Журнальный мир

Она стояла под старым осиновым деревом, ожидая справедливого решения и пытаясь донести истину, достучаться до сердец двух дорогих ей людей, ставших за один проклятый день судьями и вершителями её судьбы. Отвечая на их вопросы, она говорила невнятно: язык заплетался от обиды, страха и сожаления. «Да простит вас Создатель», – едва слышно всё же смогла она произнести, закрывая дрожащими руками заплаканное лицо. Затем, обессилев, упала на мокрую траву. Листья осины, опавшие после вчерашнего урагана, прилипли к лицу и шее, словно живые существа, чувствующие её боль и надвигающуся беду, как будто пытались её защитить.

– Я не смогу… – сказал один из парней, передавая пистолет побагровевшему от ярости своему напарнику. Тот гневно схватил оружие, крепко сжал его обеими руками, и раздался выстрел…

Жизнь обитателей улицы Просветной города Грозного заметно изменилась с появлением милой и белокурой девушки в пятиэтажном доме под номером 29. Конечно, не сразу, а пару месяцев спустя. В лучшую или худшую сторону, сложно судить, но всё стало немного другим… Переехала она в маленький и относительно спокойный квартал столицы осенью 1989 года. Звали её Зарема. Девушка приехала из посёлка Алды, расположенного на окраине города, к одинокой и пожилой тёте Тумише, сестре отца. Приехала на время, пока удастся уговорить тётю переселиться к ним в посёлок. Все предыдущие попытки родственников уговорить женщину не увенчались успехом. Но долго терпеть её упрямство никто не собирался. Но в то же время им не хотелось чересчур давить на пожилую родственницу, задевая её самолюбие и лишая возможности выбора. Надеялись, что здравого смысла у неё больше, чем вредного упрямства, и он, наконец, восторжествует: необходимо лишь немного подождать, подселив к ней человека, который сможет разбудить в ней голос разума. В итоге на семейном совете было решено возложить эту миссию на племянницу Тумиши – Зарему. Терпеливая и уравновешенная, она могла легко справиться и способна была выдержать трудный характер тётушки. Все надеялись, что вскоре та одумается и согласится на переезд. Присматривать же за ними обеими должны были Мовсар и Муса – братья Заремы.

Родственники не только беспокоились за здоровье Тумиши, но и боялись её внезапной смерти в пустой квартире. Случись такое, на них лёг бы позор. Переживала ли она сама по этому поводу? Конечно. Мысль о возможной смерти закрадывалась и в её седую голову: боялась, что в момент разлучения души с телом никого не окажется рядом, чтобы прочесть суру «Ясин»¹. Тем более что после выхода на пенсию, здоровье стало резко сдавать: давление, суставы начали о себе заявлять, несколько раз даже приходилось вызывать скорую. Поэтому родственники старались по очереди опекать Тумишу. Но для каждого отважившегося ступить на порог её квартиры проживание в ней становилось тяжёлым испытанием на прочность духа, веры и, конечно, нервов. Больше месяца у неё никто не задерживался. И лучшей участью для бездетной родственницы должен был стать переезд к снохе и племянникам. Однако вместо того, чтобы принять предложение без колебаний и смиренно уехать к родне, как делают многие в схожей ситуации, женщина вела себя, словно отставной генерал, не понимающий, что он уже проиграл самое крупное сражение в своей жизни, и строить новый план наступления на врага нет смысла… Она открыто говорила родным, приходившим ее навестить, что все эти разговоры о том, что ей следует делать, когда и куда ехать, раздражают, портят сон и аппетит.

Тумиша в свою обитель проросла «корнями», и менять привычный уклад жизни, по крайней мере, до тех пор, пока может себя обслуживать, не собиралась. Да и зачем? Большая просторная квартира – её родной дом, где она сама себе хозяйка, а каждый предмет навевает пусть и короткие, но приятные воспоминания о детстве, работе, родителях, подругах и о душевных беседах с ними.

Ну вот, например, люстра, висящая в гостиной, куплена на первую премию на работе. Сервизы, статуэтки, вазы, книги подарены подругами и коллегами на дни рождения и восьмое марта. Узкий деревянный лежак, втиснутый в спальную комнату, – из родительского дома. Много раз маленькой она пряталась под ним, играя в прятки. Летом просиживала на нём вместе с мамой, поедая варёную кукурузу и мучая её своими детскими вопросами «почему» и «как». Было чудом найти его в старом сарае во дворе их дома, который сразу же выкупили родители, вернувшись из Казахстана в 1957 году. Высокочастотный радиоприёмник «Рига-104» напоминал о брате, от которого достался ей в наследство. Аппарат ловил зарубежные каналы, сквозь «глушилки» она тайком слушала, что говорят за «бугром». Комнатные цветы, стоящие в коридоре, были куплены на другом конце города, где она подружилась с продавщицей магазина – очень добрым и отзывчивым человеком по имени Фатима. Даже ездила к ней несколько раз, но после переезда продавщицы в другой город связь их оборвалась. Цветы – приятные воспоминания о той дружбе. Даже к муравьям, каждую весну появляющимся у дверного проёма кухни, а затем куда-то уползающим до следующей весны, она привязалась, как к домашним питомцам, поэтому подкармливала их хлебными крошками и сахаром. Всё, абсолютно всё в этой своей обители было Тумише дорого. Временами ей даже казалось, что бесчувственные предметы интерьера и крошечные живые существа излучают больше светлой энергии, чем все родственники, вместе взятые. Да и считала, что перевезти её в поселок поближе к себе родственники решили только лишь из чувства жалости и долга, соблюдая сложившиеся веками обычаи. На самом деле никто её особо не любит. А этические нормы и правила обязывают брать на себя заботу об одиноком и пожилом родственнике самого близкого ему по крови – брата, сестру, племянника. Если нет таковых, то ответственность ложится на плечи двоюродных братьев и сестёр, если и их нет, то на детей двоюродного дяди и так далее… Весь род заинтересован, чтобы их близкий не остался в одиночестве, чтобы за ним был достойный уход. Другие же представители фамилии и целого рода навещают опекаемого, часто с подарками, каждый помогает в силу своих возможностей. Это настолько ответственно, что сравнимо с несением армейской службы: не сумевших или не хотевших окружить должной заботой одинокого родственника ждёт общественное порицание, люди осудят, заклеймят презрением, а молва быстро разнесёт по округе, после чего род потеряет почёт и уважение…

Несмотря на часто меняющееся мнение о тех, кто её по-настоящему любит и ценит, фотографии родственников украшали коридор Тумиши. С особенным трепетом относилась она к тем, кого никогда в жизни не видела и мало что знала об их судьбе. Тумиша считала, что люди прошлого имели прочный и добрый нрав. Возможно, поэтому портрет старейшины рода Кайсара в окружении трёх молодых и красивых мужчин в черкесках висел у входной двери квартиры. Здесь он сразу бросался в глаза гостям. Рядом висел портрет пожилой женщины, чей наряд не вызывал никакого интереса, таким он был простеньким и серым. Кем именно ей приходится эта горянка, Тумиша не знала, но чувствовала – родство между ними есть. Продолжал портретный ансамбль снимок старушки, сидящей на резном деревянном стульчике в изящном национальном костюме. Она позировала с царственной надменностью, обхватив правой рукой спинку стула. Чуть дальше висели портреты родителей – отца в военном кителе и едва заметно улыбающейся матери в коричневом платье, с накинутой на голову чёрной шалью. Именно эти люди из прошлого были «свидетелями» внутриквартирной жизни Тумиши, они «знали» обо всех её переживаниях и проблемах. Когда одиночество начинало «поедать» душу с особой жадностью, и в комнатах слышались посторонние голоса, она садилась напротив снимков родственников и разговаривала с ними. Иногда женщина смотрела на них молча, тяжело вздыхая, надолго уходя в иные миры…

Братья Заремы Мовсар и Муса старались строго исполнять часть своих обязанностей: время от времени навещали тетю с сестрой, приносили необходимые продукты, лекарства, возили погостить на несколько дней в Алды. Тумиша же не всегда выдерживала и семидневного пребывания вне своей трёхкомнатной квартиры. Хотя Есама, мать Заремы, старалась во всём угодить золовке. Даже подготовила в доме отдельную комнату, как это делается в большинстве чеченских семей испокон веков, создавая атмосферу большого внимания и заботы о старших, чтобы не стеснять их, не создавать возможных неудобств. Но Тумишу всё раздражало: то еда, приготовленная снохой, невкусная, то постель – слишком жёсткая, а в комнате холодно и сыро. Она становилась сварливой, вспыльчивой. И вела себя она так назло Есаме…

Случалось, Мовсар и Муса пропадали на несколько недель, временно переложив свои обязанности по опеке родственницы на двоюродного брата Алихана, что было связано отнюдь не с безответственностью, а с загруженностью в делах. После того, как в стране начало развиваться кооперативное движение, братья пытались организовать фермерское хозяйство: купили землю в селе Терском, и ко всему ещё задумали запустить небольшой завод по производству сыра, масла и молока. Только открыть своё дело оказалось не так-то просто. Прежде всего, из-за бюрократических препонов. Приходилось много ездить, обивать пороги различных инстанций, пытаясь одержать верх над равнодушием и некомпетентностью чиновников, а также ­изучать работу других заводов за пределами республики, после чего опять приходилось что-то переделывать. Мыкались они так уже больше года. Некоторые чиновники каждый раз в документах будущих предпринимателей находили какую-то «существенную ошибку». Молодые люди знали, почему у них она обнаруживается, однако «исправить», как это водится, рублём, не спешили принципиально и не сдавались. На вопрос друзей, почему бы всё же не решить вопрос быстро, без лишней суеты и бумажной волокиты, с улыбкой отвечали: «Бесконечно тянуть резину невозможно, где-то да порвётся». Родственники же подтрунивали над ними, называя «молочными баронами Терского хребта», но старались при этом помогать хотя бы советом. Мысль быстро решить вопрос у братьев, конечно, иногда мелькала, и даже начинала искушать их, но сил устоять всё ещё хватало. Откуда-то из глубин памяти, словно повинуясь тайному сигналу духа, всплывали и строго звучали сказанные когда-то отцом слова: «Плоды всякого дела, начатого с нарушением запретов Бога, никогда не принесут человеку счастья». Они верили, что если вначале им приходится тяжело, то потом придёт успех, главное – сохранять терпение и идти вперёд.

Поговорить о переезде с Тумишей у племянницы вначале не получалось. Стоило начать разговор на эту тему, как тут же тётя находила какое-нибудь «важное» дело: то капли для глаз закончились – нужно срочно идти в аптеку, то давление повысилось… Настроение у неё быстро менялось. Однако Зарема была человеком хоть и мягким, терпеливым, но упорным. После долгих попыток тётю всё же удавалось уговорить, она начинала собирать вещи, а в Алдах готовились к их приезду. Но вечером того же дня ни о каком переселении из своего гнезда тётка слышать уже не хотела, и девушке опять приходилось что-то придумывать, дабы переубедить её.

Тумишу в последнее время всё чаще волновало совсем другое, она стала задумываться о социальном статусе своей племянницы и принялась устраивать её судьбу. Однажды вечером, пролистав свой потрепанный синий блокнот с номерами телефонов бывших коллег, она заявила Зареме, что нашла для неё работу. По настоянию тёти девушка устроилась на грозненскую железнодорожную станцию. Благодаря Тумише, когда-то работавшей там приёмосдатчицей, девушку взяли оператором диспетчерской службы. Сама Тумиша слыла там порядочной, скромной женщиной и вместе с тем строгой, порой даже жёсткой, из-за чего её даже прозвали Ходячей шпалой и Коммунисткой. В обязанности Заремы входило объявление времени прибытия и отъезда поездов, ведение журнала движения локомотивов. Остальному ещё предстояло учиться в течение шести месяцев. Таков был срок, позволяющий новичкам получить право исполнять должностные обязанности в полной мере.

Советоваться с кем-либо из родных, уж тем более сообщать новость об устройстве на работу Тумиша напрочь запретила племяннице, хотя бы до тех пор, пока не пройдёт вся официальная процедура оформления. Прежде всего, она не хотела, чтобы об этом узнала Есама, поскольку ясно представляла, какой будет реакция снохи, а также знала, что многое в этой семье решает мать, ну а племянники вмешиваться не станут, если она возьмёт какое-либо дело под свой контроль.

Через неделю Тумиша позвонила и рассказала всё снохе, поставив её перед свершившимся фактом. Разговор у женщин получился неприятный. Есама особо не пыталась скрыть от золовки своих эмоций: «Я же не для того отправила свою единственную дочь к тебе, чтобы ты её отпустила по всему городу колесить в поисках приключений на свою голову», – кричала она раздражённо в трубку. На это Тумиша, сглотнув обиду, ответила: «Зарема – дочь моего брата, и она не глупышка». В ответ сноха, глубоко вздохнув, пыталась изо всех сил сдержать гнев, бушевавший у неё в груди, и все гадкие слова, которые с удовольствием излила бы на сестру мужа. Но, выждав небольшую паузу, она сказала: «Зарема, конечно, твоя племянница, и ты на неё имеешь такие же права, как и все, но я всё же мать, и несу за дочь ответственность». Тумиша была непоколебима, она в ответ твёрдым голосом отчеканила: «Я считаю, что держать её в заточении неправильно!». Есама, стараясь убедить золовку в своей правоте, с трудом выдавила: «Туми», – впервые используя в этом нервном разговоре её детское уменьшительно-ласкательное имя, хотела было еще что-то добавить, но Тумиша молча положила трубку. И, несмотря на многочисленные звонки снохи и подключенных к этому вопросу остальных родственников, своего решения не поменяла. Натиск Есамы мог бы быть сильнее: когда дело касалось её детей, она забывала о самом главном правиле чеченской снохи – не перечить родственникам со стороны мужа. Одно обстоятельство не позволяло ей заходить слишком далеко, и именно из-за этого щадили Тумишу и остальные родичи: у неё были проблемы с сердцем, да и судьба, как говорится, не сложилась…

В 20 лет с небольшим Тумишу умыкнул молодой человек родом из села Новые Атаги, где долгое время проживала их семья, до переезда в Алды. Тумиша толком и не знала этого парня, словом не перемолвилась – так, видела несколько раз мельком на своей улице. Сердце её давно принадлежало другому парню из их села… И всё между ними было решено, ещё осенью Тумиша дала обещание, что выйдет за него, вручив избраннику кольцо в знак верности своего слова, но внезапная смерть двоюродного дяди Тумиши нарушила их планы о свадьбе. Знала об истории с кольцом только сноха, года три как пришедшая в их дом.

Старики, собравшиеся с обеих сторон для разрешения ситуации, после долгих переговоров договорились уладить вопрос мирно. Однако дядя Тумиши, который был ответственным за Тумишу и её брата после преждевременной смерти их отца, прежде чем вынести окончательный вердикт, спросил участвовавшую в переговорном процессе родственницу, согласна ли его племянница на этот брак, и получил ответ «Да». Хотя девушка просила передать старикам, что она собирается замуж за другого, даже подарила кольцо, и умоляла забрать её домой. Ибо она знала, что после принятия окончательного решения мужчинами мнение девушки никого не волновало бы, и ничего нельзя было бы уже изменить. Увы, так и случилось. Почему молодая женщина с ней так поступила, исказив ответ? Тому имелось обыкновенное объяснение. Как говорится в юриспруденции, «ответчица была заинтересованным лицом…».

Она была заинтересована в том, чтобы всё прошло мирно и гладко. Хотела разом сделать два хороших дела, и всё рассчитала: угодить сестре и зятю. Укравший Тумишу парень приходился деверем её сестры, ну и пожелала пристроить девушку куда-нибудь, освободив себя, наконец, от ответственности по её попечительству, тяготившему со дня замужества. Считая, что девушка успокоится и примет брак – стерпится да слюбится.

Если бы она раскрыла правду, семью, чей отпрыск посягнул на свободу помолвленной девушки, обязали бы выплатить огромный откуп согласно адату. Разбирательство и даже вражда между семьями, возможно, стали бы неизбежностью. «Так не лучше ли родство, чем вражда», – решила эта женщина. К тому же, как бы цинично это не звучало, Тумиша после такого инцидента на «рынке невест» считалась бы «второсортным товаром», и цена калыма за неё была бы в разы ниже обычного…

В результате этого положительного ответа мужчины с обеих сторон, уверенные в правильности своего решения, по-мужски пришли к разумному и быстрому вердикту: всё завершилось громкой свадьбой. Тумиша чуть не сошла с ума… Когда она почти смирилась со своей участью, обнаружилось, что муж психически больной человек с диагнозом «вялотекущая шизофрения». Родственники парня о его болезни не догадывались, а когда узнали, скрывали это, как могли.

Избранник Тумишы всеми силами пытался противостоять этому браку, но так как из старших родственников у него никого не осталось, то и некому было ходатайствовать за них перед старейшинами, да и они уже ничего бы не смогли изменить. Из отчаяния он подкараулил соперника, когда тот выходил куда-то вечером, но сразиться с ним, как ему хотелось до потери сознания обидчика, не удалось, того заслонил сосед, хотя в завязавшейся драке он всё же покалечил обоих – одному рассёк губу, а сопернику сломал руку. Через месяц после свадьбы Тумишы парень уехал в Воронеж, подальше от всех этих событий и спустя неделю разбился на автомобиле с другом насмерть.

За год из цветущей девушки с пышными формами Тумиша превратилась в отрешённую от всего «анорексичку» с заострёнными чертами лица и запавшими тусклыми глазами. Она настолько похудела, что новоиспечённая свекровь забила тревогу и начала искать причину: показывала её специалистам-медикам, мулле. Врачи констатировали, что физически Тумиша здорова, и никаких нарушений в её организме нет. Мулла прописал святую воду, защитный амулет, рекомендовал ей чаще молиться. Но на этом свекровь не успокоилась. Ей удалось уговорить знакомую медсестру поставить Тумише «капельницы» в домашних условиях, ввести несколько препаратов для повышения аппетита и поддержания организма. Результат оказался нулевым. Второй раз проводить процедуры, несмотря на уговоры, медсестра категорически отказалась, сказав, что вернуть прежнее состояние поможет лишь время, мол, перед душевными недугами лекарства бессильны.

Тумиша терпела свое замужество почти два года. Не рассказывала своим родственникам о странных наклонностях мужа, его приступах безумия: он её обвинял в колдовстве, супружеской измене, безалаберности, а также страшно ревновал – закрывал в комнате на ключ, в ярости швырял в неё попавшие под руку предметы. Потом чуть ли не в слезах признавался в любви и умолял не бросать его, иначе он умрёт. Когда Тумиша поняла, что малыш, ради которого она терпела все эти ужасы, на свет не появится никогда, молча ушла, переступив через свой главный принцип: «вышла замуж – живи до смерти, а дверь домой за собой закрой». Дома заявила, что не вернётся к мужу, если даже их седьмой предок из могилы поднимется и придёт просить её. Впервые она, хрупкая и ранимая девушка, проявила жёсткий характер. Несмотря на рассказы представительниц старшего поколения и «страшилках» о положении разведённых женщин в обществе и отношении к ним мужчин, назад не вернулась. Рассказывать об унижениях, перенесенных ею в том ненавистном доме, она не любила, сплетни в адрес бывших родственников не распускала, а кое-какую часть из своей семейной истории и вовсе скрыла.

Возможно, именно поэтому многие родственницы посчитали, что развелась Тумиша по своей прихоти, поскольку брак ей был навязан. За спиной же активно судачили все, кому не лень, сочиняя разнообразные версии случившегося. Иногда доходило до абсурда – она узнавала от знакомой, что вся улица на этой неделе главной причиной её развода признала жестокое избиение мужем. Да, случалось и такое. Желая воспользоваться наивностью девушки, якобы сочувствующие соседки подходили и пытались разговорить её, выведать хоть что-то новое для обсуждения: «Ой, бедненькая ты наша, рыбонька золотая! Что же у вас случилось, как так можно?». Тумиша в ответ сухо отвечала: «Наверное, так было суждено случиться… Судьба!». Были, конечно, и искренне сочувствующие, но их подбадривающие слова и советы, как дальше жить, Тумише особо не помогали. Наверное, в ней самой это всё должно было перегореть и раствориться – ровно настолько, чтобы почти не помнить былое, а если и вспоминать, то с лёгкой улыбкой на лице и со спокойным сердцем.

Приходила она в себя после развода очень тяжело: никуда из дома не выходила и вообще отказывалась от всех контактов с внешним миром, мучилась бессонницей. Загружала себя до изнеможения домашними делами, всё свободное время проводила в своей комнате, где просто лежала, упёршись взглядом в потолок и… тихо плакала.Так прошло полгода. Совсем раскисать Тумиша не стала. Однажды она со всей силы настежь открыла дверь своей комнаты, вошла в кухню, где за обедом сидели брат и сноха и заявила, что сама будет строить свою судьбу – она решила получить образование и устроиться на работу, где собиралась быть успешной.

Прежние неуверенность и ранимость внезапно исчезли. Постепенно она превратилась в даму с жёстким, а то и железным характером. Вероятно, это и помогло ей пережить впоследствии смерть единственного родного человека – брата. После этого стала замечать явное пренебрежительное отношение со стороны снохи, что и послужило поводом к переезду из Алдов в центр Грозного. Сначала Тумиша получила служебную квартиру, а через десять лет – и собственную.

Так незаметно и пробежали тридцать с лишним лет. Тумиша все эти годы, хоть и жила одна, но в одиночестве практически не оставалась: многочисленные родственники, приезжая в город по разным делам, всегда останавливались у неё. Когда племянники окончили школу и поступили в институт, первые три года учёбы они жили у неё – места в студенческом общежитии им не достались, да и Тумиша не позволила бы сыновьям единственного брата жить у кого-то другого. Она делала всё, чтобы они ни в чём не нуждались, старалась, как могла. Почти сразу после их отъезда приехали дочь и сын троюродного дяди Тумиши. Студенты прожили у неё год, а, окончив училище, молча уехали, даже не дождавшись её прихода с работы, чтобы попрощаться, и с тех пор ни разу не навестили. Даже звонили очень редко.

Женщина большую часть жизни прожила в режиме «работа – дом – работа – дом». Серьезных финансовых затруднений не испытывала, потому что не было нужды тратить деньги на кого-то ещё, кроме себя. Да, бывало, дарила подарки племянникам во время религиозных праздников или просто так, и… всё.

Своего спутника, как и планета Венера, Тумиша так и не нашла… Замуж, конечно, предлагали, но в основном в статусе тайной второй жены, отчего становилось скверно на душе. Она страдала, разочаровывалась в мужчинах, в их честных помыслах, в результате чего сердце ожесточилось, покрылось ледяным налётом, и уже не хотело никого принимать, даже тех, кто по-настоящему видел в ней спутницу жизни… И она словно закрылась плотной защитной оболочкой, постепенно превратившись в личность не от мира сего…

… Сейчас Тумиша была уже пожилой женщиной со странным характером. В её возрасте биологические часы человека, заведённые с момента появления на свет, начинают тикать быстрее, набирая с каждым днём новые обороты. А земля просит обратно всё то, что человек от неё получил, безжалостно вытягивая остатки здоровья, красоты, сил, энергии… Взаимоотношения у Тумиши с окружающими в последнее время совсем не складывались: не порождали ни дружбы, ни любви, наоборот, у неё возникали неприязнь и недоверие к людям. В каждой шутке, в каждом взгляде и жесте она искала и находила подвох. Ощущала и нарастающее равнодушие соседок, когда-то любивших сидеть у неё в гостях до десяти ночи, чаёвничая, обсуждать работу, события в городе, одежду, магазины. На этих особ она теперь смотрела по-новому: считала «бесчестными предательницами», которые втёрлись в доверие, пользовались её добротой, но ничего доброго не испытывали к ней, «смылись», как только она ушла с работы. И эти рассуждения особенно тяготили её вечером, когда в квартире становилось настолько тихо, что слышно было, как бьётся мотылёк о стёкло окна.

На самом-то деле Тумиша никогда не доверяла соседкам, хотя была щедра и гостеприимна. Между ними была какая-то невидимая кирпичная стена, построенная ею, а не ими, ставшая теперь совсем высокой. Она не могла никому полностью доверять. Полагаться без каких-либо опасений в любых затруднительных ситуациях Тумиша могла разве что на молодую жену таксиста, Лайлу, живущую с ней на одной лестничной площадке. С ней она делилась приятными моментами в своей жизни, и у неё могла попросить помощи, совета. Чем заслужила молодая соседка доверие своенравной «старухи», было неясно, так как виделись они нечасто. Может быть, тем, что та наведывалась к ней справиться о здоровье, угостить приготовленной вкусностью, и делала это очень ненавязчиво, словно Тумиша удостаивает её небывалой честью, особой наградой. Лайла также не произносила слов, которых женщина не любила, как, например, «в ваши годы…» и «вам нельзя…», ибо знала, что та ненавидит тех, кто испытывает к ней жалость и считает несчастной.

Верить в честность людей, наверное, Тумиша не перестала именно из-за соседки. Хотя иногда, слушая радио, смотря телевизор и сверяя новости с тем, что говорят в народе, приходила к мнению: всё человечество массово поражено опасными недугами – эгоизмом, жадностью, тщеславием, безразличием к чужой беде. Мир же виделся мрачным, серым, скучным… «Да, есть хорошие люди, но их трудно отыскать, как осколок прозрачного стекла на дне озера», – говорила она родственникам с портретов, рассказывая о состоянии дел в современном мире. Заглядывать себе в душу, искать причины своих проблем и страданий она не любила. Если и происходило моральное самоистязание, то крайне редко. О некоторых своих ошибках, неосторожно сказанных словах старалась быстро забыть. Что касается наружности Тумиши, несмотря на шестидесятилетний возраст, её внешний вид внушал чувство благоговейного восхищения – выглядела она гораздо моложе, да и былую красоту почти не растеряла. При любых обстоятельствах она старалась сохранять ясность ума и трезвость рассудка, действовать рационально, опираясь на логические выводы, а не на эмоциональный всплеск. Однако железный панцирь уже спадал, как бы по-королевски величественно не держала она спину, сидя порой во дворе дома, на старой деревянной скамейке, одна… Тумише нужна была без малейшей доли притворства любящая её родная душа.

Именно такой оказалась Зарема, меньше всех остальных детей получавшая от неё внимание. Племянница не умела врать, не пыталась понравиться, и свою любовь к тёте выражала кажущимися на первый взгляд мелочами.

Даже такой мелочью, как расчёсывание волос тёте по утрам, во время которого сердце Тумиши замирало от ощущения всеобъемлющей любви, заботы и постепенно смягчалось… Она ещё сильнее полюбила и приняла племянницу, заметно оживилась с момента её приезда, стала менее капризной, угрюмой. Но, как бы ни старалась, так и не смогла полюбить её мать Есаму. Все попытки наладить с ней отношения заканчивались взаимными упреками. Затем наступало временное перемирие, после чего она сама бросала первый «камень раздора в огород» снохи. Причиной таких отношений был не только своеобразный характер пожилой женщины, всё таилось глубже…

Тумиша говорила, что давно простила сноху за то самое, много лет назад сказанное зловещее и роковое для неё слово… Ведь именно Есама была той переговорщицей, отвечавшей на вопросы старейшин. Но временами на Тумишу накатывала жуткая тоска, сопровождающаяся ощущением острого одиночества и собственной ущербности. Тумиша начинала размышлять о прожитой ею никчёмной жизни и задавалась вопросом: «Если бы тогда сноха сказала дяде правду, могло ли всё сложиться иначе?» Затем сама себе отвечала: «Могло». И понимала, что в глубине души сноху не только не простила, но и ненавидела, а старые обиды продолжают жить в ней. Погружаясь в воспоминания, тихо оплакивала родителей, брата и свою неудавшуюся жизнь…

Есама была женщиной резкой и властной, не признающей никаких авторитетов, из-за чего перессорилась со многими родственниками мужа. В посёлке Алды она считалась превосходной хозяйкой, бережливой и чистоплотной (каждый день протирала дверные ручки хлорным раствором). Она была из тех женщин, о которых в чеченском народе с восторгом говорят: «У них во дворе можно кашу разлить и есть», то есть настолько всё чисто. Среди прочих её способностей было умение навязать личное мнение, подавив волю собеседника, что, конечно, никакого успеха попыткам подружиться с золовкой не приносило. Свою вину за невольно погубленную жизнь Тумиши в душе она иногда признавала, но вслух – никогда! Есама считала, что у неё не было иного выбора, любой на её месте, желая добра, поступил бы также… Почти всегда она пыталась оправдать свои дурные поступки обстоятельствами. В большинстве случаев у неё это получалось. Она искусно умела говорить, но не умела просить. Вероятно, если бы хоть раз она произнесла священное для всех «прости», многое у них с Тумишей изменилось бы: в отношениях с золовкой мелькнули бы лучики солнца, проникающие в сердца, освещающие и мирящие…

Зарема по характеру была полной противоположностью матери и тёте: робкая и немного наивная, всегда нуждалась в поддержке, в одобрении своих действий со стороны, страшно боялась конфликтов. В ситуации, когда обычно у человека срабатывает инстинкт самозащиты или ему необходимо дать хотя бы словесный отпор противнику, она впадала в ступор: теряла способность свободно дышать, начинала плакать, не могла совладать с эмоциями. Настоящий характер Заремы дремал на самом дне сердца, а чтобы вырваться наружу, нужна была, видимо, мощная пощёчина судьбы…

Несмотря на явное неодобрение матери, Зарема продолжала работать. По телефону успокаивала мать, говорила, что ещё немного и уйдет. Есама настаивала на том, чтобы она не тянула с увольнением, дескать, срок – не больше месяца, скоро её вместе с тётей заберут домой, в Алды. Потому что дальше тянуть нельзя. Как бы закрепляя сказанное грозной печатью, добавляла, что братья не приветствуют желание своей сестры «разъезжать по всему городу, будто безродная», и с трудом сдерживают себя ради тёти. Зарема любила мать, слушалась во всём, подчинялась, но и тётю обижать не хотела, каждый раз встречающую её с работы широкой улыбкой на лице. Тумиша спрашивала, как прошёл рабочий день, легко ли даётся обучение, хороший ли коллектив и прочее. Да и сама Зарема была не прочь обзавестись собственными деньгами, тем более учитывая, что шёл ей 25-й год.

О тайных разговорах племянницы с матерью Тумиша догадывалась, поэтому часто возмущённо говорила: «Замуж она тебя не выдаёт, из дома не выпускает, работать почему-то тебе не надо. Чего же твоя мать хочет!?». Зарема в ответ молчала или говорила всегда одно и то же: «Ты же знаешь, тётя, ни одна мать не желает зла для своего ребенка». Девушка понимала, если она начнёт по-иному реагировать, то неприятный разговор будет продолжаться ещё очень долго. Однако в случае, когда тётя садилась на своего любимого генеральского коня по кличке «Правда жизни», слушать всё равно приходилось долго и внимательно. Тумиша говорила, что мать – святой и самый близкий человек и относиться к словам матери с пренебрежением нельзя, но и ни одна тётя не пожелает ничего плохого для своих племянников.

– Ты, как птичка, выпорхнешь из гнёздышка и пёрышка не оставишь – далеко улетишь, а потом появятся у тебя свои птенцы. Есама должна понять – так должно случиться, это жизнь! И у каждого из нас своя дорога. Вечно от кого-то зависеть или прятаться нельзя! – твердила Тумиша вновь и вновь, словно притчу. И уверяла племянницу, что женщины умеют работать и зарабатывать деньги не хуже мужчин, и в этом нет ничего постыдного.

После холодной и богатой на дожди весны пришло жаркое лето. Город словно ожил, проснулся от спячки. Всё вокруг зашевелилось, запестрело яркими красками. Жильцы улицы Просветной, особенно безработные и пенсионеры, в прохладные вечера стали выходить во двор, чтобы посидеть на скамеечках, поболтать и пощёлкать семечек, обсуждая местные и мировые новости. Высокие с густой кроной деревья, затеняющие двор, позволяли наслаждаться прохладой почти до шести часов вечера. И практически всегда в это время невозможно было найти пустующую скамейку. Друзья по интересам, близкие по духу люди разбивались по группам и бурно о чём-то спорили, что-то обсуждали.

При виде идущей мимо них с работы Заремы (смена её заканчивалась в пять часов вечера) разговоры собравшихся на время умолкали… Летнее знойное солнце своими лучами словно высвечивало всю её внешнюю красоту. Летящие платья придавали всему её облику лёгкость, подчеркивали её необыкновенную грациозность. Её тонкие, классические черты лица мало кого из мужчин оставляли равнодушными. Каждый раз, когда Зарема возвращалась домой с работы, строго в соответствии с её рабочим расписанием некоторые мужчины, живущие в соседних домах, под различным предлогом выходили во двор прогуляться, думая, что об истинных причинах их ежевечерних прогулок жёны не догадываются… Ну а кто-то просто выходил на балкон покурить.

Не подозревала обо всём этом только лишь Зарема. Выросшая в небольшом пригородном посёлке и проводившая большую часть времени в стенах родного дома за чтением книг и уборкой, она думала, что везде в городе именно так и живут. На работе она преуспевала: сама вела журнал движения локомотивов, объявляла время прибытия поездов, подружилась с коллективом. Увольняться теперь точно не хотела. По совету начальника своего отдела она ещё и поступила в училище на заочные курсы, повышала профессиональные навыки. Для человека, практически ничего не знавшего о жизни за пределами кирпичных стен дома и не мечтавшего о работе в Грозном, это был настоящий прорыв. Зареме понравилось быть частью чего-то важного, чувствовать себя самостоятельной, способной и цельной личностью. Она стала одеваться в замысловатые наряды, не всегда соответствующие чеченским правилам – в чересчур яркие и пёстрые. Помогала выбирать одежду во зло или из добрых побуждений молодая коллега, почитательница платьев смелых фасонов с геометрическими рисунками. Сшиты они были в основном в ателье её подруги, как говорится, под фирму. Только вот выбор цветового сочетания отличался от оригиналов. Для каждого возраста в грозненском обществе существовали свои цветовые разграничения: например, огненно-красный цвет считался вульгарным, кричащим, платье такого оттенка – верхом безвкусицы, а выбирающая его для своего наряда девушка выглядела бесстыдницей, ищущей мужского внимания. Костюм жёлтого цвета в сочетании с маленькой косынкой цвета беж с золотистыми полосочками относился к числу несуразных, вызывал негодование наравне с удивлением. Одобрявших выбор молодых девушек, имевших смелость надеть такие наряды, было немного, но они были. Среди них и Тумиша, давшая племяннице денег на обновки. В этих новых нарядах Зарема стала ещё более заметной, что сыграло не последнюю роль в разделении жительниц улицы Просветной на несколько фронтов: добродушные женщины называли Зарему лебёдушкой, восхищались её красотой, сожалея, что в их семьях все молодые парни давно женаты, а то быть бы ей у них снохой. Другая часть ненавидела её за большие с длинными ресницами голубые глаза, блестящие русые волосы, белоснежную улыбку, стройную фигуру, словом, за всё то, чем некоторые из них были обделены природой. Остальные же молча завидовали, ревновали к ней своих мужей.

Но был ещё и особый фронт… фронт Марзият.

– Хм…Ну вот, идёт! Ой-ой, вы только посмотрите на неё, можно подумать, она дочь царя! – ёрничала Марзият, видя возвращающуюся с работы Зарему.

Женщина сидела на скамейке с подругами – клушами из соседнего дома, щёлкая семечки с самого утра и сплетничая о жителях квартала. Казалось, более важных дел у них нет и никогда не могло быть. В знак поддержки сказанного подруги ехидно хихикали. Но, когда Зарема оказывалась рядом, быстро меняли тему, но чуть ли не до самого подъезда провожали девушку презрительным взглядом. Марзият вообще была известной особой на улице Просветной. В магазинах, где бывала женщина, знали – с ней связываться не стоит, более домовитые хозяюшки улицы открыто держались от неё на расстоянии, не заводили разговоров, ибо стоило чему-то не понравиться Марзият, то всё! Могла прилюдно оскорбить, не боясь последствий. Все предыдущие добрые заслуги оскорбляемого в миг забывала и пыталась всем доказать, какой он мерзкий тип. Если это ещё успешный и независимый человек, то в ход шло главное оружие – длинный язык и её особый дар распускания сплетен. Закадычным двум подругам по уличной скамейке Марзият легко могла навязать своё мнение, потому что они не пытались переварить в своих головах её суждения, хоть как-то логически осмыслить, и съедали любую утку, которую она им подсунет. Поэтому среди них Марзият чувствовала себя, если не королевой, то уж точно жрицей, решающей важные общественные дела.

Зарему Марзият невзлюбила почти сразу, как только её увидела сидящей на скамейке вместе с тётей – красивую, улыбающуюся, самодостаточную. Узнав, что она не замужем да еще на хорошей работе, стала её презирать. Марзият ненавидела девушку за молодость, красоту, за перспективы и бесконечные возможности расти, за то, что та легко и сполна получит от жизни всё. Когда Зарема улыбалась, женщине казалось, девушка насмехается над ней – неухоженной, угрюмой, носящей простые блёклые платья, да ещё впереди ничего хорошего не ожидающей. Ведь свою жизнь Марзият уже не могла изменить, а хотела бы. В своё время замуж вышла за парня, которого терпеть не могла. Собиралась позлить жениха, заставить ревновать… это была лишь игра, короткие свидания с другим… неосторожные слова… Но обернулось всё замужеством, и затянулось на долгие годы – просто она просчиталась… Ничего кроме стен… ничего кроме бытовой суеты… Мечты, планы, цели – всё словно ветром сдуло, унесло в бескрайние пустыни и превратилось в песок… время не повернуть вспять. Внутри всё время шла борьба между чувством смирения и чувством гордыни, а терзания и даже угрызения совести мучили её: «Почему не отстояла желание учиться, пошла на поводу мужа?! Зачем не развелась? Нет, не жалею, у меня замечательные дети, и я всем довольна?! Но всё-таки могла стать бухгалтером, известным врачом, да хоть доктором наук, обо мне писали бы в газетах…».

С возрастом всё это переросло во внутренний конфликт: из вполне сносного и даже внешне приятного человека она будто бы превратилась в «ядовитое растение с шипами». Причём яд этот доставался практически всем, кто оказывался рядом с ней. Дети привыкли к её ворчанию, воспринимали упрёки и раздражительность спокойно, ибо по адатам народа мать – это святое, а уважительное отношение к ней, в каком бы заблуждении она не находилась, – закон.

Однажды, увидев Зарему, возвращающуюся домой в очередном красивом наряде синего цвета, и восхищённые взгляды мужчин в её сторону, Марзият словно взбесилась. Наконец, решила, что должна вправить девушке мозги. Пошла за ней в подъезд и засыпала оскорблениями, мол, непристойно одеваешься, портишь мужчин, шляешься, неизвестно где, бестыжая, при этом ходит земли под ногами не видя, важная, а такая, как она, должна глаза от людей прятать. Зарема от ужаса расплакалась, как ребёнок, Марзият же продолжала осыпать её градом обвинений. Со стороны всё выглядело так, девушка – загнанная в угол жертва, а женщина – свирепый хищник, добивающий её и готовый съесть. Спасли Зарему соседи, живущие на третьем этаже: таксист Салавди и его жена Лайла. Услышав шум, они быстро вышли. Увиденное не нуждалось в объяснении, и Салавди пустил в ход свой мужской авторитет.

– Чего ты хочешь от этой девушки? Ты что к ней пристала?! А ну уйди отсюда, – сказал он, особо не церемонясь с Марзият. О её вздорном характере Салавди хорошо знал – когда-то дружил с её мужем.

Марзият уставилась на него холодным, колючим взглядом и, постояв пару секунд, быстро ушла, ничего не сказав в ответ. Жена Салавди стояла рядом, и её лицо выражало крайнее возмущение, но в душе она ликовала: «Молодец, Марзият, правильно сделала! Ты показала этой паве, что хвост мы распускать здесь не позволим!» Потом сразу же сама себя мысленно отругала за такой всплеск эмоций: «Тьфу-тьфу! Что на меня нашло?! Не дай Всевышний мне зачерстветь!»

– Чего она от тебя хотела? – спросил Салавди.

Зарема пыталась что-то ответить, но не смогла ничего внятного выговорить, лишь всхлипывала. Лайла, наконец, сжалилась над девушкой, взяв за руку, успокоила. Она поднялась вместе с Заремой к Тумише и там всё рассказала, назвав Марзият сумасшедшей.

– Моя племянница – не безродное существо, чтобы её оскорбляли. Что она себе позволяет?! – возмущалась Тумиша. Потом неожиданно она спросила молодую соседку: «Ты мне скажи, что Зарема ей сделала?». Вопрос этот был, скорее, риторическим, но затем она добавила: «Не-е-ет! Я этого так не оставлю! Пусть следит за своим языком, ведьма!»

На следующий день она пошла к Марзият и предупредила, если ещё раз что-то подобное выкинет, ей несдобровать – придётся ответить по всем чеченским канонам: ответ будут держать мужчины их рода. А когда дело доходит до мужчин, дело принимает опасный оборот, тут уже всё очень серьезно. Марзият такого оборота событий испугалась, поэтому изобразила глубокое раскаяние и долго извинялась. Сослалась на происки шайтана, дескать, попутал он её окаянный, и попросила передать Зареме, что она сожалеет о своем поступке. Скоро об этом инциденте и Зарема, и Тумиша забыли.

Но Марзият не успокоилась, она хотела полной, безоговорочной победы и стала действовать обходными путями…

Близилась осень. Зарема, как и раньше, ходила на работу, ухаживала за тётей. За ними теперь присматривал Алихан, двоюродный брат Заремы. Братья поехали на неделю в Саратов, договариваться о поставке оборудования для своего завода. Им удалось, наконец, сломить упорством бюрократическое сопротивление.

Тем временем пошел слух, что Зарема – девушка лёгкого поведения, не упускает ни одного мужчину, ночью разъезжает с ними в такси по городу. Молва эта неизвестно откуда взялась, но быстро и широко распространилась. И, как обычно бывает в таких ситуациях, нашлись «добрые люди», они донесли свежие новости до родных Заремы в Алды, а потом и до братьев – в Саратов. Девушка внезапно пропала. Тумиша тоже не выходила во двор. Дверь квартиры была заперта. Обычно Тумиша говорила, когда уезжала, оставляла ключ у Лайлы на всякий случай. Сама Лайла, постучавшись в дверь пару раз, решила, что соседки уехали в Алды.

Однажды ночью Салавди сидел в своем такси у подъезда дома, копался в бардачке. К нему подошли двое парней, одетых в чёрные кожаные куртки, один крепкого телосложения, высокий, а другой – коренастый, среднего роста.

– Салам алейкум, брат!

– Ва алейкум ассалам!

– Ты сейчас кого-то ждёшь?

– Нет.

– Можешь нас подвезти?

– Сейчас час ночи, и я собираюсь домой.

– Нам недалеко.

В голову Салавди закралась шальная мысль, кто знает, что на уме у этих ребят, уж больно они подозрительные, и стало неспокойно на душе.

– Если ты боишься, то не надо, мы понимаем, – сказал тот, что был пониже.

Салавди это задело:

– Что значит боюсь?! Устал я, вот и всё. Но вас довезу, скажите, только сразу – улицу?! А то, бывает, сядут и всю дорогу молчат, пока не проскочу нужный поворот или дом. И тогда начинается: «Ва-а-а-ай! Куда ты нас везё-ё-ёшь?!»

Парни едва заметно улыбнулись, неспешно сели в такси и начали рассказывать различные весёлые истории из своей жизни. Однако сами они не только не смеялись, на их лицах не было и тени улыбки, при слабом свете пробегающего мимо уличного освещения проглядывалась затаенная боль. Они действительно выглядели странными. Разговор вскоре плавно перешёл на тему «Какие нынче девушки, жениться не на ком…». Один из них, тот, кто был повыше, спросил Салавди:

– А правда, в вашем доме живёт девушка… как сказать-то… свободного нрава? Зарема её зовут. Какая она из себя? Раньше вроде нормальная была, говорят.Таксисты ведь всегда всё знают и город знают как свои пять пальцев.

– Да, и поздно ночью людей развозят, разных встречают… – добавил второй.

Салавди помолчал немного, потом ответил:

– Весь город я, конечно, знаю, и какие дела ночью творятся, тоже. А про Зарему могу сказать точно: всё, что говорят – полная чушь! Девушка она видная, красивая, работает. Правда, в последнее время одевается совсем не по-нашему, слишком кричащие у неё наряды. Но это – единственный её изъян. Наверно, вот поэтому и невзлюбили её местные бездельницы. Слух распустили, даже догадываюсь, кто именно это мог сделать… Сплетницу усмирит только могила: жуткий у неё характер, чёрствый человек, да простит меня Аллах! У мужа на эту балаболку управы нет.

Странные пассажиры внимательно слушали его. И он продолжил: «Послушайте, парни, вот что я вам скажу! Если в мире есть хоть одна порядочная девушка, то это – Зарема. Она соблюдает наши традиции: со всеми соседями приветлива. С уважением относится к старшим, в священные для нас дни – в четверг и пятницу раздает сладости во дворе вместе со своей тётей Тумишой… Я не только таксист, но и живу в одном доме с ними, часто встречаю их – у нас одна лестничная площадка. Я бы знал про то, что вы говорите, в первую очередь. Уж поверьте! Если бы и не узнал сам, то мне друзья по баранке очень быстро всё донесли бы… Ох! Пусть отсохнет твой длинный язык, Марзи!.. (Он чуть было не проговорился). Парни, мой вам совет, не верьте этому бреду и слухи о моих соседях не распространяйте. Вы же не бабы! Иначе, извините, я буду вынужден вас хорошенько побить, – сказал Салавди и улыбнулся.

– Прости нам бесстыдное любопытство, – ответил один из пассажиров.

Парни потом замолчали. Он посмотрел в зеркало. Глаза у одного засверкали, он тяжело вздыхал, второй смотрел в окно.

Салавди прибавил скорость, эта доставка слишком затянулась, и парни ему всё ещё не нравятся, на повороте машину немного занесло в сторону.

– Останови, мы приехали! – резко произнес тот, что выше.

Салавди нажал на тормоз. Парни заплатили и вышли из машины посреди дороги. Салавди вышел за ними.

– Вы точно приехали? – спросил он того, что ниже.

Обернулся другой, пожав руку, сказал: «Да, мы приехали. Спасибо тебе большое, брат, ты нам очень помог».

И они, перейдя дорогу, быстро пошли в сторону кинотеатра, словно куда-то опаздывали.

Салавди был немного удивлён поведением незнакомцев и не мог для себя найти логического объяснения. На обратном пути, вспоминая свой разговор, он размышлял вслух: «Нет, надо же… ну и молодёжь пошла, нашли о чём говорить», – Салавди то улыбался, то задумчиво грустил… На самом-то деле про раздачу Заремой сладостей в священные дни он немного приврал. Да, бывает иногда раздаёт в четверг. Но разве это важно? Нельзя просто так разбрасываться словами. Отец его с детства учил: «Не можешь сказать о человеке хорошее – молчи, а если есть что сказать – не будь жаден на доброе слово». О прекрасной соседке Зареме он точно мог сказать только хорошее.

Как и многим таксистам, чьи автомобили часто гнездятся на улице Просветной, конечно, ему нравилась Зарема, на красоту ведь всегда приятно смотреть, но совесть не позволила бы оказывать ей знаки внимания. Он «захомутован» Лейлой пять лет назад и уважает жену, любит её, хотя и не знает, за что. А комплимент женатого человека, к тому же постарше, для такой девушки – оскорбление. И вообще, нужны ей эти комплименты? Да и соседка, проходя мимо них, извозчиков, всем своим серьёзным видом никогда никому не давала даже малейшего повода усомниться в своей порядочности и благородстве… Она для него как младшая сестра. Только вот жалко её: заклюют в этом большом питомнике «облезлые наседки»… Не знает она законов стаи, нет у неё ещё когтей… Надеюсь, найдётся достойный, и она будет жить под его надежной защитой…

Доехав до дома, Салавди с трудом от усталости поплёлся вверх по ступенькам, тихо вошёл в квартиру, не стал будить жену, пошёл на кухню и налил себе чай… Тут же передумал его пить, помолился, дополз до кровати и лёг спать. Утром нужно было вставать раньше обычного: предстояла поездка к другу в Грузию на целую неделю. Однако перед этим нужно было отвезти жену к маме в высокогорное село Итум-Кали, а это, учитывая сложность дороги, всё равно, что дважды поехать в Грузию за один день…

Отдохнув от дороги и выспавшись, Салавди вышел на балкон покурить. Стоял солнечный день. Поймал себя на мысли, что отпуск заканчивается, а он почему-то этому рад. Вдруг он увидел две фигуры, присмотрелся, точно где-то встречались, а где, не может вспомнить. Поставив автомобиль неподалеку от дома, парни с тяжёлыми пакетами зашли к ним в подъезд.

Затем он услышал скрип двери и голос Лейлы.

– Ты где была в такую рань? – спросил он жену.

– У Тумиши. Она болеет. Приехали племянники из Алдов, братья Заремы, и я вышла.

– Братья?

– Да. Спокойные такие, вежливые. Да ты наверняка их видел. Или нет?.. Ну конечно, как ты их увидишь, если меня, жену свою, и то только по выходным замечаешь.

– Только не начинай! Я виноват, да?! Виноват в том, что ты половину жизни проводишь в салоне красоты? А если забегу на полчасика, то тебя всё равно нужно отвезти в салон.

– Не преувеличивай – только два дня в неделю.

– А деньги я зачем зарабатываю, по-твоему? Почему сутки напролёт кручу баранку? Сиди дома!

– Тогда я тебе надоем – стану неинтересной и некрасивой.

– Для меня ты самая интересная женщина в мире, и так будет всегда!

– Ой, подхали-и-им…

– Ро-о-озочка моя…

– Ну и что стряслось у наших соседей? Как Тумиша?

– Болеет. Племянники совсем молодые, один высокий, другой – чуть ниже. На сестру не похожи – темноволосые, и не скажешь, что они от одной матери. Они в разъездах были…

– Один коренастый, другой высокий?

– Да, да. Они к Тумише каждый раз с сумками приезжают. Повезло ей с племянниками!

– Знаешь, – Лайла стала говорить шёпотом, – они, оказывается, из-за грязной болтовни Марзият чуть Зарему… ну, ты знаешь, как у нас это бывает… по старинке… Один таксист, дай Аллах ему здоровья, помог разъяснить ситуацию.

– Не понял… Что ты сказала? – бросив окурок на балконе, Салавди вошёл в спальню.

– Только ты никому не проговорись, мне Тумиша рассказала, ей было плохо, я рядом оказалась.

– А ну-ка, поподробней!

– Вай-й-й, пока тебя не было, тут такое творилось! К Марзият ходили родственники Заремы и прилюдно заставили извиниться за клевету. Собрали совет из мужчин обоих тайпов. Марзият поклялась на Коране, что никаких оснований для разговоров у неё не было, долго плакала и умоляла её простить. Муж с ней после этого развелся. Я не понимаю, как он вообще мог её столько лет терпеть, наверное, из-за детей. А когда она пришла прощаться со своими подругами, то они обе плюнули ей в лицо и прогнали, чтобы все думали – они ни при чём. Хорошо, что братья решили проверить, наговаривают на сестру или нет, не поспешили… А то как бывает: ярость накатывает, ослепляет разум, а люди от себя сто слов добавляют, и… раз – нет человека… И ничего уже не докажешь. Хотя бывает иногда очень нужно, не мешкая, вопрос решить… – чуть ли не на одном дыхании поведала Лайла. Прибирая кровать, она продолжала. – Знаешь, они очень правильно поступили, что прилюдно заставили её принести клятву, иначе люди не поверили бы. Пятно позора от этого на долгие годы легло бы на весь род и не смылось до тех пор, пока не сменится несколько поколений.

Лайла всё рассказывала и рассказывала, описывая события до мельчайших деталей, повторяя, что теперь жители домов вздохнут спокойно. Но сплетницу и дурёху Марзият всё равно жалко… Лайла не видела искосившееся от изумления лицо мужа.

Салавди от переживаний вспотел, опустился медленно на стул, схватился за голову, тяжело вздыхал, затем долго приговаривал: «О, Всевышний! О, Всевышний!» А когда взял себя в руки, произнёс: «Не зря предки наши говорили, что ружьё убивает одного, а язык – тысячу людей. Страшное это оружие – зависть и длинный язык, до чего они только не доводят!»

– Да успокойся ты! Всё обошлось, всё позади. Пойдём на кухню, чай пить будем, – сказала Лайла, ожидая, что муж последует за ней, вышла из спальни. Салавди не слышал её, он в памяти перекручивал ту ночную встречу с братьями Заремы, долго размышлял. Затем благодарил Всевышнего за то, что не дал ему тогда смалодушничать…

…Тумиша в том же году умерла, и не в своей квартире, а в Алдах, в окружении многочисленных родственников. Не выдержало сердце. Успела попросить у всех прощения, обнять сноху и взять с неё обещание выдать племянницу замуж. Женщина призналась: «Одиночество – жуткая вещь, оно поедает человека изнутри, как червяк дерево».

Тумиша умерла во сне. Ей снился висячий мост, а под ним быстро-быстро текла молочная река, казалось, что она вот-вот выйдет из берегов. Кто-то её звал на той стороне, и чем больше она думала – идти или не идти, тем сильнее её охватывал непонятный жгучий страх. Оказавшись на середине моста, она увидела маленького муравья, ползущего вперёд, от этого у неё стало спокойнее на сердце, и она пошла за ним. Белые и воздушные облака спустились на берег. Следом показались Кайсар в синей черкеске и родители в золотых нарядах, а брат – в своей любимой зелёной рубашке и в серых брюках. Все они улыбались. Она подошла к ним, стала облаком и улетела…

Зимой Салавди встретил Зарему, которая пришла вместе с мамой убраться в квартире тёти.

Он стоял на лестничной площадке и курил, любимый балкон по завязку был захламлен автомобильными запчастями. Девушка вышла вынести мусор, остановилась, поздоровалась и, помолчав немного, едва слышно произнесла:

– Спасибо.

В ответ Салавди кивнул. Зарема быстро вышла из подъезда с пакетом мусора, а на глазах были слёзы…

Больше он её никогда не видел. Слышал от Лайлы, вышла замуж и куда-то уехала.

Маленькая Айшат, довольная своими новыми босоножками, весело потопала ножками и, улыбнувшись забавно прыгающему рядом воробью, пошла по широкой тропинке.

– Смотри мне! Как только уроки закончатся, марш домой! – сказала уходящей девочке вслед молодая мама. Она подождала, пока та забежит в здание, и быстро вернулась обратно, чтобы приготовить обед мужу…

Зарема всегда провожала дочь в школу – не по годам рослую и так похожую на неё саму, словно сошедшую с детской фотографии.

Она не смогла забыть направленный на неё дрожащий пистолет… Не могла забыть жестокий допрос, звон от выстрела и раненое дерево…

Она много раз спрашивала себя, вспоминая эти давно минувшие события: «Если бы братья поверили сплетням? Что тогда?» Тут же сама себе отвечала – лежала бы в земле где-то под деревом… Безымянная… А семья считала бы её позорным пятном, существом, навлёкшим бесчестие на несколько поколений, не достойной малейшей памяти, слова…

Той, чьё имя уже никогда не произносят.

Зарема будет помнить об этом всегда, чтобы не допустить повторения. Она знает, в наше время людей, трижды просеивающих слова, прежде чем их выплеснуть в этот суетливый мир, немного, а цена слов бывает очень высокой.

г. Грозный