Журнальный мир

Примерам неистребимой человеческой витальности следовать невозможно. Нам, немощным, остается только завидовать. Как и ловкому использованию речевых конструкций, доказывающему: кому дано, а кому — не очень.

Как ведешь себя и что при этом говоришь — когда-то наиважнейшие вещи. «Что говоришь» было важнее. Вся концептуально-понятийная основа фольклора позднего социализма строилась на контрасте: поступаешь так, а говоришь вот этак. Плюс обязательная самоирония, снижающая пафос, — ключевое, кстати, отличие тех шуточек от нынешних мемов из социальных сетей.

Фразы и фразочки, слова и словечки, какими бы они ни были, — гротескными и монументально-изощренными, вульгарно-грубыми и предельно мелочно-обывательскими, — отлично фиксировали время и настроения. Маразм вождей, дикая косность системы, публичные стандарты поведения, от которых нельзя отклоняться, спинная гибкость современников и убогий окружающий быт формировали настроения. Серые люди заполняли собою улицы. Наука и культура ценностями не считались. Тонкий стёб обнаруживал бессмысленность поисков подлинности среди тотальной фальши, вранья и пошлости обывателя. Хлесткая фраза — оружие фронды, городских партизан.

Зато после бурных перестроечных лет все усложнилось: уже не советским режимом индуцированы лицемерие и притворство, позерство, безудержное тщеславие, самореклама и нарциссизм, слабоумие и отвага, — всё это теперь у нас в крови, сделавшись частью внутренней природы постсоветского человека.

Лингвистов-археологов не существует, зря. Коллекционируя возмутительные речи и опасные ситуации, несложно собрать свой личный музей, оформив по всем правилам этикетки с собственноручной атрибуцией: время, обстоятельства, образ действия, люди и положения. Многое бы объяснилось: и во времени, и в себе.

Положим, вот такой экспонат. Высоцкий уже умер, олимпийский мишка улетел, про Афган разговоры шепотом. Нас, команду молодых легкоатлетов, собранную со всей области и выступающих за спортобщество «Труд», отправляют в Волгоград. И размещают в недавно отстроенную немцами (так сказали, я помню) высоченную гостиницу «Турист». Ее новый корпус оказался вбит, словно одинокая свая, посреди дикого берега реки — рядом со старой пятиэтажкой, сразу потерявшейся на ее фоне. Кругом в обожженной солнцем глине бетонные зубья дракона и терракотовые осколки кирпичей. Иногда в строительном мусоре режет глаз острым отблеском битое стекло.

Низкий потолок в холле, колонны под мрамор, горшки с домашними растениями. Пахнет краской и сохнущей штукатуркой, не все этажи отмыты, кое-где высятся козлы, рядом перепачканные ведра и белые, в засохшей штукатурке носилки, приставленные к стене.

Сейчас бы сказали — «техническое открытие», а тогда на недоделки внимания не обращали.

Нас расселили: кого — в старое правое крыло, кого — в новую высотку. Узкая кровать, полированная тумбочка и штучный паркет «ёлочкой» в номере. Из окна номера — река и прохлада (только ночью и только вместе с комарами), из окон у лифта — вид на Мамаев-курган, отличный обзор.

Нам вручают на три дня талоны на питание. На розовой паутинке, имитирующей водяные знаки, пропечатаны серия и номер — прямо как у автобусного билета. Воспроизведен загадочный типографский знак — многолучевая звездочка, помещенная в плохо пропечатанный круг, из-за чего напоминала колесо от телеги. Надпись «Талон на получения разового питания» — горизонтально. А слева по краю вертикально — завтрак, обед, ужин. Стоимость вписывали от руки: обед 1 рубль копеек, завтрак стоил 80 копеек, а ужин — 70 («отдай врагу»). Была еще одна строка: «Действителен до» — и ручкой указывались дни соревнований. Внизу ставили штамп. А с обратной стороны — круглую печать. Документ строгой отчетности.

Ресторан не закрывался, просто приобретал спортсменов в нагрузку — выгодная финансовая операция, повышающая доход. Вечером деньги делали исключительно на алкоголе. А тут дополнительно и гарантированно человек четыреста да по предоплате (примерно половину гостиницы заняли тогда легкоатлеты и их тренеры).

Для спортсменов в ресторане выгородили часть зала, создали резервацию — обозначили границы стойками и расставили бежевые таблички чтобы не оставалось сомнений — Reserved. Вроде как спорт-кафе получилось, если учитывать совсем не ресторанную простоту меню, низкий класс гостей и не лучшие манеры прикрепленных официанток.

Для меня загадка, почему прямо с семи утра на двух-трех нижних этажах (уходишь на зарядку — даже в лифте слышно), в холле и в ближайших окрестностях всегда удушливо и тошнотворно пахло жареным луком, хотя не в кашу же они этот лук добавляли?

Приходишь в огромный ресторан, отрываешь талон по линии обреза, кладешь на край стола. У тебя его забирают, процедура проста. Утром все сервировано, днем и вечером надо ждать официантку. Коронные блюда по принципу «Аэрофлота» «мясо или курица» — утром рисовая или манная каши, днем — рубленный говяжий бифштекс с жаренным яйцом или жареный хек с картофельным пюре.

До стадиона, где мы соревновались, от гостиницы минут пятнадцать небыстрой ходьбы. Старт поздно вечером.

Накануне нас водили на разминку на стадион института физкультуры. На дорожке там лежало ультрасовременное для того времени синтетическое покрытие, местное — «физпол» (разъясняли: институт физкультуры и политехнический его разработали, отсюда название), резиновая крошка плюс полиуретановая мастика. Невыносимо воняло в жару. И, главное, покрытие какое-то «вязкое», тормозящее. Кому-то ничего, а мне — не очень.

К вечеру поднялся ветер. Очень жарко, сильный порывистый ветер — электрический фен направленного дутия прямо в легкие.

В первый день соревнований, хоть и показал для себя приличный результат, оказался едва живым. Потому что так не попал в дорожку, так и не сумев подстроиться под покрытие, оказался далеко от призовой тройки. Настроение стало совсем дрянь.

Длинные дистанции всегда заканчивают соревновательный день. Меня дождались, вместе с тренерами и большей частью команды отправились в гостиницу. Шиповки в пакете нес под мышкой. Решено не переодеваться и пойти ужинать «как есть», в спортивном (чтобы успеть на ужин, который по расписанию до 21 часа).

Видок у меня был ещё тот. Каким был тогда мой спортивный костюм? Да тряпьём поизносившимся. Жил я в рабочем посёлке военного предприятия, расположенного на окраине небольшого районного городка Балашов. Родители не баловали, в магазинах пусто. Джинсы (самые простые) стоили 110 рублей, купить можно только с рук. Была известная на всю область барахолка в городском районе Ветлянка, где, помимо неё, было заявлено ещё три достопримечательности: свалка, поворинское кладбище и старое аэродромное поле. На вещевой рынок приезжали даже из Саратова и Борисоглебска, нередко срезая пять-семь километров прямо через поле, трава на котором уже в середине июля оказывалось выжженной, а земля — потрескавшейся. А теперь сравните: настоящий костюм «Адидас» небесной красоты стоил 150 рублей, столько же — югославские адидасовые кроссовки с подпятником, чудо обувной мысли. Откуда такие деньги? Ниоткуда. Кто умел — фарцевал, остальные как-то выкручивались, большинство (и среди них я) довольствовались тем, что имели.

Я был робкого десятка. Барьеристка Татьяна, яркая и решительная, взялась меня опекать: я вечно опаздывал, шёл не туда, стесняясь переспросить, толпился там, где не следовало. Обнаружив моё намерение выстоять абсолютно мавзолейную очередь у входа в ресторан, цепко схватила меня за руку. Потянула за собой. Уверенно растолкала командированных, гостей с юга и с ними рыхлых дамам с синими чернильными волосами. Я был вял, безучастен и безынициативен и позволял ей делать все.

На стекле красовалась стационарная табличка «Мест нет». Татьяна шумно постучала монеткой в запертую стеклянную дверь. Ноль эффекта.

Проход в ресторан — всегда сюжет повести, рассказа или драмы. В зависимости от того, на каком этапе и чем история завершалась — на дальних подступах, внутри ресторана либо снова снаружи. В ресторан ходили так: красненькую десяточку с изображением Ленина прижимали к стеклянным дверям ладонью и фиксировали её: очереди не видно, а швейцар сумеет разглядеть. Руку следовало держать до тех пор, пока действие не вызывало должного эффекта.

Швейцар был молод, гладко выбрит, в белой рубашке без кителя, но в генеральских штанах с лампасами, его фуражка казалась пыльной и старорежимной. Он приоткрыл двери: кого-то практически бесчувственного (а ведь время было не позднее!) вынесли на плечах боевые товарищи.

Приятельница резко втолкнула меня вовнутрь. Швейцар опрометчиво замешкался.

Заполнив собою дверной проём, развернувшись к возмущённой публике, что-то шипевшей в спину, громко и отчётливо, как если бы зачитывала коммюнике, заявила с вызовом: «Не смотрите на то, что мы плохо одеты. Зато мы хорошо воспитаны!». И захлопнула за собой дверь.

Прокурором потом служила, кажется. Не удивлён.

Вот так я и подцепил эту фразочку. Нет-нет да и использовал. Собственно, такой артефакт.

Лет сорок прошло. Душный летний вечер, я припарковал машину и шёл неспешно вдоль шоссе в сторону парка, расположенного неподалёку от Переделкино. Новый жилой комплекс, яркие игрушечные цветные коробочки — штук пятнадцать в линию. Разбавлены спортивными площадками, островками с ландшафтным дизайном, детскими городками. Дворы обнесены решётками с замками, редкое принципиальное отсутствие припаркованных машин под окнами. Первые этажи — булочные, кофейни, кафе и рестораны, веранды и просто вынесенные на улицу столы, столы заметно пустовали.

Вдоль домов — променад. Как в приморском городе перед заходом солнца, на улицу вышли все. Ни одного человека старше тридцати лет. Нездешние тонкие платья, яркие лёгкие сарафаны, кипенно-белые майки на мускулистых торсах, запах дорого летнего парфюма.

Однако ощущалось какое-то глубинное недовольство жизнью, раздражение, а не вечерняя умиротворённость. Ах вот оно что: какая-то беда с общепитом — только булочные и суши-бары работают, еда навынос. А вот и толпа, имитирующая очередь у ресторана. Название занимательное, ироничное, место явно модное. Люди перегородили улицу, выстроившись будто возле гейта перед посадкой на самолёт (впрочем, сейчас толком никто никуда не летает). Мат, очень много мата. Издалека слышно. Много недовольных. Безропотные уткнулись в телефоны.

Редкое зрелище, я на секунду затормозил и осмотрелся. Все равно нужно как-то проходить сквозь массы. Расступаться они не собирались.

На чёрном меловом штендере витиеватым шрифтом расписаны хиты меню и акционные блюда, цены заметно выше средних, отсутствуют лангеты и дежурные рубленые бифштексы, которые если и отличаются от котлет, то только в худшую сторону. Нет, кухня здесь концептуальна.

Очередей в рестораны не видел примерно с самого начала кооперативного движения. Тогда мы по мере средств и возможностей узнавали новые блюда, пробовали импортный алкоголь, потом со временем пришло понимание «кухни». Московские очереди случались, я помню, и в первые новиковские рестораны. Конечно, за рубежом европейский состоятельный народ терпеливо ждёт у входа в мишленовские рестораны, отмеченные во всех путеводителях. Аутентичная местная еда, известное дело, подаётся без очередей, стоит лишь свернуть на квартал-другой в сторону от туристического проспекта.

Быстро выяснилась причина очередей: с сегодняшнего дня в рестораны пускают только по QR-коду. Система работает медленно, распознает не всех. Много ошибок, нервничает персонал и гости. Все три поведенческие модели в очереди: подчинение, сотрудничество, сопротивление.

Разумеется, кто-то, как и я, пропустил публичные предупреждения. Наверное, были и те, кто всерьёз угрозу не воспринял. Кто-то вообще до сих пор не намерен прививаться, а кто-то легко переболел, не вызывая врача и пересидев на дистанционке, и система его не видит. Откуда взяться QR-кодам?

На веранде сидела всего одна пара, развернувшись к публике спиной: никому не нравится, когда тебя разглядывают, при этом активно завидуя. Допущенные проходили вовнутрь, двери надёжно задраивались.

У входа позицию занимала высокая стройная хостес во всем чёрном: чёрные брюки с высоким поясом, эффектная обтягивающая трикотажная майка, голые плечи, идеальная стрижка каре и чёрная маска, слегка сдвинутая на подбородок. Жёсткие складки у рта, вся она тревожно-подобранная. В левой руке цифровой термометр, в правой — две-три бордовые кожаные книжки меню. Раздражённо сообщает очереди: «Соблюдайте дистанцию! Не наседайте! Если у вас нет куар-кода, никто здесь вас обслуживать не будет!». Была в её интонации какая-то едва сдерживаемая глухая и слепая месть, не формальная, а лично прочувствованная: хотели поужинать и посидеть — извольте соблюдать правила, хотя и не мы их придумали. Будто после долгого угнетённого «я» распрямилась сжатая социальная пружина, некоторым образом месть.

Обычно мы не любим, когда наши права нарушают те, кто, как и мы, не имеет прав. Сцена на глазах наполнялась нездешним драматизмом.

Силы сопротивления вознамерились взять веранду штурмом. Хорошо воспитанные люди сегодня едва ли могут быть успешными. Охранник сцепился с молодым человеком, попытавшимся обойти хостес. Они намертво схватили друг друга за грудки и шипели друг другу в лицо, что — не разобрать, но, вероятно, что-то очень малоприятное, если судить по красным пятнам на лицах.

Истеричная барышня у входа, стремясь поддержать своего парня, нервно подпрыгивала на месте и сипло покрикивала: «Убивают!». «Фашисты!» — откликались откуда-то с самого конца очереди.

Девушка-хостес на каблуках грозно поворачивалась к протестантам, запоминая активистов. Что, интересно, она им сделает? Не пустит? Уведёт в подсобку для воспитательной беседы? — да вот охрана-то явно слабовата против качков из зала.

Ограничительные меры поделили на своих-своих и своих-чужих. Знакомства и связи, общественная основа с советского времени, перестали работать. Опасно, много инспекций, закроют или отнимут бизнес, своя рубашка, как известно, к телу ближе, и это понятно и извинительно.

Антиваксеры — явление массовое: вижу, как многие ищут в интернете способ, как быстро, пока не подошла очередь, прикупить какой-нибудь QR-код. Разговоры в полный голос, даже нет ни тени сомнения, что об этом можно говорить здесь и в таких интонациях. Все нормально, есть задача, её надо решить рационально. Оказывается, дистанционно можно внести себя в реестр. Фейковая запись, которая появится на Госуслугах, встанет всего в десятку и всего в пятнадцать минут ожидания. Ещё оказывается, по пожеланию клиента за пару тысяч рублей медсестра готова сделать укол безопасным физраствором, а вакцину она сольёт. В сертификате укажет номер ампулы и дату прививки. Но это тогда, когда процедура проходит в отдельном кабинете. А вот больших прививочных комплексах, где есть видеонаблюдение, вакцинацию имитируют, и это стоит раза в три-четыре дороже.

Обязательный QR-код ввели только что, а уже работает целая индустрия, противостоящая ограничениям. Молодые айтишники-хакеры — молодым потребителям. Наличие кода — не проблема, а расходы.

Драку быстренько разняли, а мне пора. Негромко прошу меня пропустить, но две девицы, уткнувшись в смартфоны и занятые перепиской, не считают нужным меня услышать. Молодой человек рядом с ними сделал приставной шаг в сторону-назад, смахнул упавшую на глаза русую чёлку и снова уткнулся в телефон.

В Сети есть что посмотреть, появились первые мемы. Под картиной жанрового живописца Василия Перова «Тройка» (измождённые ученики-мастеровые, тянущие тяжёлую бочку на салазках) появилась подпись: «Непривитые москвичи везут домой пиво из ресторана, работающего навынос» (разумеется, в оригинале раздельное написание). И шедевр номер два: худой, измождённый, оголодавший Киса Воробьянинов-Филиппов из гайдаевских «стульев» с шляпой для подаяния: «Мсье, я потерял свой QR-код».

Две волны ковида оказались безопасны для молодёжи. А вот теперь индийский штамм только начал разворачиваться, смерти резко помолодели. Молодёжь дорожат своим эго, не дорожат своей и чужой жизнью. Лживость, изворотливость и эгоизм, — абсолютнейшее наше наследие. Несложная линия существования. Возможно, никогда и не прерывавшаяся.

А потом внезапно QR-код для ресторанов отменили. В разгар общероссийских антирекордов смертности. А быстренько отменили обязательное ношение перчаток — ещё совсем недавно за их отсутствие безбожно и массово штрафовали в метро и электричках (на пять тысяч рублей, между прочим). Недоказанный атрибут средств самозащиты оказался ненужным.

Типичный московский балаган: то так, то этак. А и неважно. Всем все равно, и нет никаких надежд ни на смягчение общественных нравов, ни на появление осознанности и городской солидарности.

Ах да. Так что ж теперь со словечками? Наиболее полно сущность времени удалось выразить Свете из Иваново: «Мы стали более лучше одеваться». В свете вышеизложенного каноническая фраза нынче должна звучать так: «Не смотрите на то, что мы хорошо одеты, зато мы плохо воспитаны».

30 июля 2021 года