Жизнь пунктиром

Жизнь пунктиром

У моей книги «Жизнь пунктиром», изданной в 2007-м при поддержке тогдашнего ректора медицинского университета В. В. Новицкого, пожалуй, самая счастливая судьба. Книга довольно быстро разошлась. Мне о ней говорили добрые слова вживую и по телефону, присылали письма по электронной почте. Читатели вполне приняли эту форму, которую я обозначил подзаголовком «Вне жанра».

Мои сомнения, высказанные на встречах, что, возможно, книге недостаёт выстроенности, «правильности» были отринуты. Напротив, говорили мне, это и делает её интересной и привлекательной: выписки из прочитанных текстов вперемешку с впечатлениями жизни, непосредственность высказывания, доверие к собеседнику. Ободрённый, продолжаю свои записи.

 

 

* * *

Всегда в крови бродит вре­мя, у каждого периода есть свой вид брожения.

Юрий Тынянов

* * *

Насмешка дерзкая обманутого сына над промотавшимся отцом.

Михаил Юрьевич сочинил это в 24 года. Как точно и зло.

* * *

Вы пытаетесь меня убедить, что всё было не так, как на самом деле.

 

О ХЛЕБЕ

Январь 2007. Идём с Глебом (сын, г.р.2000) мимо магазина. Разгружают булочки и хлеб, в чистом морозном воздухе стоит свежий хлебный дух. Это замечательное сочетание так волнует!

 

В пятом или шестом классе зашли мы с Витькой Козловым в пекарню. Отец его там работал. Выпекались тогда большие нестандартные буханки, их взвешивали при продаже на весах. И вот Витькин отец отрезал от горячей ржаной булки с нависающей горбушкой два ломтя, да ещё положил на каждый скромные кусочки масла, которое тут же поглотилось хлебом. Витька показал, что можно его и солью присыпать. Что я и сделал. И так ярко вспоминается это до сих пор, что кажется – не ел ничего вкуснее. Может быть, так оно и есть.

* * *

Слово «перестройка» в государственном значении встречается в бумагах Александра I. Возможно, принадлежит Сперанскому.

* * *

Одна пожилая медсестра рассказывала. Мучили её ночью головные боли, вставала, пила таблетки. Так и тут летом, время раннее, но уже светло. Встала, приняла лекарство, подошла к окну. Поглядела на соседнюю водонапорную башню, на деревья. Вдруг эта башня пошатнулась. Ох, подумала она, видать, совсем лихо. Закрыла глаза, а когда снова взглянула, башня уже почти коснулась земли. А потом – грохот, от которого в страхе пробудились другие жители дома.

Это было знаменитое Падение Башни. Я – старшеклассник – тоже наутро ходил смотреть на руины.

* * *

Вот так философ написал о пришедших к власти в октябре 1917-го:

«Жалость» для них бранное слово, христианский пережиток. Злость – ценное качество, которое стараются в себе развить. При таких условиях им нетрудно быть весёлыми. Чужие страдания не отравляют веселья.

Георгий Федотов

* * *

Для России отпадением от истории… было бы отпадение от языка. «Онемение» двух-трёх поколений могло бы привести Россию к исторической смерти. Отлучение от языка равносильно для нас отлучению от истории.

Осип Мандельштам

* * *

Апрель 2007. Сон.

Летний день или, может быть, погожее начало осени. Идём, о чём-то разговаривая с моим товарищем-одноклассником Борисом. Идём по шоссе в сторону города, проходим мост (когда-то в старину доводилось делать такие пешие прогулки). Но в районе Лагерного сада Боря куда-то исчезает. Однако появляется Андрей, друг со студенческих лет. Становится понятно: мы идём в концертный зал университета. Там будет петь Окуджава. Берём билеты, проходим в зал. Места не расписаны, занимай, какие хочешь. Удивительно, но мы в числе первых, потому располагаемся прямо возле сцены. Я в полном восторге. Зал между тем заполняется. Верчу головой, высматривая знакомых. Хочу что-то сказать Андрею: ба, его нет рядом. Не успеваю осмыслить это дело, потому что публика уже аплодисментами встречает Булата Шалвовича. Вот он в каких-то пяти метрах. Стихает шум, он берёт пробные аккорды. Но и его мне не дано услышать: отчего-то просыпаюсь. Ночь, четыре часа. Лежу и думаю о том, что все, кто мне сейчас снились, покинули этот мир, оставили меня.

* * *

Игорь Стравинский шутил, что il prete rosso (красный священник) Вивальди написал всего лишь один концерт, а затем повторил его (на радость нам) триста девяносто девять раз.

 

НОЧНАЯ СМЕНА

Это было в южноуральском городке Сатка в начале 80-х. Мой свояк Вова Прыгунов как-то взял меня с собою на завод в ночную смену. Видимо, в целях просвещения, и не только: хлипкому интеллигенту надо показать, как крепкие парни занимаются серьёзным делом. Чтобы запомнил: Урал – опорный край державы.

Запомнилось и осталось навсегда ощущение, что погрузился в некую ирреальность, чтобы не сказать инфернальность. В эти часы я всегда сплю, так что сознание меркло и вспыхивало вновь. А прочее наслаивалось на это. Огромная балда типа бетономешалки, но гораздо большего объёма, медленно вращалась над нами. От неё шёл жар, в ней перемешивалась магнезитовая масса. Потом это горячее тесто подавалось порциями под пресс тоже устрашающих размеров. Он опускался с резким фыркающим звуком. На транспортёрную ленту выдвигался кирпич тёмно-серого цвета. Надо ли говорить, что был он громаден, по моим прикидкам надо было положить пять-шесть простых наших кирпичей в два ряда. Как будто и работать в этом цехе должны гиганты, но нет, ходили обычные люди, шутя о чём-то разговаривали, сам Прыгунов на меня обалдевшего показывал, они добродушно смеялись. И посреди несмолкающего гула чмокал-фыркал пресс, и руки прессовщиков в толстых, стёганых верхонках снимали с ленты новые и новые свежеиспечённые кирпичи.

* * *

«Бьётся в тесной печурке огонь», – говорила вполголоса, незаметно подмигивая, Ирина Сохань, когда автора какого-нибудь сообщения на семинаре явно заносило, и он плёл что-то далеко не по делу.

* * *

Записи о сыне Глебе. 2005 (ему неполных пять лет).

 

На вопрос о Карлсоне.

Конечно, знаю. Карлсон – это герой самолётов. Он летает.

 

Как-то с утра заявил мне:

Тебя можно зарифмовать.

Я пожал плечами, не понимая. Он пояснил:

Вот слушай: «Вова – Кальцинова». (Он как раз принимал это средство для укрепления костей).

 

«Катаклизмы», – задумчиво сказал Глеб, глядя по телевизору на разрушения, произведённые ураганом «Катрина».

 

Нам позвонили. Глеб снял телефонную трубку, назвал своё имя. Кто-то попросил его позвать дедушку или папу, имея в виду меня и не зная, кем может мне приходиться этот молодой человек.

Сын ответил обстоятельно: «Дедушка умер, а папа в городе».

 

Глеб, возвращаясь со мной из садика, с удовольствием рифмовал окружающий мир, я хвалил его, если бывало удачно. Потом он принял участие в просмотре очередной серии «Есенина». Уже лёжа в постели, сказал задумчиво и тихо:

Я, наверное, поэтом не буду.

Почему это? – спросил я. Неужели, думаю, усомнился в своих силах.

Они водку пьют и дерутся.

Ну это поэты старой школы, – говорю.

Какой-такой старой школы? – спрашивает с недоверием. – Они там не в школе.

Я хотел сказать – поэты былой поры, старых лет, – поправляю и уточняю. – Сейчас по-другому поэты живут.

Он укладывается удобнее, вздыхает. Кажется, я его не убедил.

 

* * *

Стихи Глеба, сложенные в декабре 2005-го:

 

ЙОД

Глебка скажет: С Новым годом!

И спину намажет йодом.

 

КОТ

Не сходить ли в гости?

Предлагают кости.

 

Весело дождику намочить меня,

Весело Бобику укусить меня.

* * *

В конце 70-х в нашем окружении было повальное увлечение хокку. Сочиняли все. Мне запомнился опыт художника Геши (Гены) Мозжерина, человека весьма своеобычного.

 

Может, вся моя жизнь

Всего лишь сон

Бабочки-однодневки?

* * *

Лазарь Каганович дал свою оценку «Преступлению и наказанию». Все мучения молодого человека, приводящие к покаянию, он назвал надуманными. Неимущий студент (читай: пролетарий) убил старуху, паразитирующую на таких, как он, и правильно сделал. Совесть его должна быть спокойна.

 

* * *

«Я всегда думал… что общее мнение отнюдь не тождественно с безусловным разумом… что инстинкты масс бесконечно более страстны, более узки и эгоистичны, чем инстинкты отдельного человека, что так называемый здравый смысл народа вовсе не есть здравый смысл, что не в людской толпе рождается истина».

П. Я.Чаадаев, Апология сумасшедшего.

* * *

В записке самоубийцы: «Я ни у кого не просил разрешения прийти сюда и потому имею право уйти, когда я захочу».

* * *

Мэр Москвы Лужков с его энергичными делами по возвышению этого города не может не вызывать у меня – жителя бедной провинции – отторжения. И при всём том я испытываю к нему уважение за два известных мне факта – за его непримиримую позицию к содомитам (запрет их парада) и также решительный отказ пустить в Москву корриду. Помню по этому поводу телеинтервью с яростно сверкающей глазами русской амазонкой, которая там, за границей, успешно забивает быков, а тут, по дремучести градоначальника, не получается.

* * *

Тётя Дуся говорила про односельчанина, лёгкого на подъём:

Подпояшется, как снопик, и бежит, как пионерик.

* * *

Вспоминается, как приехали мы с Алькой и его другом Витькой в Сочи уже под ночь. Посидели у его родственника за чаем и легли спать. А ночью я проснулся от резких, металлических звуков. Смолкнут и опять. Все вокруг спали спокойно. Утром я рассказал хозяину. Он рассмеялся, а когда вышли из дому, показал на широкие бетонные ливнёвки – в них живут лягушки, и когда ночью они кричат, стенки отражают и усиливают звук. С непривычки, мягко сказать, неприятно.

* * *

Лучший анекдот про газетные опечатки. В прошлом номере газеты вместо «Сионист Пердюк» надо читать «Пианист Сердюк».

* * *

В марте снег дышит и слоится.

* * *

Вспомнил и как будто снова услышал. Мы шли в тишине. И вот из тишины прорастает звук. Что-то булькает: то слышен, то исчезает переплеск. И вышли к ручью, скрытому травой в узких бережках. И тут уже отчётливое, полноголосное журчанье.

* * *

Наверное, я припадал к тем, кто в 70-е, 80-е годы старался жить не по лжи. Сегодня рассудительные, взвешенные люди (теперь уже преклонных лет) придумали для нас изысканное определение: «сладостная трясина протеста». Дескать, ах, как вам нравилось это состояние, как вы им дорожили. Какое враньё! Не дорожили мы им, не носились как с торбой, просто приняли как данность. Я всё понимаю. И обижать их не хочется, в каком-то смысле уважаемых, в некотором смысле достойных. Ну пришлось прогнуться (в меру), не тянули рук на собраниях, чтобы обличить (просто смолчали), в своих лекциях не опускались до безумных панегириков лауреатам разных премий. Но отчего сегодня такое раздражение против меня, если напишу где-то о том, чем горжусь: да, читал, что хотел, говорил, что хотел, мог себе позволить не сидеть на ваших собраниях, не слушать вранья. Что же сегодня это вас так выводит из равновесия? Никто же вам не мешал жить достойнее, чего же теперь-то с больной головы на здоровую.

* * *

В «Соборянах» Лескова авантюрист Термосесов готовит донос на протопопа и замечательно формулирует цели и задачи: «Мы с этого попа начнём свою тактику, которая в развитии своём докажет его вредность, и вредность вообще подобных независимых людей в духовенстве; а в окончательном выводе явится логическое заключение о том, что религия может быть допускаема только как одна из форм администрации. А коль скоро вера становится серьёзною верой, то она вредна, и её надо подобрать и подтянуть». Отличный совет на все времена, и наши власти этому следуют. И русскую православную церковь это устраивает.

* * *

Володя Ширяев во многом необычный, нерядовой человек. И запомнилось мне в нём вот что: он в каждом отыскивал творческое начало, и если находил, настойчиво просил: «Старик (или старуха), тебе писать надо, у тебя способности. Давай». А если уж ты что-то сочинял, то он выуживал из тебя строчки, читал, либо слушал очень внимательно, давал дельные советы. Что он сам сочиняет, узнал я далеко не сразу, своё он читать не спешил. Но мне сразу и навсегда запомнилось из первых услышанных от него стихов: «И вот сижу и грею/ я рёбра хилые свои/ о рёбра батареи».

* * *

В записной книжке из моей газетной поры (1979).

Судили товарищеским судом трёх пьющих женщин. Все – матери. У одной – пятеро, у другой – трое, у третьей – двое. И вот самая молодая (мать двух девочек), моя ровесница, с 1949-го, прерывала выступающих, кричала:

Оставьте меня в покое! Пила и буду пить! Лишь бы помереть скорее!

Вынесли им какое-то общественное порицание, отпустили. Не идёт из головы эта женщина, и чем ей помочь, не знаешь.

* * *

Чёрт на пути ко всемогуществу – так Марк Алданов определил развитие цивилизации.

* * *

Жизнь – это не то, что происходит с человеком, а то, ЧТО он помнит и КАК он об этом помнит.

Габриэль Гарсиа Маркес

* * *

Начиная сочинять что-то осенне-печальное в восьмом, наверное, классе, я спрашивал у своего отца, какое дерево осенью желтеет первым. Он подумал и сказал:

Осина. Но если это в какую-то контрольную, за точность не ручаюсь.

Но он оказался совершенно прав.

* * *

Мы, студенты-гуманитарии начала 70-х, состязаясь, сочиняли тогда такие «интеллектуальные» шутки, обыгрывая сочетание «дать маху».

Ленин, раскатав в своей философской работе идеалистов Маха и Авенариуса, приговаривает, потирая руки:

Ох и дал же я Маху!

Современник спрашивает Гойю, что тот представил на выставку. И Гойя отвечает:

Нынче я дал «Маху» (подразумевается знаменитая «Обнажённая Маха»).

* * *

Утро 7 октября 2009.

За окном ветер чуть шевелит листья малины, и на одном листке горит-переливается радужными цветами капля росы. И думаешь: ну вот, на сегодня даже этого уже и достаточно.

И вообще, нынче небывало тёплая и погожая осень. В первых числах месяца было за двадцать тепла. Как будто навёрстываем упущенное – июнь был холодным, сырым.

* * *

Были перестройка и гласность. Потом всё выродилось, перерядилось, произошла перестройка гласности.

* * *

Из романа местного сочинителя детективов: «Лицо полковника мгновенно покрылось озабоченностью».

* * *

Как сжималось сердце от нежности бледного заката.

* * *

В романе Томаса Вулфа «Домой возврата нет» герой – писатель – так размышляет: «Интеллектуал» и человек мыслящий – отнюдь не одно и то же… Собачий нюх обычно ведёт собаку к тому, что она ищет, или уводит от того, что она старается избежать. Иными словами, её чутьё – это её чувство реальности. А «интеллектуал» обычно лишён чутья и у него нет чувства реальности». Знакомые Джорджу Уэбберу (так зовут героя) «интеллектуалы» не способны были что-либо переварить. Они не умели размышлять. Надо всматриваться в жизнь, разбираться в ней, из опыта своей жизни пытаться извлечь зерно истины, самую её суть.

* * *

Пока тело не погребено, нет и живой памяти о покойном. Но вот тело предано земле – и то, что было дорого, воскресло.

* * *

Я понимал, что на какие-то мои, казалось, выстраданные, проверенные заключения мне возразят с ходу умно и неопровержимо. Они умели говорить умнее самого смысла. Они это довели до совершенства.

* * *

Атеисты с христианским умением творить добро.

* * *

Когда приходилось прощаться с людьми, которых – я знал – никогда больше не увижу, меня захлёстывала острая, нестерпимая печаль.

* * *

Несколько конкретных понятий и вещей вошли в моё сознание с чьей-то подачи. И нужно было восстановить истину. Например, Горький припечатал джаз как музыку толстых, гитару как инструмент парикмахера. Тихо горжусь, что не принял это на веру и полюбил и джаз, и гитару. Отверг и другие, более основательные заключения «учителей жизни», особенно по части литературных имён и произведений. Я не борец, но право на своё суждение отстоял и не понимаю, как могло быть иначе.

* * *

Наташа сказала, что всё в нашей с нею жизни так и должно было закончиться. Это был жар, мы горели, мы не знали жалости друг к другу и не сберегли себя.

* * *

Всё меньше нужно слов. Остаются те, которые не о жизни, но – сама жизнь.

* * *

Чёрные глаза её во время спора, страстного рассказа начинали как бы светиться изнутри, как будто там угли распалялись.

* * *

На инструктаже по пользованию газовой плитой сидели мы торжественно. Ещё одно приобретение теснее связывало нас. Показывало, что мы – семья.

* * *

Велосипедная цепь идёт по замкнутому кругу, но даёт движение вперёд.

* * *

Так и осталась с поры детско-юношеского максимализма какая-то брезгливость к бабам, изменяющим с кем попало, но в семье исправно рождающим от нелюбимого мужа детей, чтобы всё было как надо, как у всех.

* * *

Тот, кто не имеет опыта свободы, кто не воспитан свободой, не станет задумываться, где положить для себя самого предел…

С. С. Аверинцев

* * *

Тупым, деревянным голосом лает собака.

* * *

Измаил Нухович встал из-за стола при появлении моего отца. Все восприняли это как знак приветствия. А он не садится. Так и не сел, пока отец не занял место за столом. Это почтение к старшим просто в традициях нашего народа, сказал друг-балкарец, чем несколько смутил моих товарищей-славян.

* * *

Виктор Свинин давно рассказывал, а вот не забылось.

В больничной палате появился запретный предмет – транзистор.

Врач спрашивает парня-хозяина, как же он, вопреки правилам, принёс сюда радио. И тот, глядя тупыми и наглыми глазами, отвечает:

Молча.

* * *

Некоторые имена просто одним звучанием пробуждают интерес к их носителям: Фламмарион, Алкивиад, Астор Пьяццола.

* * *

Август 2010. Запускали воздушного змея с Глебом. Я бежал со всех ног по песку, подтягивал нитку, радовался, как он то рывками, то плавно набирал высоту. А потом, когда шли домой, подумалось: не попытка ли это догнать, обмануть время, вернуть беззаботность? Нет, наверное, было просто хорошо.

* * *

В студенческой юности замечательный тест на сближение. Сидим, болтаем о чём-нибудь небольшой компанией, вдруг кто-нибудь предлагает: давайте каждый напишем десять своих любимых фильмов (или книг). И потом сверяем, и находим совпадения, и присматриваемся внимательней друг к другу.

* * *

Детское ощущение: порой вдруг покажется, что все – тени, лишь ты живой человек. Недавно спросил у своего 10-летнего Глеба, знакомо ли ему это. Хитрец отшутился: «Когда я увидел, как у тебя льётся кровь с головы на лицо, как я мог подумать, что ты ненастоящий» (он был свидетелем этой травмы). Так же в отрочестве мне казалось странным, что люди, идущие мне навстречу по улице, не улыбаются, а то и просто грустны, озабочены. Казалось мне: они притворяются. Ведь жизнь так прекрасна, забавна. И как-то ведь это сочеталось с собственной меланхолией, беспричинной печалью. Как?

* * *

Мама всегда прибавляла звук в радио, помогая просыпаться к школе. Но это не мешало мне досматривать сладкие сны. А тут, помню, пробудился с ощущением свежести, бодрости. По радиотрансляции звучала песня «Лыжи у печки стоят» в исполнении не Визбора, а какой-то самодеятельной группы. И так это было проникновенно, чисто, что сразу пронизывало насквозь.

* * *

Люди, с которыми редко видишься, но, встречаясь, заговариваешь так запросто, как будто расстались вчера. Это люди, которым ты доверяешь, знаешь, что они остались теми же, с тою же открытой душой.

* * *

Я встречал настоящих денди. Не тех ребят, которые корчили из себя что-то, а тех, у кого это получалось естественно: пальто вразлёт, небрежно повязанный шарф, добродушно-снисходительная улыбка.

* * *

Вот что сказал М. М. Зощенко на 60-летии Е. Л. Шварца. «С годами я стал ценить в человеке не молодость его, и не знаменитость, и не талант. Я ценю в человеке приличие. Вы очень приличный человек, Женя».

* * *

Матисс показывал одной даме своё полотно, где было нагое женское тело. «Но женщина совсем не такая!» – воскликнула дама. «Мадам, – отвечал Матисс, – это не женщина, это – картина».

* * *

Лидеры области готовятся к приезду в город президента, делятся с телезрителями тем, о чём они его попросят. Ни один не сказал, что надо бы говорить о снижении отчислений в центр с наших нефти и газа.

* * *

Приехал в Томск поп-исполнитель Шнуров, довольно неприятный тип. Берёт хамством, матом в текстах, демонстрацией приверженности к водке. Пришло в Большой концертный зал человек 200 – ребята с такой же патологией или просто зеваки. Просчитались хозяева зала. Как же надо не уважать свой город, чтобы вообразить, что соберётся полный зал слушать маты со сцены?! (декабрь 2010).

* * *

Надежда Яковлевна Мандельштам вспоминает об Ахматовой (эпизод 1938 года):

А. А. провожала меня на вокзал с похорон Ани (сестра Надежды Яковлевны). Опять переполненные залы, одичалые люди на мешках, разворошённый человеческий муравейник – последствие раскулачиванья. «Теперь только так и будет», – сказала А. А.

* * *

Когда мы осмыслим свою роль на земле, пусть самую скромную и незаметную, тогда лишь мы будем счастливы. Тогда лишь мы сможем жить и умирать спокойно, ибо то, что даёт смысл жизни, даёт смысл и смерти.

* * *

Слишком много в мире людей, которым никто не помог пробудиться.

Антуан де Сент-Экзюпери, «Планета людей»

* * *

Из советской поры. Недоумки-начальники, опекающие культуру. Один, вручая памятные подарки:

Ну а вам, дорогие друзья, высоко оценивая вашу работу, дарим бюст Ленина в полный рост.

Другой спрашивает у представленного ему участника самодеятельности:

Хорошо, хорошо. И сколько же человек в вашем квартете?

* * *

О необычных именах и фамилиях. Простокишин. Ирина Океановна, дерматолог. Эдуард Арлекинович, директор проектно-сметного бюро.

Девушка-воровка, прошение которой мы рассматривали на комиссии по помилованию, проживала: деревня Киберспасск, улица Весёлая. Нарочно не придумаешь.

* * *

В замечательной повести Трумэна Капоте «Завтрак у Тиффани» есть такой эпизод. Главная героиня Холли дарит юноше, от лица которого идёт повествование, предмет его мечтаний – роскошную клетку для птиц. И говорит ему: «Но ты обещай мне, что никогда никого туда не посадишь».

* * *

Плюсы поэзии Пастернака становятся минусами его прозы: невнятность, избыточность слов, путаность и неопределённость.

* * *

Воспоминание о том, как идёшь босиком по недавно вскопанной и уже прогретой земле: не головное, а со щекоткой под ложечкой.

* * *

Быть лаконичным означало не что иное, как отказ от красивых слов. Когда Филипп Македонский отправил в Спарту послание, в котором грозил, что «если он вступит в Лакедемон, то сровняет его с землёй», то совет судей ответил ему одним словом – если.

Норман Дэвис, «История Европы», М. 2007.

* * *

У таланта всегда видно, как сделано. У гения всё возникает как чудо. (Кажется, у Пришвина такая запись.)

* * *

В полном порядке, законченности есть какая-то безнадёжность.

* * *

Мы по-разному понимаем литературу, как люди по-разному понимают правду. Ну и что же? Что тут страшного?

* * *

Она была одарена тайной подчинять себе обстоятельства и людей, сказано у Грина в «Бегущей по волнам» про Биче Сениэль.

* * *

Сейчас, читая, мало чего впитываешь, как в юности. Так, запоминаешь по возможности.

* * *

Взяв в руки том Бунина, всегда вспоминаю врача Тамару Ивановну Акимочкину. Где она теперь, жива ли? Их семья переехала куда-то на Дальний Восток. А тогда, давно, в конце 75-го, я заболел желтухой (гепатитом) и был помещён в отделение родной поселковой больницы. Она была моим лечащим врачом. А какое тут лечение? Режим и покой. Потому предполагались небольшие успокоительные беседы. И вот я рассказывал, как и за что люблю бунинскую прозу. Сетовал, что был совсем юн, когда приложением к журналу «Огонёк» прошло собрание его сочинений.

Эти две или даже три больничные недели были просто подарком судьбы, потому что работал я тогда в постылой районке. При выписке Тамара Ивановна вручила мне девятитомник Бунина. Я совершенно обалдел, пережил подлинное счастье, не посмел даже дежурно отказываться от дорогого подарка. С той поры мы поддерживали дружеские отношения, я бывал у них в доме, знал мужа, сына и дочь. И доставал, приносил какие-то интересные им книги.

* * *

Старик Тодоровский рассказывал, как Григорий Поженян решил сам снять фильм по своему сценарию «Прощай». Но съёмки шли своеобразно: на площадке он вёл себя неукротимо, всех обижал. Вечером шло замирение в ресторане либо просто на воздухе при посредстве алкоголя. Председатель парторганизации Одесской киностудии пришёл к нему с увещеванием. Похмельный Поженян выслушал его и сказал: «Вы знаете, мне кажется, вашей партячейке надо перейти на нелегальное положение, уйти в подполье».

* * *

Даже в желанное путешествие уезжать из дома было непросто. Отрывал себя от места. А когда оттуда, где замечательно прошло время, где обретены были новые друзья, тоже нужно было уезжать – это опять совершалось мучительно. Особенно, когда знал, что больше сюда не вернусь.

* * *

Затоскую, когда слух вспомнит вагонный перестук, а кожа – лёгкий сквозняк по коридору, свежесть, а глаза – открытие пространства за окном и душа – открытие попутчиков.

* * *

Всё лучшее написано. Всё главное – сказано. И если при всём при том хочешь что-то писать, следуй лучшим, оставленным нам предшественниками советам? наставлениям? Заветам – вот хорошее слово.

* * *

«Оттопыриться» – сделать что-то в свою пользу за счёт другого.

* * *

Фильм о Бобе Дилане «Меня там нет».

* * *

Замечательный перевертень Коли Бренникова:

и он видит сон юности дивной.

* * *

Грязь оттепели – удачное название статьи против оттепели середины 1950 х.

* * *

В нормальной женской биографии – до тридцати лет хронология, после тридцати лет мифология (Дон Аминадо).

 

Эпитафия

Прохожий! Обща всем живущим часть моя:

Что ты, и я то был; ты будешь то, что я.

Александр Сумароков, <1755>.

* * *

Либеральная Европа похоронила себя со своей пресловутой толерантностью.

* * *

Дядя Ерошка внушает Оленину («Казаки» Толстого), что зверь умнее человека. «Он всё знает». И я вспоминаю, как папа возражал то ли мне, то ли матери, когда мы обзывали нашу собаку Понто глупым, непонятливым псом. «Эта собачка поумней всех нас будет», – убеждённо говорил отец.

* * *

Ферамен, один из тридцати афинских тиранов, пировал однажды с многочисленными друзьями. Вдруг крыша дома обрушилась и раздавила всех, и только один Ферамен остался невредим. Что же, он обрадовался своему спасению? О, нет! Он… испугался. Чего? Вот чего.

О, судьба, – воскликнул он в ужасе, – для каких же будущих бед бережёшь ты меня?

В. В. Вересаев «Аполлон и Дионис» (О Ницше)

* * *

Открыв глаза, по старой привычке начал подумывать – чему бы мне порадоваться сегодня. Замечательная привычка, да не всегда работает.

* * *

Страх. Я вспоминаю соседку, тётю Соню, она рассказывала, как её мать боялась людей с портфелями – уполномоченный! – уже в наше время, когда уполномоченные ушли в историю и портфели стали доступны почти всем.

* * *

Что такое любовь? Ветерок, шелестящий в розах; нет, золотое сечение крови. Любовь – это музыка, заставляющая плясать даже сердца стариков. Она словно маргаритка, распускающаяся у дороги с наступлением ночи, и она словно анемон, закрывающийся от дыхания и умирающий от прикосновения.

Кнут Гамсун

* * *

В «Крутом маршруте» Евгении Гинзбург приводится так: «Что такое любовь? Ветерок ли, шелестящий в кустах шиповника или вихрь, ломающий мачты кораблей? Это золотое свечение крови…».

* * *

Заметил, что в газетных и телеинтервью с писателями, поэтами творческое отошло на второй-третий план. Интересно не то, что думает творец по тому или новому вопросу (общество, политика, литература), а что он предпочитает пить, есть (любимое блюдо), какую одежду носить, когда женился­развёлся. И отвечающие начинают по этим правилам играть.

* * *

Тому, кто постоянно осознаёт себя частицей социального организма, получение любой, самой минимальной свободы, не нужно. Это тяготит его. Западное сознание ориентировано на развитие индивидуальности, а наше всё-таки расположено к среднему арифметическому в социальном плане. Отсюда и полупросвещённый слой, удачно названный кем-то «агрессивно-послушное большинство». Потому и немыслимо для меня обратиться к православию в том нынешнем понимании, присоединиться к толпе. К людям, внутренне несвободным.

* * *

Ощущение от настоящей поэзии: ты, оказывается, помнишь больше, чем можешь помнить.

* * *

Когда в Алжире зритель застрелил артиста, игравшего злодея, и был за это казнён, их похоронили рядом, поставив памятник: «Лучшему актёру и лучшему зрителю».

* * *

Родина моя всё та же, но некоторые уверяют меня, что я ей больше не родной.

* * *

В «Арионе» (№ 3, 2009) эстет Максим Амелин открывает нам новое имя, заканчивая довольно самоуверенно: «То, что Евгений Карасёв является одним из крупнейших современных поэтов, для меня бесспорно. Хотелось бы, чтобы его глубокая и мощная, яркая и ни на кого не похожая поэзия уже сегодня так же высоко, как и мной, ценилась всеми, кому не безразлична судьба российского словесного искусства». С тем, что это способный человек, не заспоришь. И подборка стихотворений это подтверждает. Автор – карманник-рецидивист (род. 1937 г.), за плечами которого семь судимостей и двадцать лет «за колючкой». Его обласкали столичные журналы, ему вручили московские премии. Работая в зоне, я сам помогал там сочинителям и советом, и публикациями. Но тут меня насторожило одно показательное произведение:

 

Из уголовного мира я угодил

в общество писателей.

В отличие от рецидивистов

особо опасных,

они знаются с жизнью

по касательной,

и однажды найденное, как леденец,

обсасывают.

По сравнению с литературной

братией урки –

материал первородный:

суд у них – «свадьба»,

деньги – «пензы».

Хоть снова уходи в подворотню

за продолжением песни.

(«Ирония судьбы»)

 

Воистину замечательно! Как-то по-распутински (я про старца, разумеется) оглядевшись и обтеревшись «в свете», продекларировал своё понимание жизни. Мы-то, оказывается, знаемся с ней «по касательной». «Подлинной-то» и не нюхали. Ну и остаётся столичной тусовке схавать это, а то и поклониться благодарно.

* * *

Я шёл по слегка приметённой свежим снегом просёлочной дороге. Быстро упали сумерки, и стали тёмными деревья по сторонам – безлистые берёзы, осины, редкий ельник. Бесконечным сделалось пространство, звёзды его оживляли. Я знал, что до большой дороги мне ещё идти и идти. И вообще казалось, что едва ли выйдешь отсюда в большой мир, где есть город с его огнями и звуками, откуда и должен был явиться мой гость. Однако в сердце моём жила любовь, а к ней прибавлялась странная жалость ко всему этому бедному окружению, ко всему, что рядом и простирается надолго. Всё было тихо вокруг и ко всему добавлялось звёздное молчание.

А кругом поля, пустые поля, а позади – моя деревня. И помнишь её крайние избы, утонувшие во мгле, и почему-то знаешь, что не забудешь её никогда, не разлюбишь. И хорошо и легко идти по зимней дороге с этой неизъяснимой жалостью (или нежностью) в сердце.

Зима 1969-го, от Татьяновки на Бакчарский тракт

* * *

Вздуваемые ветром шторки в окне вагона. А на столике в стакане позвякивает ложечка. Я люблю этот звенькающий, прохладный, минорный звук. И летит за окном мир, и не хочет кончаться этот длинный, долгий день. С непонятным любопытством читаешь названия станций, полустанков. Тучи, меж них яркие проталины лазури. Блеск дождинок на ветках деревьев, совсем особенный на лапах елей.

* * *

Валера Сердюк рассказывал. Бабушка едет к своей знакомой в новый район города, где улицы обозвали именами разных иноземных интернационалистов. Есть улицы Карла Ильмера и Ференца Мюнниха. Старушка в автобусе ещё раз сверяется:

Вот только призабыла: лучше мне выйти на Мюнхена или на Гиммлера?

* * *

Уметь вовремя остановиться. Даже в хороших делах.

Ещё: у Сэлинджера сказано что-то вроде того, что надо бы научиться не говорить очевидного.

* * *

Редкий дар лёгкости, естественной умной игры с образами, словами. Кто-то удачно назвал это поэтическим остроумием. Здесь в сочетании равно важны оба слова. Среди моих друзей-современников прекрасно владел этим Володя Ширяев.

* * *

В автобусе: мужичок проглядывает гороскоп со снисходительным смешком недоверия. Он прав: судьбу нашу определяют гены. И об этом прекрасно рассказал Джеймс Уотсон, нобелевский лауреат, открывший ДНК, в книжке «Живой мозг».

* * *

Думаешь, как хрупка и недолга жизнь, и сколько всякой шушеры успешно пытается укоротить, усложнить, запутать и без того неустроенную жизнь. И спасает только юность (даже и послекалендарная), только природа, товарищи, музыка, стихи, проза. Немало набирается спасателей.

* * *

Светлая голова – не замутнённая чтением.

* * *

Мужик-пенсионер уезжает на мичуринский с весны и до первых холодов. Работает без пьянки, отдыхает сам от себя. Осенью – возвращение в город, дом, тоска, скука, алкоголь на всю зиму.

* * *

Какую дикость переживаем: попы всерьёз затребовали Исаакиевский собор! Силу взяли: и выставки громят, и спектакли закрывают. Ну с Исакием, кажется, не пролезло.

Б. Пиотровский в Питере хорошо сказал: если бы вы сберегли, то и владейте. А здесь заслуга музейных работников. Вас близко не стояло.

* * *

Любая система этических воззрений понижает самокритичность, снабжает человека набором готовых ответов. Несмотря на то, что некоторые моральные нормы имеют абсолютную важность, нормативный этический кодекс часто оказывается неработоспособным – реальные моральные ситуации неповторимы. Единственной опорой подлинной этики является совесть, личная ответственность, личный выбор. Отказ оправдывать личное поведение чужими, созданными для тебя правилами.

Лешек Колаковский. Этика без кодекса

* * *

Ну так и вот… – странной фразой заканчивал он свои речи, разводя руками.

* * *

«Я не только склоняюсь перед неизбежностью, она придаёт мне силы. Достижения человека куда более примечательны, когда думаешь о том, как он ограничен в своих действиях», – так пишет Цезарь в романе Торнтона Уайлдера «Мартовские иды». Отношение к себе как к ценности, доверенной себе же.

* * *

Такие необыкновенные моменты бывали: охватывало как пламенем ощущение своего единства со всем, что вокруг, со всем миром.

* * *

Все эти мои мысли, картинки, посильные соображения… Зачем-то мне хочется с кем-то поделиться. Может, я надеюсь так сохранить себя в другом, в читающем? Просто чтобы не уйти бесследно. А надо ли это? Не слишком ли самонадеянно? Да нет, пожалуй. Ведь за моей спиной ни много ни мало – целая человеческая жизнь.

* * *

Разными мы были в юности, разными путями пошли. Но противны мне те, кто отказался от собственной молодости, предал её либо изустно, а ещё хуже – печатно. Кто обозвал эти беседы, споры, сборища игрой, вложив в это слово пренебрежительность. Но даже если это была игра, то, по-моему, искренняя, весёлая, открытая.

* * *

В понедельник, 9 ноября 2015, Всемирное антидопинговое агентство (ВАДА) шокировало спортивный мир. ВАДА обвинило Россию в повальном применении допинга легкоатлетами и рекомендовала Международной федерации в этом виде спорта исключить Россию из своих рядов.

Замечательны фамилии дисквалифицированных.

Владимир Канайкин  получил пожизненный «бан» от ВАДА. У серебряного призёра чемпионата мира обнаружили аномальные отклонения показателей крови в биологическом паспорте. Олимпийская чемпионка Пекина-2008 и серебряный призёр Лондона-2012 Ольга Каниськина. Олимпийский чемпион Лондона-2012 Сергей Кирдяпкин.

* * *

Как всё-таки приятно знать человеку, что его не забывают там, откуда он уехал. Это я про тётю, которая уже жила в городе, и вот ей привезли районную газету, где появилась заметка за подписью нескольких жителей под названием «Мы вас помним, Ксения Анфиногеновна!». Тётя, как всегда воспринимавшая скромно всё, что её касалось, показала мне газету с тихой заслуженной гордостью.

* * *

Вспомнил, как мы взяли поросёнка, который к зиме вырос во взрослого кабана, и папа, увидев его, поджарого, на высоких ногах, сказал: «Вы, похоже, какого-то бегового кабана вырастили».

* * *

Работая в районке, я повадился каждое утро перед выходом к автобусу прочитывать пять-шесть страниц хорошей книги – как противоядие на предстоящий день. И, кажется, помогало.

* * *

О Петербурге

С какой тоской покидал я этот обретённый для себя город. Ей-богу, последующие отъезды проходили спокойнее – я знал, что вернусь. Но в этот первый раз такой уверенности не было. И сколько вместил он – этот первый раз. И разговоры с удивительными женщинами-блокадницами, и то, что они взяли меня на встречу в узком своём кругу. Я впервые слышал о том, от чего волосы на коже вставали – о ворах, убийцах, людоедстве, и вместе с тем о взаимовыручке, бескорыстной помощи, самоотверженности.

Я встретился с поэтом, который за последние годы занял такое большое место в моей жизни и убедил: чтобы тебя услышали, не обязательно всплёскивать руками, кричать или переходить на аффектированный шёпот – достаточно говорить своим голосом, тихо удивляясь прелестям и причудам этого мира. Правда, поэта (Александра Кушнера) при встрече я почти не видел и не слышал. Добрался до далёкой окраины под названием Автово, а уже на пороге квартиры моё сердце загрохотало и начались оптические искажения. Но рукопись свою я передал. И получил подробный и уж совсем не формальный ответ.

У меня осталось на тактильном уровне воспоминание о горячем пружинистом береге гатчинского пруда, были в нём и глина, и что-то сродни нашему болоту. Стоял редкий по благости летний день – не жаркий, со свежим влажным ветром.

Восторг, забирающий душу – залы Русского музея с любимым Серовым, с «Весной» Борисова-Мусатова, с детьми и женщинами Зинаиды Серебряковой…

И обратный путь на верхней полке с романом Грэма Грина. Купил я его в книжном на Старо-Невском. И эта пронзительная вещь под названием «Суть дела» растравила сердце. Переживания героя мне были незнакомы, но все его терзания я воспринял как свои, в том-то и сила мастера. В годы перестройки и гласности Грин добрался до Томска и даже слетал на нефтепромыслы, я видел его в плотном кольце функционеров – совсем не тот контекст, чтобы сказать ему о своих чувствах.

 

Сейчас в этом городе, где проходили самые отрадные мои дни, трудно обживается, непросто обустраивается моя дочь. Переживает она совсем другие чувства, живёт в других обстоятельствах – поиски работы, смена одной на другую, куда быстрее добираться и платят чуть больше, съёмная квартира, а ещё заботы о своей дочери, только вста­ющей на ноги.

Я сочувствую ей и даже завидую её попытке переменить судьбу. Чем я могу помочь? Жалким почтовым переводом раз в три месяца? Остаётся только усиливаться внутренне и посылать ей это усилие, этот заряд противодействия, устойчивости, упорства.

* * *

Комиссия по «фальсификации истории в ущерб интересам России». А фальсификация в пользу – нормально?

* * *

В деревне, где я работал, человеческое было сильнее государственного. Так, по крайней мере, мне увиделось.

* * *

Слушаю рассказы Валеры Люберцева о постоянных жестоких драках в его родном селе Анастасьевка. И вижу себя похожим на ту барышню, которой снится жуткий, страшный мужик (пишут латинскими буквами) с чёрной окладистой бородой. Ничего такого я не видел в своём детстве. То ли потому, что в моём родном селе напротив нашего дома жил начальник отделения милиции, а чуть наискосок располагалось само отделение.

* * *

Пьяный Марик (не помню, с кем) шли по коридору нашего четвёртого этажа общежития, распевая: «Wenn die Soldaten durch die Stadt marschiren…». При обилии добровольных стукачей ничего, сошло.

* * *

В разговоре со Светланой Александровной Пузановой.

Какое здоровье в 86? Держусь. 86 – это ведь очень много, Володенька, очень много…

1.05.2016

* * *

Когда-то в «Опытное поле» – страничку творчества читателей в «Томском вестнике» – ученик 10-го класса прислал мне такое:

 

Хватит плакать и бить баклуши.

Посмотри в окно. Поутру

Покрываются холодом уши,

Стынут мозги на ветру.

* * *

Бывает нечто, о чём говорят: «Смотри, вот это новое», но это было уже в веках, бывших прежде нас.

Екклезиаст. 1, 10.

* * *

Бакулки пинать по деревне – говорил папа про праздное времяпровождение.

Нет, я больше сидел на крыльце дома бабушки, где жил тогда. Сидел, прислонившись к нагретым доскам сеней, от них было тепло спине, а лицо и грудь грело нежаркое солнце.

* * *

Память – великая завиральница. Мы помним не факты, а воспоминание о них.

(Ахматова в записи Павла Лукницкого.)

* * *

При полном солнечном свете пламени костра не видно, только струится горячий воздух, когда огонь лижет сухие сучья, ветки.

* * *

«На свете счастья нет, но есть покой и воля». «Уюта – нет. Покоя – нет». Я думаю об этом. Люблю покой, рад, что удалось его обрести. Не тот покой, когда всё по фигу. Тот, который позволяет, забыв про суету, расти духовно. В этом покое есть достоинство.

Нам всё время напоминали про долг. Подразумевался в основном гражданский, который надо вернуть народу. Пожалуй, я признаю один – долг памяти. И вижу при этом конкретных людей.

* * *

Студенческие годы. Вася Голышкин зарифмовал происшествие на свадьбе Володи Коробенко. Там стул просто сложился подо мной.

 

В. Крюкову посвящается

 

Я видел поэтопаденье.

Мне снилось три ночи подряд,

Что в это весеннее время

Поэты со стульев летят.

 

Я плакал, такому не веря,

В клочки я свой сон изорвал.

Но утром спросили за дверью:

«Ты слышал, как Крюков упал?!».

13.3.73.

* * *

Мне кажется, я беспредельно окосела, – сказала Надя Сотникова на прощальном ужине нашей учебной группы в кафе «Иней» (тоже 1973).

* * *

Он хотел стать мне кровно близким, близким по крови – этот комар.

* * *

Помню, как я досадовал, когда прочитывал, что герой закрыл (или открыл) книгу. Просто книгу. Мне всегда было интересно, что он читал, а не было ни названия, ни автора. Потому так радостно было встретить у Гумилёва:

Я закрыл «Илиаду» и сел у окна,

На губах трепетало

последнее слово…

Дальше тоже было трогавшее сердце:

Так, в далёкой Сибири,

где плачет пурга…

(Но это уже о другом.)

Правда, были досадности другого рода. В английских, американских романах герои читали авторов, о которых я не имел (да и не имею) никакого представления, а они чуть ли не классики англоязычной литературы.

* * *

«Надо бы умирать так, чтобы крикнуть, шепнуть перед смертью: «Ура, мы отплываем!». (Андрей Синявский)

«Правда обязательно торжествует. Но… потом». (Александр Володин)

* * *

Вы – новатор в традиции, – сказал Катаев С. Липкину, послушав его стихи. Так же себя величает в недавнем интервью Юрий Кублановский.

* * *

24 августа 2016. Как почти год назад, Ольга повезла меня на Лебединку. С нами отправился и Глеб. День стоял совсем июльский, жаркий. Приехали. Ни души на берегу. Где-то на другой стороне перекликаются люди, но это далеко. Насобирали сухие палки, ветки, зажгли костёр. Ольга отыскала в недалёком кострище не сгоревшие угли (видно, кто-то залил водой). И вот у нас они быстро набрались жара, стали мы поджаривать сосиски-гриль. Однако пора и в воду. Зашёл в озеро. Какая тёплая вода! В Томи, где мы последнее время купались, была прохладнее. Долго идёшь от берега в глубину, и долго просматривается дно с камешками. Проплыл далеко, вернулся. Потом сделал ещё один заход. И когда поплыл в третий раз, моему примеру последовали Глеб и наша мама. Они-то думали, что я преодолеваю холод, а тут убедились: вода как в середине лета.

* * *

Маленькие комнаты или жилища собирают ум, а большие его рассеивают.

Леонардо да Винчи

* * *

Пришёл мороз, остановил всё – ветер, воду сначала в лужах, потом в озёрах, реках… И сам встал неподвижно, сделав своё дело.

* * *

С 2000-х началась эпоха фейерверков.

* * *

Если лектора спрашивали о большом, серьёзном, он говорил:

Ну это вопрос вождевой (то есть глубокий, не нашего уровня).

Его же спрашивали: Острые вопросы были? Он говорил: были.

Ну и как ты отвечал? Он говорил: уклончиво.

А как это? Говорил: идите к чёрту с такими вопросами.

* * *

Наблюдение Леонардо да Винчи:

Люди, вырастая, утрачивают дар удивления.

* * *

Эйнштейн в детстве удивился, что стрелка компаса ведёт себя столь определённо, и понял, что за вещами должно быть что-то ещё, глубоко скрытое.

* * *

Кроме почти всем знакомой русской тоски, есть в Есенине ещё огромный запас нежности. Не любить Есенина – это признак несомненной человеческой дефективности.

* * *

Бывший африканский вождь Бокасса, поедавший своих уничтоженных противников, последнее слово на суде начал с такой фразы: «Я, конечно, не святой…».

* * *

В японской живописи «ваби – саби» – «красота простоты».

* * *

Волосы как друзья – седеют и редеют.

Дон Аминадо

* * *

Сон с 4 на 5 января 2017 года

Снилось, что я неожиданно проснулся и вижу, что в темноте мама на коленях моет пол, передвигая таз, выжимая тряпку. Я понимаю, что это в моей маленькой комнатке на улице Советской. И вот она у моей кровати. Увидела, что я проснулся, и, не вставая с колен, приблизила ко мне лицо и стала обнимать левой рукой, а правой – гладить по голове. Сначала молча, а потом тихо повторила: «Вот ты какой, Володя Крюков». И мне послышалось, что она чем-то немного удивлена, я подумал: наверное, тем, что я вот так замер, не отвечая на её ласку. И я протянул руки, обхватил её, уткнулся головой ей в плечо и заговорил: «Мама, мама, мама». А потом и не смог говорить – горло перехватило, и слёзы полились. И мысли путались в голове. Подумалось, может быть, она говорит «вот ты какой» потому, что долго не видела меня, а сейчас увидела, как я изменился. И другая мысль: да нет же, мы видимся часто, тут что-то другое в этих словах. И вдруг догадка пришла – нет, не догадка, а как будто вполне утвердительная подсказка: мама давно умерла, и вот увидела меня оттуда.

Я проснулся. Сердце прямо заходилось в груди. Но тут, в тихой темноте, стал понемногу успокаиваться. Протянул руку, у меня на столе сотовый телефон, нажал клавишу, чтобы увидеть время. 02.04. Когда я выключил транзистор, было 1.50. То есть проспал я каких-то 15 минут. И вот в этот отрезок увидел свой сон. А слушал, как читали по радио отрывки «Северного дневника» Казакова. Наверное, вспомнилось мне, но не отметилось как-то явно, что получил я первую для меня казаковскую книжку в библиотеке маминого санатория. Прочитал, возвращая, очень хвалил, и библиотекарь вдруг протянула мне её (это был сборник «По дороге»): «Возьми себе, перечитаешь. Могу же я сделать что-то хорошее для сына Татьяны Дмитриевны».

* * *

Появилась такая сволочь как пранкеры. Это герои нашего времени, устраивающие розыгрыши по электронной связи. Ловят доверчивого абонента на крючок. И розыгрыши получаются далеко не безобидными.

* * *

Шопенгауэр говорил, что чем больше человек читает, тем меньше думает, потому что чужое убивает в нём самостоятельный поиск истины. Сегодня это лишние опасения: не читают и не думают.

* * *

В интернете: Дмитрий Безделов обвиняется в расхищении 500 миллионов рублей.

Это в тему о говорящих фамилиях.

* * *

Анекдоты смешны, – говорила Тэффи, – когда их рассказывают. А когда их переживают, это трагедия. И моя жизнь – это сплошной анекдот, то есть трагедия.

Дурею не по дням, а по часам. Но чужую дурость вижу зорко, до тошноты.

(Та же Тэффи, в книге Андрея Седых «Далёкое-близкое».)

* * *

Белинский сказал, что Гоголь пишет «слёзные комедии»: сначала смешно, а потом грустно.

* * *

Вот такой небезобидный постмодернизм Пастернака в книге «Второе рождение» (1932):

Столетье с лишним – не вчера,

А сила прежняя в соблазне

В надежде славы и добра

Глядеть на вещи без боязни.

 

Каждое слово здесь пытается переложить ответственность на соседнее, напустить тумана. Поминается Пушкин, льстящий Николаю Первому, сравнивающий царя с Петром Великим («Начало славных дней Петра мрачили мятежи и казни»). А сам Пастернак сравнивает себя с Пушкиным – и льстит Сталину. Разве не постмодернизм? Правда, с «нечеловеческим» лицом.

Алексей Пурин

* * *

Комсомольцы, которых наблюдал на факультете, а потом и на уровне города: так старательны были, так правильны, что почти на сто процентов можно было сказать, что они притворяшки, они играют то, что от них требуется.

* * *

Василий Аксёнов (январь 1976 года) ушёл с обсуждения книги о биг-бите.

«Потом по телефону он мне сказал: «Я хотел выступить. Я уже столько лет слышу ваши разговоры – имеет ли право на существование джаз, имеет ли право на существование современная мода и т. д. А почему вы ни разу не задумались – имеете ли право на существование вы, которые решают судьбу того, что существует и без вас…»

(В книге Виктора Славкина «Разноцветные тетради (записи на обратной стороне жизни».)

* * *

В кулуарах XXVII съезда корреспондент телевидения спросил у Михалкова, как он относится к тому, что происходит. Михалков: «Мммы живём в удддивительное вввремя!..». И я подумал: с этой фразой он прошёл жизнь. И никогда не прогадывал.

(Виктор Славкин, там же.)

* * *

Парень с «почтового» сидит среди нас. Про себя не говорит ни слова, а нас внимательно слушает. Несколько неловко. Товарищ подмигнул мне: «Видно, ему есть о чём молчать».

* * *

Один способный человек, попадая в ритм окружающей его системы, добивается успеха. А другой, может быть, даже более одарённый, не совпадает с этим ритмом. Изнуряет себя без результата.

Это я приблизительно, по памяти, излагаю мысль Германа Гессе.

* * *

Пожилым или даже старым называют в разговоре моего ровесника. Справедливо, но невероятно: неужели и я – старик? Толстой много размышлял о смерти. Он полагал, что человек умирает не от старости, не от болезней, а потому, что благо его жизни уже не может увеличиваться в этом мире.

* * *

Мёртвый час. Это послеобеденный сон. Сейчас в день набегает масса мёртвых часов – ничего не могу написать, беспомощность.

* * *

Сленг 60-70-х. Я дико извиняюсь, конечно. И ещё в ответ на вопросы про жизнь, про здоровье, сдержанно отвечать: «Нормальный ход».

* * *

Уже не первый год, прощаясь с ушедшими, без всякого понта говорю про себя: «До встречи».

* * *

Диалог.

Что-то его давно не видно.

Ко мне иногда заглядывает.

Куда-то он переехал, что ли?

Далеко. В мир иной.

Ну а что ты дурачишься? «Заглядывает».

Во сне вижу.

* * *

Непреходящий признак мудрости в том, чтобы видеть чудесное в самом обычном (Эмерсон). Кстати, читая лекции в Амхерсте близ Бостона, Эмерсон всегда останавливался в доме почтенного и обеспеченного юриста Дикинсона. Его дочь Эмили обрела большую и прочную посмертную славу, признана великой американской поэтессой. Вот её определение поэзии: «Если я читаю книгу и холодею от неё так, что никакой огонь не может согреть меня, – я знаю, это поэзия. Если я физически ощущаю, словно мозг мой обнажился, – я знаю, это поэзия. Только таким путём я и могу судить о ней».

* * *

Сегодня поутру (5.06.2017) прочитал в компьютере:

Томский геофизик, а в 1982–1983 годах политический заключённый, один из фигурантов дела «Томских книжников» Александр Францевич Ковалевский скончался 2 июня. Об этом ТВ-2 сообщил заведующий музеем «Следственная тюрьма НКВД» Василий Ханевич.

Помню гнусное судилище осени 1982 года, которое получило потом название «дела книжников». Помню подавленного Александра Францевича на скамье подсудимых: малые дети, которых он оставляет, дикость «преступления» – ЧТЕНИЕ! Но, оказывается, чтение направляется государством: что можно, а что нельзя.

Я познакомился с А. Ф. после его возвращения из зоны (кажется, полтора года). Назову как главную черту в его облике и поведении человеческую мягкость. Но при этом я понял, что он сохранил свою правоту, своё право читать и осмыслять то, что написано и напечатано. Вскоре после его отсидки многое из того, за что накрутили срок, появилось в журналах, вышло книгами. Как жестоко, как несправедливо то, что случилось с ним, с Валерой Кенделем и Толей Чернышёвым. Они оказались вроде бы преждевременными людьми. И жизнь им за это поломали.

* * *

Вчера предложил Глебу оттащить на задний двор листы ДВП и поставить к стене бани. Держа лист рукой, я полез на косогор к бане, но почва из-под ног ушла, и я, потеряв опору, поехал вниз, предчувствуя, как сейчас обдерусь на этом шлаке с ошмётками бетона, как мочанусь спиной и головой о доски, составленные неподалёку. И вдруг сильная рука поймала меня у пояса и удержала. Глеб остановил моё падение, подтянул к себе. И я с благодарностью подумал, что вот какой молодец вырос. И сказал ему спасибо за это.

* * *

«Никогда не говори: всё кончено. Герман Лопатин».

Этот автограф из альбома приводит в своей книге «Герман Лопатин, его друзья и недруги» Юрий Давыдов. Там же история о попытке освободить Чернышевского из ссылки и об аресте Германа Александровича: «Не на ангарских порогах, а на берегу ничтожной речки Ушайки потерпел он крушение. Вообразите: и Ангару прошёл, и Старо-Ачинский тракт, такой путь, а в Томске опознали».

* * *

В 20-м, кажется, году Блок присутствовал в институте на каком-то заседании опоязовского толка. Говорили о стихах. Блок, по-видимому, чувствовал, что от него ждут отзыва, и поэтому сказал:

Всё, что вы здесь говорили – интересно и, вероятно, правильно, но я думаю, что поэту вредно об этом знать.

Этот вкус к неведению был у Блока совершенно личный, не менее чуждый символистической культуре, чем акмеистической и футуристической. Должно быть, этот вкус проистекал из каких-то тайных свойств психологической структуры Блока.

Лидия Гинзбург, «Человек за письменным столом»

* * *

Я заметил за собою следующее. Иногда сажусь за компьютер усталым и не готовым, но постепенно втягиваюсь. И вот усталость исчезает и появляется лёгкость, мобильность. В ночные часы при этом теряется ощущение времени. Ничто не отвлекает. День не способствует такому отстранению. Ночью время сливается в поток и течёт неощутимо и незаметно. И время, которое фиксируют часы на столе, не имеет над тобой власти. Правда, последние годы это случается всё реже, чаще к полуночи одолевает сон, и ты вынужден уступать ему.

* * *

«Дневник» Юрия Марковича Нагибина – история тщеславного человека, который при том хотел бы оставаться порядочным, честным. Талант позволяет ему жить вполне комфортно (книги, сценарии), но то и дело брюзжание: и туда его не пустили, и там обошли. Но опять же постоянные поездки: не говоря уж о «странах народной демократии» и Япония, и Италия, и Америка. Много сомнительных рассуждений в этом дневнике, много злости и зависти. Есть и то, что покажется небесспорным, но увидено очень по-своему.

26 апреля 1983 г.

Даже в рабьей своей покорности простые люди не виноваты. А виноваты – изначально – безмерные пространства, холода, снега и ветры России, где человек не мог притереться к человеку и стать общественным животным. Русские люди (в массе своей) ненавидят, презирают и боятся друг друга. И на эту неизбывную сердечную тягость навалилась свинцовая доска окаянной власти.

30 ноября 1983 г.

рабский идиотизм. Народу и не нужно другого строя. Как испугались в исходе шестидесятых тощего призрака свободы и с какой охотой кинулись назад в камеру, где не надо ничего решать, не надо выбирать, не надо отвечать за свои поступки, где всё отдано надзирателю, а твоё дело жрать, спать, срать, гулять, трепаться о погоде с однокамерниками, мечтать о выпивке и отрабатывать лёгкий, необременительный урок. Воистину – быдло. Был ли когда-нибудь народ настолько покорный, безмозглый, доверчивый, несмотря на все обманы? И всё-таки это не врождённая безмозглость, а сознательный отказ от ума – из страха перед удавкой.

* * *

«Счастье в усилии», – говорит молодость.

«Счастье в покое», – говорит смерть.

«Всё преодолею», – говорит молодость.

«Да, но всё кончится», – говорит смерть.

В. Розанов, «Уединенное».

* * *

Жизнь слишком коротка, чтобы делать то, что не нравится. И понимаешь это не сегодня, но так она – жизнь – устроена, что приходится делать то, что не нравится. И на это тоже убиты не часы, не дни – годы.

* * *

Мартовский, почти апрельский наст называли у нас в селе «чарым». Он был настолько крепок, что по нему бегали, не проваливаясь, как-то обалдевая от того, что это возможно. Как будто застывшее море.

* * *

Мне кажется, что такие режимы, как наш сегодняшний (2015–17), уже не могут обходиться без того, что надо чем-то отвлекать обывателя, заряжать какой-то любезной его сердцу дурью. Отсюда эта злодейка-Америка, которую надо хорошо припугнуть. И мы с замашками сверхдержавы, но без её возможностей. Значит, нужны новые ракеты, авианосцы, самолёты новых поколений. Да, это деньги. Но разве ж мы не патриоты, не государственники? Разве нас не тревожит то, что мы снова в кольце врагов? И с телеэкранов краснобаи с пафосом кричат: да, конечно, перетопчемся, переживём некоторые трудности, откажемся от какой-то дорогой жратвы во имя величия России! А отчего она вздорожала – лучше пока не будем об этом. Несколько утешает, что молодёжь не смотрит сегодня телевизора. Но ведь и об этом подсказали лидеру, и вот он устраивает встречи с юной аудиторией.

* * *

Но розы! Вот что помогает отбросить, забыть мерзости в масштабе страны. Как они цветут, как они гордо или наоборот сдержанно, скромно, достойно держат свои головы. Как тихо и красиво опадают их лепестки. Нет, не случайно Ольга нашла себе такое занятие, как разведение роз. Труды оборачиваются замечательным результатом, и это цветение сводит на нет разного рода негатив – и бытовые неурядицы, и то, что пытается лезть к нам через теле­экран.

* * *

Эротизм часто направлен на любование, а не на обладание, сказал кто-то. Я это хорошо понимаю, сам переживал, иногда боясь признаться крутым ребятам в такой… сентиментальности, что ли.

* * *

Слишком поздно стал говорить себе: ты должен запомнить это.

* * *

И молодость наша, слава богу, не запятнана двоемыслием и двоедушием.

* * *

Бабушки относятся к золотым дарам детства.

Карел Чапек

* * *

В Элладе не знали оладий.

Придумал эту поговорку про исторические нестыковки, нелепости.

* * *

Кто-то цитировал недавно Платона про то, что ничего невозможно узнать, можно только вспомнить. Тогда книга для меня – инструмент воспоминания.

* * *

Утром кот вскакивает на постель и не спеша приближается почти к лицу. Укладывается на груди, вперив в меня стеклянные прозрачные глаза с чёрными вертикалями зрачков. Он провёл ночь на улице, где точно – никто не знает: у печной трубы или на опилках? Но лапы чистые, видимо, пробежка по снегу помогла. Он, конечно, уже выморщил у Ольги что-нибудь пожрать, даже не выморщил – потребовал неустанным, почти без перерыва воплем. Теперь пришёл за лаской. Я глажу его большой лоб, пригибая изодранные уши. Он запевает, но бесстрастные глаза не выражают дружественности. Он так и остаётся себе на уме.

И я вспоминаю горячо любимого в юности Гофмана, его «Житейские воззрения кота Мурра», его гениальную находку – жизнеописание композитора Крейслера сохранено для нас благодаря запискам Мурра. Ведь кот, излагая свои житейские воззрения, рвал листы из книги хозяина, используя их как промокашки для своих свеженаписанных страниц. Замечательно: история жизни музыканта-гения как макулатурные листы в кошачьей биографии. Но и кот у Гофмана – тоже не промах. Жизни Мурра и капельмейстера сопряжены не случайно, тут есть над чем подумать.

* * *

Наступление на культуру. Скоро будет назван победитель премии «Нос». Я посмотрел формирование шорт-листа, жюри определяло это на выезде, в Красноярске. Вещицы одна другой хлеще, конечно, главный претендент – Сорокин.

В «Знамени» знакомая мне Ольга Юрьевна продолжает публиковать нечто более чем странное в разделе «Поэзия».

По телевизору показывают выступление Полины Барсковой, любовно снятое Ромой Либеровым (он сам себя так величает). Неряшливая, с блуждающим взглядом стихотворка кошмарит доверчиво открытого ей зрителя канала «Культура». Там, на экране, ей внимает небольшая аудитория, слушают вежливо, боясь прослыть простаками, не готовыми принять серьёзную, сложную поэзию.

С другой стороны газета, сохранившая название «Литературной», ведёт планомерное просвещение нового читателя, впрочем, и людей совсем взрослых приглашают, готовы их перевоспитать тоже. Пишут об этом так: «ЛГ» намерена обращаться к фактам из истории Советского Союза, которые получали необъективное, тенденциозное освещение, особенно в период перестройки и 90-х годов прошлого века. Приглашаем к разговору историков, политологов, читателей». Это послесловие к публикации под названием «Факты против домыслов. Кто и почему сидел в ГУЛАГе, что особо отмечал Сталин после Победы и для чего была нужна денежная реформа 1947 года». Из текста понятно, что сидели те, на кого писали доносы граждане, сводившие счёты. Но после доклада Жданова на XVIII съезде ВКП(б) в марте 1939 года за клеветников взялись, и теперь уже они пополнили лагеря. А доносчиков насчитывалось около четырёх миллионов. (ЛГ № 49, 10–16 декабря 2015). Автор – Юрий Кириенко, кандидат технических наук. В том же номере уверяют, что ВООПиК общество не только культурное, но политическое, спасавшее в брежне-андроповскую пору именно русскую культуру, которую злодеи хотели извести.

В другом номере доказывают, что в Катыни поляков расстреляли немецкие фашисты.

* * *

Совсем редко вижу во сне папу. Но вот приснился, каким он был давным-давно – председателем колхоза в Пудино. Едем с ним в санях по улице нашего Пудина. Я – возраста восьми-девяти лет – за спиной отца, но иногда прилетает и мне сколок снега из-под копыт. Папа легонько погоняет лошадь вожжами: «Н-но!», потом осаживает коняшку у нашего дома, с этим замечательным: «П-р-р-у!».

 

* * *

Маленькие люди должны совершить большое дело – настоящий подвиг. Так это хорошо придумано про хоббитов.

* * *

Она спрашивала у гостей: «Вы чай пить будете или не хочете?».

* * *

Остряк-циник: «Не устраивает жизнь – займись чем-нибудь другим».

* * *

Светились матовые шары под потолком (комната общежития).

* * *

Мы пришли с Ольгой к дизайнеру Лазарю Карабину. Он сидел в недрах кинотеатра «Пионер». И тут работал со входной дверью мужичок. Он присел внизу и крикнул помогавшей ему тётке: «Открой створку!». Она начала отворять. «Да не тую!» – с досадой заорал он. Помощница исправилась, приоткрыла нужную половину двери. Мы прошли дальше, и в памяти моей навсегда осталось это замечательное: «Да не туЮ!». Великий русский язык.

* * *

Юра рассказал про своего старшего товарища Олафа Рамина (я тоже, кстати, познакомился с этим почтенным пожилым человеком у Юры в Мёльне, 2016). Так вот, Рамин зашёл в больницу навестить своего учителя (тому около восьмидесяти). В это время женщина-санитар что-то проделывала у постели, Рамин небрежно встал в стороне. И больной учитель сказал ему:

Что же ты стоишь при женщине – руки в карманы?

Тот же Рамин подарил Юре вельветовый пиджак. Вскоре спросил: почему не надеваешь? Юра рассеянно ответил, что надо бы купить к нему вельветовые брюки. И вот Рамин озадачился этим делом и стал по телефону советовать, где найти каталог продаж. Потом выбрал магазины, где хороший выбор, есть примерка. Потом позвонил про другие торговые точки, где обеспечат возврат и т. д. То есть проявил большую заинтересованность в этом вопросе.

* * *

При крушении надежд, планов и замыслов ищешь что-то в утешение. Замечательны слова одного монаха: «Если что-то не получается по не зависящим от вас обстоятельствам, значит, Господь приготовил вам кое-что получше».

* * *

Ой, девчонки, он такой забавный, такой интересный человечек! – говорила Л. на школьном вечере встречи, на 25-летии, кажется. Хвалилась она знакомством с Жириновским.

Я услышал и почувствовал, что краснею. Мне стало неловко за неё, а ещё стало стыдно за себя – когда-то она была моей подростковой любовью. Боже мой, как же я не замечал того, что в ней, наверное, всегда было. Ах, нет, тогда, в пору, скажем, очарованности, я бы этого попросту не заметил.

* * *

После трагедии в Кемерово (25 марта 2018), когда ты, понятно, переживаешь сострадание к людям, вдруг возникает на телеэкране тётка, кричащая телеоператору: «Прекрати снимать! Американцев радуешь? Они и так уже глядят, радуются!». Полный бред? Нет, это результат направленного поиска врага в последние годы. Это пятиминутка ненависти. Это крик из осаждённой врагами крепости.

* * *

Удивительные эти русские люди! То на руках носят, то готовы в лицо плюнуть.

Фёдор Шаляпин

* * *

Во сне: я почувствовал, как плещется сердце, прямо совсем близко под кожей. Оттого как-то тревожно стало. И я сказал об этом незнакомому человеку, который стоял рядом. Он поглядел на меня внимательно, обронил нечто странное:

У вас здоровое сердце. Оно остановится внезапно.

* * *

Ещё сон в эти же дни конца апреля. С Володей Лосевым расположились на галечнике близ воды. И сдаётся мне, что это тот самый Казыр, на котором прошли благословенные дни августа 1968 года. Бросили одежду, но Вова двинулся не к реке, а в обратную сторону.

Ты куда? – спросил я. И добавил что-то вроде: – Далеко не уходи.

Он кивнул головой, мол, понял. И ушёл. Сижу, смотрю на его рубаху, жду.

Но его всё нет и нет. Он ушёл навсегда.

* * *

1 мая. Не сразу раскачались на какую-то приборку во дворе. А потом пошёл несильный дождик. Мы сели с Ольгой под поликарбонатной зелёной кровлей нашего новостроя. Это – веранда на месте разломанных в конце лета сеней избушки. Ольга принесла обед – котлеты с картошкой пюре, салат с участием пекинской капусты. Мы пили вино «Толва» чилийского урожая, произведённое в Германии. И дождь часто-часто постукивал по крыше, а потом стал булькать в бочке, падая с водостока. Пришёл кот, стал попрошайничать и получил своё с нашего стола.

* * *

Ещё один недавний сон.

Разговариваем по-русски с негритянкой средних лет. Она спрашивает:

А знаете, когда Бог стал Богом?

Я не совсем понимаю, жду, что скажет она. И она говорит:

Когда он почуял свою силу.

И вот я иду, повторяя про себя эту фразу. И шаги мои, замечаю, становятся шире. Под ногами – свежий снег, и, оглядываясь, я вижу, что расстояние между моими следами всё увеличивается. И это происходит легко, само собой, без каких-то усилий с моей стороны.

* * *

«Такая несказанно сладкая грусть от этого вечного обмана ещё одной весны, надежд и любви ко всему миру (и к себе самому), что хочется со слезами благодарности поцеловать землю. Господи, Господи, за что Ты так мучишь нас!»

Кэнко-хоси, буддийский монах, закононаставник Кэнко – автор замечательного произведения японской литературы XIV в. «Записки от скуки».

«Мы не задумываемся над тем, что такое миг, но если миг за мигом проходит, не останавливаясь, вдруг наступает и срок, когда кончается жизнь. Не стоит скорбеть о грядущих днях. Жалеть следует лишь о том, что текущий миг пролетает впустую».

«Ведь наверняка приходят лишь старость и смерть. Приход их близок и не задержится ни на миг. Какая же радость в их ожидании?»

Кэнко-хоси

* * *

Я понял одну нехитрую истину. Она в том, чтобы делать так называемые чудеса своими руками.

Капитан Грей в «Алых парусах»

* * *

Конкурс «Воспитатель года». Среди финалистов женщина с замечательной фамилией КРУОГЛА Елена Константиновна. А потом должность – учитель-логопед детского сада. Невольный комический эффект. Может, не нашлось логопеда на её предка, а тот был просто КРУГЛОВ.

Билибердина – настоящая фамилия, нашёл в газете.

О профилактике гриппа рассказывала врач-эпидемиолог Соплевич.

В титрах: редактор Стоимёнова.

Вёрстка Н. Беспаловой.

 

В больнице повстречал парня по фамилии Тракторов. Подумал: не может быть. Спросил его, не детдомовский ли. Он рассказал, что фамилия деда была Трактов, а далее трансформировалась таким образом. Правда ли, нет ли.

* * *

Хорошая будет жизнь лет через пятьдесят, жаль только, мы не дотянем. Интересно было бы взглянуть. (А. П. Чехов, «Случай из практики», 1898.)

Через пятьдесят лет… После кровавой войны, на которой стратеги ни в грош не ставили человеческую жизнь, после победы продолжили наполнять концлагеря теми, кто побывал в плену, кто сражался с немцами в отрядах Сопротивления в Европе, кто не хотел возвращаться, но был выдан исполнительными британцами. Интеллигенцию припугнули постановлением 1946 года, где дали добро к травле Ахматовой и Зощенко. Раскручивалась компания против «космополитов». Выдающиеся учёные получали реальные сроки от 10 до 25 лет. Четыре года оставалось до кошмарного «дела врачей».

* * *

В разговоре Вася Демешкин роняет иногда замечательные фразы: «Шебаршимся помаленьку», «На веку, говорили старики, как на долгом волоку».

* * *

Хоть что-то вокруг должно быть освящено твоей любовью.

Как может взволновать простое дуновение ветерка! Или это только в детстве?

* * *

Сохраните меня в памяти настолько, насколько я этого заслуживаю.