Заика

Заика

Рассказ

Помнится, давно это было, наша семья жила в небольшом двухэтажном доме в самом центре Курска. Городок провинциальный и до недавнего времени скорее напоминал большую деревню, чем областной центр. Однако из-за географического расположения, по всей видимости, ни одно из значительных событий истории страны не прошло мимо Курска: ни Гражданская война, ни Великая Отечественная. И на пути древних кочевников город стоял неоднократно, хоть с Востока, а хоть и с Юга. Даже против литовцев и то… Не голословно утверждаю – артефактов и исторических подтверждений сколько угодно.

Начиная со «Слова о полку Игореве», где так написано, что уж точнее и не скажешь. А затем – то одно, то другое. Некоторые местные краеведы даже вычислили, что дуб, на котором Соловей-разбойник сидел, и тот на Курской земле рос; только спорят в каком районе – кто-то на север области указывает, а другие, напротив, – на юг. Мне лично годятся обе версии; вполне мог Илья Муромец через наши земли проезжать по пути в Киев и вполне мог кому-то из местных приложить по-богатырски, так, что потом ему не очень-то свистелось. Тем более что на счёт разбойников… Ну, это уже другая история.

Или вот возьмём, например, чтобы очень далеко не ходить, Гражданскую. Войну, конечно. Где создали Первую Конную? Я о коннице легендарного Будённого. Наши курские земли, аккурат восточная зона по направлению на Воронеж. А Махно где закончил свои рейды? Под слободой Белая. Угадаете, какой губернии? Верно, здесь, с сотню километров южнее Курска будет. Думаете, всё? Деникин со своей ударной армией и психическими атаками… Догадались? Точно. Только за городок Дмитриев прошёл, как и упёрся в непонимание от Красной армии, при поддержке «красных» бронепоездов. А ведь как лихо на Москву шёл. Пришлось ему умерить амбиции и на Крым поворачивать.

Курск регулярно поставлял в столицу правителей, особенно в последние сто лет. Не знаю, стоит ли этим особо гордиться, но факт остаётся фактом. Брежнев Леонид Ильич в двадцатые начинал на курских улицах в молодёжных организациях, когда громил нэпманов, выполняя указания партии. Про Никиту Сергеевича Хрущева, думаю, каждый знает. Тоже наш, из села Калиновка, западнее Курска. И ещё…

Хотя, что это я в историю углубился? Хотел же совсем про другое.

Про дом свой хотел рассказать и про людей, которые после войны в доме проживали. Место примечательное – рядом кинотеатр «Комсомолец» находился, считай, в пяти метрах. Дом вообще-то не очень большой был, и в нём до восемнадцатого года только Эмдины жили, одна семья. Но после прихода к власти большевиков, когда «богачей» уплотняли и репрессировали, как-то так получилось, что Эмдиных не сильно затронули (врачами они работали, кажется), но потеснили, оставив им пару больших комнат в левой части дома, на втором этаже. А на остальной площади заселили семьи представителей рабочего класса и служащих различных советских организаций: семей шесть или семь. Система – коридорная и два входа отдельно: на первый этаж с центральной улицы и со двора по лестнице на второй этаж.

Нашей семье тоже достались две небольшие комнаты в пятнадцать метров общей площадью (окна во двор), в которых, за неимением другой возможности, до самого расселения размещались каким-то образом шесть взрослых и двое детей. Удобства во дворе, кладовка и погреб там же, вода в колонке на углу квартала, ванны нет, но до бани километра два под горку. Не хуже, чем у других.

Социалистический реализм во всей красе, но никто не жаловался. Опять же, не нужно забывать, что центр города, по тем временам – большой плюс. Магазины, школа, кинотеатр – всё рядом. Рынок недалеко.

Однажды, от делать нечего, стал я бабушку расспрашивать про соседей: кто, откуда, почему, и вот что она мне рассказала. Я уж сейчас своими словами…

Так получилось, что фронтовиков-мужчин в нашем доме всего два человека проживало: дядя Вова и дед Коля; старого Эмдина в армию не призывали, а другие с фронта не вернулись. По возрасту Владимир с Николаем не сказать, что сильно отличались, наверное, были практически ровесниками – обоим между сорока и пятьюдесятью. Но одного вся детвора называла дядя, а другого – дед. Вероятно, их характер сказывался.

Дядя Вова: высокий, крепкий, причёска с высоким вьющимся чубом; почти всю войну прошёл разведчиком, уже под самый конец на мину наступил – ходил всегда с палочкой, нога раненая болела. У него в сарае всегда наливка созревала, а он каждый день что-то у верстака мастерил и, естественно, из банки постоянно пробовал. Выпьет и дальше за молоток или рубанок, а потом снова выпьет. Но зато всегда весёлым был, нас, мелкоту, никогда не гонял, а иногда даже угощал вкусненьким.

А дед Коля: среднего роста, сутулился, волосы чёрные, но редкие; в самом начале войны в плен попал, в лагере долго сидел, то ли в Литве, то ли в Белоруссии, и был расстрелян фашистами, когда советские войска уже поддавливать начали. И просто чудо какое-то, видимо, хранил его ангел, ночью немецкий фельдшер (австрияк) мимо проходил и услышал стоны из-под земли. Не погнушался и вытащил Николая. И более того, своим не выдал, спрятал, да ещё и вылечил. После войны дед Коля в ресторанах играл на баяне. И на скрипке мог. А на трубе у него не получалось, простреленные лёгкие силы не имели. Он во дворе вот так запросто почти не сидел, всегда дело себе на стороне находил, подрабатывал.

Или вот женщины… Под лестницей жила толстая тётка, бабушка её Кутепихой называла. Я ещё от кого-то слышал другое её прозвище – Трындычиха. Всегда на лавке сидела, обмотанная шерстяным платком вокруг пояса, ноги короткие, кривые, и костыль рядом – ходила плохо. Она постоянно на всех ругалась, никогда я её, чтобы без криков, не видел. То на соседей ругалась, то на детвору, и, наверное, если бы не было никого рядом, могла и на голубей или кошек. Не любили её.

Марья Дмитриевна была – красивая женщина, статная, яркая, до войны в НКВД работала. Соседи про это, может, и не узнали бы, но во время оккупации в дом приходил офицер-гестаповец, старался узнать, куда она подевалась и где можно её найти. Наверное, на какой-то важной должности служила, раз так её разыскивали, знала много секретов. А вот после войны в НКВД она больше не работала; что-то там произошло во время эвакуации, то ли она документы потеряла, то ли её потеряли и долго найти не могли, вот и уволили из органов. И хорошо, что не посадили – сначала на завод помогли устроиться, тележку возить с деталями, а потом в кафе, поближе к дому – всё полегче.

Тётя Валя жила в соседней квартире, так у неё тоже судьба интересная. Она с немцами всю войну сотрудничала. Ну как сотрудничала – секретаршей работала в штабе, печатала документы на машинке. Штаб какой-то германской части во время оккупации располагался недалеко от нашего дома, на другой стороне улицы. И ведь, что примечательно, после освобождения города в сорок третьем никто её в застенках НКВД не пытал, пригласили на беседу, выяснили, что нужно, и всё. А может быть, я чего-то не знаю, точных сведений об этом не имею, взрослые о том факте не особо распространялись. Не исключаю, что и с советской разведкой Валентина сотрудничала. Потому всё и обошлось беседой. Всяко могло быть. И ещё она, кажется, туберкулёзом болела. Худая ходила, бледная, щёки впалые.

Разные семьи, разные люди, разные судьбы…

Отдельно хочу выделить историю про Нину. Фамилию как-то не запомнил.

Жила в доме ещё одна семья: бабка Фаина Кузьминична и её дочь Нина – незамужняя женщина лет тридцати на тот момент. Высокого роста, не толстая, но крупная, с тёмными, почти чёрными волосами. Нина почти всегда молчала, тихая была.

Раньше их семья жила в другом доме, на другой улице. Фаина то ли бухгалтером работала, то ли в магазине. С моей бабушкой познакомилась, ещё когда они обе девчонками были, в парке на танцах. До войны в центре города практически все друг друга тогда знали, я же говорю – как большая деревня.

Когда война началась, мужчин очень многих призвали в армию, а женщин с оставшимися мужиками начали «гонять» на земляные работы – линию обороны строить. В основном копали противотанковые рвы и окопы на тех направлениях, откуда теоретически ожидался противник. А оно как, если кто-то отказывался, считалось, что это саботаж, и по закону военного времени… Но про такие факты бабушка ничего не говорила.

Так вот. Наличие маленьких детей не освобождало от работ. Женщины выкручивались как могли. Кто-то детей по дедушкам-бабушкам, которые не рабочие уже, пристраивал на день, кто-то со знакомыми договаривался, у которых возможность была, чтобы присматривали, а кто-то (у кого никого не было) оставляли одних дома. Запирали в комнатах, даже верёвками привязывали, чтобы не уползли куда-нибудь. Речь идёт, как вы понимаете, о маленьких, которые ещё не очень соображали. Тех, кто постарше, оставляли со строгим наказом ожидать и не бояться.

В тот раз Нину оставили в запертой комнате, ей уж года четыре было, то есть достаточно самостоятельная считалась. На столе немного еды, из развлечений кровать, подушка и кукла. Фаину увезли на северную окраину города, и она вместе с другими целый день ворочала глину и углубляла рвы. В середине дня немецкой авиацией на город был совершён налёт. У нас ведь достаточно крупный железнодорожный узел – бомбили станцию. Взрывы никто не слышал (далеко), только видели самолёты в небе. Сначала летели на город, затем – обратно. Но Фаина была спокойна, их дом располагался далеко от вокзала и для бомбардировщиков интереса не представлял. Ну, пролетели… А те, у кого дома возле станции, аж подвывали, озирались тревожно, но работать не прекращали. Куда тут уже деваться? Всё равно помочь своим не могли. Плохо, конечно, но в войну многим плохо.

Вечером, когда Фаина добралась до дома, она издалека сразу заметила, что в крыше большая дыра. Дверь открыла… На кровати сидела Нина, а рядом с ней неразорвавшаяся бомба. Как она здесь оказалась, оставалось только догадываться, ведь никак не по пути бомбардировщиков дом стоял. Девочка полдня просидела, боясь пошевелиться. Понимала, что помочь некому, и поэтому замерла на день. Сидела и смотрела на железяку рядом с собой, которая была почти с неё размером. Даже когда мать её на руки подхватила и из дома выбежала, ни звука не издала и не плакала. Долго молчала.

После этого рассказа я стал присматриваться к Нине. И точно: она молчала, потому что не могла начать говорить без неимоверного напряжения мышц лица и шеи. Её всю трясло, лицо кривилось; она некоторое время издавала звуки на выдохе, вроде как подвывала, и только потом выдавала короткую фразу, сильно заикаясь и теряя часть слов. Перед началом следующей, судороги повторялись. Так-то женщина была физически здоровая, но дефект речи очень сильный. Замуж, естественно, не вышла. Работала ли где, не знаю. А деньги… Наверное, государство пособие какое-никакое давало. Хотя не уверен, что большое. Так и жила.

Сейчас, когда я уже взрослый, начинаю представлять себя на месте Нины… Не дай бог. Секунда, случайность – и инвалид. Внешних повреждений нет, а калека, вся жизнь насмарку. Кажется, заика, что тут такого? Не скажите. Всё очень непросто, если начать разбираться.

Сейчас на месте нашего старого дома построена огромная многоподъездная высотка, прежние жильцы поразъехались кто куда, потерялись, но я часто мимо прохожу и каждый раз вспоминаю двор, комнаты-клетушки и соседей: дядю Вову, деда Колю, Нину и других. Натерпелись, не приведи Господи.