Стихи
Стихи
ОТРАЖЕНИЯ
Фальшивая Нота
Рецензия на спектакль
Театра им. Ленсовета
Играет скрипка на морозе,
Собаки рвутся с поводка.
Нам пьеса, сыгранная в прозе,
Своею рифмою близка.
Освенцим музыкой наполнен,
Играет Моцарта оркестр,
Скрипач эсесовцу — не ровня,
А вера в Тору — тяжкий крест.
Оркестр играет в Аушвице
И на расстрел ведет народ,
Мгновенье музыканта длится
Возможно, день. Возможно, год.
Играет скрипка, мерзнут руки,
Холодный плац — концертный зал.
Фальшивых нот несутся звуки
И убивают наповал.
Все могут ошибиться в ноте
И взять неправильный аккорд,
И в жизни каждого найдете
Ошибку, — ногу сломит черт!
А годы шли, Фемида слепла.
Успех и слава — подлецам.
Развеяны все горы пепла,
Лишь наша память — жертвам храм.
В финале пьесы — все как надо:
За каждым палачом придут.
Всех за злодейства ждет «награда» —
Не на земле, так божий суд.
Коллаж к спектаклю «Фальшивая нота»
Блокадные дневники
По мотивам спектакля «Гекатомба. Блокадный дневник»
Театра «На Литейном» и АНО «Театральная лаборатория
Яны Туминой» (премьера 5 июня 2018 г.)
Я упала на Невском в темно-серый сугроб.
Стал осколок довеском — на излете, но в лоб.
Не дошла до Фонтанки. В старых санках бидон.
От осколков — две ранки, металлический стон.
В старых валенках рваных — две газеты в чулках.
Я в платках домотканых замерзала в снегах.
В это раз подфартило: наш сосед мне помог,
Дотащил до квартиры, — с нами Сталин, как Бог.
Свой паек иждивенца — жмых, остатки муки —
Отдала для младенца, что нашла у реки.
От поменянных брошек у хапуги-дельца —
Коробок хлебных крошек, по одной в два часа.
Варим суп из обоев, на второе — ремень.
Беспросветное горе, сердце — словно кремень.
Мы — беззвучные тени без протестов и слез.
Нет надежд на спасенье: транспорт их не довез.
Бестелесные души сквозь морозную мглу…
Я про подвиг наш слушать больше, сын, не могу.
Нам блокада — итогом, как терновым венцом,
Была послана Богом, бывшим нашим Отцом.
При огарочном свете на остатках стены
На знакомом портрете вижу лик сатаны.
Коллаж к спектаклю «Блокадный дневник»
Дикие лебеди
или старая сказка
По мотивам спектакля «Далекое-далеко»
в Большом Театре Кукол (Санкт-Петербург)
Посвящается Александру Аркадьевичу Калинину
Чары над ними ведьмины,
Белые облака,
Далеко, далеко лебеди
От стен крепостных городка.
Пряжа — крапива жгучая,
На руках волдыри.
Злым колдовством замучены,
Оторваны от земли,
Превращены шесть мальчиков
В белых безгласных птиц.
Сестра исколола пальчики,
Пытаясь рубахи сшить.
Полотно эфемерное —
Ткань из девичьих слез.
Только сестрица верная
Вернет из небесных грез.
Невыносимо бдительны
Жители городка.
Падеж проступает винительный,
Доносов течет река.
Злоба везде, невежество
И инквизиции суд.
С профессиональной небрежностью
Приговор неожиданно крут.
«Ведьма, — кричат соплеменники, —
Душу очистит костер!»
Темных веков пленники,
Средневековый сор.
Ложатся на плечи спасением
Рубахи, перья — у ног.
Архиепископа мнением
Король пренебречь смог.
Лебеди стали братьями,
Королевой стала сестра,
Рубахи — музейными платьями,
А ведьма — пищей костра.
Кинастон
Эдвард Кинастон — последний английский актер,
игравший женские роли. Попытка рецензии
на спектакль театра Олега Табакова
Всю жизнь играл я женщин — и подмостки
Служили мне окном в соседний мир.
Пусть были шутки зрительские плоски
И ус китовый талию сдавил.
Я брился час, рождалась Дездемона,
И плакал зал, кидая в мавра медь.
Так я природы нарушал законы,
Чтоб Лондон шел игру мою смотреть.
Я жил в плену ужимок и кокетства,
В мигрени и в неврозах бытия.
Я наряжался девочкою с детства,
И только зритель был мне судия.
Играл я женщину и выходил на сцену,
Чтоб сотворить фантазию иль грех.
Аплодисменты! Зритель знал мне цену,
И в платье женском ждал меня успех.
Указ меня поставил вне закона,
Закрыл актеру двери в женский мир.
В постели женщины, вблизи от трона,
Мужскую роль мучительно учил.
Но текст бесил, сопротивлялось тело,
Смешил своей фальшивостью фальцет,
И искра Божия меня не грела,
Мужчиной не был слишком много лет.
Ушел на дно, и в лондонских тавернах,
Средь кружек с элем и кусков трески,
Играл я женщину, и был одновременно
Мечтой для нищих, воплощением тоски.
На сценах Лондона кривлялись Дездемоны,
Их женщины играли, как могли,
Театра старого нарушив все законы,
А времена моих страстей — прошли.
Как стать знаменитым
или карьерные мечты молодого актера европейского театра
Может, выучить роли, вжившись в образ сполна?
Прочитать Станиславского, что ли? Сыграть, что полюбит страна?
И медленно, год за годом, осаждать в театре профком,
Говоря, что любим народом, что народ с артистом знаком.
Потом закурить трубку, надеть клубный пиджак,
Девушкам прибаутки рассказывать под коньяк,
И, отпустив гриву черных густых волос,
Дыша перегаром, игриво решать карьерный вопрос.
А может, мне стать блондином, украсить ухо серьгой,
Мир слегка «голубиным» увидеть перед собой?
И даже о смене пола задуматься я бы мог,
Юбкой, длиной до пола, скрыть мускулистость ног.
Я бы купил бритву и пенистый мыльный крем,
Со щетиной выиграл битву, и голос сменил совсем,
Меня бы любили артисты, а старик режиссер
Юноше-трансвеститу доверил бы главную роль.
Министр европейской культуры талант бы превозносил,
С моей сексапильной фигуры Родину-мать слепил.
Вручая мне высший орден, подмигнул президент:
«Ваш путь до конца не пройден, ловите еще момент!»
Сидя со мною рядом, бросил бы томный взгляд:
«Не забудьте завтра награду: мы идем принимать парад!»
Так существенно проще путь к славе: не слишком тернист…
Сидя в березовой роще, строил планы артист.
Михаил Ефремов в спектакле «Амстердам»
16 марта 2018, Александринка
«Амстердам» Александра Галина в постановке
Сергея Газарова Театра «Современник»
Спасибо, любимый Ефремов,
Что к нам завезли на денек
Премьеру о наших проблемах,
Как взятый из жизни кусок.
Так много смешного на сцене:
Похмелье и геев житье,
Чиновник — в трусах, и от лени
С балкона кричит про свое,
Вернее, про ставшее нашим:
Что нам европеец — не брат
Что в радуги краски окрашен
У них в Амстердаме парад.
Их ценности нам — лишь помеха,
У нас это — деньги и власть.
Мы ценим того человека,
Кто смог, не попавшись, украсть.
И правда российской глубинки
Становится страшно странна.
Сквозь краски лубочной картинки
Видна нам на сцене страна,
В которой свободен лишь хищный,
Достанется сильному — мир.
И смех затихает, ведь личных
Здесь рушатся стены квартир.
И душно становится в зале,
В театре великой страны.
Мы все три часа хохотали,
Но поняли: плакать должны.
Царь Эдип
Рецензия на одноименный спектакль
Театра Вахтангова (режиссер — Туминас)
Софокл. Трагедия из жизни древних греков.
Еще нет списка кораблей на Трою.
История — потомкам на утеху,
Судьбу свою богатством не укроешь.
Античный миф о власти и народе,
О демократии с таинственной судьбой,
Созвучный человеческой природе,
Где выбор — есть, и выбор — за тобой.
Мы избираем лучшего из лучших,
Кто победил и сфинкса и врагов,
И нам неважно, сколь трагичен случай,
Ведущий к гибели царей и городов.
Вот царь Эдип, две девочки на сцене —
Богатства и достоинства полны.
Пройдет лишь час — и все в смертельной пене…
Эдип лишится матери-жены.
Чтоб объяснить, откуда страшным мором
Чума пришла в страну, где царь — как Бог,
На зрителей надвинется укором
Каток судьбы, неотвратимый рок.
Откуда в Фивах страшные напасти?
Кого здесь плебс кумиром сотворил?
Правитель сам решит уйти от власти,
Увидев, как он много натворил.
И хлопал зал актерам и Софоклу.
Туминас показал, что выход — есть.
Ушел тиран! Нам от него нет толку,
Аллюзий всех теперь не перечесть.
А я сидел и думал о Креонте:
Коль у судьбы намеченный маршрут,
Каток судьбы неосторожно троньте —
«И вместо серых черные придут»…
Медея
Театр Ленсовета.
По текстам Еврипида, Сенеки и Хайнера Мюллера
Режиссёр Евгения Сафонова
Медея — Мюллера, Сенеки, Еврипида?
Любовь к мужчине, терпящая крах.
Мир виноват – теперь на мир обида
Ведет по трупам, попирая прах.
«А на губах — лишь пепел поцелуев,
И на зубах — песок прошедших лет…»
Пожар несчастья страсти лишь раздует,
Для мести никаких пределов нет.
«Витает аромат чужой постели,
Муж на прощанье дарит смерть жене,
Не приходил на ложе три недели…»
И не придет к Медее (и ко мне)…
«Я для тебя убийства совершала,
Рожала для тебя я сыновей,
Предательство моей отчизной стало,
Чтоб к славе ты поднялся поскорей»…
Из варварства сбежавшая в античность,
Предавшая Колхиду и отца,
Отдать Руно решившая практично,
Чтобы уйти из мрачного дворца…
Разрушить мир — до самого предела
(Руины лучше прежнего жилья),
Плоды любви и собственного тела,
Своих детей, свое второе я…
Так кто создатель (может, Пазолини?)
Трагедии, что длится ровно час?
Все в основном придумано в Берлине
«Машиной Мюллером», а кажется — про нас.
Древнейший миф и чуждое наречье.
Колхиды привкус, море и руно.
Со сцены нам поведано о вечном,
Когда богами все предрешено.