Журнальный мир

ПОТЕПЛЕНИЕ

завтра грядёт потепление.

будет снег

падать бесцельно на пустыри и скверы,

многоэтажки с профилем имярек,

шпили, взметнувшие к облаку символ веры,

на оголённые ветви горелых лип

и многолапость тощих дворовых ёлок.

снежность ли, снежить?

выбеленный язык

зимних билбордов по-медицински колок.

нордом криолог лечит — я так давно

и безнадёжно выстыла до финиты

чёрное в белом немо идёт кино

с видеорядом мунка-тире-магритта.

лик астеничной веры всё холодней,

надю и любу титры косые смоют.

дни-альбиносы дольше обычных дней.

я побелела и говорю с зимою…

ПОБУДКА

утром приходит кот и мурчит побудку:

мол, там аврора севера — встать и встретить,

миска пустая, «же не манж па» так жутко,

кофе себя не сварит, жужжат соцсети

в улье «сяоми», жаждут тебя и смысла.

но одеяло тихо своё бормочет:

сон не досмотрен, нить идефикс провисла,

не совместив чурчхелу и виракочу,

три переезда с гулким органным залом,

парочку нарний с мятною карамелькой,

анну на шее с лейблом водоканала,

счастье навеки с пластиковой свирелькой.

сны мои, сны, сериалы гайдая-линча,

сиквел не светит, приквел потерян в нетях,

первый сезон оплавлен, второй даВинчен,

третий запущен шаттлом к чужой планете.

сквозь междуречье сириуса с персеном,

через солярис в оспинках философий,

наперекор титаникам и сиренам

я доплыву на «мурр» до весны и кофе…

НАВЕЯННОЕ

пройтись мелком по списку кораблей —

он нынче мелок, куц и беспороден —

прощальный фокус труппы дю солей,

пустая дань героике и моде.

отживший призрак прошлого плывёт

к руинам трои на покатых склонах,

почивших под вьюнком, среди тенёт

цветущих — белый росчерк на зелёном,

туда, где в чаще спутанных дерев

смеются духи над людской печалью

и птичьи хоры славят на заре

грядущий день, беспечный изначально,

где перекрёстки островных дорог

исхожены, а жемчуга — стеклярус.

…и выдирая мусорный вьюнок,

узнать в листе проросший юный парус…

ОСЕННЕЕ

тёмно-рыжей золотинкой

на ладонь листы легли

заедает миг пластинкой

оффенбах ли вагнер ли

кружит время

кружит ветер

и очерчивая круг

нестареющие дети

пепел стряхивают с рук

пепел совершеннолетий

потускневших палых слов

кровоточащих отметин

сбитых маковых голов

плесневелых валентинок

позабытого «пока»

перезвона талых льдинок

недошедшего звонка

тихой сапой

скальной крупкой

пеплом

пылью

тварный мир

за пасхальною скорлупкой

истирается

до дыр

еле слышно шепчет ясень

отгоняя серый бред

это осень

просто осень

рыжий день

и рыжий свет

НОЧНОЕ

приватной ночью врать самой себе,

реальность размывая до рассвета.

небесный неуёмный скарабей

прокатит солнце даром, без билета,

на запад, в черноту…

играй без сна

в «бес золушек»

и «прятки без возврата»,

«забытые мужские имена»,

«прости-прощай (три года правя дату)».

в тени многоквартирных пирамид

крадется время в седативных клеммах

(пустырник форте, натрия бромид).

пой let it be.

как леммингово, леннон…

ЖИХАРКА

девять пятниц до нового года,

ночью — минус и хрупкий ледок.

у травы — зелень с инеем в моде,

хоть по стеблям бежит холодок.

снег снисходит на хляби и речи

ненадолго, наивен и чист.

что грустишь день-деньской, человече,

у привычных оконных кулис?

там, на уличной сцене зарамной

не дают водевиль «аз и ферт»,

там — заставка извечной дорамы

«в потудань, в потудань, где нас нет».

вечный жихарка, жаждущий чуда —

берегов трёх морей и реки

под молочною пенкою, рудых

молодильных ранеток, мякин

для разводки пострелов летучих,

ездовых говорящих волков,

кораблей, разрезающих кручи

заходящих на вы облаков.

осень выждет, сторожкая, лисья,

прошмыгнёт в зазеркалье окна,

изворотливей фейковых истин

и до тёплых сердец голодна,

ткнётся в руки щенком бестолковым

лисовино-дворовых пород.

чуть задремлешь — полуночным словом

жихарку за леса унесет…

ВОДНОЕ

замаял май любовью к холодам,

и дождь — его друг ситный — надоедлив,

стучит в любое время «как вы там?

достаточно ль воды, я лью, не медлю».

мы утонули в дармовой воде,

отращиваем ласты, перепонки.

ной развернул кабэ своих идей,

разрез ковчега чертит на картонке,

рисует трюмы, тварей и тоннаж,

прикидывает зёрна на потребу,

впадает в нострадамусовый раж.

но ихтиандры уплывают в небо.

БЕССОННИЦА

Простудный дождь в бессонницу стучит,

как в старый бубен, призывая гулко

бессонов глюки, бесов сна. Зачин

промокших ритмов бродит в переулках.

Шаманский дождь, выстукивай, камлай

о дрёме дрём без фенобарбитала.

Неспящий бдит под «выбери билайн»

и трескотню сорочьих сериалов,

где каждый первый — жареный герой,

несёт добро мечом и медным словом,

а каждый третий — выходец из трой,

заросших кровохлёбкой местечково,

и всех метёт метлой под судный день —

чужие, астероид, мор, цунами.

А ты — ветхозаветный старый пень,

живущий невпопад и временами,

застрявший посредине дождебря

в при-Ватт-ном круге лампового света,

минутами, как вечностью, соря

на берегу житейской недоЛеты.

Течёт в ночи небесная река,

подсвечена фонариком кометы.

И, слава богу, есть ещё пока

бессонница с дождём и сигарета…

КРУТИТСЯ-КАТИТСЯ

небо в мазках неряшливых облаков,

чёрных помарках ласточек и ворон,

белых дорогах «аннушек», «ястребков»,

с солнечной ступицей где-то в авоськах крон.

катится улица мимо кирпичных стен

в стеклопакетах — кактусы, пыль, герань,

мимо балконов с ариями кармен,

лыжей, пелёнками, низками воблы — глянь,

мимо сирени в гуле лесных шмелей,

двух голосящих нервное «мя» котов,

вёрткого пуха стриженых тополей,

барышни с томиком виршей от райлито

в левой руке, а в правой — пакет «эдем»:

банка сгущенки, перец и пирожки,

всё остальное — лаковый блеск фонем —

только что с дерева —

яб

ло

ки….

катится яблоко — райский пакет дыряв —

по рубиконам, мимо невзятых трой

и пантеонов вылущенным царям,

глиняных воинов, вечность держащих строй,

сфинксовых прайдов, сверхзвуковых виман —

древний гагарин с индрою за плечом,

статуй пасхальных с видом на океан,

гиперборейцев с ведами и мечом.

катится шарик по кругу в солярном сне,

сине-песчаный, крашенный поутру

местным моне в подпитии — иль мане? —

катится шарик,

крутится шарик,

кру…

лязгая, кружит жести мишенный ряд —

ржавые кролики скачут в гарольды чайльд.

тирмен стреляет словом в резервный чат.

я твой андроид, господи, не отключай…

МАЙСКИЙ СНЕГ

а майский снег нежданен и отчаян,
больнично бел и безнадежно сир.
вчера цвели черемухой печали,
сгущая боли, уводя в надир
до никуда.
ни сдохнуть, ни напиться.
мой ангел-фрик, вы дьявольски честны.
…и выцветают фразы, годы, лица
за сединой просроченной весны…

ВНУТРИ

они твердят про внутреннее море-

пустыню-бездну-рагнарёк-пномпень,

их эксклюзивный внутренний егорий

пронзает интрозмия каждый день.

а у меня внутри рассветный кочет

кричит во всю ивановскую рань

и золотится пижма вдоль обочин,

и горько пахнет мамина герань

на старом подоконнике.

мурлыка

приходит поглазеть и подружить.

в сиреневом саду многоязыко

судачат трясогузки и чижи.

и облака оттенков перламутра,

как изнутри беззубкин сундучок.

и речка, чище детских снов под утро,

по говорящим камушкам течёт…

а где-то с краю вольного простора

суровым, поседевшим одинцом

сидит в сторожке дедушка егорий

и точит именное копьецо.

МОЯ ПЕЧАЛИ

«утопи моя печали…»

кто сказал про «утоли»?

мама люлечку качает

на одной шестой земли,

еле слышно напевая

про кусачего волчка,

берегиньим «баю-баю»

подтыкаючи бочка.

всеязычное легато

нежности без суеты

напевают у кроваток

в уголках пяти шестых.

спи, малыш, бамбино, бэби,

майне кляйне, мон пети.

спи, укрытый тёплым небом,

в кулачках зажав пути.

не буди рассветный кочет

млечность этой тишины.

здесь никто, никто не хочет

ни болезней, ни войны,

здесь эдемово начало

прорастёт из божьих глин.

утопи моя печали

в колыбельных снах земли…