Журнальный мир

Чита, май 1985 года.

На классном часе, посвящённом Великой Отечественной войне, учительница знакомила первоклашек с историей Победы. За все свои первые восемь лет жизни Света слышала об этом событии хоть и часто, но как-то вскользь. Война была «где-то далеко и когда-то там».

Света, как и все советские дети, смотрела фильмы о войне, читала в книжках про подвиг Матросова, панфиловцев и Кожедуба, слышала по радио передачи с трансляцией голоса Левитана. Во дворе у дома или у школы она с друзьями часто играла в «войнушку». Фрицев изображать никто не хотел. Фашисты всегда были воображаемыми противниками, ребята отражали невидимые атаки, яростно обороняли свои «крепости». И страшно гордились тем, что у кого-то дед был артиллеристом, у кого-то танкистом.

Но, как и большинство сверстников, Света ещё не понимала, что та война отразилась неимоверной болью, горем и ужасом в сердцах тех, кто пережил это время. И вот она на уроке памяти. Скоро 9 Мая, парад и салют.

– Тамара Гавриловна, – подняла руку Света решительно и встала, – вот вы нам очень интересно рассказываете про то, как наша армия победила. Битва за Москву, Сталинград, освобождение Ленинграда от блокады. А почему тогда мой дедушка каждый год на 9 Мая становится таким…

– Каким, Света? – переспросила учительница и отложила в сторону дидактический материал, который только что показывала ученикам.

– …Таким молчаливым, даже, наверное, суровым. Он отворачивается к окну и смотрит куда-то вдаль и совершенно не хочет рассказывать о том, как это здорово побеждать врага. Почему?

Света задумчиво оглядела притихший класс и села, сложив руки перед собой. Ребята переглядывались и шептали друг дружке, что их дедушки и бабушки тоже ничего не рассказывали о победе.

– Ну, хорошо, ребята, – обратилась к классу Тамара Гавриловна, – сейчас я познакомлю вас с историей, которая поможет вам понять, что же такое война. Война – это не только триумфальное шествие и поверженные фашистские штандарты на Красной площади. Это не только развевающееся Красное Знамя над Рейхстагом, не одни только победы в ожесточённых боях и танковые атаки. Война – это боли потерь, горе обездоленности и не прекращающиеся холод и голод.

Учительница взяла в руки портрет на слегка пожелтевшей бумаге. Света подумала, что они с той, кто была изображена на портрете, чем-то похожи, и сердце замерло. Большие глаза, чуть пухлые щёчки, бантик на макушке.

– Тане Савичевой, девочке из блокадного Ленинграда, было одиннадцать лет, когда началась война…

***

Ленинград, поздняя осень 1945 года.

Влажный холодный ветер, казалось, не сегодня завтра принесёт с собой снежную метель. Двадцатисемилетняя Нина Савичева прохаживалась по набережной Фонтанки в ожидании знакомой. На плече у неё была небольшая сумка с вещами, а к груди она прижимала свёрток – в нём лежало самое дороге в этот момент – то, что осталось от её семьи.

Возвращение в родной город оказалось для девушки непростой задачей. После спешной эвакуации с Невского машиностроительного завода, где она работала и до войны, и во время блокады, Нина оказалась в Калининской области. Жила и работала в совхозе. До сих пор ничего она не знала о судьбе своих мамы, братьев и младшей сестрёнки Тани, которые остались в блокадном городе зимой 1942 года.

И вот по счастливому случаю её, как коренную ленинградку, отправили сюда в командировку. Первым делом Нина направилась к бабушкиной племяннице Евдокии. Из письма друга семьи она знала, что все её близкие, кроме Тани, погибли от голода. А девочка оставалась на попечении Евдокии какое-то время. Позже Таню пришлось определить в детский дом, чтобы её эвакуировали.

Евдокия рассказала, что после снятия блокады видела Михаила, одного из братьев Нины и Тани. В Псковской области, где брата застала война, он ушёл в партизаны, был тяжело ранен. После снятия блокады в 1944 году он вернулся в город, лежал в госпитале, остался инвалидом. Нина надеялась, когда она навестит Мишу, вместе они смогут разыскать и Таню.

Взволнованная воспоминаниями и общением с родными, девушка не знала, где провести ночь. Дом на Васильевском острове, где они когда-то жили, пребывал в разрухе. Нина обратилась за помощью к знакомым.

– Нинка! Ты?!

Нина обернулась на звонкий голос и тут же оказалась в объятьях бывшей соседки.

– Валя… Валька! – от волнения её голос дрожал.

Девушки со слезами из-за ветра и от радости встречи не могли говорить. Постояли немного, глядя друг другу в глаза, помолчали, тихонько пошли и, наконец, разговорились. Валентина рассказала о себе, как выжила в блокаду, работая санитаркой, как одной из первых приняла участие в восстановительных работах в городе.

– Нина, а ты-то как? Что с тобой стало? Твои все думали, что после того обстрела ты погибла…

– А я вот жива, – со вздохом тихо проговорила Нина и смахнула леденящую влагу со щеки. – Нас эвакуировали прямо с завода. Всё произошло так стремительно. Я никого не успела предупредить. А потом работа в тылу тоже, не вырваться. Письма мои сюда оставались без ответа. Потом Вася Крылов, может, ты его помнишь, – Валя в ответ отрицательно помотала головой, а Нина продолжала: – Вот он мне написал, наконец, уже после снятия блокады. И рассказал, что стало с Танечкой.

– Она жива?

– Пока не знаю. После эвакуации о ней почти ничего не известно. Надо в архивы идти, надо искать. Миша тоже выжил. Он тут, под Ленинградом, в Сланцах на почте работает.

– Вдвоём-то вы её найдёте! – ободрила Валентина и предложила, видя, что подруга совсем продрогла: – Я устрою тебя на ночь в Доме красноармейцев, тут недалеко.

Вместе девушки пошли в Дом офицеров на Литейном проспекте. В этом красивом старинном здании их встретили друзья Вали и дали ночлег обеим. Поздно вечером в небольшой комнате, заваленной документами и книгами, девушки вспоминали довоенную жизнь.

Задумчивая Нина наконец развернула свой свёрток, там в платок аккуратно была уложена семейная реликвия. Драгоценная палехская шкатулка. Девушка погладила крышку с нарисованной на ней несущейся русской тройкой, открыла, стала перебирать содержимое и поясняла подруге:

– Мама хранила в шкатулке свои венчальные свечи и фату. Вот смотри, – она развернула кружевную накидку. – А ещё тут моя записная книжка, непонятно зачем, и шесть свидетельств о смерти… Таня взяла эту шкатулку с собой, когда пришла пожить к нашей родственнице, ведь никого рядом с ней уже не осталось. А я … С собой взяла шкатулку просто так… На память.

Нина села в уголок со своей старой записной книжкой. Перелистала её с грустной улыбкой.

– Что за схемы? – спросила Валя, заглядывая в записи через плечо подруги.

– Да так, ничего особенного. Ты же помнишь, я на заводе работала. Превратила записную книжку в справочник чертёжника. Тут сведения о задвижках, вентилях, клапанах, трубопроводах и прочей арматуре для котлов. А половина книжки, та, что с алфавитом, оставалась чистой, и я отдала её Тане. Помню, она решила записать, когда Жени не стало, на странице под буквой «Ж».

Нина полистала книжку и нашла запись. Перелистывая странички, она нашла и ещё записи и сильно удивилась тому, что увидела… Они с подругой переглянулись, обе судорожно сглотнули… Оказывается, маленькая Таня записывала даты и время смерти близких…

В дверь постучали.

– Входите, – по-хозяйски ответила Валя, а сама едва сдерживала слёзы. Её-то сестрёнка и брат погибли на переправе по Ладоге: паром с детьми обстрелял с воздуха неожиданно налетевший немецкий самолёт.

На пороге комнаты появился статный офицер в шинели и молодой сержант, Валин приятель, который и помог девушкам устроиться на ночлег. Офицер снял фуражку и слегка наклонил голову для приветствия.

– Знакомьтесь, девушки, – весело рапортовал сержант и внёс большой самовар на парах, – товарищ майор, Лев Раков, к вам с дружеским визитом.

– И скупым армейским припасом, – тоже улыбаясь, гулко добавил офицер, проходя по-свойски и снимая шинель. – Простите, что нарушаю ваше уединение. Вот узнал, что у нас две прекрасных гостьи, как не заглянуть на огонёк! Ну, Вася, – подмигнул он сержанту, потирая покрасневшие на холоде руки, – принеси нам сахару и сухариков посвежее. Может, ещё чего раздобудешь, – добром отплачу. Давай, давай!

За скромным ужином молодые люди бойко разговорились и лучше познакомились. Майор Лев Львович Раков был историком и до войны служил в Эрмитаже. Добровольцем вступил в Красную армию в 1941 году, участвовал в боях по прорыву блокады. На войне он не изменял своему призванию и с 1943 года собирал экспонаты для будущего музея блокады и обороны Ленинграда.

До открытия первой выставки в здании, отведённом под музей в Смоляном переулке, оставались считаные месяцы. Майор с воодушевлением рассказывал, как по крупицам собирал экспозицию. Валя поглядела на подругу внимательно и предложила:

– Нина, покажи Льву Львовичу ту книжку. Танину.

Подруга нехотя достала свою драгоценность и протянула майору со словами:

– Это моя сестрёнка писала во время блокады…

Она перелистала страницы скупого дневника, которые только что обнаружила. Майор бережно принял из рук девушки книжку и попросил:

– Расскажите, что стало с девочкой. Вообще, что помните о семье, о блокаде. Очень вас прошу.

Нина колебалась, – так много впечатлений выпало в один день, что она не решалась снова ворошить прошлое. Но Валя решительно настояла:

– В самом деле, Нина, расскажи. Это наша общая история, наше дело – помнить. Она ведь этого хотела.

Нина взяла в руки кружку с горячим чаем, помолчала, отхлебнула, потом подошла к окну и, глядя в сгущающиеся на улице сумерки, начала свой рассказ:

– Нас у родителей, Марии и Родиона Савичевых, было восемь детей. Двое умерли в младенчестве. Старшей была Женя, она родилась в 1909 году. За ней по старшинству шёл Лёня, он родился вместе с Революцией и всегда гордился этим. В 1918 году родилась я, через три года – Миша, а самая младшая у нас – Танечка. Она родилась в январе 1930 года.

Перед её рождением мама поехала в деревню к сестре Капитолине, потому что муж маминой сестры работал врачом и мог помочь при родах. Таня родилась во Дворищах.

– Это недалеко от Чудского озера? – уточнил майор.

– Да, под Гдовом, – подтвердила Нина и продолжала задумчиво, держа горячую кружку в ладонях. – Но выросла Таня, как и все мы, здесь, в Ленинграде. Мы жили на Второй линии Васильевского острова, там у папы была своя артель с пекарней и булочной-кондитерской. Ещё отцу принадлежал кинотеатр «Совет».

В 1935 году НКВД выселил нас за сто первый километр, в район Луги, лишив всего имущества. Что поделать, нэпманы казались многим врагами народа. Но через непродолжительное время мы смогли вернуться на прежний адрес. К сожалению, в ссылке у нас умер папа.

Мы не сидели сложа руки. Я и Женя работали на машиностроительном заводе (Женя – в архиве, я – в конструкторском бюро), Лёня служил строгальщиком на Судомеханическом заводе, Миша окончил фабрично-заводское училище и работал слесарем-сборщиком. Мама работала в швейной артели. Правда, на дому. А как она вышивала! Лёня наш увлёкся музыкой и вместе с друзьями создал небольшой струнный оркестр. Они репетировали у нас.

Нина отвлеклась от рассказа и хлебнула чая. А майор с интересом спросил:

– У вас не осталось каких-нибудь музыкальных инструментов?

Нина отрицательно помотала головой:

– Были у нас и пианино, и гитары, и банджо, и балалайка, и даже мандолина. Но в блокаду всё пожгли подчистую. Я сегодня была на Васильевском. Там разруха. Я вам адрес напишу потом. Мы на первом этаже жили. Сходите, поищите, может, и найдёте что-то. Но, думаю, вряд ли.

– Вот жалость. В этом несчастном городе почти всё пожгли. А мне бы хотелось собрать довоенные инструменты. Ну да ладно. Продолжайте.

– Знаете, а мы иногда устраивали дома концерты по выходным: Лёня с Мишей играли, мама с Таней пели, остальные подпевали, как умели… Женя вышла замуж, съехала от нас на Моховую. Над нами на втором этаже жили папины братья. Мы жили дружно. Вот и Валя жила неподалёку. А потом… Потом началась война.

Нина снова немного помолчала, будто собираясь с силами. Валя в задумчивости отставила самовар на тумбочку, снова села к столу, положила перед собой руки, как на парту, и опустила полную воспоминаний голову. Майор посерьёзнел лицом. Он сидел на стуле, слегка подавшись вперёд и облокотившись на колено. И слушал он так внимательно, как будто хотел всё до мельчайших деталей запомнить.

Нина собралась с духом и продолжила:

– В мае 1941 года Таня окончила третий класс. Лето мы планировали провести у родни во Дворищах. 21 июня туда отправился Миша, ему отпуск дали раньше. Через две недели, после дня рождения бабушки, туда должны были отправиться мама с Танечкой. А мы с Лёней и Женей собирались приехать к ним, когда дадут отпуска.

22 июня бабушке исполнилось семьдесят четыре года. В полдень мы убирали со стола с Танюшей, и по радио объявили о нападении Германии. Помню, мы были в таком смятении. Лёня сказал, что надо остаться в городе и помогать армии.

В первые же дни войны он и дяди, Василий и Алексей, отправились в военкомат, но их не взяли в армию: Лёню – из-за плохого зрения, дядей – из-за возраста. Я с сослуживцами рыла окопы в Рыбацком, Колпино и Шушарах. Потом дежурила на вышке поста воздушного наблюдения в штабе заводского ПВО. Женя тайком от бабушки и мамы сдавала кровь для раненых. Мама шила обмундирование. А наша Танюша с соседскими ребятишками помогала очищать чердаки от мусора и собирала стеклянную тару для зажигательных бутылок. Когда в июне фашисты захватили Псков, мы подумали, что Миша мог погибнуть. Тогда мы не знали, что он попал к партизанам… В декабре транспорт встал. Помните?

– Да, это из-за снега, его же никто не убирал. А зима была жуткая, – добавил майор, покачав головой.

– Передвигаться по замёрзшему городу стало невмоготу. Женя надорвала здоровье из-за того, что часто сдавала кровь. А ещё ей приходилось идти до завода пешком почти семь километров. Иногда мы, чтобы сохранить силы, оставались ночевать на заводе. Однажды Женя не пришла на работу, и, обеспокоенная её отсутствием, утром в воскресенье я отпросилась с ночной смены и поспешила на Моховую. От истощения сестра умерла, задыхаясь, у меня на руках.

Новый 1942 год мы встречать не смогли. Полуночи никто не дождался, спать легли голодными. Радовались тому, что дома хоть немного тепло. Всё потому, что сосед топил печку книгами из своей библиотеки. На Новый год он подарил Тане «Мифы Древней Греции». Вероятно, чтобы не забыть дату смерти Жени, Таня решила её записать и взяла мою записную книжку.

Бабушка стала совсем слабой в январе и просила не хоронить её сразу, а оставить в холодной комнате, чтобы получать хлеб по её карточке. «Вы, – говорила она, – не бойтесь, я там тихонечко полежу». Где её похоронили, я не знаю, и никто из родных не знает. Мы с Лёней в похоронах не участвовали, к тому моменту мы оба были на казарменном положении на своих рабочих местах и дома почти не бывали.

– Возможно, вашу бабушку похоронили в братской могиле на Пискарёвском кладбище, – предположил майор и добавил: – Я помогу с архивами. Продолжайте, Нина, мы обязательно найдём сведения о ваших близких.

– 28 февраля я должна была прийти домой, но всех с завода спешно эвакуировали. Как назло, в этот день был сильный артобстрел, и, видимо, мои родные решили, что я погибла. Телефон наш был выключен ещё в начале блокады. Письма почти не ходили, и я не могла передать родным никакой весточки. Во время эвакуации я тяжело заболела, меня уже на «Большой Земле» сняли с поезда и отправили в больницу, откуда я попала в совхоз, где и до сих пор живу. При первой же возможности я послала нашему общему с Лёней другу, Василию Крылову, письмо с просьбой проведать моих. Но Вася тоже был эвакуирован.

Лёня работал на заводе днём и ночью, как и все, часто по две смены подряд. Его хвалили за старательность, и он ни разу не опаздывал на смену, хотя был истощён. Лёня умер в марте в заводской больничке от дистрофии. В апреле умер дядя Вася, в начале мая – дядя Лёша. Мамы не стало утром 13 мая. И Таня осталась совсем одна.

Она сделала последние записи в книжке, взяла эту шкатулку, а на шею привязала матерчатый мешочек с кое-какими драгоценностями, наверное, собиралась менять их на еду и пошла к подружке Вере Николаенко, которая жила вместе с родителями этажом выше. Родители этой девочки отвезли мамино тело в ангар за Смоленкой. Туда свозили трупы со всего Васильевского острова, а потом хоронили на Смоленском кладбище. Наверное, и мама там.

Таня переночевала у подруги и на следующее утро ушла к бабушкиной племяннице Евдокии Петровне. Та живёт до сих пор в коммуналке. Евдокия оформила опекунство над Таней и перевезла в свою комнату на хранение многие наши вещи. В то время она отрабатывала на заводе по полторы смены без отдыха, и Таня оставалась на улице одна, засыпая от голода прямо на лестнице у квартиры. От истощения её бил озноб, она ходила в зимней одежде круглый год и всё равно мёрзла.

В самом начале июня 1942 года Таню нашёл Вася Крылов, которому удалось вернуться из эвакуации домой, и он получил-таки моё письмо. От него Таня узнала, что я жива, но её здоровье было настолько подорвано, что через некоторое время Евдокия сняла с себя право опеки и оформила Таню в детский дом № 48 Смольнинского района, который готовился к эвакуации в Шатковский район Горьковской области. Больше мы ничего о ней не знаем. Кроме этой записной книжки, у меня от неё ничего не осталось.

Нина умолкла. Майор резко поднялся, прошёлся по комнате, а затем решительно обратился к девушке:

– Не могли бы вы отдать эту книжку мне?

– Что? – встрепенулась она.

– Таниному дневнику место в музее, – продолжал говорить майор, будто уже сам с собою. – Его должны увидеть все. Это скорбный символ наших стоических страданий и несгибаемой воли к жизни. Понимаете?

Он пристально смотрел в глаза девушки, а она помотала отрицательно головой:

– Жалко. Ведь эти листочки – всё, что осталось от моей семьи.

– Прошу вас, Нина! – горячился майор. – Вы никогда не пожалеете, что отдали записную книжку для экспозиции в Соляном переулке. О ней заговорит вся страна. Так память о вашей семье и о тысячах других ленинградских семей, также погибших от голода и страданий, узнает весь мир. И память пронесётся в поколениях. Я был под пулями на невском пятачке, смотрел в глаза смерти, но ничто не могло растопить лёд внутри меня. А сейчас, когда прочёл это, – он показал на записную книжку на столе, – я всё понял. Ведь сейчас, окончив эту войну, мы победили лишь одного сурового врага, внешнего. Но есть ещё более страшный враг, он коренится глубоко в самой природе человека, к сожалению. Это непримиримая злоба, порождающая насилие. Чтобы победить этого врага, нужны усилия всех людей на планете. А поможет нам память о павших, о защитниках, о героях и о простых людях, выстоявших, не сломленных горем и потерями. Поэтому я и собираю крупицы свидетельств о войне, о жестокости, о причинённом всем нам ущербе и о надежде на то, что этот страшный урок никому не будет повадно повторить.

Взволнованный офицер встал, поклонился девушкам и тихо вышел, забыв свою шинель и фуражку.

Наутро, подумав ещё раз, Нина переписала даты смерти родных и отдала книжечку майору Ракову, когда тот, смущённый, пришёл за своими вещами.

– Не пожалеете, – заверил он ещё раз. – А фотокопии этого документа я для вас с братом подготовлю сам.

– Это необязательно, товарищ майор, – сказала Нина. – Я помню все записи до единой. Всю ночь на них глядела. Они в моём сердце.

Женя умерла 28 дек в 12 00 час утра 1941 г.

Бабушка умерла 25 янв 3 ч. дня 1942 г.

Лёка умер 17 марта 05 час утр 1942 г.

Дядя Вася умер в 13 апр 2 ч ночь 1942 г.

Дядя Лёша 10 мая в 4 ч дня 1942.

Мама в 13 мая в 7 30 час утра 1942 г.

Савичевы умерли.

Умерли все…

***

Чита, май 1985 года.

– …Осталась одна Таня, – произнесла Тамара Гавриловна и остановилась перевести дух.

В это мгновение из глаз Светы брызнули слёзы. Кто-то из девочек всхлипнул в абсолютной тишине, которой никогда раньше в классе не было.

Учительница выдержала паузу, дав детям прийти в себя, и рассказала, что же всё-таки стало с девочкой из блокадного Ленинграда.

До середины 1960-х годов многие думали, что Таня Савичева жива. В прессе регулярно появлялись предположения о том, что она продолжает вести дневник. В 1964 году сотрудники газеты «Пионерская правда» обратились к читателям с призывом разыскать Таню Савичеву. И вот тогда в рабочем поселке Шатки Горьковской области нашлись документы о последних месяцах жизни автора блокадного дневника и её могила.

Когда в августе 1942 года тяжелобольную туберкулёзом девочку отправили в детский дом и эвакуировали в посёлок Шатки, от истощения она еле передвигалась, её разместили отдельно от всех детей. В течение двух лет врачи боролись за её жизнь, но спасти Таню так и не удалось – её организм был слишком ослаблен длительным голоданием. 1 июля 1944 г. Тани не стало.

Дневник Тани Савичевой, который обнаружила её сестра, военный историк Л.Л. Раков, сотрудник Эрмитажа, представил на выставке «Героическая оборона Ленинграда» в 1946 году.

Уже в 1972 году по проекту школьников из посёлка Шатки рядом с местом захоронения поставили памятник в виде разрушенной бомбами стены, к которой прикреплены странички из памятной записной книжки.