Украины, работал в Воркуте водителем КамАЗа. Возил на отсыпку шахтную породу там, где прокладывали трубы газопровода, что тянулся с полуострова Ямал через Байдарацкую губу, потом на юг через Воркуту и всю Большеземельскую тундру, а там уже поворачивал на запад.

В Воркуте Савелий жил десять лет. Купил квартиру, благо жилье здесь оказалось недорогое. Сменил несколько профессий: был шахтером, экспедитором, штукатуром-маляром, каменщиком… Шахтером долго не выдержал: парни там что надо, но темно внизу, под землей. Тесно в шахтных выработках. Не для него. Экспедитором — просто не смог: побоялся, что воровать начнет. На всякие малярные краски — аллергия пошла. Вернулся к шоферской работе. У себя на Украине, в Полтаве, Савелий не один год проработал водителем тяжелого грузовика, потому и здесь его взяли без особых вопросов.

Через пару лет, как обустроился, Савелий съездил в Полтаву, женился на ракрасавице Наташке, увез ее на Север дальний, в Россию. Наташка вначале ершилась, но потом, быстро взвесив по-женски все «за» и «против», поняла, что будущим детям лучше в пурге, да накормленным, чем в теплом украинском раю, да с неизвестностью — а что там завтра.

Дочка родилась. Назвали Оксаной. В квартире стало тепло, уютно. Еще через два года родился сын — Володька. Наташка собралась было его в метрике записать по-украински как Володимира, но Савелий сразу пресек эти попытки, заявив:

Вот еще, будешь здесь дурью маяться! Чтоб смеялись над пацаном? В России живем.

А жить в Воркуте было непросто. Частных хат и деревенских дворов здесь не было. Куры не квохтали, как на родной Украине, петухи по утрам не пели, собаки по ночам не брехали на чужих. Так, орут да визжат иногда под окном молодые девки, да бранная речь изредка рвется снизу до третьего этажа стоквартирного дома, где поселились Гирские. Зимой темно с ноября по февраль, мороз под сорок, метели такие, что соседнего дома в тридцати метрах не видно. В воздухе не хватает кислорода, деревья не растут…

Савелий был человек прижимистый, склонный к накопительству. В общем, как любой порядочный да хозяйственный хохол. Пару лет назад купил он себе старенький снегоход, который то работал, то не работал. Прав на управление снегоходом у Савелия не имелось, да и ездить, в сущности, на нем было некуда. Так, катался по тундре недалеко от города. Все ждал, что случится раньше во время этих прогулок: снегоход сдохнет или гаишники рядом нарисуются? Зачем купил, сам не знал. Продавали задешево, вот и взял.

После случая со стадом оленей на железной дороге потянулись по Воркуте слухи, что туш этих резаных в тундре сейчас бесхозно валяется столько, что можно весь город накормить.

Безхозно? Как же так?! Разве можно, чтобы просто так валялось мясо! Если бесхозное, надо прибрать… к рукам. По-хозяйски.

И Савелий тут же засобирался в тундру на своем снегоходе. Быстро собрался. Только пурга стихла, сразу и покатил. Внеочередной выходной выпросил у начальника, пообещав тому кусок оленьей вырезки. Утром сказал пятилетнему сыну Володьке:

Папа в магазин. Далекий магазин, за мясом. Будем сегодня строганину есть.

Мысль о дармовом мясе Савелия мучила давно. Когда прикупил снегоход, она сама собой всплыла. Товарищи по работе рассказывали, что недалеко от города иногда бродят всякие ничейные олени. Если с ружьецом поехать… понимаешь?

Ружьецо, правда, как-то все откладывалось: времени не было проходить комиссию да курсы в полиции. А здесь такая удача! Это же просто дар небес — поезд задавил сотню оленей! Вряд ли оленеводы смогли собрать все мясо. Пурга два дня сыпала, прикрыла туши снегом. Надо срочно ехать и хорошенько поискать.

В гараже Савелий достал собственноручно изготовленные санки-салазки в полтора метра длиной. Они представляли собой обычный лист фанеры, спереди загнутый вверх по форме лыж, которые были намертво привинчены по бокам. Сверху салазок на рояльной петле сидела откидывающаяся часть, которая при необходимости увеличивала их длину до двух метров. Конечно, вид такого прицепа мог навести местных полицейских на всякие мысли… но, как говорится, не пойман — не вор! А на обратном пути Савелий пройдет до речки Воркуты и по ее руслу выйдет к городу со стороны ТЭЦ. Вечером народу там не так много. Можно проскочить. Дом-то Савелия на окраине города стоит.

 

День выдался так себе. Пурга только-только угомонилась. Небо было хоть и в тучах, но не такое хмурое, как обычно перед непогодой. Солнца не наблюдалось. Намело много снега, он простирался по тундре свежими белыми языками от одного скопления кустов тальника до другого. Ветер практически отсутствовал. Снегоход Савелия шел легко.

На месте трагедии останков оленей, зарезанных тепловозом, практически не было. Кое-где валялись поломанные рога да оторванные копыта. А так — пусто, снежно, и не более. Однако Савелий сдался не сразу и долго тарахтел снегоходом вначале с одной стороны железнодорожных путей, потом с другой.

Своего оленя Савелий нашел метрах в ста от места столкновения. Тушу уже приморозило, пурга закидала ее снегом так, что виднелись лишь копыта. Рога были обломаны напрочь, голова разбита. Похоже, этот олень встретил тепловоз «лицом к лицу».

Савелий на всякий случай огляделся, достал небольшую лопатку, за три минуты откопал тушу и уложил ее на санки. Ноги оленя нелепо торчали. Савелий достал топор и прямо на санях обрубил голяшки с копытами. Развернул заранее приготовленный брезент, обернул им тушу, перевязал ее капроновым шпагатом, осмотрел со стороны — на что похоже? Долго смотрел, пытаясь понять. Наконец признал: только на тушу оленя и походит.

Едва он тронулся в обратный путь, как задул ветер, началась низовая метель. Низовая метель — это не страшно. Ветер подхватывает снег, крутит его, но видно все на километр вперед. Задувало с запада. Неудобно, но терпимо. А Савелию сейчас даже выгодно: поменьше вылезет в тундру таких же любителей поживиться бесхозной олениной. А может, позвонить напарнику Сашке, чтобы к оленьсовхозу подскочил на грузовичке? Прямо в тундру в районе кладбища? Спрятали бы оленя за борта… Нет. Тогда придется напарнику четверть или даже полтуши отдавать. Обойдется.

О!.. Савелий похлопал себя по карманам. А телефон-то сотовый он дома в спешке позабыл. Вот дела! И ладно. Меньше будет соблазна напарникам всяким звонить. Главное — тихо добраться до дома. Довезти тушу без приключений и встреч с кем бы то ни было. Мама дорогая, это же теперь у него чистых полцентнера дармового мяса!.. Пятьдесят кило! Рублей четыреста за каждый килограмм. Это, если перемножить… Двадцать тысяч выручки!

Минут через тридцать Савелий вышел к ручью с обрывистыми берегами. По нему надо было пройти до речки Воркуты. На ручье мело поменьше: русло часто виляло и ветру негде было разогнаться.

«На речке тоже будет потише, чем в открытой тундре. Руслом пройти до ТЭЦ, потом — до стадиона “Юбилейный”, а от него еще триста метров дворами — и дома! В пурге и проскочу».

На очередном повороте Савелий остановился… и замер. Ему даже показалось, что и его «Буран» заглох от увиденного. Прямо перед ним, метрах в пятидесяти, из сугроба, наметенного в русле ручья, гусеницами вверх торчал вездеход. Большой, помятый, грязно-зеленый вездеход. Лежал он здесь уже около суток, судя по снегу, что успел осесть на гусеницах. Высокий обрывистый берег над упавшей машиной был весь изрыт и вспахан, словно там взорвали бомбу.

Это как же тебя?.. — застыл от страха да изумления Савелий. — Прямо со скалы кувыркнулся?

Он подкатил ближе, слез с «Бурана», осторожно подошел к перевернутой машине. «Только чтобы без людей! — вдруг заколотилось от страха в голове. — Вездеход перевернулся, люди вылезли и ушли в город за помощью… Только чтобы без людей!»

Он склонился к водительской двери и крикнул:

Живые есть?..

Никто не ответил. Слава богу! Савелий открыл дверцу — пусто. Заглянул глубже — и в сумраке вездеходного салона увидел торчащие в разные стороны копыта… А-а, вот как! Еще один любитель оленьего мяса! Савелий усмехнулся. Сколько же здесь туш? Штуки три?

Только он хотел влезть в кабину, как откуда-то из полутемного нутра вездехода раздался слабый хрип, потом стон… Савелий дернулся, словно туша оленя ему копытом под дых ударила. Всмотрелся в глубину кабины и увидел там скрюченного человека с намотанной на голову тряпкой.

Ох ты йе-е-е! — вырвалось у него. — Ты кто? Эй, слышишь меня?

Пронзила страшная и холодная мысль: раненый!.. Да не дай бог!..

Быстро забравшись внутрь, Савелий разглядел человека. Парень как парень, лет тридцати, тряпка на голове оказалась полотенцем, насквозь промоченным кровью. К обеим ногам в районе голеней были привязаны по две небольшие доски, похоже, выполнявшие роль медицинских шин, — значит, ноги сломаны. Не удивительно: такой кульбит на вездеходе сделать с обрыва! Стоя на четвереньках, Савелий аккуратно подхватил парня под мышки, потянул на себя, к выходу, при этом елозя коленями по оленьим тушам.

Мать твою, по мясу ходим! — выругался он.

Парень опять застонал.

Так, поминая чью-то мать, совершавшую весьма разгульные поступки в своей жизни, а также перечисляя интимные детали как женской, так и мужской физиологии, Савелий в несколько рывков вытащил парня из кабины наружу. Усадил его на снег, привалив спиной к вездеходу.

Парень открыл глаза, губы его дрогнули, и он спросил еле слышно:

Ты что тут делаешь?..

Живой! — тяжело выдохнул Савелий. — С тобой еще есть кто-нибудь?

Парень качнул головой и вскрикнул от боли.

Кто такой будешь? — спросил Савелий, с тревогой оглядываясь.

Снег теперь крутился сильнее, вихри его рождались ниоткуда и столбиками, похожими на елочки, поднимались вверх. Когда низовая метель начинает мести с легкими завихрениями, поднимая снег в небо, а ветер меняет направление — это верное предвестие пурги.

Леха, — ответил парень через силу, словно одновременно поднимал тяжелый груз. — Обрыв не заметил… Снег валил, а «дворники» сломаны… Залепило стекло, а тут ручей… Перевернулся я.

Что с ногами?

Сломаны… Очнулся — весь в крови… Встать не могу… Перевязать себя успел… Кровь долго остановить не мог — может, вена… или как ее… артерия… Холодно.

Вездеход чей? Искать будут?

Личный вездеход… списанный он… Не будут.

Телефон есть? Позвоним в МЧС.

Телефон тут, — кивнул Леха себе на грудь, на внешний карман куртки. — Пробовал звонить. Не берет — далеко…

Савелий выругался еще раз себе под нос, вновь оглянулся. Ручей как ручей, что тут смотреть? Что смотреть, что смотреть! А делать-то что?.. Как вот с этим Лехой теперь? Куда его? За собой на «Буран» не посадишь: ноги сломаны, голова висит… А место на санках занято. Ну да, занято… Эти санки — они вообще тут случайно, понимаете? Он же их брал не раненых перевозить. Это для мяса. Для оленя, так сказать…

«А вот и твой олень, так сказать», — проговорил кто-то у него в голове. Тихо так проговорил, но внятно.

Савелия пронзила жуткая мысль, точнее даже, она без разрешения поселилась у него в голове и теперь никуда не уходила. Тушу оленя придется оставить здесь! Выбросить!.. От этой мысли заныло где-то под горлом, да так сильно, что перехватило дыхание. Да что ж ты будешь делать-то, а?! А может, положить парня на тушу оленя? А что? Шкура от человека нагреется в минуты! И Лехе тепло, и олень останется… Глупо. Шкура не нагреется в минуты, потому что это не шкура, а туша! Замороженная.

И что же он прямо не поехал, вдоль «железки»? Поехал бы прямо, никого бы не встретил, не мучился бы теперь раздумьями. М-да, хреново…

Пуржить начинает, — выговорил парень. — Что делать будем? — Глянул на Савелия и, будто прочитав его мысли, предложил: — Если не можешь… так езжай. В городе позвонишь в МЧС, скажешь им, где я… Идет?

Да нет, не идет, — мрачно ответил Савелий, ругаясь про себя новоизобретенными бранными словами. — Куда тут «езжай»!

Он глянул злющими глазами на раненого, который сейчас воровал у него с таким трудом добытую оленину. Который в одну секунду просто обокрал его на полцентнера мяса! Который… А может… Что, если… Или… Нет, не может.

Тушу оленя придется бросить здесь.

При этой мысли внутри все вновь перевернулось от негодования. О боже! Полцентнера мяса надо сейчас просто вышвырнуть на снег… Ну что за жизнь?! Только нашел — и тут же потерял!.. И не потерял даже, а своими руками выбросил!.. Тьфу!

Савелий тяжко вздохнул и стал отвязывать тушу от санок. Отвязал, отволок ее в сторону, под обрыв, где намело много снега и мясо можно было легко зарыть.

Ты лучше его в вездеход забрось! — хрипло подсказал Леха. — Там песцы не достанут.

Ага, — кивнул Савелий, припорашивая мясо снегом. — А потом эмчеэсовцы вместе с твоим вездеходом и твоими тушами его себе заберут… Нашел дурака!

Санки он разложил полностью, откинув заднюю площадку. Ростом бог Леху не обидел, да и весил он килограммов под девяносто. Вытянет ли его «Буран»?

«Буран» вытянул. Он даже вначале как-то излишне легко потащил за собой санки с Лехой, замотанным в брезент, как только что туша оленя. Прятаться теперь необходимости не было, и Савелий решил ехать в город по прямой. Теперь получалось — чем быстрее они выйдут к людям, тем лучше. А если встретят вездеход в тундре — вообще красота! Тогда можно будет сдать Леху, а самому назад за оленем… а?

На подъеме из русла ручья «Буран» пару раз побуксовал, выбросил из-под себя вихри пережеванного гусеницами наста да и выполз на равнину.

Был полдень. Пошел мелкий снег. Ветер не стихал, а усиливался. Низовая метель уже определенно превращалась в обычную пургу. Превращалась быстро, занимая хлопьями и вихрями снега все пространство вокруг Савелия. Ветер попытался пару раз прорвать снежную завесу, да не получилось. Снегом обдал, и все. Но в этих коротких прорывах Савелий увидел далеко впереди черную полоску неба над горизонтом. Там дымил город.

Ветер переменился, он сейчас южный, в спину. Этого курса и надо держаться.

Савелий обернулся назад, глянул на Леху — тот лежал на санках перемотанный брезентом, как мумия. «А вот поехал бы ты, Савелий прямо, — тут же хихикнуло внутри, — так лежало бы на санках оленье мясо! Пятьдесят килограммов свежего мяса! А еще не поздно вернуться за тушей, а? А Лехе пусть помогает МЧС… Не вытянешь ты его. Не вытянешь…»

И тут же сверху обрушился снег, такой густой и вязкий, что все пространство утонуло в снежном «молоке». Волочащийся сзади сверток с Лехой стал еще больше напоминать покойника.

В страшном сне такого не увидишь! — пробормотал Савелий, зачем-то прикидывая: если бы он тушу оленя привязал за санками и волочил по снегу — вытянул бы «Буран»?.. Жадность, да? Нет, ну а что такого? Еще неизвестно, что важнее — этот чужой парень или мясо в дом родной! Савелия же дома с олениной ждут, а не с этим… Савелия вообще здесь могло не быть. Он случайно проезжал. Он…

«Ладно, молчу».

Вокруг расстилалась тундра — плоская, снежная, без кустов. Похожая на пустыню. Впрочем, ее сейчас практически не было видно. Бушующая белая мгла как раскрывалась перед путниками на пять или десять метров, так тут же и закрывалась. Очень скоро летящий снег стал жестким, ледяным. Он жалил лицо Савелия, налипал на ресницы, таял и стекал вниз по щекам. Снегоход шел медленно, словно ощупью пробирался вперед, стараясь не сбиться с нужного направления. Монотонно гудел мотор.

В пургу жизнь в тундре замирает. В такое время вы не встретите ни куропаток, что при любой опасности всегда стрекочут, словно деревянные трещотки, ни мохноногих канюков, что обычно парят в вышине неба, выискивая на снегу зазевавшегося лемминга да изредка оглашая белые просторы своим клекотом. Не мелькают в кустах осторожные, но любопытные песцы с пушистыми хвостами, прижимаясь носами к насту, вынюхивая норки мышей. Да и вся прочая живность прячется в непогоду в укрытиях, свернувшись клубком, или хотя бы под кустами — и ждет затишья. Причем в десятке метров от какого-нибудь зайца может сидеть его хитрый враг — белая сова, моргать глазами, крутить головой и не двигаться с места, потому что пурга — это в лучшем случае буря, а в худшем — вообще ураган, который сносит все живое. Но едва пурга стихнет, зайцу конец.

Снегоход шел тихо, едва перекрывая своим урчанием завывания ветра. Хорошо хоть снег был мелкий, колючий, холодный — такой не липнет сразу на наст, а собирается в ложбинках и трещинах, не мешая движению. По жесткому насту и снегоход, и сани движутся свободно, легко.

Савелий старался держаться так, чтобы пурга постоянно подгоняла его в спину, рассудив, что ветер не мог так быстро сменить направление, а значит, идут они ровно на город.

Почему-то в голове постоянно прокручивался путь от железной дороги до ручья, а после этого в голове возникала картинка места, где Савелий под обрывом тушу закопал… потом — в какую сторону поехал… затем — как можно вернуться к этому обрыву… А все правильно — тушу ведь надо будет забрать!

Видимость на десяток метров впереди — ровно столько, сколько надо при такой скорости, чтобы успеть остановиться и не кувыркнуться с обрыва, как Леха. Савелий изредка оборачивался назад, смотрел на раненого. И на кой же леший ты, Савелий, поехал к реке Воркуте? Эх, Савелий, Савелий! Двинул бы прямиком по «железке» в город. Леха бы, скорее всего, сдох в своем вездеходе, это да… Но оленя-то как жалко! Под покровом пурги Савелий спокойненько по городу прошмыгнул бы с мясом, и все!.. А теперь кто знает — найдет ли он потом тушу и сможет ли привезти. Вот же напасть!

И надо же было Лехе за этими тушами поехать! Мяса ему подавай… Мародер хренов!

Ветер сзади бил так, что снег набивался Савелию за воротник, где был плотно уложен шарф. Резкие порывы насквозь продували и зимнюю куртку, и кожанку под ней, и шерстяной свитер, ощутимо холодя спину. Савелий поднял капюшон, застегнул «молнию» под самый подбородок. В голове мелькнуло: поди, Лехе тоже под брезент снег задувает, нет?

Савелий остановился, сошел со снегохода, повернулся и двинулся к саням. Встречный порыв ветра едва не опрокинул его навзничь. Он устоял, склонился над раненым. Снег запорошил того уже полностью, тело в брезенте вызывало в памяти картины блокадного Ленинграда… Но щеки у парня были мокрые — снег таял.

Живой? — громко позвал Савелий.

Леха с трудом открыл глаза. Посмотрел куда-то вверх, попытался что-то сказать. Сразу не получилось. Собрался с силами, прохрипел:

Я, кажется, отключился… Где мы?

Не знаю. По дороге в город, будем надеяться. Может, тебя перевернуть? Вон как снегом замело всего… Если ногами вперед поедешь, меньше будет в лицо задувать…

Сдурел? Ногами вперед!..

Савелий вывернул кусок брезента у Лехиной головы, немного прикрыл парню лицо, чтобы на него лишний раз не порошило. «Буран» двинулся дальше.

Пурга выла, кружилась и куражилась. От налипшего на ресницы снега глаза не закрывались полностью и моргали как-то наполовину. Савелий хватал ресницы пальцами и держал их, пока они не оттаивали. Снег оседал на щеках, таял, ручейками стекал вниз и щекотал горло. Снег плясал перед глазами, искрился и рисовал Савелию непонятные призрачные картинки.

Крайний Север, Заполярье, территория Арктики. Обычное для этих краев ненастье.

Сколько часов шел его старенький снегоход в пурге, Савелий не знал. Он уже потерял ощущение времени и только ждал, что впереди за снежной завесой вот-вот вырастет город… Савелий ушел из него на юг, а что у нас в городе с южной стороны? Вокзал, оленьсовхоз, кладбище… Еще вояки какие-то были… Может, они с Лехой выйдут к воинской части.

Когда темнеет в феврале? Часов в пять или шесть? Никогда об этом не думал. Темнеет себе и темнеет. Если начнет темнеть — значит, уже пять или шесть часов… И что это означает? Ничего хорошего. Дальше придется идти в темноте, в ночной пурге, что еще тяжелее. Почему «идти», мы же едем? Значит, ехать придется в темноте… ехать придется в темноте… ехать…

Савелий вздрогнул. Он засыпает! Ветер его убаюкивает. Монотонное кружение снега перед глазами отключает внимание, и человек погружается в сон… Спать нельзя! Кувыркнешься, как Леха!

Впереди образовалась прореха, снегоход резко встал. Ручей. Просто заметенный ручей, русло в низине. Преодолеем.

Савелий не понял, когда именно начало темнеть. Просто снег внезапно стал серым, пурга — мутной, а снегоход ни с того ни с сего вдруг заглох и остановился. Савелий дернул стартер. Мотор чавкнул и смолк. Савелий дернул еще раз. Потом еще… Потом слез с машины. В технике он разбирался прекрасно. Проблему определил мигом — горючее на нуле. Бензина было достаточно для того, чтобы съездить за полсотни километров и вернуться в город, но не для того, чтобы целый день кружить по тундре.

Савелий сел на сиденье, руки положил на колени. Приехали!

Что там? — донеслось со стороны саней.

Сдох коняка. Бензин вышел. Не рассчитывал я на такую прогулку.

Разговор на этом закончился. А что тут скажешь? Вокруг стонала и выла пурга. Ветер то и дело взвизгивал так, словно радовался беспомощности людей. Савелий взял горсть жесткого холодного снега, протер им лицо. Стало легче… Да нет, легче не стало.

Сколько Леха протянет без помощи врачей? Сутки или, может, всего несколько часов? А если оставить его здесь, одному добраться до города и вызвать спасателей — как искать его потом? Заметет полностью, не найдешь даже по снегоходу — «Буран» Савелия тоже может занести за одну ночь, тем более в низине, где они сейчас…

Есть мысли? — долетел до него голос Лехи.

Есть одна, — отозвался Савелий.

Он подошел к раненому, не торопясь отцепил санки. Потом залез в багажник своей заглохшей техники, нашел там пакет с НЗ: хлебом, салом, спичками, зажигалкой, сухим спиртом, чем-то еще… Сделал лямку из троса, которым санки раньше были прицеплены к снегоходу, впрягся и потащил их вместе с Лехой в темноту.

Тот все понял и застонал:

Да не надо этого!..

В первые минуты Савелий даже как-то порадовался: идти оказалось не так уж тяжело. Лямка давила на плечи и грудь чуть ниже горла, Савелий немного оттягивал ее руками. По старому насту санки с Лехой катили легко, словно по льду, а вот на белых языках только что наметенного снега — тормозили. К счастью, намело его не так много. Хуже было то, что тундра неровная. Низины сменяются в ней возвышенностями и наоборот. Когда Савелий двигался вниз, санки приходилось сдерживать, а когда вверх — ему казалось, что от натуги у него глаза вылезают из орбит.

Кромешной тьмы в тундре зимой не бывает. Даже в безлунную ночь что-то да видно вокруг, хоть какие-то очертания местности. Снег отражает любой свет, вплоть до звездного. Сегодня на небе явно присутствовала луна, и, хотя саму ее за тучами видно не было, слабое сияние просачивалось сквозь их покров.

Савелий упрямо шел туда же, куда дул ветер. Он давно уже потерял в пурге другие ориентиры. В низинах порывы южного ветра ослабевали, к ним примешивались какие-то блуждающие мелкие ветерки. Здесь Савелий путался: куда идти? Вроде только что дуло туда, а теперь в обратную сторону… Куда из низины выходить?

Лямка от саней все больнее натирала плечи и шею. Савелий пропустил ее под мышками наподобие хомута, но и там она давила нестерпимо. Сил оставалось все меньше, все сильнее хотелось завалиться на снег и уснуть… хоть на немного, хоть на полчасика.

Он невольно остановился.

Из брезентового тюка раздался слабый голос:

Савелий! Телефон возьми. Может, уже ловит…

Вот дурак! Савелий даже по голове себя хлопнул. Заигрался в героя. Телефон же есть!

Он быстро отвернул брезент, пошарил рукой по Лехиной груди, нашел у него в кармане мобильник. Включил. Дисплей вспыхнул в ночи яркими цветными огоньками. Цивилизация!

Савелий глянул на дисплей. Связи — ноль. Полный, безжизненный, безнадежный ноль.

Себе возьму, — сказал он. — Буду проверять. Может, где поймаем сеть.

Вставать со снега не то чтобы не хотелось, просто не моглось. Они опять отдыхали в низине, здесь было относительно тихо. Можно было спокойно сидеть и даже ровно дышать, не ловя воздух ртом, как там, наверху, в пурге. Но надо было выбираться наверх и идти дальше — в город, к людям.

«Леха долго не протянет» — эта мысль занозой сидела в голове у Савелия.

О чем думаешь? — вдруг спросил раненый.

Ни о чем, — уклончиво ответил Савелий.

Скажи. Легче будет…

Легче не будет, — сказал Савелий. — «Буран» сдох, мясо потеряли, пурга усилилась, а идти все равно надо… И дойти — надо.

У тебя семья есть? — спросил Леха.

Есть. Для них и корячился.

Может, дальше один пойдешь? Так быстрее будет. Там объяснишь все… МЧС и другим…

Один не дойду, — сказал Савелий. — Ветром сдует.

Он поднялся, подобрал лямку, впрягся и потащил сани из низины наверх.

Наверху ветер рвал и бил, словно хлыстами, но это иногда даже помогало двигаться вперед. Особенно на спусках он подгонял так, что Савелий придерживал санки ногой. Потом опять вверх и опять вниз. То поперек груди лямку, то на шею, то поперек, то на шею… В какой-то момент Савелию показалось, что в мире вообще ничего не осталось, кроме снега, ветра и ломящей боли в плечах. Вначале он часто поглядывал на дисплей телефона, надеясь, что тот обнаружит сеть, но потом перестал. Телефон был бесполезной игрушкой среди разбушевавшейся природы.

Савелий падал, вставал, хватал летящий снег ртом, подбирал его рукавицей с наста и жевал до ломоты в челюстях. Ужасно хотелось пить, а воды не было. Про хлеб и сало Савелий ни разу и не вспомнил. И все чаще хотелось закрыть глаза и уснуть. Уснуть прямо на ходу, хоть на несколько минут, чтобы нынешняя явь исчезла, как… как кошмарный сон. А еще лучше — упасть и никогда больше не вставать!

Но Савелий шел, бездумно передвигая ноги, ничего вокруг себя не видя. Просто надо идти в город, в тепло, к людям, домой: у него, Савелия, там сын Володька, дочь, жена… И обязательно нужно дотащить санки с этим человеком, потому что сам он идти не может.

Ночь оказалась длинной. Несмотря на пронизывающий холод, с Савелия крупными каплями катил пот, одежда промокла, и тело холодил ветер, даже куртка не спасала…

Пару раз Савелий крикнул что-то Лехе. Крикнул просто так, без дела, без нужды — лишь бы тот ответил. Но на голос тоже нужны силы, а у раненого их, видимо, совсем не осталось. Савелий подумал: может, Леха умер? Скончался вот так тихо человек, никому ничего не сказав. Можно его здесь оставить: труп же, что ему будет? Разве что песцы могут обгрызть или еще какая живность… Нет, так нельзя! Это не по-людски — бросать на произвол судьбы другого человека, даже мертвого… Не по-русски это. Надо тащить… Только вот куда?

У Савелия подкосились ноги, и он упал на колени. Постоял так, сколько — и сам не знал. Он как будто ненадолго уснул, и это время показалось ему просто черной дырой, зато вроде бы подарило отдых. Савелий и дальше бы не выныривал из этой черноты, но…

Сава! — позвал женский голос.

Он вздрогнул, словно его ударили. Очнулся. Голова раскалывалась от боли.

Савелий! — услышал он теперь голос Лехи.

Савелий понял, что так и стоит на коленях. Поднялся, подошел к санкам.

Савелий, — сказал Леха из-под брезента, — я забыл… У меня во внутреннем кармане фляжка… В ней спирт с золотым корнем… и лимонным соком… В дорогу брал… Хлебни. Золотой корень силы дает.

Савелий не сразу понял, чего от него хочет раненый. Какой спирт, какой еще лимонный сок?.. Сок… Пить!

Где? — хрипло спросил он, шаря по груди Лехи. — Где сок?..

Не сок, Савелий. Спирт, разбавленный лимонным соком… Глотни пару раз. Он с золотым корнем. Силы даст на время… Только много нельзя. Опьянеешь — уснешь.

Савелий нащупал тонкую выгнутую фляжку во внутреннем кармане Лехиной куртки, вытащил, отвинтил крышку и сделал глоток. Потом другой. Потом третий… Сразу захотелось есть. Он достал из пакета НЗ хлеб и нарезанное сало.

Что ж ты молчал? — придя в себя, спросил Савелий. — Спирт тебе нужен в первую очередь. Ты же много крови потерял! Когда доноры много крови сдают, им всегда наливают то вина сухого красного, а то и спирту… Это, кстати, какой спирт? Медицинский?

Да нет, Савелий, — пробормотал Леха, — гидролизный это спирт… Сушит от него по утрам сильно, если переборщить. Но не отравишься, не бойся.

Спирта бояться, скажешь тоже! — жевал сало Савелий, ощущая, как по венам струится кровь и как вместе с нею бежит по телу неведомо откуда взявшаяся сила.

Холодно, — прошептал Леха. — Спины не чувствую… Помираю, что ли? Сдохну — ты брось меня. Потом найдут, весной. Знаешь, под погибшими людьми снег не тает, и весной в тундре появляется снежный «гриб», а сверху на нем — тело человека… Жутко, правда? Пошевелиться бы мне… холодно под спиной…

Савелий стянул с себя куртку, свернул ее в три слоя, как это делают в магазинах, когда упаковывают такие вещи, быстро развернул брезент, приподнял раненого и засунул куртку под него.

Дурак, — сказал Леха благодарно. — Тебе важнее, ты же меня тащишь… Савелий…

У меня кожанка, — показал тот во тьме короткую потертую кожаную куртку, — и еще свитер под ней — чистая шерсть. Ну-ка, давай!

Савелий снова приподнял Леху, поднес к его рту фляжку. Леха отпил пару глотков, поморщился и попросил:

Зажевать дай…

Савелий быстро достал кусок хлеба с салом. Леха откусил, пожевал еду, смешанную с залетевшим в рот снегом, и сказал немного окрепшим голосом:

Ну да… Сдохнуть веселее навеселе!

Савелий уложил его обратно, поправил брезент, впрягся в лямку и потащил сани дальше.

Ночная пурга губит человека вернее. Она крутит им, словно он попал в мясорубку, но на шнек этой мясорубки никак намотаться не может. Бывает, что даже посмотреть вперед — большая проблема, потому что, едва поднимешь лицо, отхлещет снежными плетьми так, что начнешь отмахиваться неизвестно от чего да и опять голову вниз.

На одной из возвышенностей Савелий в очередной раз достал Лехин телефон. Сети не было, часы показывали два часа ночи.

Силы, что дает алкоголь, заканчиваются очень быстро, если их неразумно расходовать. Например, если тащить сани с человеком. На это никакого алкоголя не напасешься. Энергия пьяная выйдет с потом за полчаса, а отравление останется. И прикладывается человек к фляжке снова и снова, и заканчивается это порой трагически…

Теперь Савелий видел, что творится вокруг, и соображал, что он сам делает. Пообещал себе: если начнет сдавать, если глаза станут смыкаться — только тогда можно будет хлебнуть еще. Пить можно только для поддержания сил, а не для расслабления. А чтобы не спать и не отчаиваться, надо думать о чем-то веселом и хорошем… О бабах, например. А может, лучше стихи читать или песни петь?

Он стер ноги обувью, промерз насквозь весь от макушки до пят, обморозил руки, потому что ему приходилось держать их сжатыми в кулаки, а этого в мороз делать никак нельзя — нарушается приток и отток крови. Но как иначе лямку перед собой удерживать? Савелий уже привык к темноте, под ногами снег просматривается — и слава богу! Иногда перед глазами вспыхивали какие-то круги белого света, причем там, где он их видеть не мог никак, потому что вокруг стояла стена крутящегося снега.

Савелий то и дело обтирал ладонью лицо от облепивших его снежинок, рука мерзла еще сильнее. Он быстро прятал ее в рукавицу, стискивал в кулак, чтобы пальцы хоть немного согрелись друг о друга, — не помогало. Выпускал на время лямку, сжимал и разжимал пальцы внутри рукавиц, но тогда лямка соскальзывала и давила ему на грудь. Савелий останавливался, какое-то время стоял беспомощной неподвижной фигурой в ночи, потом, словно бурлак, поднимал лямку и опять шел, тянул за собой сани с Лехой…

А кто ему этот Леха?.. И даже не ему, а в принципе — кто? Он вообще — Леха этот — есть на самом деле или это мираж, видение… и это… как его там?.. наваждение?

Тут Савелия словно ухнули сверху по голове тяжелой, набитой крупным пером подушкой и сказали прямо в уши: «Это не наваждение — это наказание, дружок. За жадность твою, за скупердяйство! Или мяса дома не было? С голодухи помирал? Зачем в тундру поперся? На дармовщинку поживиться! Может, олени — твои? Может, это ты их растил, от волков охранял, пас в тундре на перегонах, в реках ледяных спасал, из-подо льда вытаскивал?.. Дармоед ты!»

«А Леху за что?» — не выдержал Савелий такой откровенности.

И тут же услышал: «А за то же!» Потом наступила жуткая, неземная тишина; ветер умолк, но не улегся; пурга била во все стороны, а стоны и вой ее пропали. Савелий тряхнул головой — и вой ветра вернулся.

Савелий тут же рванулся вперед, а под нос себе сказал:

Ну так мы же мясо оставили там… Олени-то там, а мы здесь. Чего теперь-то?

Пурга провыла что-то в ответ.

Она внезапно еще усилилась. Тучи стали плотнее, и сделалось по-настоящему темно. Савелий судорожно озирался, хотя среди темноты и вьюги это было бесполезно. Лямку он снял — хотел было пропустить под мышками, чтобы руки немного отдохнули и отогрелись, но тут внезапным порывом ветра его бросило на снег и покатило по насту.

Савелий встал — и не увидел саней.

Леха! — крикнул он во тьму.

Ветер, вой, какой-то издевательский свист.

Леха!!! — крикнул снова что было силы.

Тут же подумал: ори не ори, а Леха ведь крикнуть в ответ не может.

Савелий достал фляжку, сделал один глоток, второй… Хватит.

Быстро, соображая буквально на ходу, он вытоптал маленькую площадку, чтобы отметить место, где сейчас стоит. Оставляя в снегу глубокие следы, сделал десять шагов в одну сторону — пусто. Вернулся по следам, нашел площадку. Сделал десять шагов в другом направлении — пусто. Крикнул — не ответили. Вернулся. Пошел в третьем направлении — пусто. В четвертом — пусто… Может, его отнесло ветром намного дальше, чем кажется?

В какую сторону его катило? По ветру, конечно. Почему же тогда он не находит сани?..

Савелий вернулся. Постоял, стараясь прочувствовать спиной, ровно ли по ветру стоит… Новый порыв согнул его пополам, так что он уперся руками в снег, а следующий и вовсе сбил с ног и опять прокатил по снегу. Савелий встал на колени, стал искать площадку, свои следы в снегу — ничего. Наст здесь был ровный, чистый.

Теперь все ориентиры потерял…

Эй, — сказал он куда-то вверх, — вы чего там — совсем, что ли?! Леха-то как?..

Ветер попробовал напасть в третий раз, но Савелий плюхнулся в снег ничком и так лежал какое-то время. Когда порывы стихли, он поднялся, стал оглядываться. Куда идти? Где та площадка, что он вытоптал? Надо искать ее быстрее, иначе заметет так, что не найдешь, и тогда Лехе конец!

Савелий достал таблетку сухого спирта, выкопал перочинным ножом маленькое углубление в снегу, положил в него таблетку и поджег ее зажигалкой. Пламя заколыхалось, стало разгораться. Руки бы обогреть, да нет времени: пурга заметает следы. Он поднялся и пошел ровно против ветра. Где-то здесь… где-то здесь… Обернулся пару раз назад — горелка его сияла теплым островком жизни среди ночного ненастья. Где-то здесь… Савелий встал на четвереньки, стал искать, словно пес, чуть ли не возя носом по насту. Вот! Вот его следы! Сделал пару шагов в сторону — и нашел то, что осталось от вытоптанной площадки: неглубокая впадина и едва заметные следы от его ботинок. Теперь еще дальше против ветра… Стоп!

Савелий вновь выкопал ножом углубление в снегу, поджег еще одну таблетку спирта и опустил ее туда.

Часто озираясь, пошел навстречу ветру. Сделал пятнадцать шагов. Пусто. Посмотрел назад — огонь, хоть слабо, все же был виден сквозь месиво пурги. Савелий пошел дальше.

Через пять шагов он наткнулся на сани. Есть! Вот он — его друг Леха! Никогда бы Савелий не подумал, что может так обрадоваться чужаку, да еще в смертельно опасной ситуации, в которую как раз из-за этого человека и влип. Что ж за жизнь-то такая, а? И главное — мясо ведь из-за него потерял!..

Он упал перед Лехой на колени, откинул брезент. Раненый открыл глаза.

Ага, — сказал Савелий. — Ну да… Я тут это… Нельзя одному никак, понимаешь?

Дальше он шел, уже почти не чувствуя боли в плечах, холода, усталости и не видя ничего, кроме наста под ногами. Сани покорно тащились за ним. На санях безвольно лежал человек, жизнь которого сейчас стоила ровно столько, сколько Савелий готов был выдержать ради ее спасения.

Он достал телефон, глянул на дисплей — три часа ночи. Сети нет. Светает в это время года где-то в шесть… Еще три часа, три часа до рассвета! И поможет ли ему рассвет?

Похоже, скоро будет спуск: слишком долго пришлось упираться, волоча санки в гору. Наконец полозья заскользили свободно, — значит, путники сейчас наверху.

Что, не видно города? — услышал Савелий сзади, от тюка на санях.

Быстро подошел, откинул брезент. Леха был живой, моргал глазами в полумраке.

Метет, собака! — ругнулся Савелий. — На пять метров впереди видно, дальше — стена.

С пути не могли сбиться?

Ветер по-прежнему в спину. Перемениться не должен был за это время… Да ты не бойся — вытяну.

Савелий, — слабым голосом спросил Леха, — ты ведь русский, да?

С чего ты взял? — удивился Савелий и даже чаще захлопал обледенелыми ресницами.

Русские своих не бросают.

А-а, — промычал Савелий. — Ну да… тогда русский.

Помолчал и добавил:

А так-то я украинец. С Полтавы.

Спирт как пьешь?

Понемногу. Берегу.

Пьешь, говорю, как?

По глотку.

Да я не о том… Помощи при этом просишь?

Что? — Савелию подумалось, что Леха начал бредить.

Когда пьешь, надо помощи просить у духов неба и тундры, — продолжал тот.

К-как это?

Так. На полном серьезе.

Савелий хотел смолчать, чтобы не обидеть Леху. Что взять с полуживого человека? Потом не выдержал, глянул вокруг и чуть насмешливо поинтересовался:

И что просить надо? Вездеход, вертолет или машину скорой помощи?

Да то, что они тебе дать могут, — сказал Леха.

Савелий сел на снег рядом с Лехой, достал фляжку, сказал самому себе: мол, что сейчас ни делай, хуже не станет. Отвинтил пробку, чуть взмахнул фляжкой на вытянутой руке, как в приветствии, и крикнул вверх что было мочи:

За духов неба и тундры! За духов неба и тундры, слышите?! За вас! Дорогу покажите! Город мне покажите! Город!

Встал на ноги, глянул в ту сторону, куда шел. В полярную ночь, в кромешную темноту, в стену снежную.

Покажите город!

Тучи сносит, — заметил Леха.

И внезапно все стихло. Как-то по-сказочному стихло, словно кто-то дунул — и снег улегся. Темнота осталась, а снежная стена растворилась. Это длилось мгновение и было невероятно красиво. Мела пурга, а перед ними вспыхнула огнями Воркута — так, словно Савелий стоял на горе, а город расстилался под ним. Вспыхнула на секунду в просвете пурги, показалась, как мираж оазиса в пустыне, — и тут же пропала.

Город! — заорал Савелий, смотря перед собой в поднявшуюся опять стену пурги. — Город, мать вашу!

Подхватил лямку и побежал вниз.

Бежал Савелий так, что сани позади дергались, словно лодочка, привязанная за большим кораблем. Иногда они догоняли его и били по ногам, но он этого не чувствовал. В голове у него сияла картина переливающегося огнями города — обещание жизни и спасения. А ветер выл теперь еще сильнее, стегал порывами еще резче, поднимал и крутил снег еще гуще и беспросветнее, словно испугался, что Савелий убежит от него.

Савелий достал фляжку, сделал пару глотков. Закусывать не стал — не до закуски сейчас, они уже рядом, уже вот-вот…

И упал. Не потому, что запнулся. Организм выдохся. Сердце заходилось, стучало так, словно выскочить хотело. Савелий лежал и шептал:

Не спать… не спать… не…

Что-то толкнуло его в ноги. Он открыл глаза, приподнялся… Рядом, уткнувшись носом в его ботинки, стояли сани.

Савелий! — позвал Леха. — Не спи! Я звуки слышу…

Что? — Савелий собрался с силами, поднялся и, склонившись над Лехой, отвернул брезент. — Какие звуки? Где?

По металлу стучат, — сказал тот, с трудом шевеля бескровными губами. — Это вокзал, Савелий! Это путейщики по колесам своими молотками… Вот, слышишь?

Савелий не слышал, но Лехе поверил. Ни за что не поверил бы, если бы только что не видел перед собой в низине светящийся огнями город. Они идут с юга, на юге в городе действительно находится вокзал… Скорее бы рассвело!

Через полчаса город не появился. Савелий достал телефон — сети не было, часы показывали около четырех утра.

Снежная кутерьма под утро не угомонилась. Было жутко холодно, и при этом по лицу, по телу ручьями катил пот. Савелий понял, что где-то потерял шарф, — потому что больше не чувствовал подбородком его узел. Жалко шарф, он денег стоил…

Если сейчас бросить сани — он точно выживет, дойдет до города и расскажет эмчеэсникам, где искать Леху… Найдут ли? А леший их знает, как они ищут… Зато он увидит рассвет, он выйдет к людям, он вернется к детям, к жене…

Он. Вернется. Один.

Да нет же — русские своих не бросают! Откуда эти слова? Савелий уже и не помнил.

А Леха — русский? Свой? Да какая разница…

Савелий упал, уткнулся носом в жесткий наст и от боли очнулся. Сел на колени, некоторое время безучастно смотрел перед собой. Снежное «молоко», больше ничего. То есть как — молоко? Значит, белое? Значит, светает?..

Он достал телефон. Сеть не ловилась, на часах было почти шесть утра… Утро! А он и не заметил. Пока он, Савелий, размышлял, как будет сани бросать, — пришел рассвет!

Его залихорадило от страха, что свет сейчас исчезнет, что часы врут, что все это его предсмертный бред. Но свет не исчезал. Больше того — вдруг, словно провозглашая наступление утра, где-то недалеко ударил колокол… Звук был тонкий и короткий. Разве колокол, даже маленький, может звучать так коротко? Савелий замер. Звон повторился.

Тогда он поднялся и пошел на звук. Как так, думал он, мы что — уже в городе, возле церкви?..

Сил не было, но он шел без сил. Его тело сейчас могло выполнять только одну работу — переставлять ноги. Оно и переставляло.

Третий раз колокол ударил совсем рядом. Савелий поднял голову, всмотрелся — и метрах в десяти от себя увидел тепловоз. За ним — вагоны. Рядом с тепловозом стоял путеец и, не обращая внимания на пургу, молотком на длинной ручке стучал по колесам.

…Какие-то мужики тащили Савелия под руки куда-то через пути, другие мужики, охая и ахая, волокли следом сани с Лехой. Как-то быстро нашлась большая машина — грузовик, автобус?..

Чей-то голос слева бубнил:

Тихо, тихо тащи! Телефон у него выпал, подыми, вона… Сунь в карман.

Другой голос удивленно спросил:

А что ж он МЧС не набрал?..

Так вышка же грохнулась у сотового! Забыл?..

Только погрузились, только сели куда-то на лавку, только Савелий закрыл глаза — и уже надо выходить. Где они? Куда приехали? Домой? Савелий сам спуститься из машины не мог. Помогли, повели куда-то… Он то закрывал, то открывал глаза. Его посадили в кресло в каком-то коридоре. Он непрестанно повторял:

Я в порядке, только устал очень… Леха… Леху гляньте, у него голова…

Леху унесли на носилках. Савелий остался один. Он достал фляжку, отвинтил крышку, хлебнул крепко. Достал сало и хлеб, закусил как следует.

Сознание вернулось почти мгновенно. Он был в городской больнице номер один, в коридоре приемного покоя. Напротив лежали его санки с брезентом, на них — куртка.

Савелий еще раз хлебнул спирта, опять закусил, лег на санки — и через секунду уже спал беспробудным сном.