Журнальный мир

Очень трудно жить с человеком творческим; писателем, музыкантом, художником… Поэтому Николай Васильевич Бабушкин едва уживался с самим собой. Можно положить трубку, устав от советов приятеля, можно дверью хлопнув уйти от жены. Но как, как заставить умолкнуть того советчика, кто все знает лучше тебя, у тебя внутри?

Тучин остановился. Обгоняя его, торопились к остановке автобусной прочие, и на тротуаре, утренним часом пик, стоящий служил спешащим препятствием. Впрочем, обходили Тучина молча, без рукоприкладства, лишь мысленно раздражаясь проклятьями, озираясь угрюмо. Подошел к остановке автобус. Вобрал людей и уехал. Тучин не двинулся. На лице его, что теперь словесное зрение позволит нам разглядеть, совершенно обыкновенном, без черт особенных и примет, было написано решение твердое не двигаться с места. Чем бы это не грозило, чем бы не кончилось – устоять. Что изменится в мире от этого? Да. Изменится или нет?

На глазах его небо осенние постепенно разгладилось, прояснилось от утренней стылой хмари, дорога вскоре от пробки расчистилась, и автомобили пролетали стремительно, автобусы приходили и уходили. Останавливались и отъезжали такси. В какой-то момент Тучин почувствовал желание выпить чашечку кофе, но поборол его. В полдень к Тучину подошли, козырнув, представители правопорядка. Документы проверили, поинтересовались почему он стоит. Тучин только плечами пожал – нет такого закона, чтобы нельзя на тротуаре стоять человеку с исправным паспортом…

— Здесь нельзя.

— Почему?

— Пройдите пожалуйста.

— Никуда не пойду.

С тем, для представителей власти очевидным стало, что стояние Тучина — противодействие. Все идут, а этот – стоит. Противостоит общему направлению. Общему движению в обе стороны. И движению вообще.

— Долго стоять еще собираетесь?

— Сколько хочу.

Представители отошли, с кем-то поговорили по рации, и остались.

Тем временем день клонился к закату, двигаясь по закону всемирному опускались на столицу родины нашей снулые осенние мраки. Возвращались по переходу подземному те, кто утром огибали Тучина в стремлении к остановке. Некоторые узнавали стоящего, обойдя недоуменно оглядывались и уходили, но некоторые становились с ним рядом. Видно было, что ситуация накаляется. Возле Тучина, в нерешительности (совсем прежде не свойственной) стояли представители правопорядка. Их стало заметно больше. Подъехала скорая. Автозак и эвакуатор. Видно было, что власти столкнулись с тем, с чем еще не имели дела. Стоящий не высказывал политических взглядов, не говорил о свержении власть стоящих, ни к чему не призывал своим стоянием остановившихся рядом. У него не было транспаранта, плаката в защиту кого-нибудь, или флага. Тем не менее — это был очевидный протест. Подъехал дорожный патруль. Собирался народ. Противостояние стоянием продолжалось. Народ, очевидно, поддерживал протестную акцию. Народ был хмур и недобр. Неприветливо и с опаской косились на выстроившийся вдоль дороги ОМОН. Тучина щелкали айподами и айфонами. Вскоре изображение его облетело глобальную сеть. Про акцию «противостояния стоянием» узнали в Америке Великобритании и Израиле и в Китае. Бегущая строка о протестующем сопровождала новости СNN. Фото с Тучиным постили в ФБ. Выкладки на ЮТУБ зашкалили от просмотров. «Противостоящий всему»! — называли стоявшего.

Мир замер в ожидании объяснения, но его не последовало.

«Он уходит»! — новость в мгновение ока облетела планету. Многие были разочарованны, многие остались в недоумении, без жертв противостояния, по-прежнему голоден заскользил по московским улицам автозак, ну а мы дошли вместе с Тучиным до подъезда, вместе с Тучиным, героем Антидвижения. Человеком, на миг остановившим нас всех.

Скорость времени

А тем временем, Коля Чубик следит за улиткой. Он давно заметил ее, сел на корточки, поражается, до чего же медленно движется, иногда от нетерпения помогает ей палочкой. Солнце по небу катится, от предела назад опускается, уже плавится в речной заводи, утки в ряби закатной качаются, тени множатся и смыкаются, вешним снегом дымится черемуха над его головой. На улиткиной скорости время тянется, за одно мгновение наступает для Коли Чубика этот вечер.

Не садитесь в этот автобус

Шелепихин нетерпеливо переступил, взглянул на часы, и как все мы, те мы, кто стоим на остановке автобусной в ожидании транспорта, подумал с привычным для каждого раздражением — «сколько можно»?!

Наконец автобус из сомнительного далекого очертания, превратился в очертание с нужным номером, подкатил, обреченно выдохнув открыл двери. В этот миг, Шелепихин вдруг ощутил на рукаве своем чье-то робкое прикосновение.

— Извините… — пролепетал совершенно незнакомый ему человек, – понимаете, я… хотел бы вас попросить…

Шелепихин выжидающе поднял бровь:

— Разумеется. Что?

— Не садитесь пожалуйста в этот автобус.

И Шелепихин почувствовал, как рука незнакомца крепко сжалась на рукаве. Это было неприятно и более того, возмутительно…

— Вы с ума сошли? Отпустите!

— Не садитесь… умоляю вас… не садитесь!

— Что за чушь? С какой стати?

— Просто не садитесь и всё… умоляю вас… я…

Поморщившись, Шелепихин резко дернул рукав, и освободив его сделал шаг на платформу.

— Погодите… позвольте мне… умоляю вас…я… — лепетал уже изнизу незнакомец, тем не менее больше не делая попыток ухватить Шелепихина за рукав, или последовать ему следом, и такое искреннее отчаянье было написано на лице его, что Шелепихин внезапно ощутил всею силой души желание последовать совету этого… сумасшедшего.

— Не садитесь… заклинаю вас! Не садитесь… — лепетал тот. — Понимаете, если вы сядете, я… то есть вы, уже ничего, ничего не сможете изменить!

И ведь мало ли? — мысли стремительно проносились в смущенной голове Шелепихина, — есть ведь всякие провидцы, кликуши… и предсказатели… Ничего не смогу изменить?

— Выходите! – сложив молитвенно руки требовал сумасшедший…

Мелькнула мысль об автомобильной аварии, теракте и прочем… сомнение, нерешительность проступили на лице Шелепихина.

— Выходите! – еще настойчивей, уловив сомнение на лице его повторил ненормальный, и не выдержав Шелепихин спросил:

— Да что такое в конце концов? Почему?

Но в этот миг дверь автобусная захлопнулась, и уже сквозь безвозвратно отделившее от прошедшего видовое стекло, Шелепихин прочел по губам абсолютно незнакомого сумасшедшего, совершенно отчетливо:

— Понимаете… я… это вы… всего на одно мгновение ранее.

Гостья из будущего

А тем временем, к Елизаровым пришла гостья. Позвонила в дверь ближе к ужину, когда семья уже собралась за столом. Елизаров пошел открывать, жена следом, за нею в прихожую выбежали близняшки Маша и Саша.

На пороге стояла красивая женщина неопределенного возраста, из тех, кому дорогая косметика и салонный уход позволяют держатся этого вневременного отрезка. Впрочем, если читатель желает представить себе гостью Елизаровых лучше, достаточно вспомнить незнакомку в терракотовом платье с глубоким вырезом, из любимого фильма детства, про Алису, Колю, робота Вертера, миелофон и Полину.

— А я к вам! – Объявила гостья с порога, и протянула хозяину торт. Елизаровы в замешательстве переглянулись, и поскольку ни один из них не узнал пришедшей, то каждый решил, что гостья пришла к другому. Словом, оба сделали вид что рады, дали тапочки и пригласили к столу. После ужина поиграли всей компанией в «Монополию», и когда уложили детей открыли рябиновую настойку.

Дело шло к полуночи, но сказать гостье, что она припозднилась было неловко. Выпили рябиновой, захмелели. Говорили о всем на свете — прошлом, будущем, настоящем, политике, ценах, вспоминали общих знакомых; среди тех оказалось всё как обычно – кто развелся, кто умер, кто переехал…

— Хорошо у вас… а я вот одна, ни семьи, ни детей. — Вздохнула гостья печально. — Ничего как-то, в сущности, не сложилось…

За приятным напитком сошлись на «ты» …

— Ты такая красивая! — в совершенно искреннем восхищении говорила жена Елизарова, — я вообще не понимаю, что этим мужчинам нужно…

— И тем не менее, даже твой Борис мне тебя предпочтет… — и обе почти осуждающе смотрели на Елизарова, и тот тоже недоуменно смотрел на них, зрительно сравнивая, и сам себе удивляясь …

Допили рябиновку.

— Так бы и осталась, честное слово…

— Так оставайся, постелем! —на оба голоса произнесли Елизаровы.

— Да нет, пора, и шофер под окнами ждет.

— Заходи почаще, мы будем рады…

— Очень рады! — кивал Борис Николаевич, протягивая пальто.

— Я и так всегда с вами… Мысленно. — Улыбнулась уходившая на прощание.

И как водится — при гостях хорошо, а без них еще лучше — дверь за нею закрыв, Елизаровы подошли к окну и смотрели вниз, во дворы, где сияя фарами в красном лаке неоновых вывесок, отъезжал от подъезда их, черный тонированный внедорожник.

— Ничего себе у тебя знакомые… — сказала жена Елизарову. Борис Николаевич недоуменно посмотрел на жену:

— Как… «знакомые»? Разве она не к тебе… приходила?

— Нет… — прошептала жена Елизарова, и оба внезапно похолодев, бросились в детскую. Маша и Саша спали, уютно посапывая на своей двухэтажной постели.

Один человек

В современной России ежегодно пропадают без вести около 70 000 человек. C 1996-2011 год пропали и не были найдены свыше 100 000 человек.

Странная болезнь настигла Константин Михайловича Перемыкина. Перемыкин стал исчезать. Он исчез сперва из комментаторов глобальных сетей, утром следующего дня не пришел на работу. Его телефонный номер совершенно необъяснимым образом исчез из телефонных книжек его приятелей, сотрудников, одноклассников, и бывшей жены. Перемыкин исчез из базы данных МГТС, баз федеральной и налоговой службы, ОСАГО, ГБДД и прочее. Перемыкин исчез как будто никогда не бывал, не рождался, не ходил в детский садик и районную поликлинику, не болел желтухой, и вообще не болел. Исчезла его страховка и медицинская карта.

То есть Константин Михайлович исчез не так, как принято исчезать, когда ты исчез, а все тебя ищут, нет. Перемыкин исчез насовсем из человеческой памяти.

И это бы ладно, в конце концов что за дело нам всем до какого-то там Перемыкина, мы-то его не знали! Но… пожар, как известно начинается с одной спички, а всякая эпидемия — с очага. И Перемыкин Константин Михайлович стал этим очагом.

Следом за Перемыкиным исчезла дочь его от прежнего брака Даша. За Дашей исчезла бывшая жена Перемыкина Клара, вместе с Кларой исчез ее второй муж, Семен Александрович, все с кем этот Семен Александрович имел дел и знакомств, вместе с дочерью Дашей исчез весь ее класс, ее классная руководительница Ольга Михайловна, завуч, директор, физрук, гардероб, гардеробщица, дворник, охранник, и собственно школа. Каждый ученик, пришедший в день исчезновения Даши домой, заразил исчезновеньем своих родителей, бабушек, дедушек, братьев, сестер. Вместе с бывшей женой Перемыкина исчезли продукты, которые купила она только что, а вместе с продуктами исчез продуктовый магазин на углу, в который она ходила, вместе с кассами и кассирами, исчезли троллейбусы и автобусы, библиотеки, метро… исчезло точно также, совершенно необъяснимо.

Исчезли бабушка и дедушка, прабабушка и прадедушка Перемыкина, с ними древние прародители до Адама с ребром его, то есть — все.

Эпидемия исчезновений распространилась мгновенно. Инкубационного периода почти не было. И хотя самолеты автомобили и поезда, которые как известно служат скорейшему распространенью инфекции исчезли тоже, эпидемию этот факт не остановил. После первой вспышки исчезновений в Москве, в течении пары дней были зафиксированы исчезновения более чем в 16 странах мира. Вирус попал в регионы. Остановить эпидемию оказались бессильны все службы спасения, ибо тоже исчезли. Очень скоро исчезла из мироздания наша галактика, солнце, луна, и всё, о чем имел (хотя и смутные) представление Перемыкин: кинотеатры, торговые комплексы, страны, океаны, моря, города, острова, континенты, сама земля, все живущее население, надежда на его продолжение, и даже память о нем. Так, исчезновенье, как и появление человечества, началось с одного человека. Только представьте, вообразите себе, какую цепочку хомо-несуществующих, потянул за собою в прошлое с будущим, всего один не пропавший, но именно исчезнувший человек! И нам, увы, совершенно нечем утешить исчезнувшего читателя, кроме того, что рассказ сей только предположение, о значении и цене всего одной человеческой жизни.

Беспокойное место

Позади зима окаянная, ноябрьские слякоти, вьюги февральские, беспросветные холода. Мир воскрес в блаженстве весеннего благоденствия, воссиял. Пели птицы, журчала река, пахло медом акации, и паслись в безбрежном небесном куполе облачка.

На скамеечке, в позе напряженного ожидания, застыл Григорий Васильевич Говоруха. Что-то было не то, не так, что-то мешало ему откинуться на удобную спинку, расслабиться, заставляя в мучительном беспокойстве вглядываться в безмятежную синь, вздрагивая от каждого шороха, плеска рыбьего, взглядом тревожным и вопрошающим встречая и провожая гуляющих.

Многие из тех, кого встречал Говоруха взглядом, с завистью поглядывали в ответ, ибо сей занимал средь сих самое завидное место. Лавочка, доставшаяся Григорий Васильевичу, открывала великолепный вид на залив: на зеленом пригорочке, чуть черемуховым снежком припорошенном, среди армии одуванчиков, укрытая от жгучего солнышка сенью клена.

Мимо лавочки бережком, неторопливо прошла одна утка и селезень, и еще одна утка и селезень, и еще…

Говоруха вскочил, гонимый чувством неведомым, не оглядываясь бросился прочь, промчался расцветающими аллеями, мимо яблонь в венчальных уборах, сосен и тополей… и уже задыхаясь, подбежав к автобусной остановке, с облегченьем ощутил привычное раздраженье, усталость и отвращенье ко всему.

Укрощенье строптивой

«Поверните направо» — сказала она.

«Да, я знаю» — дружелюбно отвечал Селуянов.

«Через триста метров камера на полосу» — Селуянов кивнул.

«Ограничение шестьдесят километров» — Селуянов убавил скорость.

«Съезд, поверните направо» — Селуянов свернул.

«Прямо пять километров» …

«Тут короче» – внезапно возразил он, перестроился и свернул. Движение замерло. Пол часа простояли в пробке. Селуянов нервничал, чувствуя себя виноватым.

— Что молчишь? — Она не ответила.

— Ладно, ты была права.

— Маршрут перестроен.

— Но там все равно короче, так что, если б не пробка…

— Через триста метров съезд, держитесь левее. — С превосходством нечеловеческого спокойствия, совершенно невозмутимо сказала она. Селуянов сжал зубы, и вцепившись в руль замигал поворотником. Перестроился в правый ряд, и увеличив скорость промчался мимо нужного перекрестка.

В автомобиле повисла напряженная тишина.

— Маршрут перестроен.

— Неужели? — холодно откликнулся Селуянов.

— Через двести метров съезд. Держитесь левее…

В гробовом молчании, никуда не сворачивая, круг за кругом Селуянов мчался по кольцевой.

На лице его ясно читалась мысль о победе живого разума, над искусственным интеллектом.

Дети горизонта

«Горизонт воображаемая, недостижимая линия» — Почему? — спросил Елкин. Но взрослые умеют хранить молчание так таинственно, когда не знают ответ — так, молчание иной раз только тайна, скрывающая незнание. Ничего, дойду — решил Елкин, и выйдя однажды утром из дачного домика, оставил бабушке с мамой записку: «Ушел к горизонту».

Идти оказалось долго. На краю пшеничного поля, где рассчитывал он дойдя повернуть назад, как из-под земли вырос скучный город, железнодорожная станция, рельсовые пути. Если сесть в автобус, скоро будешь на даче; мама с бабушкой поругают, конечно, но все равно будут рады. Рады — да, но обе скажут — мы же тебе говорили…

И Елкин пошел вдоль шпал, в ту сторону, где рельсы смыкаясь делались точкой, но из точки снова превращались в пути. Очень скоро он понял, что бабушка с мамой были правы: горизонт отступал с каждым приближающим его шагом.

Много лет спустя Елкин стоял на берегу самого последнего из земных морей. Горизонт был видим неясно, он едва делил в безбрежной дали бесконечное небо с морской синевой. Елкин поплыл. Иногда горизонт терялся за набегавшими гребнями, иногда изумрудные перекаты захлестывали плывущего, почти утягивая на дно, мимо Ёлкина мчались яхты и парусники, проплывали торжественно огромные корабли, кружили дельфины, в шторм Елкин совсем потерял горизонт из виду, но когда шторм стих, он увидел, что тот стал ближе. Разумеется, сначала Елкин решил, что сошел ума, что это мираж. Но это был не мираж. Горизонт опускался и поднимался согласно волнам, но больше не удалялся. Скоро стали различимы отдельные строения, горы вдали, кипарисы и пальмы. Кто-то даже установил на горизонте маяк. Он был… обитаем.

Прибрежные волны перестав сопротивляется, теперь лишь плавно подталкивали плывущего к берегу.

Спустя семьдесят лет неутомимого странствия, Елкин вышел из моря на горизонте. Его следы тотчас слизнул прибой. Дети горизонта весело плескались в воде, обжаривались на солнце родители. Елкин, сделал пару шагов по открытой им только что, прежде только предполагаемой, воображенной земле, лег на песок и уснул от усталости.

В месте, где он вышел на берег, установлен памятник: мальчик смотрит на недостижимую линию с той ее стороны.

Портрет

Перехватов торжественно откинул завесь с холста. Уже год он писал эту женщину. Уже год не давался кисти этот портрет. Ускользающие черты, движенья неуловимые, изгиб капризно сомкнутых губ, пульс виска, блеск глаз, сень ресниц, скольжение локона; словом — жизнь, подвижность во времени.

Заказчица ахнула, отступила на шаг, невольно поправила волосы, побледнела. На лице ее отразилось сомнение… недоумение… растерянность… и наконец неприятие, возмущение.

— Это прекрасно, — сказала она. — Прекрасно, да… Но ведь это не я!

— Это зеркало. — Сказал Перехватов.

Любопытный случай

В предрассветных, лишенных контраста и цвета сумерках, приходили за Шабашкиным сны. Бестелесные, проникали сквозь стены, закрытые двери пол, потолки, не обращая внимания на запертые замки, проходили на кухню, в уборную, ванную комнату, шептались, шушукались, боясь разбудить его, исчезая едва открывал Шабашкин глаза, растворяясь подобно теням от света…

Был доставлен в психоневрологическое отделение нарядом полиции Шабашкин Константин Алексеевич, задержанный при переходе улицы в неположенном месте, и это ладно бы, это нормально для простой человеческой глупости, но задержанный переходил улицу с глазами закрытыми, и на просьбу глаза открыть мотал головой и только крепче стискивал веки.

На прием к профессору Алексееву, светилу известному в области расстройств психики, человек с глазами закрытыми попал вне очередности страждущих, именно как случай любопытный для практики: было ясно, что несчастный боится реальности до той степени, что не может взглянуть ей в глаза.

— Вы чего-то боитесь, Шабашкин? — Сразу же перешел к делу профессор.

— Да… мне страшно, мне страшно — да-да! — закивал пациент.

— Вы здесь в полной безопасности, Константин Алексеевич, сами видите… — при этих словах профессор вздохнул и покашлял, — здесь только вы и я. Посмотрите!

Но Шабашкин отрицательно покачал головой.

— Не меня же вы боитесь, Шабашкин? Я желаю вам только добра. Поверьте, ничего не может быть хуже страха реальности…

— Вы ошибаетесь, доктор… может…

— И что же?

— Понимаете, я вижу … сны…

— Все видят сны, это абсолютно нормально. Может быть Вам сняться кошмары?

— Что вы, доктор, нет! Это прекрасные сны!

— Вот оно что…, и вы не хотите открывать глаза потому, что реальность кажется вам хуже кошмара?

— Не в этом дело!

— В чем же тогда?

— Понимаете, доктор… я боюсь открывать глаза…потому…

— Почему же? Я слушаю… ну?

— Дело вовсе не в том, что реальность хуже кошмара… Она… она — лучше, она на не исчезнет, от того, что я закрою глаза, а они, мои сны… Они исчезают!

— И что же?

— Но ведь доктор… это миры! Это — люди… доктор! Мне сняться люди! Разве я имею право дать им исчезнуть?

— Видите ли, Шабашкин, сны это только порождение вашей фантазии, сон лишь ключ к пониманью себя, сновидения — идеальный выход из негативного напряжения… Ничего реального, материального, Константин Алексеевич!

— Вы уверенны… доктор?

— Ну, разумеется. Вы боитесь жизни, Шабашкин. Боитесь взглянуть в глаза настоящему. Даже можно сказать не живете! Так что, успокойтесь пожалуйста, и откройте глаза. Скажите мне, да? Хорошо?

— Хорошо… но, доктор… Доктор! Дайте мне руку…

Профессор, улыбаясь протянул Шабашкину руку, и несчастный крепко вцепился в нее, готовясь сделать то, на чем настаивал Алексеев.

— Что ж, готовы?

Шабашкин кивнул.

— Тогда открывайте, я жду!

И Шабашкин открыл глаза. Перед ним на прикроватной тумбочке тикал будильник.

* * *

Аннотация издательства: Аннотация к книге «Жили люди как всегда. Записки Феди Булкина»

Саша Николаенко – писатель, художник. Окончила Строгановский университет. Иллюстрировала издания Григория Служителя, Павла Санаева, Ирины Витковской, Бориса Акунина, Игоря Губермана. Автор книг «Небесный почтальон Федя Булкин», «Убить Бобрыкина» («Русский Букер»).

Маленький человек никуда не исчез со времен Гоголя и Достоевского. Он и сегодня среди нас: гуляет бульварами, ездит в метро и автобусах, ходит в безымянное учреждение. Одинокий, никем не замеченный, но в нем — вселенная. А еще он смертен. Лишь пока жив — может попадать в рай и ад, возвращаться оттуда, ловить ветер, создавать Ничего и находить Калитку Будущего… Чего с ним только не случается. А умрет — и заканчивается история, заметает метель следы среди этой смертной, бессмертной любви.

«Небесный почтальон» Федя Булкин, тот самый мальчик-философ, повзрослел и вернулся к читателю в похармсовски смешных и погоголевски пронзительных рассказах и иллюстрациях Саши Николаенко.