За духов неба и тундры!

За духов неба и тундры!

В феврале месяце в середине десятых годов нашего века под Воркутой случилась беда. В полусотне километров южнее города бригада оленеводов перегоняла стадо оленей через железнодорожный путь. Стадо большое – сотни голов. Выходили животные на насыпь не спеша, озирались по сторонам, хоркали носами да принюхивались к земле, выискивая корм. Олени, в отличие от тех же коров, идут сами, подгонять их невозможно. Кнутом здесь не пощёлкаешь. С юга в это время на полном ходу шёл товарный порожняк – шестьдесят вагонов под уголь на обогатительную фабрику Воркуты. Утро было мглистым, светало медленно, видимость метров пятьсот…

Когда машинист тепловоза заметил на путях стадо оленей, вначале даже не понял, что происходит, потом на пару секунд понадеялся, что оленеводы отгонят оленей с путей, потом решил тормозить… Время было потеряно.

Олени переходят дорогу не поодиночке, не волчьей вереницей, а широким ходом, бок о бок, гурьбой.

На свистящих тормозах, на скорости километров в семьдесят, двухсоттонный тепловоз, за которым тянулось более полусотни вагонов, врезался в стадо, словно грузовик в курятник. Первый десяток оленей тут же взвились в воздух и, пролетев метров сорок над тундрой в разные стороны, упали бездыханно в снег, хоркая горлом, дрыгая ногами да истекая кровью. За ними последовала другая партия оленей, что переходила дорогу чуть в стороне и была ещё больше, выстроившись в ряд, словно на убой. Тепловоз прошёлся по ним, словно на пути и не было никого, словно мягкие игрушки взлетали вверх и там уже разрывались на части, окрашивая снег красными, кровяными пятнами. Когда состав наконец остановился, в тундре стоял лишь один сплошной хрип умиравших животных. Погибло около сотни оленей, десятая часть стада.

На место происшествия прибыли представители прокуратуры, Следственный комитет, полиция. Ходили по путям, по целине снежной, считали убитых животных, определяли вероятность столкновения, что там ещё… На другой день оленеводы стали собирать остатки оленей, что могли пойти в пищу, но уже к вечеру в тундре пошёл снег, подул ветер, и в кутерьме метели подбирать убитых животных стало невозможно.

А через сутки с Баренцева моря в Воркуту пришла пурга. Настоящая пурга с оттепелью. Снег валил крупный, мягкий и влажный, прилипал ко всему до чего мог добраться. Город жил пару дней в одном белоснежном хаосе. Потом утихло. На пару часов вышло солнце. Было воскресенье. Проснувшиеся воркутинцы увидели довольно привычную картину – город засыпало. Вместо дорог и тротуаров образовались сугробы, в которых уже темнели глубокие проторённые тропинки, а вместо автомобильных парковок во дворах – снежные холмики из частных автомашин.

 

Савелий Гирский, сорокалетний мигрант с Украины, работал в Воркуте водителем грузового КамАЗа. Возил шахтную породу на отсыпку, где прокладывали трубы газопровода, что тянулся с полуострова Ямал через Байдарацкую губу, а потом через Воркуту, через всю Большеземельскую тундру на юг и там уже далее на запад.

В Воркуте Савелий жил десять лет. Купил квартиру, благо что здесь это было недорого. Поначалу сменил несколько профессий: был шахтёром, экспедитором, штукатуром-маляром, каменщиком… Шахтёром долго не выдержал – хоть и парни там что надо, но темно внизу, под землёй. Тесно в шахтных выработках. Не для него. Экспедитором просто не смог – побоялся, что воровать начнёт. На всякие малярные краски аллергия пошла. Вернулся к шоферской работе. На своей Украине, в Полтаве, водителем тяжёлого грузовика проработал не один год, потому и взяли без особых вопросов.

Через пару лет, как обустроился, Савелий съездил в Полтаву, женился на ракрасавице местной – Наташке, увёз её на «север дальний» в Россию. Наташка вначале ершилась, но потом, взвесив по-женски все за и против, быстро поняла, что будущим детям лучше в пурге да накормленным, чем в украинском раю, да с перебоями, с регулярной неизвестностью – а что там завтра? А тут дочка родилась. Назвали Оксаной. В квартире стало тепло, уютно. Ещё через два года родился сын – Володька. Наташка пыталась его в метрике записать по-украински, как Володимир, но Савелий сразу отрезал все попытки, заявив:

Вот ещё! Будешь здесь дурью маяться! Чтоб смеялись над пацаном! В России живём.

Жить в Воркуте было непросто. Частных домов и частных дворов здесь не было. Куры не квохтали, как на родной Украине, петухи по утрам не пели, собаки по ночам не брехали на чужих. Так… орут да визжат иногда под окном девки молодые да бранная речь изредка рвётся снизу до его третьего этажа в стоквартирном доме. Зимой темно три месяца – с ноября по февраль – мороз под сорок, метели такие, что соседнего дома не видно в тридцати метрах. В воздухе кислорода не хватает, деревья не растут…

Четырнадцатый год с новостями с Украины Савелий встретил холодно. На работе своим сказал лишь один раз по пьянке и больше не возвращался:

Дурачьё тупое, на дармовую дешёвку подались! Нашли себе героя!.. Бандера! Кому «бандера», тому: чемодан, вокзал, Галиция! Правильно отец говорил – все они там ополяченные да обавстрияченные. Это же надо так людей оболванить!

Сам по себе Савелий был человек прижимистый, накопительный. В сущности, как и любой прижимистый, порядочный да хозяйственный хохол. Возмущался на эту тему мило, словно оправдывался:

Шо вы хочите? Я – хохол, южнорусский человик с примесью турецкой крови. У меня прадед, как у Шолохова там один у романе… сто лет назад дивку себе приволок из Турции… (имел в виду последнюю войну с Турцией 1877–1878 годов) с этой… как её городину?.. Кабулетти! Слышали такой посёлочек? Теперь Грузия. На кой мы её, Грузию эту, от турок спасали? Людей своих клали, русских, на закланье?.. Дурачьё!

Пару лет назад Савелий купил себе старенький снегоход, который то работал, то не работал. Прав на управление снегоходом у него не было, да и ездить ему, в сущности, на нём было некуда. Так… катался на авось в тундре возле города. Всё ждал – что случится первым в этих прогулках: снегоход сдохнет или гаишник нарисуется? Зачем купил? Сам не знал. Продавали задёшево, вот и купил.

После случая на железной дороге со стадом оленей, потянулись по городу Воркуте слухи, что туш этих зарезанных в тундре сейчас столько валяется бесхозных, что можно весь город накормить.

Бесхозно? Как же так? Разве можно, чтоб бесхозно валялось мясо? Если бесхозно, надо прибрать… к рукам прибрать. По-хозяйски.

И засобирался тут же Савелий в тундру на своём снегоходе. Быстро собирался. Только пурга стихла, сразу и покатил. Даже выходной внеочередной выпросил у начальства, пообещав тому кусок оленей вырезки. Утром только пятилетнему сыну Володьке и сказал:

Папа в магазин… далёкий магазин за мясом… будем сегодня строганину есть.

 

День выдался так себе. Пурга только-только угомонилась, намело много снега. Он простирался новыми, белыми языками по тундре от одного скопления кустов тальника до другого. Снегоход Савелия шёл легко. Солнца не наблюдалось. Ветер практически отсутствовал. Небо было хоть и в тучах, но не такое хмурое, как обычно перед непогодой.

На месте трагедии туш, зарезанных тепловозом оленей, практически и не было. Кое-где валялись ломаные рога да оторванные копыта. А так – пусто, снежно и не более. Пурга ещё присыпала. Однако Савелий не сдался и долго тарахтел снегоходом вначале с одной стороны железнодорожных путей, потом с другой.

Мысль о дармовом мясе, Савелия мучила давно. Когда прикупил снегоход, она сама и всплыла наружу. Товарищи по работе иногда рассказывали, что всякие бесхозные олени часто бродят недалеко от города… если с ружьецом поехать… понимаешь?

С ружьецом, правда, как-то всё откладывалось, времени не было проходить комиссии да курсы в полиции. А здесь такая удача! Это же просто дар небесный – поезд задавил сотню оленей! Вряд ли все туши оленеводы могли собрать. Пурга два дня шла, присыпало оленей снегом! Надо срочно ехать и хорошенько поискать.

В гараже Савелий достал собственноручно изготовленные санки-салазки в полтора метра длинной, с откидной задней частью. Санки представляли собой обычный лист фанеры, загнутый спереди, вверх по форме лыж, которые были намертво привинчены по бокам. Сверху санок на рояльной петле сидела откидывающаяся часть, которая при желании могла увеличить площадь до двух метров. Конечно, вид такого прицепа явно наведёт местных полицейский на всякие мысли… но, как говорится, не пойман – не вор! А на обратном пути он пройдёт до речки Воркута и там по её руслу выйдет к городу со стороны ТЭЦ… если ехать вечером, то народу там не так и много. Проскочит. Дом у него на окраине города стоит.

Тушу своего оленя Савелий нашёл метрах в ста от места трагедии. Олень был уже приморожен, пурга его закидала снегом так, что сверху торчали лишь копыта в разные стороны, рога были обломаны напрочь, голова разбита. Похоже олень этот встретил тепловоз «лицом к лицу».

Савелий на всякий случай оглянулся вокруг себя, тут же достал лопатку небольшую, за три минуты откопал тушу, уложил её на санки. Ноги оленя нелепо торчали по сторонам. Савелий достал топор и прямо на санях обрубил голяшки с копытами. Развернул заранее приготовленный брезент, перетянул им тушу, перевязал её капроновым шпагатом, осмотрел со стороны – на что похоже? Долго смотрел, пытаясь придумать, на что могло быть всё это похоже?.. На тушу оленя только и похоже, вынужденно согласился он.

Едва тронулся в обратный путь, как задул ветер, поднимая снег. Началась низовая метель. Низовая метель – это не страшно. Дует ветер, подхватывает снег, крутит его, но видно всё на километр вперёд.

Ветер был с запада. С запада – это в бок, когда по железке возвращаешься в город. Неудобно, но терпимо. А сейчас это даже Савелию выгодно – поменьше в тундру вылезет таких же любителей поживиться олениной, да и всяких «охранителей» порядка будет поменьше. А может, позвонить своему напарнику Сашке, чтоб к оленьсовхозу подскочил на грузовичке? Прямо в тундру, в районе кладбища? Спрятали бы оленя за борта… Нет. Тогда придётся напарнику полтуши отдавать или четверть. Обойдётся. О!.. Савелий похлопал себя по карманам. А телефон-то сотовый он дома в спешке позабыл. Вот дела! И ладно. Меньше будет соблазна напарникам всяким звонить. Главное – добраться до дома тихо. Довезти тушу без приключений и лишних встреч с кем угодно. Мама дорогая, это же теперь у него полцентнера мяса дармового!.. Пятьдесят кило! Это если перемножить? Рублей четыреста за каждый килограмм?.. Двадцать тысяч выручки!

Через минут тридцать Савелий вышел на ручей с обрывистыми берегами, по ручью надо было пройти до речки Воркута. На ручье мело поменьше, русло было извилистым, и ветру негде было разогнаться. На речке тоже будет потише, нежели в открытой тундре, там руслом пройдём до ТЭЦ, мимо трубы, до стадиона «Юбилейный», а от него триста метров – и дома! Дворами. В пурге и проскочу.

На очередном повороте ручья Савелий остановился. Остановился и замер. Ему даже показалось, что его «Буран» сам заглох от увиденного. Прямо перед ним, метрах в пятидесяти, из снега ручья торчал гусеницами вверх вездеход… Большой, мятый, грязно-зелёный вездеход. Лежал он здесь уже около суток, если судить по снегу, осевшему на гусеницы сверху. Высокий, обрывистый берег над ним был весь изрыт и вспахан от его падения, словно там бомбу взорвали.

Это как же тебя?.. – застыл от страха да изумления Савелий. – Прямо со скалы кувыркнулся?

Он подкатил ближе, сошёл с «Бурана», осторожно прошёл к перевёрнутой машине. Только чтобы без людей, вдруг заколотило от страха в голове, только чтобы без людей… Вездеход перевернулся, люди вышли и ушли в город за помощью… Только чтобы без людей. Он склонился к водительской двери и крикнул что-то такое – живые есть?.. В ответ никто не ответил. Слава богу! Савелий открыл дверцу – пусто. Заглянул глубже – в полусумраке вездеходного салона увидел торчащие в разные стороны оленьи копыта… А-а… вот как? Ещё один любитель поживиться дармовым мясом! Савелий усмехнулся. Сколько ж здесь туш? Штуки три? Только он уже хотел влезть внутрь кабины, как откуда-то из полумрака вездехода раздался слабый хрип со стоном… Савелий вздрогнул, словно ему туша оленя копытом под дых ударила. Всмотрелся вглубь и увидел там скрюченного человека с намотанной на голове тряпкой.

Ох, ты йо-о!! – вырвалось у него. – Ты кто? Эй, слышишь меня? – Он сказал, а весь мозг его пронзила страшная и холодная мысль – раненый!.. Да не дай бог!..

Быстро забравшись внутрь, Савелий увидел человека – парень как парень, лет тридцати, тряпка на голове была полотенцем, промоченным насквозь кровью. К обеим ногам в районе голени были привязаны по две небольших доски, похоже выполнявших роль медицинских шин – значит, сломаны ноги. Неудивительно, такой кульбит на вездеходе сделать с обрыва. Стоя на четвереньках, Савелий аккуратно подхватил парня под мышки, потянул на себя к выходу, топчась по оленьим тушам коленями.

По мясу ходим, мать твою! – выругался он.

Парень опять застонал.

С помощью «матери», совершавшей нехорошие разгульные поступки в своей жизни, а также вспомнив всю самую интересную физиологию человека, как женского, так и мужского рода, Савелий вытащил рывками парня наружу. Снаружи усадил его на снег, оперевши головой о вездеход. Парень открыл глаза, губы его дрогнули, и он спросил совсем тихо:

Ты что тут делаешь?..

Живой, – тяжело дышал Савелий, – ещё есть кто?

Парень мотнул головой и вскрикнул от боли.

Кто будешь? – спросил Савелий, оглядываясь. Снег начинал крутить сильнее, вихри его рождались ниоткуда, столбиками снега, похожими на ёлочку, поднимались в верх. Когда низовая метель начинает мести легкими завихрениями, поднимая снег в небо, а ветер меняет направление – это лёгкое предвестие пурги на севере.

Лёха, – ответил парень через силу, словно тяжёлый груз одновременно поднимал, – обрыв я не заметил, снег навалил, а дворники сломаны, залепило стекло… а тут ручей… перевернулся я.

Ноги что?

Поломаны… я очнулся – в крови весь… перевязать себя успел… кровь остановить не мог… может, вена? Или как её – артерия?.. Встать не могу… пробовал. Холодно.

Вездеход чей? Искать будут?

Личный вездеход… списанный он… не будут.

Телефон есть? Позвоним в МЧС.

Телефон тут, – кивнул он себе на грудь, на внешний карман куртки, – пробовал. Не берёт. Далеко.

Савелий выругался ещё раз себе под нос, вновь оглянулся. А что оглядываться? Ручей как ручей, что тут смотреть? Что смотреть, что смотреть! А что делать?.. Как вот тут теперь? Куда его? За собой на «Буран» не посадишь, ноги сломаны, голова висит… А место на санках занято… ну да… занято… а как?.. Эти санки… они вообще тут случайно, понимаете? Не раненых же брал перевозить? Это вообще… для мяса. Для оленя, так сказать…

А вот и твой олень, так сказать – проговорил кто-то ему в голове. Тихо так проговорил, внятно.

Савелия ещё раз пронзила жуткая мысль, можно даже сказать, не пронзила, она без разрешения поселилась у него в голове и теперь никуда не выходила – тушу оленя придётся оставить здесь! Выбросить!.. (Да что ж ты будешь делать-то, а?) От этой мысли заныло где-то под горлом. Так заныло сильно, что перехватило дыхание. На пару секунд у Савелия мелькнуло – а может, положить парня на тушу оленя? А что? Шкура от человека нагреется в минуты! И Лёхе тепло, и олень останется. Глупо. Шкура не нагреется в минуты, потому что это не шкура, а туша!.. Замороженная туша. Ну да, оно и понятно, что туша, что глупо всё… просто… мясо жалко. И что прямо вот не поехал?.. Вдоль железки? Поехал бы прямо, никого бы не встретил… не мучился бы вопросом. М-да… хреново. Скотом становиться нельзя.

Пуржить начинает, – выговорил парень, – делать что будем? – Глянул на Савелия и предложил, чтобы не навязываться: – Если что… не можешь… так езжай. В городе МЧС скажи, где я сижу… идёт?

Да нет, не идёт, – тихо выговорил Савелий, ругаясь про себя какими-то новыми бранными словами, – куда тут езжай?

Он в который раз глянул на раненого парня злющими глазами, который сейчас просто воровал у него, таким трудом добытую оленину! Который сейчас просто обокрал его в одну секунду на полцентнера мяса! Который… А может?.. Или… Нет, не может. Вот он, твой олень – просвистело чьим-то неуловимым голосом в голове Савелия, и глаза его вновь уткнулись в парня.

Тушу оленя придётся бросить здесь.

От этой мысли внутри него всё перевернулось ещё раз от негодования и возмущения. О боже! Цель была достигнута так просто, так быстро. Полцентнера мяса… полцентнера мяса надо было сейчас просто вышвырнуть на снег… А может… Лёха сумеет на заднем сиденье? Может, сумеет удержаться? Да куда ему держаться со сломанными ногами да с головой, которая и так… висит вона как колбаса домашняя, когда свинку заколешь. Да что ж ты будешь делать-то, а?!. Ну что за жизнь?! Только нашёл! Только нашёл и тут же потерял!.. И не потерял, а выбросил даже!.. Тьфу!!

Последние слова как-то злобно вышли. С шипением. Вырвались злобно, потому что афера его с олениной соравалась так глупо, что… Он вздохнул тяжко и стал отвязывать тушу от санок. Когда отвязал, поволок её в сторону, под обрыв, где намело много снега и тушу можно было просто зарыть.

Ты лучше её в вездеход забрось! – из последних сил хрипло сказал Лёха. – Там песцы не достанут.

Ага, – кивнул Савелий, припорашивая снегом своё мясо, – потом эмчээсовцы вместе с твоим вездеходом и твоими тушами себе заберут… куда там!.. Нашли дураков!

Санки он разложил полностью, откинув площадку сзади. Ростом бог Лёху не обидел, да и весил он килограмм под девяносто. Вытянет его «Буран»?

«Буран» вытянул. Он даже вначале как-то излишне легко потащил за собой санки с Лёхой, замотанным в брезент, как только что была туша оленя. Прятаться теперь необходимости не было, Савелий решил ехать в город по прямой. Теперь получалось – чем они быстрее выйдут на людей, тем лучше. А если встретят вездеход в тундре – вообще красота! Тогда можно будет Лёху им, а самому назад за оленем… а?

На подъёме из русла ручья «Буран» пару раз пробуксовал, вырвав из-под себя вихрь пережёванного гусеницей наста, да и выполз на равнину тундры.

Время было полдень. Пошёл мелкий снег. Ветер не стихал, а поднимался. Низовая метель стала переходить в обычную пургу. Переходила она быстро, захватывая клочьями и плетями снега всё пространство перед Савелием. Ветер попытался пару раз прорвать снежную завесу, да не получилось. Снегом обдал, и всё. Но в этом небольшом прорыве пурги Савелий увидел далеко впереди себя чёрную полоску неба. Это город дымит. Ветер переменился, ветер теперь в спину, южный. Так теперь и держим курс. Савелий обернулся назад, глянул на Лёху – тот лежал на санках перемотанный брезентом, как мумия, как покойник… А вот поехал бы Савелий прямо – тут же хихикнуло ему то ли сознание, то ли подсознание, – так лежало бы на санках оленье мясо! Пятьдесят килограмм свежего мяса! А ещё не поздно вернуться за тушей, а? А Лёхе МЧС?.. Не вытянешь ты его. Не вытянешь… Тут же сверху снег обрушился так плотно и вязко, что пространство всё померкло в «молоке». «Мумия» Лёхи стала ещё больше напоминать, волочащегося сзади покойника.

В страшном сне не увидишь, – пробормотал Савелий, сразу зачем-то прикидывая – если бы он тушу оленя привязал за санками, волочил бы её по снегу… вытянул бы его «Буран»? Мерзко, да? А что мерзко? – вспыхнуло его сознание. Почему мерзко? Ещё неизвестно, что и кто важнее – этот парень чужой или мясо в дом родной? Его же дома с олениной ждут, а не с этим… Савелия вообще здесь могло не быть. Он случайно проезжал. Он… ладно, молчу.

«Буран» шёл ровно, мотор гудел монотонно. Тундра расстилалась перед ними плоская, снежная, без кустов. На пустыню похожа. Дорогу впереди, точнее направление впереди, видно практически не было. Стена снега, бушующего белой мглой, просто как раскрывалась перед ними на пять или десять метров и тут же закрывалась, укутывая обоих путников в своей холодной кутерьме. Очень скоро пошёл жёсткий, ледяной снег. Он осыпал лицо Савелия мелкими иголками, налипал на глаза и стекал по щекам вниз. Снегоход шёл медленно, словно пробирался вперёд, высматривая дорогу, стараясь не сбиться с пути. Пути этого Савелий как раз и не знал, знал лишь направление. Лёшка этот тоже, наверное, знал лишь направление… кувыркнулся вот.

В пургу жизнь в тундре замирает. В пургу вы не встретите на пути своём ни куропаток, что стрекочут клювами при любой опасности, словно деревянными трещотками; ни мохноногих канюков, что парят в вышине неба, выискивая зазевавшегося лемминга на снегу да изредка оглашая белые просторы ледяной пустыни своим клёкотом (канюченьем). Не будут мелькать меж кустов осторожные, но любопытные песцы с пушистыми хвостами, прижимаясь носами к насту, вынюхивая норки мышей. Да и вся прочая живность будет сидеть где-то под кустом, свернувшись клубком от непогоды, и ждать затишья в тундре. Причём совсем рядом, под похожим кустом, в десятке метров от какого-нибудь зайца, может сидеть его хитрый враг – белая сова, моргать своими глазами, крутить головой и не двигаться с места. Но если ветер стихнет… зайцу конец. Потому что пурга – это в лучшем случае буря или шторм, в худшем – ураган. Сносит всё живое.

Снегоход шёл в пурге тихо, едва-едва перекрывая своим урчанием завывания ветра. Хорошо хоть снег был мелкий, колючий, холодный. Такой снег не липнет сразу на наст, а собирается в ложбинках и трещинах, не мешая движению. И снегоход, и сани по жёсткому насту идут свободно, легко. Главное – выбраться.

Савелий старался держать направление так, чтобы ветер постоянно как бы подгонял его в спину, вторично ветер не мог так быстро сменить направление, а значит, идут ровно на город, хоть в десяти метрах и не видно уже ничего. «Молоко» вокруг.

Почему-то в голове постоянно прокручивался путь от железной дороги до обрыва… почему-то постоянно после этого «кино» в голове стояла картинка, где под обрывом тушу закопал… потом куда, в каком направлении поехал… потом – как можно проехать обратно к этому месту… Всё правильно – тушу ведь надо будет забрать потом?

Снегоход шёл ровно, неторопливо, пурга мела протяжно. Видимости на десяток метров впереди – это ровно столько, сколько при такой скорости надо, чтобы остановиться и не кувыркнуться с обрыва вниз, как Лёха. Савелий изредка оборачивался назад, смотрел на раненого парня. Да на кой же леший ты, Савелий, поехал к реке Воркута?.. Эх, Савелий, Савелий! Поехал бы прямиком по железке в город… Лёха бы сдох, да? Ну да – скотство. Но оленя так жалко! Теперь кто его знает – найдёт он оленя потом? Да и сможет ли привезти обратно? А так бы сейчас под покровом пурги спокойненько по городу прошмыгнул, и всё!.. Ах ты же, напасть! И надо же было Лёхе за этими тушами поехать?! Мяса ему подавай! Мародёр хренов!

Ветер бил сзади своими порывами так, что снег залетал Савелию за воротник, где плотно был уложен шарф. Ветер бил своими порывами так, что насквозь продувал и зимнюю куртку, и кожанку под ней, и свитер шерстяной, холодя спину. Савелий поднял капюшон, застегнул замок под самое горло. В голове мелькнуло – может, Лёху посмотреть, снег и ему залетает, нет?

Он остановился. Сошёл со своего вездехода. Порыв ветра так ударил в лицо, что едва не опрокинул его навзничь. Савелий устоял, склонился над раненым Лёхой – снег запорошил того уже полностью, тело в брезенте стало напоминать замотанный труп… щёки у Лёхи были мокрые… это снег тает. Ленинград блокадный – почему-то мелькнуло в голове у Савелия.

Живой? – крикнул он громко.

Лёха открыл глаза. Тяжело как-то открыл, посмотрел куда-то вверх, попытался прошептать что-то. Не получилось. Собрался с силами, прохрипел:

Живой. Где мы? Я, кажется, отключился… Где мы?

Не знаю. По дороге в город, будем надеяться. Может, надо что? Вон как тебя снегом замело всего… может, перевернуть? Ногами вперёд покатим? Меньше будет…

Сдурел? Ногами вперёд!..

Савелий вывернул кусок брезента у его головы, немного прикрыл лицо, чтобы не порошило лишний раз. «Буран» покатил дальше.

Пурга выла, пурга кружилась. Ветер бил в спину, продувая куртку, заметал глаза так, что от налипшего на ресницы снега они не закрывались полностью и моргали как-то наполовину. Савелий хватал ресницы пальцами и держал их, пока снег не стаивал. Снег оседал на щеках, таял на щеках, капельками стекал вниз и щекотал там горло. Снег залетал в рот, потому что хоть ветер и дул в спину, но при сильных напорах каким-то образом залетал впереди человека, сдавливал там воздух, становилось трудно дышать носом, человек дышал ртом. Снег плясал перед глазами, сверкал искринками и строил перед Савелием какие-то неведомые, призрачные картинки нереальности. Крайний Север. Заполярье. Территория Арктики. Обычное ненастье.

Сколько часов шёл старенький снегоход в пурге, Савелий не знал. Он уже потерял связь со временем и только ежеминутно ждал одного, что из пурги вырастет город… Здание… забор… дорога… Он ушёл из города на юг, с южной стороны что у нас в городе? Вокзал, оленьсовхоз, кладбище… ещё вояки какие-то были… может, на воинскую часть выйдет? Когда темнеет в феврале? Когда приходит вечер? Часов в пять, или шесть? Никогда об этом не думал. Темнеет себе и темнеет. Начнёт темнеть – это пять или шесть часов… что это даёт? Ничего. Это даёт то, что дальше надо будет идти в темноте ночи, в ночной пурге, что ещё хуже и тяжелее. Почему идти, мы же едем? Ехать надо будет в темноте… ехать надо будет в темноте… Савелий вздрогнул. Засыпает… Он засыпает. Ветер убаюкивает. Монотонность кружащего снега перед глазами словно метроном снижает внимание, и человек погружается в сон. Спать нельзя! Кувыркнёшься, как Лёха! Впереди образовалась прореха, снегоход резко встал… Ручей. Простой заметённый ручей, русло в низине. Перекатим.

Когда начало темнеть, Савелий не заметил. Просто совсем внезапно снег стал серым, пурга мутной, а снегоход ни с того ни с сего вдруг заглох и остановился… Савелий дёрнул за стартер. Мотор чавкнул и смолчал. Савелий дёрнул ещё раз. Потом ещё… Он сошёл с машины. Разбирался в технике Савелий прекрасно. Неисправность нашёл мигом – бензин был на нуле. Бензина было достаточно для того, чтобы съездить за полсотни километров в тундру и вернуться обратно в город, но не для того, чтобы на скорости пешехода кружить по тундре целый день. Савелий сел на сиденье, руки положил на колени. Приехали!..

Что там? – донеслось от Лёхи.

Сдох коняка. Бензин вышел. Не рассчитал я на такую прогулку.

Разговор на этом закончился. Лёха ничего предложить не мог, Савелий что предложить – не знал. Пурга стонала и выла. Ветер стал визжать так, словно радовался беспомощности человека. И визжал, паразит такой, главное, именно в закоулках мотора снегохода… летал там и визжал от радости! Савелий взял горсть жёсткого, холодного снега, протёр им лицо. Стало легче. Да нет, легче не стало.

Варианты? Остаться здесь до конца и ждать – вдруг пурга закончится так же внезапно, как и началась? Сколько Лёха протянет без помощи врачей? Сутки, двое или, может, несколько часов? А если бросить Лёху одного, добраться до города и организовать спасательную операцию… где искать потом? Заметёт полностью его, не найдёшь под снегом. Если только по снегоходу найти? Так и снегоход может замести в одну ночь. В низине стоят, в низине всегда заметает.

Есть мысли? – докатился до него голос Лёхи.

Есть одна, – отозвался Савелий.

Он сошёл на снег, подошёл к Лёхе, не торопясь отцепил санки от своего «Бурана». Потом залез в багажник своей заглохшей техники, нашёл там пакет с НЗ: хлеб, сало, спички, зажигалка, спирт сухой, что-то ещё… Впрягся в трос, каким были прицеплены санки к снегоходу, лямка легла поперёк его груди, и потащил их вместе с Лёхой куда-то в темноту ночи. Лёха, похоже, всё понял и застонал из последних сил:

Да не надо это!..

В первые минуты Савелий даже как-то порадовался и за себя, и за Лёху, что идти по снежному и твёрдому насту оказалось не столь и тяжело. Лямка упиралась в плечи и грудь чуть ниже горла, Савелий тут же рядом, по бокам, поддерживал её руками, немного оттягивая перед собой. По старому насту санки с Лёхой катили легко, словно по льду, на новых белых языках только что наметённого снега, тормозили. Хорошо, намело его не так и много. Одно было нехорошо – тундра не бывает ровная, потому, когда катились вниз, приходилось санки поддерживать, а когда вверх… тогда Савелий упирался так, что, казалось, глаза из орбит вылезают потихоньку.

Полной ночи как таковой в тундре зимой не бывает. Даже в безлунную ночь что-то да видно вокруг, хоть какие очертания местности. Снег отражает всё, вплоть до света звёзд. Сегодня явно на небе сидела луна, правда, за тучами видно её не было, но тучи были светлые, а потому и света немного давали.

Савелий шёл куда ветер дул. Он давно уже потерялся в пурге, и единственным ориентиром был ветер, что дул в спину. Но ветер в пурге не дует однообразно и монотонно. Ветер в пургу рвёт порывами. Причём порывы могут быть такими, что в один порыв вы и глазом не моргнёте, а в другой хлестанёт так, что свалит с ног и десяток метров прокатит по снегу.

В низинах ветра было меньше. Здесь Савелий терялся – куда идти? Вроде только что дуло туда, а теперь в обратную сторону? Куда из низины выходить? Ужасно стало натирать плечи. Савелий перехватывал лямку от саней наподобие хомута, пропустив её под мышками, но очень быстро стало натирать шею через шарф, да и под мышками давило нестерпимо. Сил оставалось всё меньше, хотелось завалиться на снег и уснуть… нет, поспать немного, хоть полчасика. Он опустился на снег, встал на колени. От тюка брезента донеслось слабым голосом:

Савелий! Телефон возьми, может, уже…

Вот дурак старый! Савелий себя даже по голове хлопнул. Заигрался в герои! Телефон же есть?

Он быстро отвернул брезент, пошарил рукой по груди Лёхи, нашёл в кармане телефон. Включил. Телефон вспыхнул в ночи яркими, цветными огоньками. Цивилизация. Савелий глянул на дисплей. Ноль. Полный, тихий, не опознаваемый ноль.

Себе возьму. – сказал он, – буду проверять, может, где поймаем сеть.

Вставать со снега не то что не хотелось, а просто не моглось. Они сидели в низине, ветер здесь больше кружил снег, чем рвал порывами. В низине было хорошо. Здесь было относительно тихо. Здесь можно было спокойно сидеть и даже спокойно дышать, не ловя воздух ртом, как там – наверху, в пурге. Но всё равно надо было выбираться наверх, всё равно надо было идти вперёд, в город, к людям. Лёха долго не протянет. Эта мысль занозой сидела в голове у Савелия.

О чём думаешь? – вдруг спросил Лёха.

Ни о чём, – прерывисто ответил Савелий.

Скажи. Легче будет…

Легче не будет, – сказал Савелий, – «Буран» сдох, мясо потерял, пурга усилилась, а идти надо… дойти надо.

У тебя семья есть? – спросил Лёха.

Есть. Для них и корячился.

Может, один дойдёшь? Может, так быстрее будет? Там объяснишь всё… МЧС там…

Один не дойду, – сказал Савелий, – ветром сдует.

Савелий поднялся, подхватил лямку, впрягся и потащил сани наверх из низины. Наверху ветер рвал и бил своими хлыстами так, что иногда даже помогал двигаться вперёд, особенно на спусках. Подгонял так, что Савелий санки придерживал ногой. Потом опять вверх, опять: то поперёк лямку, то сверху на шею, то поперёк, то сверху… В какое-то время Савелию показалось, что мозг у него больше ничего не воспринимает, кроме снега, ветра и ломящей боли в плечах. Вначале он поминутно смотрел на дисплей телефона, надеясь, что тот обнаружит сеть, потом забыл… телефон стал бесполезной игрушкой в «руках» природы. Савелий спускался в низины, поднимался наверх, падал, поднимался, хватал летящий снег ртом, подхватывал его рукавицей с наста, жевал до ломоты в зубах и голове. Ужасно хотелось пить. Воды у них не было. Про хлеб да сало Савелий ни разу и не вспомнил. Хлеба не хотелось. Хотелось спать, пить, закрыть глаза и уснуть. Уснуть стоя, уснуть на ходу, уснуть на минуту, секунду, но уснуть, забыть… всё забыть, поверить, что всё это – кошмарный сон. Хотелось упасть и не вставать. Никогда больше не вставать!

Савелий шёл, бездумно передвигая ноги, ничего не соображая, ничего не понимая, ничего вокруг себя не видя. Просто надо было идти и надо было тащить за собой санки с человеком. Почему? Потому что надо идти в город, в тепло, к людям. Почему надо тащить на себе эти санки с человеком? Потому что ему тоже надо к людям, а сам он идти не может… а к людям ему надо… А Савелию надо домой, у него пацан Володька, у него дочь, жена… В пурге он увидел сына… тот играл на снегу с большой машинкой… снег возил…

Ночь оказалась длинной. Ночь оказалась холодной, потому что Савелий вспотел, а… нет, он не вспотел, пот просто катил с него крупными каплями по всему телу, потому тело стало мокрым от пота, и иногда его холодил этот жуткий, страшный ветер, продувая куртку, проникая внутрь, морозя тело…

Пару раз Савелий крикнул что-то Лёхе. Просто так крикнул, без дела, без нужды особой. Чтоб ответил. На голос тоже силы надо. Сил не было. Их не осталось совсем. Савелий остановился, подумал: может, Лёха умер? Скончался так вот тихо человек, никому ничего не сказав. Хорошо это или плохо? С одной стороны, хорошо, можно его здесь оставить, труп же, что ему будет? А с другой? Песцы всякие могут лицо обгрызть, Всякая живность тут начнёт человека есть… Нет, так нельзя, тащить надо и труп… труп же этот человеческий, правильно? Это не по-человечески – бросать тело человека на произвол… не по-русски это… надо тащить… куда тащить?

Савелий остановился, ноги подкосились, и он упал на колени. Так стоял какое-то время. Какое? Не заметил. Ему показалось, что глаза его закрылись и он уснул. На секунду? Минуту?.. Он что-то увидел во сне? Не помнил. Просто чёрная дыра. Дыра в сознание. Дыра отдыха.

Сава! – крикнул кто-то женским голосом.

Савелий очнулся, как по голове ударили. Голова раскалывалась от боли.

Савелий! – услышал он голос Лёхи.

Савелий очнулся, увидел, что стоит на коленях. Поднялся. Подошёл к Лёхе. На колени уже не опускался – бухнулся.

Савелий, – сказал тот из-под брезента, – я забыл… у меня в кармане, во внутреннем… спирт на лимонном соке… с золотым корнем… в дорогу… попробуй. Золотой корень силы даёт.

Савелий минуту молчал, не понимая, что от него хочет Лёха? Какой спирт, какой ещё лимонный сок?.. Сок?.. Сок – вода!!

Где? – нехорошим голосом спросил он, шаря по груди у Лёхи. – Где сок?..

Не сок, Савелий. Спирт разбавленный соком лимонным.

Спирт? – что-то далёкое, цивилизованное, подходило к Савелию со своими глупостями и шалостями. – Зачем спирт? Делать что?

Хлебани глоток, – сказал ему Лёха уже потвёрже, – он на золотом корне. Поможет. Силы даст на время. Только много нельзя… опьянеешь – уснёшь.

Савелий нащупал тонкую, выгнутую фляжку во внутреннем кармане Лёхи, вытащил, в потёмках отвинтил крышку и сделал глоток. Потом сделал ещё глоток. Потом третий… Захотелось сразу есть. Он достал пакет НЗ. Достал хлеб и сало нарезанное.

Что ж ты молчал? – уже пришёл в себя Савелий. – Спирт тебе нужен в первую очередь. Ты же много крови потерял. Когда доноры крови сдают много, им всегда то вино сухое, красное, а то и спирту медицинского… это какой спирт? Медицинский?

Да нет, Савелий, – пробормотал Лёха, – гидролизный это спирт… сушит от него по утрам сильно, если переборщить. Но не отравишься, не бойся.

Спирта бояться, скажешь тоже, – жевал сало Савелий просто мгновенно ощущая, как приходит в себя и как по венам струится кровь, как неведомо откуда, вместе с кровью бежит по жилам сила.

Холодно, – прошептал Лёха, – спину не чувствую. Помираю, что ли? Сдохну – ты брось меня. Потом найдут. Весной. Знаешь, под погибшими людьми снег не тает, и весной в тундре появляется «гриб» снежный, а сверху тело человека… худо, правда? Пошевелиться бы мне… не могу… холодно под спиной…

Савелий стянул с себя куртку, свернул её в три полосы, как это делают в магазинах, когда упаковывают, быстро развернул брезент, Лёху резко приподнял с краю и засунул куртку под него.

Дурак, – сказал Лёха благодарно, – тебе важнее, ты же тащишь нас… Савелий…

У меня ещё кожанка, – показал тот во тьме короткую, тёртую кожаную куртку в пояс, – и свитер там – шерсть чистая. Вытащу. Ну-ка, давай!

Савелий приподнял Лёху за спину, поднёс фляжку. Лёха руку одну вытащил, ухватил как-то слабо фляжку, отпил пару глотков, поморщился, попросил:

Зажевать дай?

Савелий быстро достал кусок хлеба с салом. Лёха откусил вместе с залетевшим в рот снегом, чуть прожевав, молвил в голос:

Ну да… сдохнуть всегда веселее навеселе.

Савелий уложил его обратно, подоткнул брезент, поднялся на ноги, впрягся в лямку, ухватив её перед собой руками и потащил сани дальше.

Что всегда визжит в пурге – неизвестно, но завывания ветра со снегом бывают такие пронзительные, что давит на уши и мозги. Ночная пурга рвёт человека сильнее. Ночная пурга крутит человеком так, словно он попал в мясорубку, но никак на шнек мясорубки намотаться не может. Бывает, что даже посмотреть впереди себя – большая проблема, потому что едва лицо поднимешь… отхлестает снежными плетьми так, что начнёшь плеваться и ругаться, отмахиваться неизвестно от чего. А бывает, что вроде и несильно снегом обдаёт, да тот же ветер так напирает на тебя, что хоть носом, хоть ртом ухватить воздуха невозможно, а потому опять – голову вниз.

На одном из подъёмов тундры, Савелий достал телефон Лёхи… Сети не было, часы показывали два часа ночи.

Силы, что даёт алкоголь на непродолжительное время, заканчиваются очень быстро, если их расходовать неразумно. Например, если тащить сани с человеком. Здесь никакого алкоголя не напасёшься. Похмелье придёт в момент, дурь пьяная через пот выйдет за полчаса, а отравление останется. Потому человек прикладывается вновь и вновь, что заканчивается весьма плачевно, бывает даже и трагически.

Шёл Савелий теперь не столь автоматически, как раньше. Теперь он соображал, что вокруг творится и что он делает. Поставил цель – если начнёт сдавать, если начнёт засыпать, если глаза станут смыкаться… только тогда, только тогда можно ещё… Пить можно только для поддержки, а не для расслабления. Потому что, если он грохнется и уснёт, Лёшка ведь даже и помочь ничем не сможет. Картина! Один будет замерзать во сне, другой наяву… тьфу, зараза! Надо думать о чём-то хорошем. Надо думать… о бабах, например. А может, стихи читать или песни петь?

Он уже давно стёр ноги в своих ботинках, давно промёрз весь, насквозь, до самой макушки головы, обморозил руки, потому что на ветру, в мороз, держать кулаки сжатыми нельзя… кровь не ходит по ним. А как их держать, если надо лямку перед собой удерживать? Иначе не потянешь. Как их держать, если лямку под мышками проденешь и там так режет потом, что не выбираешь, что больнее, что правильнее… что… Савелий уже привык к темноте, под ногами снег просматривался – и слава богу! Иногда в глазах вспыхивали какие-то молнии, которые были похожи на круги белого света, причём круги были на снегу, на насте, там, где он и видеть их не мог, потому что стена снега… перед ним стояла стена бушующего снега… наст был виден лишь под ногами.

Савелий обтирал лицо ладонью от облепивших его снежинок, сжимал холодными пальцами ресницы, чтобы глаза хоть как освободить от налипших ледышек, рука мёрзла ещё сильнее, он быстро прятал её в рукавицу, сжимал в кулак, чтобы пальцы хоть немного друг о друга согрелись – ничего не помогало. Он делал «зарядку» внутри рукавиц, сжимая и разжимая пальцы, тогда слетала лямка троса, падала ему на грудь… Савелий останавливался, какое-то время стоял беспомощной фигурой в ночи, потом, словно бурлак на реке, поднимал лямку и опять шёл, тянул за собой сани с Лёхой… А кто этот Лёха?.. Да нет, не ему кто, а вообще – кто? Вообще, Лёха этот есть или это всё мираж, видение, наваждение, как его там?.. Привидение.

И вдруг Савелия просто ухнуло по голове сверху. Он даже удар физически почувствовал, будто тяжёлой, набитой крупным пером, подушкой по голове дали и сказали прямо в уши – это не привидение, это наказание, дружок. За жадность твою, за скупердяйство! Или мяса дома не было? А может, с голодухи помирал? Что в тундру попёрся? На дармовщинку поживиться? Может, олени твои? Может, ты их растил, от волков охранял, пас в тундре, на перегонах, в реках ледяных спасал, из-подо льда вытаскивал?.. Дармоед ты, Савелий!

А Лёху за что? – не выдержал Савелий такой откровенности сам на сам. И тут же услышал – а за то же! Потом секунды стояла тишина, такая жуткая неземная тишина, ветер умолк, но не стих, пурга била во все стороны, а звуки её пропали. Савелий головой тряхнул и услышал вой ветра. Тут же вперёд рванулся с ещё большим рвением и скоростью, под нос себе сказал:

Ну так, а мы же мясо оставили там… олени-то там, а мы здесь, чего теперь-то?

Пурга провыла что-то в ответ.

Пурга как-то совсем внезапно усилилась. Мало того что усилился ветер, так ещё и тучи, очевидно, стали более плотные и света уменьшилось. Стало и в самом деле темно. Савелий озирнулся затравленно, не понимая, зачем это делает в пустоте и темноте? Лямку снял с себя, хотел под мышками пропустить, чтоб кулаки немного отогрелись, чтобы руки немного отдохнули, да здесь ветер так хлопнул его порывом, что Савелия бросило на снег и прокатило валиком по насту… куда прокатило? Он встал и… сани не увидел…

Лёха! – крикнул он во тьму. Ответа не услышал. Ветер, вой, свист, какой-то издевательский свист.

Лёха!! – крикнул он что было силы.

Здесь же подумал – а что так орать, Лёха ведь крикнуть в ответ не может?

Савелий достал фляжку, сделал один глоток, второй… хватит. Думаем. Что думаем? Думаем, как найти человека.

Савелий быстро, буквально не соображая зачем и что делает, вытоптал поглубже в насте маленькую площадку, разбивая его рёбрами подошвы ботинок, чтоб было видно, где сейчас стоит, тут же мелкими шагами, твёрдо ступая по снегу так, чтобы в насте оставались насечки, сделал десять шагов в одну сторону – пусто. Вернулся по следам, всматриваясь чуть ли не в полусогнутом положении. Площадку нашёл, сделал также несколько шагов в другом направлении – пусто. Крикнул – не ответили. Вернулся. Пошёл в третьем направлении – пусто. В четвёртом – пусто. Может, не доходит? Может, укатило ветром много дальше, чем кажется? Савелий поправил площадку с изломанным снегом, вытоптав её ещё больше, пошёл опять… шаги мерял, ноги вдавливал. Куда его катануло? По ветру? По ветру, конечно. Что ж тогда не находит сани?.. Он вернулся. Постоял, спиной ветер прочувствовал, ровно по ветру стоит?.. Здесь порыв ударил так, что Савелия вначале согнуло пополам, он упёрся руками в снег, ветер ударил вторично, и Савелия прокатило по снегу дальше… куда дальше? Он поднялся на колени, стал искать площадку, проломы в снегу – ничего. Снег здесь был ровный, чистый. Теперь и площадку потерял.

Эй, – сказал он куда-то вверх, – вы чего там? Лёха как…

Ветер попробовал ударить в третий раз, но Савелий удержался, потом плюхнулся на снег ничком и так лежал какое-то время. Когда порывы прошли, он поднялся, стал оглядываться. А что оглядываться? По привычке? Куда идти? Надо искать ту площадку, что вытоптал, надо искать её быстрее, иначе заметёт её, а не найдёшь площадку эту… Лёхе конец.

Савелий достал таблетку сухого спирта. Как поджечь спирт, чтоб не потух на ветру? Надо ему какую-то защиту, совсем маленькую, лёгкую защиту, чтобы порывом пламя не сорвало… надо… Савелий похлопал себя по карманам – а что хлопать-то? Что там может быть такого в карманах, чем можно уберечь пламя от ветра?

Выход нашёлся сам. Легко и просто. Савелий просто выкопал перочинным ножом маленькое углубление в насте снега, положил внутрь таблетку, поджёг её от зажигалки. Пламя огня заколыхалось, стало разгораться. Савелий хотел руки обогреть, да времени не было, пурга мела, следы заметало. Он выждал пару мгновений, когда порывы ветра вновь спали, поднялся и пошёл обратно, против ветра ровно. Где-то здесь… где-то здесь… Обернулся пару раз назад – горелка его в ночи пуржиной сияла неземным огнём тепла и жизни. Где-то здесь… Савелий встал на четвереньки, стал искать словно пёс, чуть ли не вплотную к насту лицом. Вот!.. Вот пролом от его ботинок! Куда? Сделал пару шагов в сторону и нашёл то, что уже осталось от его вытоптанной площадки – лишь штрихи от ударов подошвы ботинок. Теперь от неё дальше против ветра… Стоп! Савелий вновь выкопал ножом углубление в насте, поджёг ещё одну таблетку спирта, опустил её в снег.

Озираясь чуть ли не ежесекундно, пошёл на ветер. Сделал свои десять-пятнадцать шагов. Пусто. Посмотрел назад – огонь прорывался светом сквозь месиво пурги слабо, но видно его было. Савелий плюнул и пошёл дальше. Через пять шагов наткнулся на сани… Есть! Вот он, друг Лёха, вот его друг Лёха! Никогда бы Савелий не подумал, что может обрадоваться чужому человеку, да ещё в той ситуации, когда этот чужой человек вполне может его погубить своим беспомощным присутствием рядом. Что ж за жизнь такая?.. А? И главное – мясо ведь потерял!..

Он упал перед Лёхой на колени, откинул брезент, Лёха на это открыл глаза.

Ага, – сказал Савелий, – ну да… я тут это… нельзя одному никак, понимаешь?

Он тащил сани дальше с упорством человека, который знает, что делает… Он тащил сани, опять ничего не соображая, не понимая, не чувствуя даже боли в плечах, не чувствуя холода, усталости, не видя перед собой ничего кроме наста под ногами… только под ногами и не дальше. Савелий шёл. Сани обречённо и безвольно тащились за ним. На санях безвольно лежал человек, жизнь которого стоила сейчас ровно столько, сколько Савелий мог сейчас вытянуть, сколько мог выдержать.

Он достал телефон, глянул на дисплей – три часа ночи. Сети нет. Светает где-то в шесть… ещё три часа, три часа… а что – три часа, что ему даст рассвет?.. Похоже, сейчас будет спуск, слишком долго пришлось упираться, выходя на верх подъёма тундры. В темноте это не видно, в пурге это не видно, но тащить было тяжело, и остановились они, когда сани свободно заскользили следом, значит, находятся сейчас наверху.

Что, не видно города? – услышал он едва-едва от тюка на санях.

Быстро подошёл, откинул брезент. Лёха был живой, в сумраке ночи моргал глазами.

Метёт, собака, – ругнулся Савелий, – пять метров, дальше – стена.

С пути не могли сбиться?

Ветер в спину был. Перемениться не мог. Рановато ему… да ты не гоношись… вытяну.

Савелий, – как-то вкрадчиво, слабым голосом спросил Лёха, – ты русский, да?

Почему? – удивился Савелий и даже как-то глазами запорошенными снегом заморгал.

Русские своих не бросают.

А-а, – промычал он, – ну да… тогда русский. – Помолчал и добавил: – А так я хохол… украинец, вроде. С Полтавы.

Спирт как?

Берегу.

Пьёшь как?

Глотками.

Да нет… Помощи просишь?

Что? – Савелию показалось вначале, что он ослышался, потом подумалось, что Лёха начал бредить.

Когда пьёшь, у духов неба и тундры надо помощи попросить, – сказал Лёха.

К-как это? – запнулся Савелий.

Так. На полном серьёзе.

Савелий смолчал, чтобы не обидеть Лёху ненароком. Состояние у обоих всё же было не очень здоровое. Потом глянул вокруг себя, ничего не увидел, чуть насмешливо спросил:

И что просить надо? Вездеход, вертолёт или машину скорой помощи?

Да то, что они тебе дать могут, – сказал Лёха.

Савелий сел на снег рядом с Лёхой, достал фляжку, самому себе так и сказал – сейчас, что ни делай, хуже не станет. Отвинтил пробку, фляжкой на вытянутой руке чуть взмахнул, как в приветствие, и крикнул что было мочи вверх:

За духов неба и тундры!! За духов неба и тундры, слышите?! За вас!! Дорогу покажите? Город мне покажите? Город!!

Встал на ноги, глянул по ветру, куда шли. В темноту полную, в кромешную темноту, в стену снежную.

Город!!

Тучи сносит, – донеслось от Лёхи.

И внезапно стихло. Как-то по-сказочному стихло на мгновение, словно кто-то дунул и снег сошёл. Снег сошёл вместе с ветром куда-то вниз, темнота осталась, а снег растворился. Это длилось мгновение, это было неестественно красиво. Пурга мела, а перед ним вспыхнул огнями город Воркута. Вспыхнул так, словно Савелий на горе стоял, а город под ним расстилался. Вспыхнул на секунду в просветлении пурги, вспыхнул, как оазис в пустыне снега, холода и мрака, и пропал тут же.

Город!! – заорал Савелий, безумно смотря перед собой в стену снежную, бушующей пурги. – Город, мать вашу!

Ухватил сани и побежал вниз с подъёма.

Бежал Савелий так, что сани дёргались от его рывков, словно лодочка, привязанная за большим кораблём. Иногда сани, срываясь с места, догоняли его и били по ногам. Савелий ничего не чувствовал, ничего не соображал. В голове сидела картинка светящегося перед ним города, картинка жизни и спасения. Ветер выл ещё сильнее, стегал порывами резче, крутил снег ещё гуще, беспросветнее, словно испугался, что Савелий убежит сейчас от него.

Город! Савелий видел город! Тот самый город, в котором прожил уже столько лет и никогда даже подумать не мог, что этот город так красив и привлекателен, так уютен и удобен для жизни. Он светился в ночи, как самый очаровательный и неповторимый город на Земле. Он вспыхнул в ночи словно звезда на тёмном небе, словно яркий месяц после чёрной и непроглядной грозы в поле, как это было у него в Полтаве… далёкой Полтаве, где ночью без месяца на небе никуда…

Савелий достал фляжку, приложился ещё на пару глотков, закусывать не стал, не до закуски сейчас… дойти! Надо дойти! Они уже рядом, уже вот-вот…

Савелий упал… Упал не потому что запнулся. Устал. Организм выдохся, сердце заходилось, стучало так, словно выскочить хотело. Секунды он лежал, шептал тихо – не спать, не спать, не… Что-то толкнуло его в ноги, Савелий очнулся, открыл глаза, повернулся… сани стояли рядом, уткнувшись ему своим носом в ботинки. Сани, что… ехали до него три метра столько времени?

Савелий! – позвал Лёха. – Не спи! Я звуки слышу…

Что? – Савелия кто-то стеганул плетью, он поднялся, тут же склонился над Лёхой, отвернул брезент. – Какие звуки? Где?

По металлу стучат, – сказал Лёха, тихо шевеля бескровными губами, – это вокзал, Савелий, это путейщики по колёсам… своими молотками… вот, слышишь?

Савелий не слышал, но Лёхе он поверил. Он бы не поверил, если бы не видел перед собой в низине город, светящийся огнями город. А так – поверил. Город был, они идут с юга, с юга у города находится вокзал. Город, город… Темно как. Быстрее бы рассвет, темнота давит, сознание работать не хочет, быстрее бы рассвет!

Через полчаса город не появился. Савелий достал телефон, проверил сеть – сети не было, телефон показал ему четыре часа утра.

Снежная кутерьма под утро не угомонилась. Савелий отчего-то вспомнил море… Чёрное море, где он, бывало, отдыхал с семьёй летом. На море как-то утром всегда тихо, спокойно, штиль… почему море?.. В Полтаве тоже есть снег, даже метель может быть, но такого снега, как здесь, нет… Если сейчас снег убрать, то окажется, что Савелий висит в воздухе на метров пять от земли… наметает в Большеземельской тундре около пяти метров снега за зиму – вспомнилось ему. Откуда это? Читал? Слышал по радио? Телевизор? Интернет? Да нет же – обычная газета.

Пот катил ручьём по лицу, по телу. Савелий опять внезапно ощутил, что ему жутко холодно, что он идёт вперёд с закрытыми глазами, что он где-то потерял свой шарф, потому что на груди подбородком не чувствовал его узел… он ведь завязал его так вот на груди… завязал, и узел этот постоянно задевал его подбородок… теперь нет… потерял шарф… шарф жалко… он денег стоит…

Если сейчас бросить сани – он дойдёт точно! У него сил ровно на двадцать две минуты, дальше всё! Сон. Холод. Забытьё.

Если сейчас бросить сани – он выживет и дойдёт до города, а там он расскажет, где сани… Найдут? А леший их знает, как они ищут?

Если сейчас бросить сани – город станет реальностью. Он увидет свет, он выйдет в город, на город, к городу… он достигнет… дети, жена… да нет же… русские своих не бросают. Это откуда такие слова? Не помню. Ничего не помню. А Лёха русский? Свой?.. А разница?

Савелий упал носом в снег, упал носом в жёсткий наст, что от боли даже очнулся. Сел на колени. Смотрел бездумно, безучастно перед собой. Снежное молоко, больше ничего. Снежное молоко. То есть?.. Савелий вздрогнул, всмотрелся в «даль». В голове застучала мысль – как молоко? Значит, белое? Значит… светает?.. Достал телефон – сети не было, часы показали шесть утра… утро! Как это он не заметил? Пока размышлял, как он будет здесь сани бросать, – рассвет пришёл?

Его била лихорадка от боязни, что свет сейчас исчезнет, что ему показалось, что часы врут, что он просто уже уснул и это предсмертный бред… Но свет не исчезал. Стали проглядываться вихри снега на метры перед ним. Рассвет. И здесь, словно возглашая рассвет, где-то не так и далеко ударил колокол… Колокол ударил тонким звуком, словно колокол был маленький, и звук был тоненький, короткий такой… а разве у колокола может быть короткий звук? Савелий замер. Вновь ударил колокол… Он поднялся и пошёл на звук колокола. Как так, думал он, мы что – уже в городе, возле церкви?..

Савелий быстро вскочил на ноги. Сил не было никаких. Он пошёл без сил. Организм уже давно сдох, потому Савелий шёл на сдохшем организме. Глаза ничего не видели, он шёл на звук. Мозг сейчас мог выполнять только одну работу – переставлять ноги, он и переставлял ноги.

Третий раз колокол ударил совсем рядом, Савелий поднял голову, всмотрелся и в прорывах пурги, в десяти метрах от себя увидел… тепловоз. Тепловоз… тёплое слово. За ним вагоны. Рядом стоял путеец и молотком на длинной ручке стучал по колёсам… и что ему пурга?..

…Какие-то мужики тащили Савелия под руки куда-то через пути, какие-то мужики, охая и ахая, тащили за ними сани с Лёхой, как-то быстро нашлась машина, большая какая-то машина, грузовик, автобус?.. Какой-то голос слева молвил:

Тихо, тихо тащи, телефон у него выпал, подыми вона… сунь в карман.

Голос справа молвил в ответ:

А что ж он МЧС не набрал?..

Голос слева:

Так вышка же грохнулась у сотового?.. Забыл?

Только погрузились, только сели куда-то на лавку… только глаза Савелий закрыл, надо выходить. Где мы? Куда приехали? Домой? Савелий сам спуститься с машины не мог. Помогли, повели куда-то… коридор… Он закрывал глаза, его посадили в кресло в коридоре, он что-то постоянно им всем говорил – я в порядке, устал очень… Лёха… Лёху гляньте, у него голова…

Лёху унесли на носилках. Брезент и куртка Савелия остались лежать на санках, которые внесли с Лёхой в приёмный покой. Савелий остался один. Совсем один. Он достал фляжку, отвинтил крышку, хлебанул крепко. Достал сало и хлеб, закусил прилично. Сознание вернулось мгновенно. Он был в городской больнице номер один. Он сидел в коридоре приёмного покоя. Напротив него лежали его санки с брезентом, на них куртка. Савелий хлебанул ещё раз спирта, ещё раз закусил, лёг на санки и через секунду спал беспробудным сном.