Журнальный мир

* * *

Успеть бы немного

До первого снега:

Не то чтоб дорогу

Осилить с разбега,

Полшага – не дальше!

Полслова – не больше!

До листьев опавших,

До первой пороши,

Где след голубиный

И след человечий

И невозвратимы,

И недолговечны,

И всем не до смеха,

И всем на работу,

А мне бы до снега

Запомнить хоть что-то,

До скрипа, до хруста,

До боли запомнить,

Как в городе пусто,

Как в комнатах томно,

И холод по коже,

И слабость, и негу,

Которые тоже

До первого снега,

До снега – а дальше

Всё будет в порядке.

Но как это страшно.

И как это сладко.

* * *

Раньше твердила, пряча за тем уныние:

Жизнь бессюжетна и только тем хороша,

Но теперь я живу и вижу вокруг сплошные

Акты, ремарки, поклоны и антраша.

Значит, сюжет. Оперный или балетный,

Литературный – тоже не дай Господь,

Где начинается день, непременно летний,

Или кончается самый счастливый год.

Значит, любовь. Ибо нет без любви сюжета.

Это канон, ma belle, так иди к венцу

С тем, у кого ничего окромя бюджета

И эполетов. Белый тебе к лицу.

Значит, финал. Ибо нет любви без финала,

Смятое платье, вечер, письмо, дуэль,

Ты опоздала. Ты ни о чём не знала.

Всё по канону. Нет ничего, ma belle.

Станешь монахиней, нищенкой ли, виллисой,

Или уедешь зализывать раны в Рим,

Это уже постскриптум и взмах кулисы.

Значит, об этом позже договорим.

Значит, теперь оставим тебя на верной,

Долгой дороге в сырую юдоль отцов.

А первому, кто заикнётся о постмодерне,

Посмейся в лицо и вдогонку швырни кольцо.

Я же твержу, как безумец, забившись в угол,

Прочь ото всех этюдов и аллонже:

Жизнь бессюжетна, и это её погубит,

Жизнь бессюжетна!

Дайте другой сюжет.

* * *

Здесь не звенеть ключам, не гореть свечам.

Здесь ни святых мощей, ни чужих вещей.

Сердце моё теперь не твоя печаль.

Сердце моё теперь не печаль вообще.

Что тебе сердце? Чёрный свечной нагар.

Яблочный сахар, горькая пастила.

Там, где оно пропустило один удар,

Смерть улыбнулась, но стороной прошла.

Здесь не гореть кострам, не звенеть ветрам,

Здесь не гремит броня, не живёт родня.

Но в незаметных потёках кардиограмм

Что-то ещё случается для меня.

Тоска по Средиземному морю

Зимою мне снится море. В промёрзшей насквозь квартире

Мне снится одно и то же, всегда с октября по май.

Зимою любое море бездонно, как снег в Сибири,

Бескрайне (как Север Крайний) и может свести с ума.

Мороз обжигает кожу не хуже жары на юге,

В сугробах найти тропинку сложнее, чем в море – брод.

Мой бог простирает длани с Фессалии до Устюга,

Он лёд превращает в воду и вертит круговорот.

В неверном фонарном свете снег кажется тёмно-синим,

И в каждом сугробе мнится извилистая волна.

Зимою любое море становится Средизимним –

Нельзя утонуть, но можно затылком достать до дна.

Свободу кроликам!

Я эти строки пишу без паники,
С холодной, трезвою головой.
Всё реже всплывает в глубинах памяти
Замыленный, стёршийся образ твой.
Живу нормально. Мне всё до лампочки.
В миру побывала и на пиру.
И даже в моей медицинской карточке
Примерно написано, как умру
(Но там пока далеко от истины –
Болезни лечатся задарма).
А все стихи, что тебе написаны,
Давно позабыла и я сама.
Лишь иногда, не дождавшись отклика,
Чтоб я не смела идти вперёд,
Безумная память тебя, как кролика,
Из шляпы волшебника достаёт.
«Гляди, какие глаза и усики,
А помнишь, однажды в кошмарном сне…»
Всё держит тебя, запасного узника,
В чёрном цилиндре на самом дне.
Но лет прошло уже ровно столько,
Чтоб было не страшно за жизнь свою,
И я с транспарантом «Свободу кроликам!»
Пойду на Сенатскую, постою.

Эндшпиль

От шахматной доски до гробовой
Добраться бы и рухнуть с головой
В простую деревянную коробку
Где никаких занятий не иметь
Но изредка просчитывать в уме
Свой путь как наименее короткий
Как сладко говорить «я не приду»
В незнаньи прозябая как в бреду
Не видеть ни упрёка ни усмешки
Как сладко говорить «я не умру»
Гамбит подобен смерти на миру
По крайней мере с точки зренья пешки
Расходятся квадратные поля
И падает фигура короля
И некого и незачем утешить
Не партию теряя но контроль
Я прошепчу да здравствует король
Который год да здравствует король
Который год не завершится эндшпиль

* * *

Нелюбимые дети морской стихии

За прибрежным гулом скрывают стоны,

Я хотела писать о тебе стихи, и

Такие, чтоб были тебя достойны,

Чтобы отзвук тихой протяжной песни

По воде дошёл до тебя однажды,

И морская вода обернулась пресной

У тебя в ладонях в минуту жажды,

Затянулись шрамы, свернулись штормы

В шепоток ракушки, шнурком обвитой,

А иначе где мы. Иначе – что мы,

Нелюбимые дети подводной битвы,

О какие камни сбиваем пальцы,

У какой скалы обрели post mortem?

Не живут у берега землепашцы.

Только те, кого не забрали в море.

* * *

Ты знаешь: всё не навсегда. Ты к этому готов.

Бросаешь страны, города, друзей, детей, котов,

Ты можешь избежать суда, участия в войне,

Но за тобой идёт беда, и ты идёшь за ней.

Какой ни выберешь маршрут, подвал или чердак,

Однажды за тобой придут, и это будет так:

Задует ветер, треснет лёд, ты выглянешь в окно,

Там будет чёрный вертолёт, а может, «воронок»,

Но нет, скорее, вертолёт – как в песне, голубой.

Неважно, что к тебе придёт. Но это – за тобой.

А может, просто чёрный дым повалит из трубы.

А может, чёрный цвет воды не станет голубым.

А может, чёрный человек покажется вдали.

Но сразу щёлкнет в голове, что за тобой пришли.

О, как отчаянно смешны, когда боимся, мы.

Боимся смерти и войны, болезни и тюрьмы.

В мурашках с головы до ног, дрожим и слёзы льём.

Беда – не чёрный «воронок», а тот, кто за рулём.

Беда – не дым, а тот, кто в печь подбрасывал дрова.

Беда – кто приглашает лечь, но не зовёт вставать.

Иные, зная наперёд, зовут её судьбой,

Поскольку пленных не берёт в погоне за тобой.

Беда не ведает любви и презирает блажь.

Ей просто нравится ловить.

На старт.

Готовься.
Марш.

Софья Рубакова отметила юбилей 4 апреля.

От всей души поздравляем её с этим событием

и желаем дальнейших творческих успехов!