Журнальный мир

Есть проза, настолько приближенная к поэзии, что граница между ними просто растворяется. Именно так писал Френсис Скотт Фицджеральд, называвший себя последним романистом и сумевший создать произведения потрясающей красоты и редкого ускользающего очарования: «Великий Гэтсби» и «Ночь нежна». Относится к ним и «Последний магнат», написанный от лица влюблённой женщины. Как тут не вспомнить ставшие крылатыми слова Гюстава Флобера: «Мадам Бовари – это я». Только автор, который бесконечно любит женщин вообще и своих героинь в частности, может вести повествование от лица юной девушки, которая к тому же влюблена и открыто признаётся в своём чувстве: «…мой рассказ о нём – рассказ влюблённой».

Сесилия, дочь Пата Брейди, юная героиня из семьи голливудского продюсера, очарована его коллегой Монро Старом, настоящим героем киномира. У Сесилии «высокая самооценка» и умение «держать в узде своё сердечко». Порой дочери удаётся несколько отстранённо и непредвзято взглянуть на своего отца, которому хочется казаться моложе, именно поэтому он уменьшает свой возраст с 47 до 43 лет и изо всех сил хочет казаться славным малым. В такие моменты дочь может даже не узнать своего отца: «Как выглядел отец? Я не смогла бы сказать, если бы не тот раз в Нью-Йорке, когда я неожиданно увидела перед собой немолодого грузного мужчину, как бы слегка стыдящегося собственной персоны, и подумала: «Да проходи ты, не задерживайся», – и вдруг узнала отца». О его способностях Сесилия говорит: «Таланты отца сводились в основном к практической сметке», а ещё его практически невозможно обмануть, так как «подозрительность он нарастил себе, как мышцу».

Монро Стар, наделённый «говорящим» именем, – во всех отношениях звёздный мальчик, который рано начал блестящую карьеру и стал «путеводным маяком» в бушующем океане киномира. У него верный глаз и безошибочный нюх, поэтому он точно знает, какая картина станет прибыльной, но порой не отказывается и от убыточных проектов ради общей политики киноиндустрии. Его мнению доверяют и бесконечно уважают, многие относятся к нему со смесью «зависти и восхищения». Стар окружён вниманием, ведь от него исходит сияние и тепло: «Стар был как жаровня на городской панели в прохладный вечер». Даже улыбка героя в высшей степени профессиональная: «Она выработалась у Стара из улыбки, так сказать, сыновней, когда Стар ещё юнцом был взброшен на высокий пост. Первоначально то была улыбка уважения к старшим; затем вершить дела на студии стал всё больше он и всё меньше они, старшие, и улыбка стала смягчать этот сдвиг и, наконец, раскрылась в улыбку доброты сердечной – иногда чуть торопливую, усталую, но неизменно адресованную всякому, кто в течение данного часа не навлёк на себя гнев Стара».

Монро Стар – успешный продюсер, который частенько похож на заводилу: «Стар возродил нужную для дела атмосферу; начисто отказавшись от роли понукателя-погонщика, он затеял вместо этого забаву – действуя и чувствуя себя и даже внешне выглядя как мальчуган-заводила», иногда напоминает полководца, к которому «с передовой несутся сводки», а порой обретает черты оракула: «Оракул изрёк слово истины, исключающей сомнения и споры. Стар должен быть прав всегда – не большей частью, а всегда, – иначе всё сооружение осядет, расплывётся, как сливочное масло в тепле». Но в любой ситуации ему присуща особая мужская манера поведения, перед которой никому не устоять: «У Стара была открытая мужская повадка: он подходил к вам прямо и вплотную, точно убрав с дороги всё мешавшее, и вникал в вас с живым, непринуждённым интересом». Продюсер проявляет не только профессиональный, но личный интерес, внимателен к людям и великодушен, за что многие ему искренне благодарны, например, талантливый оператор Заврас, который лишился работы из-за слухов о проблемах со зрением, а потом был возвращён волшебником Старом из небытия. Благодарный оператор греческого происхождения сравнивает Монро Стара со своими гениальными соотечественниками Эсхилом, Еврипидом, Аристофаном, Менандром и признаётся ему: «…ты великолепнейший парень. Я тебе на сто процентов обязан жизнью».

При этом, несмотря на изобилие хорошеньких девушек в Голливуде, Стар одинок и по-настоящему предан своей жене: «…одна смазливенькая хороша, а вместе взятые, они просто статистки». Его взгляд словно обращён в прошлое, в то время, когда он был счастлив и любим своей восхитительной женой, лишь профессия удерживает его в настоящем. Именно Кэтлин, которая отличалась от всех остальных и напомнила Монро Стару жену, привлекла его внимание: «Это Минна – по-особому лучистая, точно фосфором тронутая кожа, горячий, щедрый, смелый очерк губ, – и разлита на всём чудесная весёлость, чаровавшая целое поколение зрителей». В первый же миг «взгляды Кэтлин и Стара встретились и слились – эта первая, радостная смелость уже не возвращается потом. Мгновенный взгляд был длительней объятия, призывней крика». О внешности Кэтлин автор говорит: «Просто девушка с кожей, как у ангела в углу картины Рафаэля, и стильная настолько, что поневоле оглянёшься, – платье на ней, что ли, особенное?»

Заинтересованным взглядом влюблённой девушки читатель наблюдает за скрытой стороной кинопромышленности, в которой всё просчитано и прописано заранее, каждый эффект предсказуем и предсказан настоящими мастерами своего дела, в котором при ближайшем рассмотрении так мало магии и много прозы жизни. Стар – один из столпов этого бизнеса, человек, всецело преданный кинематографу: «Кино – вот моя жена теперь».

В «Последнем магнате» звучит нота быстротечности человеческой жизни, предчувствия скорого финала и некой обречённости. Не случайно главный герой втайне ото всех безумно тоскует по умершей жене, красавице-актрисе Минне Дэвис, вместе с которой «они были царственной четой», принимает бензедрин и словно вскользь говорит: «У меня мало остаётся времени. То есть совсем не осталось». Об этом Стару сказали врачи, даже два. Несмотря на полное осознание стремительно приближающего финала жизни, Стар продолжает самоотверженно работать в кинопромышленности и строит новый дом, куда привозит Кэтлин, девушку, освещённую вечно новой луной. Присмотревшись и узнав о её женихе, он заметит разницу, но магия по-прежнему действует на героя: «Кэтлин напомнила ему эту витрину с озёрной рыбой и омарами во льду. Кэтлин – витринная Чудо-Кукла. Минна – куклой не была никогда».

Этот роман словно предназначен для экранизации, наполнен необычными сравнениями и литературными ассоциациями: «…самолёт явно шёл вниз, вниз, вниз, как Алиса в кроличью нору». Даже землетрясение напоминает автору танцевальные па: «Комната остановилась, слегка лишь подрагивая танцевально». Книги Фицджеральда вообще прекрасно переводятся на киноязык, стоит вспомнить великолепные фильмы, поставленные по романам «Великий Гэтсби» и «Ночь нежна», и всё же что-то неуловимое при этом неизбежно теряется: изысканное очарование языка и особая атмосфера, присущая только произведениям великого автора. Даже в описании обычной забегаловки чувствуется поэтичный стиль автора: «Вдвоём они дышали пёстрыми запахами помещения, горькими, сладкими, кислыми, вдвоём вникали в тайну подавальщицы, у которой вершки волос были светлые, а корешки чёрные. Вдвоём созерцали потом натюрморт опустевших тарелок – ломтик маринованного огурца, картофель, косточку маслины».

Особое место в «Последнем магнате» занимает образ луны, связанный с миром киностудий, а главное – с Кэтлин Мур, которая отражает волшебный свет Минны подобно тому, как луна светит отражённым светом звезды. Спутник Земли становится символом нереальности всего происходящего, бессмертной любви и желания, бесконечного обновления, магии и волшебного сияния, которым обладают избранные актёры, чьи лица словно начинают сиять на киноплёнке. Луна сопровождает практически каждое появление Кэтлин, которая при всём сходстве с Минной остаётся для Стара всего лишь притягательным миражом: «Сквозь лунный промежуток в два шага глаза глядели знакомо, от ветра шевелился локон на родном лбу; она всё улыбается – теперь слегка иначе, но тоже знакомо; губы приоткрылись, как у Минны».

Явственно звучит в романе и русская тема: дома Стар сидит «за чаем у русского самовара», а на работе обсуждает возможность снять фильм о России и обращает внимание на актёра, который весьма убедительно смотрится в роли русского князя именно потому, что им и является: «Он и в самом деле бывший русский князь. Но он стыдится прошлого. Он по убеждениям красный. И как раз от роли князя он отказывается». Русские фильмы произвели в своё время на Стара впечатление: «Его ещё в двадцатых годах поразили русские фильмы…» Возможно, именно поэтому он обращает внимание на русское искусство вообще и на балет в частности, рассуждает о коммунистах и рассказывает анекдотическую историю о Баланчине: «А в другой раз пригласили братья Уорнер русского хореографа Баланчина поставить танцы братьям Риц. И Баланчин запутался во всех этих братьях. Всё ходил и повторял: «Никак не затанцуют у меня братья Уорнер».

Американский автор – поклонник творчества Толстого и Достоевского. Об этих писателях он сам неоднократно говорил: «Совет начинающим писателям: читайте Толстого, Маркеса и Д.Г. Лоренса. А ещё? Ещё – читайте Толстого, Маркеса и Д.Г. Лоренса». Кроме того, некоторые сцены из «Последнего магната» напоминают великие романы русских авторов. Игра с монетами, в которой участвует Стар, перекликается с эпизодом из жизни Фёдора Михайловича Достоевского, о котором вспоминает Григорович: «Он, по-видимому, остался доволен моим очерком, хотя и не распространялся в излишних похвалах; ему не понравилось только одно выражение в главе «Публика шарманщика». У меня было написано так: когда шарманка перестает играть, чиновник из окна бросает пятак, который падает к ногам шарманщика. «Не то, не то, – раздраженно заговорил вдруг Достоевский, – совсем не то! У тебя выходит слишком сухо: пятак упал к ногам… Надо было сказать: пятак упал на мостовую, звеня и подпрыгивая…»

Размышления врача о зацикленных на работе людях и созерцании небес сразу напоминают знаменитый эпизод из романа Льва Николаевича Толстого «Война и мир», когда раненый князь Андрей смотрит на небо Аустерлица и заново обретает смысл жизни: «Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с ещё выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность». Наблюдающий продюсера врач думает: «Таких, как Стар, не уговоришь бросить работу, лечь и заняться созерцанием небес».

Как и классики русской литературы, Френсис Скотт Фицджеральд понимает всю сложность и неоднозначность человеческой натуры, так что порой в одной личности проявляются черты сразу нескольких людей. Например, Кэтлин отмечает многогранность и многоликость Стара: «В тебе есть и романтик. В тебе три или четыре разных человека, но каждый из них – нараспашку».

Это неоднократно отмечал в своих романах и Герман Гессе, так что великие умы прекрасно понимают друг друга. В повести «Демиан» Гессе отмечает, что в каждом человеке можно увидеть множество граней: «Я видел лицо Демиана, не только видел, что это лицо не мальчика, но видел, что это лицо мужчины; я видел ещё больше, я, казалось мне, видел или чувствовал, что это и не лицо мужчины, а ещё что-то другое. Было в нём что-то женское, а главное, на миг это лицо показалось мне не мужским или детским, не старым или молодым, а каким-то тысячелетним, каким-то вневременным, отчеканенным иными временами, чем наши».

Хотя роман «Последний магнат» не закончен, он является настоящей жемчужиной в коллекции шедевров зрелого мастера. Автор даёт своему герою ещё один шанс стать счастливым, написать новую главу в жизни. Финал «Магната» открыт, так что у читателя есть возможность представить дальнейшие события самостоятельно. Итог человеческой жизни доподлинно знает каждый из нас – всё зависит лишь от того, какой путь выбрать.