Жертвенник сердца
Жертвенник сердца
* * *
Уже пора за стол садиться,
пустые рюмки ставить в ряд…
Мы так же хлеб едим, как птицы
клюют созревший виноград.
Берёза ветку завитую
опустит вдруг на тротуар…
Мы так же воду пьём святую,
как пчёлы в поле пьют нектар.
Вдруг загудит над этим полем
грозы могучий контрабас…
Мы так детей своих неволим,
как ангелы целуют нас.
Но как, скажи, нам научиться
на перекрёстке двух дорог
так полюбить цветок и птицу,
как человека любит Бог?
МЕЖДУ ФАБРОМ И ЭККЛЕЗИАСТОМ
1.
В старом доме медленно и долго
надо мной колеблется фантом:
муха в белом саване из шёлка
в колыбели, свитой пауком.
Жизнь течёт в своём привычном русле
средь больших и малых русских рек,
но уже кузнечик спрятал гусли
и в траве уснул, как человек.
И пугает насекомых праздных –
светляков, рассеянных в ночи, –
парой крыльев веерообразных
падший ангел в виде саранчи.
2.
Не припомнить, на каком этапе
жизни вдруг возникла эта блажь…
Бродит Фабр в широкополой шляпе,
созерцает вечности пейзаж.
Он бросает пристальные взгляды,
напряжённо смотрит сквозь очки –
там, за смертью, есть ли шелкопряды,
пчёлы, осы, бронзовки, сверчки?
Мир иной – загадка, теорема…
Молча завершая переход,
он случайно замечает Брема
над пустыней океанских вод.
3.
Умирают – жёлты и невинны –
листья средь осенней суеты.
Кое-где мерцают георгины –
горькие, Егорьевы цветы.
Друг мой, уничтожены драконы,
те, что даже времени древней…
Только сосны, плача, как иконы,
ящериц скрывают средь корней.
4.
Царь Давид, играя на псалтири,
учит руки складывать крестом,
ибо перемены в звёздном мире
происходят перед Рождеством.
Ибо дева, будучи неплодной,
всё ж вкушает радости вино,
ибо естество стихии водной
скоро будет преображено.
Вот звезда своё меняет имя,
спят деревья у истоков вод,
и в солёной движется пустыне
рыб морских кочующий народ.
5.
Страшно мне стихий круговращенье,
страшен мне воды бесцельный бег.
Я живу надеждой на прощенье,
я – простой и грешный человек.
И пока не порвана цепочка
и ещё не взломан снежный наст,
я дышу, как дышит эта строчка.
Слышишь ли, мой друг Экклезиаст?
6.
Нынче ночью на Сионе лился
некий свет с заоблачных вершин,
но случилось чудо – и разбился
ночью у источника кувшин.
Закатилось в самый тёмный угол
ночью обручальное кольцо.
Чтобы светел стал небесный купол,
плакальщицы вышли на крыльцо.
Вот и я, в печали и обиде,
тихо плачу, сидя за столом,
и твержу, твержу, царю Давиде,
твой сто восемнадцатый псалом.
7.
Мы с тобой одни остались в доме.
Мир завёрнут в звёздную парчу.
Ангел держит на своей ладони
время, как пасхальную свечу.
Тает воск и капает на пальцы…
Медленно прощаются со мной
ангелы, чудесные скитальцы,
с лёгким грузом крыльев за спиной.
Солнце вырастает из пелёнок
после очистительной грозы,
и, как ангел, прячется ребёнок
в колыбели, свитой из лозы.
МЫ ПРОБУЕМ ВРЕМЯ НА ВКУС
1.
Никто мне не скажет ни слова: я слишком мала и глупа.
Лицо накануне Покрова сечёт ледяная крупа.
Что может случиться со мною в младенчестве –
лучшей из Мекк?
Быть может, сплошной пеленою укроет минувшее снег?
А может быть, прошлое станет водою, сбегающей с гор?
Над будущей жизнью протянет Владычица Свой омофор.
2.
Ребёнок лежит в колыбели, и катятся слёзы из глаз –
то ранняя Пасха в апреле, то в августе – яблочный Спас,
то время гудит, словно пчельник весной на цветущем лугу,
то утром в крещенский сочельник купается голубь в снегу,
то каплями в зреющем хлебе горят васильки вдалеке,
то ангел купается в небе и зеркало держит в руке.
3.
Но горькие детские слёзы для нас непомерно сладки:
я помню июльские грозы и вётлы у тёплой реки,
цвела полевая клубника под деревом в форме креста,
слезою с Пречистого Лика катилась на землю звезда,
и матери, кутаясь в шали, от нас отводили беду,
и пыльной листвою шуршали деревья в колхозном саду.
4.
Мы память свою растревожим и, пробуя время на вкус,
на жертвенник сердца возложим какой-то немыслимый груз –
беспутная жизнь кочевая, горючая правда одна,
любовь, как вода ключевая, прозрачна до самого дна,
а грех обезглавлен и связан, и будущий путь предрешён,
и крест приготовлен, и Лазарь умерший уже воскрешён.
* * *
Не могу понять, по чьей вине я стала заклинательницей слов
и зачем деревья, пламенея, закрывают лето на засов,
и зачем заканчивает осень на груди рубаху листьев рвать,
и зачем опять святой Амвросий созывает ангельскую рать.
Рано утром по дороге сельской дождь идёт,
как много лет назад…
Как бы мне доехать до Козельска, заглянуть бы в Сергиев Посад,
помянуть там Влада и Наташу, услыхать синицы голосок
и увидеть, как из чаши в чашу погребальный сыплется песок.
Вот октябрь от холода и скуки гонит к югу роту мурашей,
ночь слепая простирает руки к освещённой стороне вещей,
тополь в одеянии богатом – словно церковь Спаса-на-крови,
и вздыхает на холме покатом старый вяз, взыскующий любви,
Нет любви – и смысла нет в пейзаже, и поэту не хватает сил
у истока слов стоять на страже, как стоит Архангел Михаил.
Что мне старость, поздняя расплата,
молодость над пропастью во ржи,
как спасти мне атом от распада, слово – от сияния и лжи?
* * *
Тянет с севера тленом и холодом,
подо льдом цепенеет река,
и опять над разрушенным городом
кучевые плывут облака.
Проплывут над столицею древнею,
над зубчатой кремлёвской стеной,
над заброшенной русской деревнею,
над огромной усталой страной.
Равнодушное небо безбрежное,
этот синий воздушный простор,
бороздят облака – белоснежные,
как вершины невидимых гор.
Злого времени ветер пронзительный
над тобою не властен, пока
в неземной красоте ослепительной
над Россией плывут облака,
очертанья меняют, колышутся,
и, покуда не кончился день,
как бесшумно, стремительно движется
по земле их летучая тень!
* * *
В небе облако белее,
чем январский снег.
Вдоль каштановой аллеи
ходит человек.
Созерцая листьев алость,
дышит их огнём…
Детство, юность, зрелость, старость –
всё смешалось в нём.
Листья, словно снег, заносят
мёртвую траву.
В золотую эту осень
человек у Бога спросит:
– Так ли я живу?
Пусть листва раскинет полог:
гол я как сокол.
Хлеб мой горек, путь мой долог,
жребий мой тяжёл.
Но Господь ему ответил
в шелесте листвы:
– Хлеб твой сладок, путь твой светел,
помыслы чисты.
И звезды ты станешь ярче,
над землёй летя.
Ничего не бойся, старче,
юноша, дитя.
И легли сквозные тени,
как призыв благой,
и умолкло шелестенье
листьев под ногой,
и они, горя и тлея,
сбились в пёстрый ком
там, в каштановой аллее,
в парке городском.
* * *
Всё, о чём мечталось, как ни странно,
сбудется, настанет в свой черёд…
И опять под звуки фортепьяно
чья-то жизнь по улице идёт.
Чья-то жизнь в красивом белом платье,
в туфлях на высоких каблуках,
в кофточке, похожей на объятье,
с разноцветным зонтиком в руках.
Вот она застыла у порога
и кому-то задаёт вопрос –
девочка, вещунья, недотрога
в лёгком нимбе золотых волос.
Но по строгим правилам науки
невозможно получить ответ
на вопрос – откуда льются звуки,
на любовь похожие и свет.
* * *
На деревьях снег, как в бокале пенки,
и озябли руки, замёрзли ноги.
Наступило время давать оценки,
раздавать долги, подводить итоги.
Ты забыл о юности драгоценной,
но вернётся прошлое – только свистни…
Пусть забито лексикою обсценной,
как листвой осенней, пространство жизни,
пусть по скверу бедному возле речки,
где смешалась брань с колокольным звоном,
цифровые бегают человечки,
пряча дрожь испуга в карман с айфоном,
но сквозь этот холод, сквозь этот морок
ожиданье радости вдруг проступит,
и любой, кто был мне когда-то дорог,
в гастроном зайдёт, шоколадку купит.
* * *
Руслану
Зарастает плесенью в доме печка,
как в немецком погребе сыр дорблю…
На стекле туманном внутри сердечка
напиши слова: «Я тебя люблю».
Утром окна шторами занавесим
и осину вырубим у крыльца…
Уничтожим мы голубую плесень,
чтоб вернуться в прошлое, в дом Отца.
Чтоб вернуться – птицею обернуться
или рыбкой мелкою я должна,
и по речке плыть, и в кольцо свернуться,
и спросить: «Зачем я тебе нужна?».
Но уже Господь отразился в малом –
в невесомой капле речной воды,
и лежат, укрытые покрывалом
нашей общей памяти и беды
твой отец на кладбище мусульманском,
мой – под крестным знаменьем и огнём…
Мы с тобой сегодня в дому крестьянском
их вином рубиновым помянём.
г. Саратов