Зазеркалье
Зазеркалье
– Геля…
– Да, милый.
– Геля, как же я скучал по тебе. Я все время скучаю по тебе. Даже сейчас.
– Я знаю. Я знаю. Иди ко мне, милый мой. Иди. Я же вся для тебя. Иди…
– Как ты улыбаешься…
– Это потому, что ты.
– А почему ты такая покорная? Никогда ни одна…
– Т-с-с-с. Я не хочу про них. Их нет, никого из них. Уже.
– Уже.
– Понимаешь, покорность – единственный путь для женщины, если она нашла своего мужчину. Путь к победе над ним. Покоряясь, я побеждаю тебя.
– Для чего? Я же и так…
– Глупый. Чтобы покориться еще больше, еще сильнее.
– И что тебе в этом?
– Счастье.
– Геля, я погибаю от нежности к тебе…
Я выбираю его в списке абонентов.
– Серега, слушай, дело на миллион.
– Ну?
– Поговорить надо, не по телефону. Ты часа через два освободишься? Я как раз с китайцами закончу.
– Лучше через три, боюсь, не успею. А что такое? Случилось что?
– Да нет, нет. Ничего такого. Приду, расскажу. Пока.
Ничем не примечательный разговор, а помню его, как сейчас.
Мы появились на свет с разницей в семь минут тридцать два года назад. Родители назвали нас самыми обычными именами: Андрей и Сергей. Довольно скоро мы превратились в Андрюху и Серегу, потом… потом… потом… Короче, в какой-то момент нас стали называть по имени и отчеству, у нас появились жены, а у меня и ребенок – дочка Натка.
Правда, Серега быстро развелся. Но это, в общем, неважно. Главное, что за все эти годы мы не стали менее похожи. Различить нас удавалось только маме, отцу лишь иногда, все остальные не имели ни малейшего шанса это сделать. Мы были и остались похожи, как два бильярдных шара одного цвета, в этом-то все и дело.
Серегин кабинет, Серегино лицо – как будто я сам в его кресле, за его столом. У сотрудников наших это тоже проблема: кто в данный момент на месте – он или я, босс или его зам. И вообще, кто есть кто? Смешно…
– Тут… В общем, мне помощь твоя нужна, понимаешь. На предмет нам с тобой махнуться.
– Опять? Ну, а что сейчас? Или снова хочешь, чтобы я за тебя контрольную по математике написал?
– Брось. Можно подумать, что я не писал твои сочинения. А вообще-то, я серьезно. Слушай, давай по коньячку малек, а? У тебя еще французский остался? – я подхожу к бару, открываю и вытаскиваю бутылку и две коньячные рюмки. Наливаю.
– Ну, будем…
– Будем…
– Рассказывай, – Серега отламывает от плитки шоколада кусочек и пододвигает ее мне.
– Сам догадаешься. Ты мужик? Мужик. И я мужик. Дальше объяснять?
– Детали. Суть я уже понял, не первый день на свете живу и брата-близнеца имею.
– У Натки через неделю день рождения, пять лет исполняется. А они с Иркой сейчас, как тебе известно, на море. Отдыхают.
– И что? Я примерно помню.
– Я обещал прилететь к ним, вот в чем дело. А полетишь ты.
– А-а-а-а… Ну, на этот раз ты, в самом деле даешь. А что случилось-то? Сказать можешь?
– Только тебе и могу. Кому же еще? Я, видишь ли, в последнее время, с одной дамой, в смысле, с женщиной одной, в довольно близких отношениях состою. Замутил я, понимаешь, по-серьезному, она – улёт, такой у меня, может, еще не было никогда. А может, и не будет больше. Иногда даже мысли дурацкие в голову лезут… Ну, это ладно. А вот дни рождения у них с Наткой в один день – представь! У меня уже и подарок для каждой припасен. Но не могу же я быть одновременно и тут и там. Слетай, а? На пару-тройку дней. Всех дел-то, паспортами поменяться. А потом сразу обратно.
Серега молча наливает еще по одной. Выпиваем.
– Однако, крепко тебя зацепило. Советов давать не буду, да ты и не просил, но, надеюсь, сам понимаешь, что главное, а что «замутил», – он качает головой и смотрит в окно. – И потом есть один нюанс.
– Какой?
– Ты говоришь: два-три дня, да?
– Ну, да. А что?
– А то! Мне с твоей женой спать придется. Как с этим? Абстрагироваться или как?
Оба молчим.
– Понимаешь, – говорю я, – это, в общем-то, и не такой уж нюанс. Мое серое вещество еще пока фурычит. Я же знаю, что и ты не схимником на белом свете живешь. Я же тебя знаю, мы же близнецы. Думаешь, я не вижу, как ты временами на Ирку мою поглядываешь? Да не поглядываешь, а смотришь так, что иной муж на тебя бы с кулаками полез, как пить дать. За один только взгляд такой. А думаешь, она этих твоих взглядов не видит? Видит, не обольщайся. Сама мне не раз говорила. Женщины, вообще, к таким вещам чувствительны особо, ты и сам знаешь, не вчера родился и не сегодня невинность потерял. Нюанс в другом. У нас с ней… не очень, одним словом. Не знаю… То ли темперамент разный, то ли что… Раньше, вроде, все тип-топ было, а сейчас… Раз в неделю, и спасибо. Да дело не только в этом. Я же говорю, мне мысли дурацкие в голову лезут, не просто так это. Слушай, давай по еще, и все, а? Хороший коньяк, да? Ну вот. Я тебе что хочу сказать… Знаю, что поймешь меня правильно, потому что я это ты, а ты это я. Короче… Если ты с ней трахнешься, я на стенку не полезу и не застрелюсь, что мой родной брат-близнец… Понял? На здоровье – и ей, и тебе. От меня не убудет. Можешь ничего не говорить, я и так, по глазам вижу. Побежал я, Серега. Уже на двадцать минут опоздал. Пока, в конце дня позвоню, расскажу, что там, за великой китайской стеной.
Мой первый шаг в Зазеркалье…
Все-таки он забыл сказать мне, с какой стороны спит. Я увидел, конечно, разные дамские штучки на тумбочке слева, но все же… Н-да…
Я принимал душ, а она вошла в ванную комнату, и были на ней только… Слава богу, хоть спит в ночной сорочке, это Андрей мне рассказал. Ну, и не только это…
А Натка бросилась мне на шею и сидела на руках, не слезая, до самого обеда. Я привез ей зайца, белого, пушистого зайца с кнопкой на спине. Нажмешь, ушами двигает, снова нажмешь, моргает.
Врать не буду. Я хотел это сделать и сделал. Хотел ее – жену моего родного брата, и получил. Потому что нам не дано предугадать. И когда ее губы… Ее бедра…
Ирка лежала на правом боку и смотрела – на меня?
– Ты сегодня странный и ужасно возбуждающий. И чудесный. Уже очень давно такого… Как будто в первый раз. Снова в первый раз, понимаешь? Сама себе не верю. Я-то думала, уже… Господи, сладко-то как, и ты сладкий. Даже привкус у тебя какой-то… Знаешь, что? Хочу тебя еще. Тебя – еще. Хочу…
Три дня мы не вылезали из постели. Даже когда завтракали, обедали или ужинали. Когда ходили на пляж. Когда я сажал на плечи Натку, и мы шли вместе куда глаза глядят. Все время.
На вторую ночь я проснулся и, открыв глаза, увидел, как она, сидя на кровати, раскачивается взад и вперед, и шепчет тихо-тихо:
– Господи, что же делать-то, а? Что же делать?
На третий день я уехал.
Его такси столкнулось с фурой. Пьяный водитель, горная дорога. Пропасть сто двенадцать метров. Но убил его я…
Не помню почти ничего. Ни опознания, ни как вез его домой, ничего.
В глазах туман, уши, как ватой, только последним, крохотным краешком сознания долблю в себя одно и то же слово: молчи, молчи, молчи! Потому что на табличке, которую сейчас воткнут в землю над его могилой, написано мое имя: Андрей. Потому что у матери инфаркт. Мало мне Сереги, еще и ее? Близнецы… Хорошо, хоть отцу повезло – не дожил.
Стою и смотрю, как мои жена и дочь хоронят меня.
– Да упокоится душа раба Божьего…
– Да будет ему земля пухом…
Комья земли о крышку гроба.
Двойные похороны. И никто не знает, что я хороню сразу двоих: себя-его и себя-себя. Сразу.
Никто. Кроме нее, Гели. Вон она, через две могилы от нас, в черном.
В чёрном…
Такая горячая, гладкая и нежная. Такая близкая, такая моя В этом все дело – моя.
Обычно ведь как? Даже если и случилось, повезло: встретились, нашли друг друга и вместе. Это моя женщина – это мой мужчина. У нас не так, не так. Я знаю и говорю: моя женщина. И она, Геля, тоже: не мой мужчина, а твоя женщина. Вот такая связка. Ты моя женщина – я твоя женщина. Принадлежать – самый большой талант на свете. Потому что полная беззащитность. Абсолютная. И нет защиты надежней.
Принадлежать.
Довериться.
Единственному мужчине – до конца, которого нет.
Быть вещью его.
Ах, какие могут быть у женщины счастливые глаза…
Никогда не думал, что Ирка…
У нее просто вдруг подкосились ноги и она упала, потянув за собой Натку. Потом, когда ее подняли, тихо-тихо, как молча, завыла.
Знать бы, по кому.
Мы оставили его здесь и ушли.
И Геля, вот она – в черном.
Я пытался. Правда – пытался. Жить, как жил раньше, до того, как оказался по ту сторону зеркала – в зазеркалье. И увидел оттуда не свое отражение, а себя. Его глазами, Иркиными. Да-да, и ее. Потому что и она знает, и за все сорок дней не сказала мне ни слова, даже глаза на меня не подняла. Натке лучше не знать вообще. И мама – уже девятины. Никого не осталось. И меня тоже, вот он – этот поворот…
– Геля! Геля! Ге-е-еля-я-я!!!
– Что, Андрюшенька? Что? Сон плохой? Я здесь, слышишь? Я с тобой. Все хорошо, успокойся. Это только сон. Только сон.
– Нет, Геля, нет, это не сон. Просто, я только что умер снова.
Мы расстались с ней через год. Ни одна вещь не может служить вечно хотя бы потому, что тот, кому она принадлежит, не вечен тоже. Дорога в зазеркалье для нее закрыта. Дорога оттуда закрыта для меня. Вещь может быть платой, но не может платить сама, она может только принадлежать…